О Норвегии с улыбкой часть 1

О Норвегии в улыбкой

Портреты сказочников
Волшебными тропами перевода
Площадь Турбьерна Эгнера
Сказка глазами художника
Норвежские братья Гримм
Король норвежской сказки
С Андерсеном на фюзеляже
Норвежская сказка
«Пергюнт» и Кительсен
История одной книги            

Сказки Кампена    
Кампен
Городская сказка
Квартира с балками
Яблоня
Рождество  Кампена
Снег на Кампене
Снег весной
Дом, в котором живет Пепе
Сказка норвежского леса
Cказки с блошиного рынка
Блошинки
Медведь Бьерн (Bjorn)
Щелкунчик
Чемодан из-под моста

О Норвегии с улыбкой
Картинки с Кампена
Утро на Бринкенгате
Туристы
Прогулка по Аккербригге
У фонтана
Все о Мунке
Тайна старого фундамента
В этом весь Мунк
Дневники Эдварда Мунка
Тетушка Карен или первая любовь
Рулетка


                Брауде Людмиле Юльевне посвящается

Я не согласна, что переводчик остается в   тени.
Переводчик  - соавтор, создатель адекватного произведения на родном языке.
                Людмила Брауде
                Доктор филологии, переводчик

В октябре 2011 года не стало Людмилы Юльевны Брауде, ученого-филолога, переводчика скандинавских языков.  Казалось, совсем недавно ее чествовали с юбилеем, награждали международным дипломом Ханса Кристиана  Андерсена.  С интересом читались ее последние работы, и вдруг…ее нет. Грустно.
Л.Ю. Брауде  родилась в Ленинграде в 1927 году. Закончила Ленинградский государственный университет. Преподавала немецкий язык в школе рабочей молодежи, медицинском институте, институте культуры.  С 1960-х годов посвятила себя исследованию и переводу скандинавской литературной сказки, но не ограничивалась этим жанром.  Людмила Юльевна перевела на русский язык более 200 произведений разных авторов, которые выдержали множество переизданий. Выходили отдельными книгами и в составе различных сборников в различных издательствах. А в начале 1950-х годов была кандидатская диссертация об Андерсене. В процессе работы обнаружились несколько неизвестных в СССР произведений автора. Брауде  перевела и их. Так начался ее путь в качестве переводчика скандинавской литературы.
Несмотря на  свою известность как переводчик Брауде постоянно удивлялась, что ее считают переводчиком и только переводчиком.  Людмила Юльевна вела  огромную литературоведческую и педагогическую работу. Но большинству из нас, читавших в свое время  про Пеппи,  про Карлсона, и про Муми-троллей,  про Нильса Хольгерсона, Людмила Юльевна действительно известна, прежде всего, как  переводчик. Переводчик  Ханса Кристиана Андерсена, Сельмы Лагерлеф,  Астрид Линдгрен и Туве Янссон. И свои международные премии, такие как обладатель Почётного диплома Международного жюри Премии имени Ханса Кристиана Андерсена, лауреат Международной Премии Астрид Линдгрен  она получала за переводы.  Как человек, познакомивший советских, а позже и российских детей с миром скандинавской литературной сказки.
Помимо сказок, литературному миру она известна как крупнейший ученый филолог скандинавист. В своей научной деятельности она сосредоточилась на изучении мира сказок. Сказок милой ее сердцу Скандинавии. Окунувшись в страну сказок, она не выходила из нее до последних своих дней. Очень символично было, что первая ее книга называлась «Не хочу быть взрослой».  Переводя сказки для детей, она протоптала тропинки и к сердцам взрослых, о чем свидетельствуют многочисленные письма.
  Последняя работа «По волшебным тропам Андерсена»  была написана к  юбилею Ханса Кристиана Андерсена. Эта развернутая монография, посвященная 200-летию великого сказочник, меньше всего напоминает скучный ученый труд, одолеть который под силу только коллегам-профессионалам.  Брауде очень ревностно относилась к памяти сказочника и старательно оберегала его имя от нападок «Желтых» писателей и ретивых киношников, потчующих обывателя «клубничкой». Больше того, она вернула сказочнику его настоящее имя: Ханс Кристиан Андерсен. Впервые в нашей стране издалась книга, где в соответствии с творческой волей Андерсена рассказывается не об отдельных сказках, а о его удивительной жизни. Разноплановом и разножанровом творчестве, сборниках сказок и историй, его знаменитых путешествиях по всей Европе, путевых заметках о увиденном. Нужно ли говорить, что она очень быстро пропала с прилавков магазинов, что нетипично в наше время.
В книге содержатся исследования работ и воспоминания о крупнейших андерсеноведах, в основном Дании и России.  Личные впечатления автора о праздновании 200-летнего юбилея со дня рождения великого сказочника. Все это должно было развеять представление об Андерсене, как о  писателе только для детей. Это неоднократно подчеркивали и другие переводчики, изложившие в обращении к читателям свою точку зрения на творчество Андерсена: «Считать сказки и рассказы исключительно детским чтением — крайне ошибочно. Они тем именно и замечательны, что дают пищу уму, сердцу и воображению читателей всех возрастов. Большинство с виду незатейливых сказок и рассказов Андерсена, изложенных то игриво-остроумным, то детски наивным тоном и всегда чрезвычайно образным и в то же время необыкновенно простым, близким к разговорной речи языком, - являются гениальными сатирами, в которых Андерсен четко и остроумно осмеивает разные человеческие слабости».
Я не литературовед. Человек далекий от исследований в области филологии.  В то же время влюблен в сказку, особенно в скандинавскую,  и эту любовь привила мне Л.Ю. Брауде. Ее переводы таких великих сказочников как Ханс Кристиан Андерсен, Сельма Лагерлеф, Туве Янссон уводили меня в сказочный мир.
Первое мое знакомство  со странами Скандинавии прошло не на уроке географии, а через небольшую, очень потрепанную книжку. Произошло это в глубоком детстве, в начальной школе. Называлась она «Удивительное путешествие Нильса Хольгерсона с дикими гусями». Конечно, я не прочитал выходные данные этой книги, и не посмотрел кто перевел ее,  а по мальчишески, увлеченно, окунулся в мир сказки.
Только много лет спустя, найдя эту уникальную книгу на питерских книжных развалах, я понял, почему меня охватило  стремление к путешествиям. Стремление к далекой Лапландии.  Конечно, эта книжка  была по смыслу далеко не оригинал. От оригинала обработка отличалась сильно сокращённой сюжетной линией и упрощением исторических и биологических деталей. По сути, это был не учебник шведской географии в виде сказки, как это было задумано автором Сельмой Лагерлеф, а просто сказка. Больше того, это был даже не перевод, а пересказ. Полноценный перевод книги со шведского был выполнен Людмилой Брауде в 1975 году. В таком виде он сохранился до наших дней с полным названием «Удивительное путешествие Нильса Хольгерсона с дикими гусями по Швеции». Сейчас, с позиции умудренного жизнью человека,  я задумываюсь,  что, может, с зачитанной до дыр библиотечной книги  и пошла невидимая связь моей души с той таинственной Лапландией, которую так влюбленно описала Сельма Лагерлеф. Благодаря этой тяге, я по распределению уехал   на крайний север  и прожил там большую часть жизни.
  Лапландия – край мрачных скал, омываемых ледяным морем, с крикливыми базарами чаек и гаг, край лохматых ельников и морошковых болот. Это край суровый и нежный, край черной полярной ночи и белого летнего дня. Нужно очень любить эту землю, чтобы так талантливо не  только перевести, но и передать ту любовь к родному краю, которой проникнуто это учебное пособие по географии. Именно так планировалось написать книгу, которая оставила заметный след не только в странах Скандинавии, но и России.
Это было возможно сделать только при условии выполнения трех вещей, которые не уставала повторять Людмила Брауде. Первое.  Нужно знать язык, с которого ты переводишь.  Второе –язык, на который ты переводишь и третье- знать предмет о котором идет речь. Что же, неплохое завещание для плеяды переводчиков.
Я часто посещал страны Скандинавии. Меня очаровывали эти страны. Их не любить нельзя. То полоснут тебя холодными синими глазищами фьордов из-под зеленых ресниц лесов, то мурлыкнут незатейливой песенкой бесчисленных родников. Могут обдать тебя холодом ледников, ползущих со скалистых вершин и уходящих в глубины фьордовских омутов. А могут и обогреть теплым течением Гольфстрима. Попробуйте на вкус, покатайте на языке эти дивные, непривычно звучащие слова: фьорд... тролль...
В небе я видел стаи перелетных птиц, и мне казалось, что одну из них ведет старая утка  Акка Кебекайзе, а на спине белого гуся спрятался Нильс Хольгерсон. Когда я рассказал о своем видении  знакомому шведскому бизнесмену, то он нисколько не удивился. Хлопнул меня по плечу  и сказал, что я похож на скандинава. Позже мне обьяснили, что мой компаньон хотел сказать: скандинавы очень любят сказки. Они с ними не расстаются всю жизнь.  Сказки отвечают им тем же. Сказки любят взрослые и дети, поэтому в каждом доме стоят томики любимых сказок. Сказки разные: народные и литературные,  есть сказки писателей прошлого, современные сказки. Все они уживаются на одной полке. Не зря кто-то из скандинавов сказал, что сказка это душа народа, самовыражение народа, его помыслы. Сказки и легенды, предания, обрядовые стихи и песни передавались из уст в уста, из поколения в поколение. Что и говорить, мне было приятно.
Было бы несправедливо, если бы я умолчал о уникальном персонаже современной сказки. Конечно же, это Карлссон, знакомый каждому человеку, родившемуся в Советском союзе. И имя  Астрид Линдгред многое говорит россиянам. Но не все знают, что в Швеции Людмилу Брауде  зовут русской мамой «самого мужчины в расцвете сил». Первый русский перевод, ставший «классическим», выполнен Лилианной Лунгиной. Позже появился перевод Людмилы Брауде (имя героя с двумя «с» — «Карлссон»), по оценкам критики, более близкий к оригиналу, но менее поэтичный. Брауде взялась за перевод Астрид Лингред после того как она прочитала «Мио, мой Мио». 
«Это мой писатель»-сказала она. Ее переводы вызвали интерес самой Астрид. Лингред спрашивала Брауде о необходимости делать второй перевод. Но Брауде ответила, что каждый переводчик имеет право на свое видение произведения. Лингред тогда не знала, что первый перевод «Карлсона»подвергся  резкой критике в самой Швеции. Известный славист написал статью, в которой перечислял массу недостатков перевода. Заканчивалась статья примерно так: «Карлсон» пользуется огромной популярностью в Советском Союзе, но представляете, что было бы, если б его еще хорошо перевели. Итогом их литературной работы была большая личная дружба. И среди наград Брауде есть международная премия Астрид Линдгрен.
Затем была Туве Янссон, финка,  пишущая на шведском языке. Прочитав ее книги, Брауде, так же, как и в случае с Линдгрен,  сказала: «Это моя писательница».  Прошло много времени, прежде чем в России начали издавать Туве Янссон. Только в начале 1990-х годов свет увидели  произведения автора. Тогда Брауде сказала ей: «Ты знаешь, у нас в стране, настоящий Янссон - бум». А она ответила: «Это не Янссон - бум. Это Муми - бум».
Сказки Туве Янссон сравнивают со сказками самого Андерсена и с произведениями Астрид Линдгрен. Она написала и нарисовала целое царство маленьких сказочных существ: Муми - троллей, Снусмумриков, Хемулей.  И все они живут в сказках по высоким нравственным законам. Один из критиков писал: "У сказочных крошечных муми - троллей жизнь совсем, как у людей, только куда человечней".
Дети  любят  Линдгрен и Туве Янссон, возможно, за то, что в их произведениях совсем нет назидательности. Людмила Брауде считает, что это традиция  идет в значительной степени от Андерсена. Она в свое время написала книжку о сказочниках Скандинавии  и выстроила такой ряд: Андерсен - Лагерлеф - Линдгрен - Янссон.  Детей особенно привлекает в их книгах   доброта писательниц. Людмила Брауде это чувствует по письмам, которые получала от детей и родителей.
  По удивительной случайности, я, как и Людмила Брауде, познакомился с творчеством Туве Янссон через одну и ту же книгу» «Волшебная зима». Отсюда запали в душу милые зверюшки: Муми - тролли с их непонятными и забавными названиями. Наше семейство стало их даже заучивать. Память подсовывает одну историю.
Мы находимся в туристическом центре финской Лапландии:  в городе Рованниеми в резиденции Санта-Клауса. За окном неповторимая красота полярной ночи или как ее называет лопари-саами: синий день. Предновогодняя  суета и разноязычный говор. Многочисленные сувенирные киоски выстроились в ряд и увлекают детей и взрослых своей яркостью. Я терпеливо дожидаюсь, когда дочь Даша разберется во всем этом предновогоднем великолепии. Слышу русскую речь и, как локатор, поворачиваю в ту сторону голову. Маленькая девочка дергает за руку маму, которая ворошит горы свитеров, лежащих на прилавке. Маме не хочется отвлекаться от своего занятия, и она  раздраженно одергивает руку с резким:
  -Чего тебе?
-Мама, давай купим.- Девочка держит в руках мягкого муми - тролля.
-Зачем тебе этот бегемот. Тебе что, дома игрушек мало? - среагировала мам на выбор дочери.
Пока я осмысливал  ситуацию, почувствовал, что меня тоже тянут за рукав. Даша, которая видела эту сцену, потянулась ко мне и шепотом спросила:
-Папа, а эта тетя, наверное, про мумии-троллей не читала? Какой же это бегемот! Я вздохнул и согласился. Да, скорее всего эта дамочка не читала  Туве Янссон с ее муми-троллями. Не читала ни Андерсена, ни Сельму Лагерлеф  да и других детских писателей, которые своим творчеством сеют добро на земле.
Потом эта мамочка задергает учителей в школе с вопросами, почему ее ребенок растет неразговорчивым и угрюмым. Ей невдомек, что вместе со сказкой из дома уходит доброта, а остается одиночество и заброшенность. Такие дети создают себе в воображении друга. Этой девочке очень хотелось иметь друга, вроде  Карлссона, а маме свитер оказался важнее.
Для ребенка доброта очень важна. Людмила Брауде это понимала и в переводы вкладывала свое чувство, тем более, что скандинавские сказки нацелены именно на доброту в семье. И неспроста известный сказочник Якоб Гримм  сказал, что лучшая сказка на свете - это норвежская сказка (читай скандинавская). Поэтому сказки Скандинавии живут, несмотря, что двадцать первый век на дворе.  Давно  они стали литературными, но от этого ничего не потеряли. Сказочные персонажи перебрались из хлевов и пастбищ в благоустроенные дома и квартиры, но они по-прежнему желанны и любимы. Без всякого спросу перебираясь из одного царства-государства в другое, из одной культуры в другую. Они меняют лишь имена да одежды своих героев, все прочее оставляя неизменным: добро, конечно же, побеждает зло, правда - кривду, а любовь - зависть и ненависть. Всегда. Из века в век.
И если бы не знание традиций Скандинавии, необыкновенное трудолюбие Л.Ю.Брауде навряд ли бы мы смогли наслаждаться этим народным творчеством. Сказки — это одновременно и детство народа, и его зрелость. Именно поэтому их наивность философична, а мудрость свободна от зауми, не тяжела и не громоздка. В сказках зашифрован генокод нации, в них спрятано "устройство" ее души. И Л. Ю. Брауде умело и талантливо передавала его нам
Известный шведский писатель Свен Дельбланк сказал, что Швеции суждено было подарить миру Сельму Лагерлеф,  художественность произведений которой до сих пор актуальна для современного читателя. России же суждено было дать миру литературы Л.Ю. Брауде, благодаря которой мы в полной мере можем ощущать историю стран  Скандинавии, их фольклор, психологию людей соседних стран, их непреходящие чувства.

Площадь Турбьерна Эгнера
Турбьерн Эгнер прожил долгую счастливую жизнь  в прошлом столетии. Он известен миру  как норвежский детский писатель и драматург. На его книгах выросло не одно поколение норвежцев. Затем он прославился как автор пьес, мюзиклов и радиопостановок. Его уникальные книги « Люди и разбойники из Кардамона», «Кариус и Бактериус» переведены на многие языки мира.
 «И со взрослыми, стоит им попасть в царство сказки, случаются чудеса»- говорил сказочник.  В 1972 году Эгнер был награждён Орденом Святого Олава. Также он стал лауреатом нескольких литературных и музыкальных премий

Утро ненавязчиво напомнило о себе робкими лучами, пробившимися в неплотности оконных занавесок. Да и не спалось. Наступало время прогулки. Эгнер любил это время. Еще пусто на улице, сиреневая дымка ночи цеплялась за острый шпиль кирхи, флюгеры домов обывателей.
Турбьерн Эгнер неторопливо поднимался по Hорманнсгате.Он давно знал эту улицу. Это была его улица. Он жил  в красивом каменном доме, но гулять ходил по старому Кампену с древними деревянными домами. Ему хорошо думалось здесь. Турбьерн любил старый Кампен,  помнил все  дома. Они были свидетелями его жизни, Эгнер считал их одушевленными, понимающими его мысли. Он приподнял шляпу, здороваясь с старой кирхой, стоящей на площади.  Она ответила ему тихим звоном колокола.                                                Площадь еще не носила имя сказочника Турбьерна Эгнера, но всегда была рада видеть его. На углу  Бюгата и Нурманнгата два старых элеганта- дома застыли в вечном споре. Они уютно закутались в ветви вековых берез.  Два приятеля спорщика давно спорят на и не могут решить кто из них более представительный и респектабельный. Он почтительно раскланялся и с ними.
  -Что у нас новенького- спрашивал Турбьерн у белого деревянного здания местной церквной общины. Здесь проводились собрания различных религиозных общин  и здание считало себя  умным и осведомленным.
-Все работаете-это обращение уже к красному зданию фабрики. Здесь производили всякие-разные железные изделия и фабрика очень гордилась своим пролетарским содержанием. Вот и сейчас она  ответила Эгнеру  сдержанным машинным гулом: дескать не мешай работать! Но сказочник не обижался, а весело зашагал дальше.
Так рождались сказки, так рождалась к ним музыка. Музыка,  звучала всюду: в ажурных макроме кованых решеток, кружевах березовых ветвей. Он слышал как  звучит музыка сопровожающая гулкую поступь столетий уходящего века. А на смену выходили  аккорды старой трубы, висящей на стене молоджцеватого дома- франта. Только Эгнер мог услышать звуки трубы  и эти звуки воплотить в одной из своих сказок.
-Приветствую вас, маэстро-на что дом надул щеки занавесок и прозвучала вошебная музыка.Музыка уходящей ночи. Гимн начинающемуся утру.
Родившись в рабочем районе,  он помнил Кристианию начала века. Помнил свою окраину, где проживали ремесленники. Из подвалов, окон первых этажей, слышался перестук молотков, стрекотанье швейных машинок. Ремесленники зарабатывали себе на хлеб. Каменистая мостовая помнила перестук деревянных башмаков степенных матушек торопящихся с утра закупить свежие продукты, которые привозили сюда окрестные крестьяне.
Он помнил все и стоило зажмуриться как картинки прошлого всплывали в глазах. Кристиания напоминала ему добрую тетушку, которая трудилась на одной из иулиц в кондитерской. Она была похожа на свои булочки и крендели. Такая же пышная, румяная,   в расшитом переднике, она выглядывала из окна и приветливо здоровалась с проходящими мимо. Ему было все по душе в этом тихом квартале ремесленников. Зимой– снег, тихие  улицы, сани, бубенчики с их переливами. Летом –сонная зелень полисадников, неспешные посиделки ремесленников вечером после трудового дня. Здесь жили приветливые, здоровые, жизнерадостные люди. Было степенное, покойное, солидное в облике старого доброго города.
Эгнер помнил, как на смену Кристиании пришел щеголь Осло. Он многое изменил в жизни горожан. Каменные строения  активно теснили деревянные постройки на окраину, на улицах стало тесно от автомобилей. Вместо уличных газовых фонарей вспыхнули электрические лампочки.
 Он рос вместе со своим городом. Занятия скульптурой, живописью у знаменитого Пьера Крога влияли на юного Турбьерна. Он видел то, что не мог увидеть обыватель. Еще в студенчестве он начал писать пьесы, ставить постановки.  затем повернулся к сказке. Но к сказке не старых собирателей народных сказаний Асбьернсона и Му, а к  сказке новой, родившейся на городских улицах Осло. Его герои уже не бегали в деревянных башмаках по  улицам, поднимая пыль окраин. Не набивали запазухи яблоками.  Его герои жили в новых многоэтажных каменных домах, которые заменили деревянные  с их лестничными переплетами и флюгерами на каминных трубах. Бактериус и Кариес, разбойники из города Кардамона -вот они новые герои сказок Турабьерна.
Ему было немного грустно, что сказочные герои его детства: тролли, ниссены, хюльдры покинули города вместе с веком минувшим. Люди вспоминали о них в короткие дни Рождества и Нового года. Затем сказочные герои прошлого улетали, уходили на дальние хутора и сетеры, чтобы у костров пастбищ и старых каминов возродиться  в клубах утреннего тумана или вывороченной коряги.
Ниссенам не нравились многоэтажки и отсутствие каминов, дымоходов и подвалов. а на их месте появились Кариесы и Бактериусы. Но на этом сказка улиц не закончилась. Она из народной превратилась в городскую. С вполне современными героями. Эгнер  создаёт целые волшебные миры - такие, как лес Ёлки-на-горке и город Кардамон. В этом городе царит  идиллия.  Даже самые неприглядные персонажи - разбойники Еспер, Каспер и Юнатан - выглядят не такими уж страными и дурными. Они  поддаются перевоспитанию. Закон Кардамона прост: "Не поступай во вред другим, будь порядочным и добрым, а в остальном делай, что хочешь!"
 Потом в сказку пришла музыка: авторская –песня, герои сказок запели.  Простые и незатейливые, но яркие и живые  песенки зазвучали в домах Кампена, Волеринга, Рюделюкка. Услышав знакомый голос сказочника,  дети бежали с улиц и рассаживались возле радиоприемников и слушали, слушали...
Прошел оглушительный ночной ливень,  и мостовая парила, отдавая тепло. Клубы теплого воздуха поднимались и делали очертания домов зыбкими и воздушными. Немного фантазии и  вырисовывались контуры нового сказочного города.  Пока еще только контуры, но это будет новая сказка, значит будет новая музыка, будет слышаться детский смех.
Сказки сопровождали Эгнера   всю жизнь и приходили даже во сне. Сон. Удивительное состояние человека.  Счастлив тот, у кого сны обретают явь. У Турбьерна   явь становилась сказочной.
О чем думал этот немолодой человек на одной из улиц Кампена во время утренней прогулки? Ему выпало нелегкое призвание, призвание сочинять сказки и служить детям. Он шел по улица Кампена и ждал. Ждал  необычного. Необычное которое может возникнуть из ничего. Как у Андерсена. Эгнер  помнил слова великого маэстро сказки: «Он находит поэзию там, где другие едва осмеливаются искать ее, в предметах, которые считают некрасивыми, на чердаке, где ель лежит в обществе крыс и мышей, в мусорном ведре, куда служанка выбросила пару старых воротничков и т.д.».  Это необычное  называется вдохновением. Оно может придти когда и где угодно: в комнате, на кухне, на улице. Нужно только уметь, видеть и ждать. Оно обязательно придет.
Турбьерн Эгнер стоит  на старой площади и думает. Городской сказочник, который принес сказки через радио и книги в каждый дом Норвегии. Пусть думает. В это время рождаются сказки.
Писатель долго ходил по утренним, еще сонным улицам Кампена, наслаждаясь тишиной и одиночеством. Но время неумолимо. Пробуждалась жизнь. Отдергивались занавески на окнах. На улицах появились люди. Обычные люди, спешащие по своим делам.  Им было некогда. Они не были художниками, поэтами, писателями и  не выходили пораньше в поисках того сокровенного, которое делает день не зря прожитым.  Они выходили из домов, запускали  автомобили и торопились, торопились...
Так уж устроен мир, что видеть что-то  нестандартное, неподдающемуся обычному человеческому взгляду дано не всем. Художник прекрасно понимал что это удел не каждого человека. Но уж если тебе выпал этот удел, то будь добр отрабатывать его также добросовестно, как и те люди, которые сейчас спешат на свои рабочие места.
  Турбьерн, видя начавшуюся суету на основных улицах, свернул в тихие переулки Кампена. Там не стояли машины и и было тихо. Оттуда еще не ушла дрема и она доплетала  свои сиреневые паутины снов. В такое время, между утром и днем,   со взрослыми случаются чудеса, и на какой-то миг они попадают в царство сказки.
  Его внимание привлек маленький дворик. Типичный дворик Кампена, которые он помнил со времен своего детства. Огромные березы, немые свидетели ушедшего века, заботливо прикрыли дома своими ветками и дворик утонул в сетке дробящихся солнечных зайчиков. Лучи солнца, как туго натянутые гитарные струны, пронзили грифы деревянных лестниц, оплетающих дома, проникали в окна. Вновь в ушах зазвучала музыка. Она звучала в этом тихом двере неслышная для обывателей, но такая чистая и ясная для музыканта, музыка старого двора, музыка света. Художник стоял, очарованным этим видением, чудным сплетением света, музыки наступающего утра.  В голове рождался новый сценарий.
-Мама, а ты мне почитаешь книжку- раздался детский голос. Это маленькая девочка спрашивала свою маму, закрывающую замок двери. Мама и дочка собирались идти каждая по своим делам. Мама  на работу, девочка – в садик. Мама  торопилась, а замок не желал закрываться.
-Мама, ты мне почитаешь книжку- снова переспросила девочка торопящуюся маму.
-Какую? - Мама справилась с непослушным замком и поправила волосы.
-О какой книге ты говоришь?- Переспросила она дочь, беря ее за руку.
-Про мальчика. У него еще очень смешное имя.
-Какое имя?
-Ой! Я забыла.- Девочка наморщила лобик, но ...имя вылетело из ее светлой головки.
-А ты вспомни, что мы читали вчера и имя выплывет само собой- подсказала мама. Девочка от усердия даже попрыгала на одной ножке. Не помогло.
-Ула...подсказала мама.
-Ула-Ула-радостно закричала девочка:-Вспомнила! Конечно же Ула-Ула!
-А как называется книга? -Задала вопрос мама.
-Книга...  про шмелей что-то-снова напряглась девочка: и про детей.
-Дети...на..-стала подсказывать мама.
-Знаю! Знаю!- Снова запрыгала девочка: Дети на Шмелиной улице. Она забежала вперед и для убедительности заглянула мама в лицо.
-Правильно- улыбнулась мама: - Дети на Шмелиной улице.
-Вот здорово!- радовалась девочка.
Турбьерн вздрогнул.Это же была его книга. Книга «Дети на Шмелиной улице». Он ее давно написал. Очень давно, а она живет. Ее читают. Волнение охватило писателя. Он судорожно проголотил комок в горле. Мама и девочка, оживленно вспоминая события книжки, шли по улице. Турбьерн спохватился, что стоит столбом на улице, вызывая удивление прохожих. Он  ускорил шаги и догнал веселую пару. Они продолжали разговаривать.
-Хорошо- сказала мама: ты все запомнила. А кто написал эту книгу?
-Не знаю- просто сказала девочка. Она пришла в прекрасное настроение и  кто написал замечательную. книгу «Дети на Шмелиной улице» ее как-то не заинтересовало. Но мама решила проявить педагогический дар.
-Нет, ты привыкай запоминать и авторов кто написал книги- сказала она:- в школе это тебе пригодится
-Мама, я правда не помню. –  поскучнела, девочка.
-Эту книгу написал известный норвежский писатель Турбьерн Эгнер.- сдалась мама.- Он написал много детских книг, сочиняет детские песенки и сам поет их.
-Как интересно!- снова воскликнула девочка и замахала руками.
-А когда мы прочитаем «Дети на Шмелиной улице»-продолжала мама-мы пойдем в библиотеку и возьмем другие книги, которые написал этот писатель.
-Какие? -Последовал вопрос.
-Мы возьмем книгу про двух вредных существ Кариуса и Бактериуса-сказала мама. Они живут в зубах и разрушают их, если их не выгнать.
-А как их выгнать?- Удивилась девочка.
-Очень просто: нужно чисть зубы. Обязательно два раза в день-строго сказала мама и посмотрела на дочку. Та заметно поскучнела. Реакция девочки развеселила Эгнера. Ему ли, отцу четырех детей, не знать проблемы чистки зубов у детей!
А мама рассказывала девочке, что ей читала эту книгу ее мама, когда она была маленькой девочкой.
-Как я?- Спросила дочка.
-Как ты, конечно- подтвердила мама.
-А твоя мама это моя бабушка- уточнила девочка на всякий случай. Мама согласно кивнула головой.  Эгнер шел сзади и думал. О  думал в этот миг этот уже поживший на белом свете человек, оставивший миру в наследство сказки, постановки, музыкальные пьески.Он любил детей и служил им. И люди его помнили. Что может быть дороже для писателя как память, любовь к его творчеству.
-Мама, мама! А где живет этот писатель-з адергала за руки мамы девочка. Мама отвлеклась от воспоминаний когда она была маленькой девочкой и очень просто сказала:
-Как где? На соседней улице.
Девочка удивленно смотрела на нее. Как! Так просто! Писатель живет на соседней улице? Мудрая мама поняла, что творится сейчас в голове у ребенка. Она посмотрела на часы, на девочку и сказала, что если они пойдут быстрее, то пройдут по улице, где стоит дом писателя, и, может быть, с ним встретятся. Она слышала, что Кампен любимое место прогулок известного сказочника, и он часто гуляет утром. Девочка взяла маму за руку и они быстро пошли.
Турбьерну Эгнеру очень хотелось окликнуть их, поговорить с ними, но он знал, что тогда разрушится сказка,  в которой сейчас очутилась девочка.
-Пусть дольше верит в чудеса -решил сказочник. Он окончательно пришел в отличное расположение духа и бодро пошел на свою Норманнгате завтракать.

В гостях у  Турбьерна Эгнера или город Кардамон
«Не поступай во вред другим, будь порядочным и добрым, а в остальном делай, что хочешь!"
Закон города  Кардамона

Остался в дымке  истории 2012 год, когда норвежцы отмечали сто летие со дня рождения Турбьерна Эгнера. Турбьерн Эгнер -    норвежский детский писатель, прозаик, поэт, сказочник, переводчик, иллюстратор. композитор и певец, один из признанных классиков норвежской детской литературы. Его книги «Кариус и Бактериус», «Приключения в лесу Ёлки-на-горке» и «Люди и разбойники из Кардамона» любимы многими поколениями читателей, в том числе и за пределами Норвегии.
   Прощли мероприятия соответствующие знаменательной дате. Литературоведы провели  литературные чтения и конференции, отмечая вклад своего земляка в мировую детскую литературу. На сцене Национального драматического театра прошли спектакли, поставленные по произведениям Турбьерна Эгнера.  Мне посчастливилось посмотреть сектакль «Люди и разбойники из города Кардамона». Я не силен в норвежском языке, но  и не тратил время на «вьезжание» в текст. Для меня было важнее увидеть зал, полный детей и взрослых. Я не увидел ни одного скучающего лица:  ни у тех, ни у других. Дети смотрели  ожившие картинки из книжки «Люди и разбойники из города Кардамона»,  взрослые, в который раз, всматривались в сцены, знакомые с детства.
Казалось бы, все,  закончились торжества, жизнь пошла своим чередом. Но жизнь тем и прекрасна, что преподнесла мне сюрприз: я оказался на юге Норвегии в городе Кристиансанде. Небольшой уютный городок, раскинувшийся на берегу Северного моря. Я знал, что в нем размещен зоопарк и для детей построена деревня капитана Сабльтона. Вообщем – то и все. Я бродил со своими близкими по великолепному зоопарку, восхищался пиратским кораблем, созданном в точном соответствии с  книжным.
  Меньше всего я ожидал, что мы выйдем на аллею, которая венчалась надписью, которую было несложно перевести: «Добро пожаловать в город Кардамон». Сказать, что меня охватил столбняк, это ничего не сказать. Мои близкие наслаждались эффектом. Это был их секрет.  На меня с многочисленных растяжек и флагов смотрели и улыбались герои сказок Эгнера.  Их знает с детства каждый норвежец. Этот, что на ближней -  мэр города или полицмейстер Бастиан. Далее Старый Тобиас с длинной бородой, рядом - Тетушка София с маленькой Камомиллой, поодаль -Мальчик Рэм с собачкой Бубби. Их много, жителей Кардамона, и  каждый наделен характером или хоть маленькой,  но своей особенной черточкой.
Легкий ветерок шевелил флаги и растяжки и, казалось, что жители города Кардамона приглашают тебя в свой сказочный город. Вот и знаменитая троица. Это разбойники Каспер, Юспер и Юнатан. Рядом колышется их собрат Лев.
Посетители застревали здесь надолго: нужно было почитать надписи о городе Кардамоне на асфальте, задрав голову,  рассмотреть на растяжках и плакатах  героев сказочного города.
Город Кардамон и его жители святы для каждого норвежца. Книга «Люди и разбойники из Кардамона» появилась в 1955 году. Их знает не одно поколение норвежцев.  Еще не было сказочного города Кардамона, построенного наяву, а юные норвежцы бежали к радиоприемнику или телевизору,  услышав неповторимый голос Турбьерна Эгнера.
Турбьерн Эгнер. Он прожил долгую замечательную жизнь, его знает и любит вся Норвегия. Трудно найти человека одареннее,  чем он. Автор «Кардамона»  Турбьерн Эгнер — настоящий человек-оркестр: он не только писал любимые во всем мире сказки. Он рисовал к ним обаятельные и уютные иллюстрации, сочинял стихи и даже музыку для песен жителей славного городка Кардамона.
И это ещё не всё: он был радиоведущим детских передач. Перевёл для маленьких норвежцев «Винни-Пуха» Милна (которого в переводе на норвежский звали Наале Пу), «Малыша и Карлсона» Астрид Линдгрен и сказки про доктора Дулиттла (у нас больше известного по экранизации с Эдди Мерфи), а его Уле Якоп, словно скандинавский собрат «Знаменитого утенка Тима» британской писательницы Энид Блайтон.
Написал две книги о старинных деревянных домах  в Вого и Рауланде и сам их проиллюстрировал; - сделал серию гравюр на дереве – иллюстраций к новеллам Ханса Е. Кинка. Это  уже подарок взрослым.
 Город Кардамон  его последнее детище. Идеальный мир Кардамона настолько полюбился и маленьким, и взрослым норвежцам, что в зоопарке Кристиансанна был воссоздан уголок, который был так и назван – «Kardemomme by». 
Первая официальная встреча между автором книги «Люди и разбойники в Кардамон-Сити» и директором зоопарка, Эдвардом Мосейдом, состоялся 1 апреля 1987 года. За короткое время было решено построить настоящий город в зоопарке. К строительству подошли очень ответственно, автор книги создал буклет, в котором указал, какого цвета должен быть каждый дом. Даже булыжник должен был иметь особый колорит. Ничего не было оставлено на волю случая. Один из сыновей писателя – архитектор, Бьорн Эгнер, сделал строительные чертежи.
Открытие состоялось 8 июня 1991 года. Сам Эгнер  немного не дождался открытия - он ушёл из жизни в канун Рождества 1990 года в возрасте 78 лет. Вдова Эгнера имела честь перерезать ленточку и объявить  вход в городок открытым. На открытие городка  прибыла другая знаменитая норвежская писательница Анне-Катерине Вестли, автор хорошо известных у нас «Папы, мамы, бабушки, 8 детей и грузовика». Также на встречу с сказочными героями прибыла и королевская семья, члены которой были названы первыми почетными гражданами города Кардамона.
Мы приближаемся к воротам сказочного города.   Настоящие ворота, как и положено в настоящем городе.  Над ними высится знаменитая башня.  Слышится звонок трамвая, который подошел к конечной станции, что рядом с воротами. Я снова замер: верил и не верил своим глазам, что подхожу к городу, о котором так много слышал и читал. 
Входим в город. Кардамон – это крохотный городок, Он  состоит из 33 домов и находится  так далеко, что почти никто о нем не знает, только мы с тобой, да мама с папой, да бабушка с дедушкой, ну и, может быть, еще кое-кто.  В городе всегда много народа. Бродят туристы, а среди них - персонажи книги.  В толпе можно встретить полицейского Бастиана, тетушку Софи или живых разбойников. Не удивляйтесь, если в толпе вам попадется ручной лев. Или даже говорящий верблюд!
Проходим через ворота, и мы в сказке. Перед нами высится знаменитая башня, в которой живет предсказатель погоды длиннобородый Тобиас со своими друзьями: попугаем и щенком. Рядом – кондитерская. Возле нее толпится народ. И неудивительно, так как вы нигде не отведаете таких вкусных булочек, как здесь. Не выдерживаем и решаем начать знакомство города  именно с булочной. Тем более Турбьерн Эгнер в книге  советует сделать это в первую очередь.
Мы сидели за столиками,  пили сладкий чай из пластмассовых стаканчиков с изображением трех разбойников и вспоминали  героев книги.
Снова- трамвайный звонок. Из- за поворота показался известный по книге трамвай, с двумя вагоновожатыми в серой форме.  Он  сделал круг по городу и  приближается к  конечной остановке. Трамвай был двухэтажный, старый и уютный. Он катался от городских ворот через главную площадь до моста возле парка. Маршрут был не очень-то длинный: всего-навсего две остановки.  Автомобилей в городе не было, и жители города любили свой трамвай.   Каждый день  катались на нем : кто ехал по делу, а кто- просто так, для удовольствия.
– Пожалуйста, прошу вас, входите и садитесь, – приглашал вагоновожатый. Люди рассаживались. Одни на верхнем этаже, другие на нижнем.
– Готово, поехали, – говорил кондуктор, и трамвай трогался.
Кондуктор запевал известную песню о городе Кардамоне и все пассажиры ему подпевали.
 Чай выпит, булочки сьедены. Мы садимся в гостеприимный трамвай и едем по городу.  Перед нами наяву оживали страницы из книги. Точь в точь,  как описывал жизнь в городе известный писатель.
 «Жизнь в городе Кардамоне шла своим чередом.  Люди встречались и вежливо говорили друг другу – Здравствуйте, как поживаете? По улицам брели ослы и мулы и волокли за собой тележки или тащили на спине большие корзины. А в корзинах лежали апельсины и бананы, финики и кардамон, потому что все это росло в садах и на полях за городской стеной».
Перед нами проплывали дома горожан, знакомые по книге. Вот тюрьма, где никто никогда не сидел, так как в городе не было преступлений,  и полицмейстер Бастиан   даже не знал как арестовать преступника. Люди города жили по одному закону. Закон Кардамона прост, в буквальном переводе он звучит так: «Не поступай во вред другим, будь порядочным и добрым, а в остальном делай, что хочешь!» Горожане следовали своему закону,  и в городе не было преступников.
За поворотом показалось пожарное депо с пожарным насосом и каской пожарного. Они тоже стояли без дела. Только неугомонные туристы примеряли красивую каску, да пробовали качать насос. Мы тоже покрасовались в каске и проверили работу насоса, так как по книге знали, что насос в городу все-таки потребуется.
Трамвай совсем близко подьехал к дому, в окнах которого выставлены аппетитные колбасы и окорока. Это дом мясника, который снабжал жителей города мясными продуктами.  У него украдут « четыре копченых окорока, пять кругов колбасы, три куска свиного сала и телячью голову, не говоря уже о бифштексах и сосисках». Это был вопиющий случай в городе за много лет. Спрашиваете, кто украл? Это нужно узнать из книги.
Снова окно. На этот раз с ножницами, расческами и другими парикмахерскими инструментами. Здесь живет парикмахер Серенсен. Он знаменит тем, что играет в оркестре вместе со своими друзьями: молочником, барабанщиком и портным. И  сейчас слышатся звуки «Кардамонского марша».  Они разучивали его к Празднику Лета и Солнца, который должен проходить в городском парке. Вот и он. Здесь трамвай сделал остановку, и мы увидели старую театральную сцену со скамейками. В книге  Турбьерн Эгнер описывал как со сцены звучал собачий хор города Кардамона в составе: Джерри, Бубби, Лапка, Рекса, и собаки парикмахера Серенсена. Их коронной песенкой была: «Братец Яков, спишь ли ты?». Трамвай поехал дальше. Мы проводили глазами сцену, с которой помимо собачьего хора звучали песни тетушки Софии,  предсказателя погоды Тобиаса и говорящего верблюда, который пел басом.
Конечная остановка. Мы попрощались с  трамваем и с его контукторами,  и пошли пешком по городу.
Я  стоял у небольшого бюста Турбьерну Эгнеру, поставленному  между домами.  Он смотрел на свое детище, воплощенное в камень и загадочно,  по- доброму, улыбался, видя  суету его любимого города.
В кардамоновской библиотеке на столах лежали  книги Турбьерна Эгнера, различных годов издания. Их было много. На стенах развешаны иллюстрации из  книг, выполненные автором. Не хотелось уходить из этого уютного дома. Но на улицах города ждали другие дома. Это домик тетушки  Софии, из которого были слышны звуки рояля.   В книге на нем играла маленькая Камомилла.
Нельзя было пройти мимо почты. Она была хоть и сказочной, но самой настоящей. У нее был даже почтовый номер «4609 город Кардамон». Мы купили открытку с изображением жителей города и отправили ее сами себе.
Несколько в стороне  построен дом разбойников:  Еспера, Каспера и Юнатана. В доме    царит живописнейший беспорядок, который венчала гора немытой посуды.  Но стараниями тетушки Софии, которую разбойники украли, в доме будет наведен порядок, да и вообще произойдут большие изменения.  В  городе царит почти идиллическая атмосфера и  разбойники легко поддаются перевоспитанию. Сейчас они  выглядят не такими уж странными и дурными. Больше того, разбойники расстались со своим ремеслом и стали пожарным, директором цирка и пекарем. А Каспер даже женился на тетушке Софии. Вот такие обаятельные герои живут в городе Кардамоне. Они  с утра до вечера катаются на трамвае, распевая песни и угощаясь кардамоновыми пряниками,
Эту уютную сказку сложно не полюбить, что с ней и произошло практически во всём мире.  Уже 50 лет не перестают идти с успехом театральные постановки, выпускаются музыкальные диски и даже посуда и одежда с картинками из книги Кардамон.
  Кардамон - это не только ароматная специя, но и любимая несколькими поколениями книжка про крохотный городок, который «...находится так далеко, что почти никто о нём и не знает, только мы с тобой, да мама с папой, да бабушка с дедушкой, ну и, может быть, ещё кое-кто».
Мы гуляли по городу, а жизнь в Кардамоне текла, как обычно. Мясник продавал  бифштексы и сосиски, молочник торговал маслом и сыром, парикмахер Серенсен стриг и брил и, кроме того, играл на кларнете. Старый Тобиас сидел наверху в своей башне и следил за погодой. Все жили хорошо:  Томми с осликом Понтиусом, и Рем с собачкой Бубби, и Камомилла, и тётушка София. И Бастиан, конечно, тоже. Ночью все горожане  могли спать спокойно, потому что  разбойники перевоспитались, а лев стал работать в цирке.
С большим сожалением мы покидали  гостеприимный городок. Долго стояли и гладили ослика, хозяином которого был фермер Силиус. Потом, под прощальный звонок трамвая, пошли по дороге, теперь уже в обратную сторону. И снова нам махали руками, теперь такие уже знакомые,  жители города. До свидания город Кардамон.
Я  стоял перед домом, что на улице Нормансгате.  Старинный породистый дом.    В  нем, в квартире на втором этаже,  жил Турбьерн Эгнер. Я стоял,  вслушиваясь  в неумолимую поступь времени. Казалось, что сейчас мелькнет седая грива писателя, хлопнет входная дверь,  и он выйдет на улицу. Постоит, щурясь от неяркого осеннего солнца, затем поднимет воротник серого пальто, надвинет шляпу на лоб и пойдет вверх по улице.
Турбьерн Эгнер любил гулять ранним утром по Кампену, старому рабочему кварталу. Он родился в одном из таких районов и на всю жизнь  сохранил к ним привязанность.
Я  стоял в ожидании чуда, но чуда не произошло. На меня смотрели пустыми глазницами барельефы оскаленных львиных морд, молчаливых свидетелей ушедшего времени. Он ушел, но остались его сказки, осталась его память, его имя, которое помнят не одно поколение норвежцев.
Уходить не хотелось. Вокруг меня стояли дома, возраст которых был под сотню лет. Они помнили многое, эти дома.  Помнили, когда Осло был Кристианией. Помнили послевоенный Осло, когда  на улицах  раздавались позывные детской  программы «Детский час» норвежского радио Barnetimen for de minste   и детвора в штанах с лямками, забыв о своих уличных забавах, бросалась  домой к радиоприемникам, чтобы услышать непередаваемый голос норвежского сказочника. Потом в сказку пришла музыка, авторская песня. Герои сказок запели. Простые и незатейливые, но яркие и живые песенки зазвучали в домах Кампена, Волеринга, Рюделюкка. И так не одно поколение,  выросшее с 1946 года, года рождения..
Но время неумолимо. Редеет строй кампеновских домов. То один, то другой выпадает из строя ветеранов. На ео месте встает новострой, который не помнит шагов истории, истории, связанной с именем писателя. Не исключение и люди, они не вечны,  как и все в мире.  Норвежская детская литература в 1990 году понесла невосполнимую утрату:  ушел из жизни Турбьерн Эгнер.
Но страна помнит своего сказочника. В связи  со столетием со дня рождения детского писателя 2012 год в Норвегии был объявлен годом Турбьерна Эгнера.  По всей стране прошли  мероприятия, посвящённые его жизни и творчеству. Композитор и певец, писатель и редактор.  Его дарование было поистине всесторонним – помимо писательской и музыкальной деятельности, он был популярным радиоведущим, актёром, постановщиком, редактором. Это было делом его жизни.
Писатель вспоминал, что с того момента, как он помнил себя, его самым большим желанием было сочинять стихи, музицировать, ставить пьески и рисовать. Именно детские воспоминания легли в основу его последующего творчества. В 30-е годы Эгнер  работает как декоратор и художник-оформитель. В то же время пробует себя как детский писатель. В 1940 году выходит первая детская книга Эгнера – она так и называлась «Книга для детей» (Barneboka).  Он   создаёт новый  жанр повести для детей, когда текст, иллюстрации и песни становятся единым целым.
 Некоторым взрослым книги  Эгнера кажутся скучными, занудными. Но для  души ребенка, не отягощенной формальной литературой, такие произведения необходимы. Пронизанные наблюдательностью, тонким юмором, любовью ко всему окружающему, они исподволь приучают к внимательному и бережному отношению к миру. Вот почему выросшие дети с такой любовью и нежностью вспоминают героев Турбьерна Эгнера.
Во многом, благодаря Эгнеру,  Норвегия во второй половине ХХ века пережила расцвет детской книги, в которой оформление и иллюстрации играют не менее важную роль, чем сам текст. По словам художника Крикса Дала, Турбьерн Эгнер знаменовал собой «счастливый весенний расцвет в норвежском производстве детских книг».
Помимо литературного творчества, Эгнер занимался составлением хрестоматий для школы. За двадцать лет, начиная с 1950 года,  их вышло в свет шестнадцать изданий. Именно эти книги писатель считал своими главными трудами.
Королевство высоко оценило заслуги детского писателя. В 1972 году Эгнер был награждён Орденом Святого Олава. Также он стал лауреатом целого ряда литературных и музыкальных премий.
Творчество Эгнера  - золотая  страница в истории норвежской детской литературы. Он был и остаётся в сердцах маленьких и взрослых добрым волшебником, готовым перенести в сказочный мир, ободрить, утешить и развеселить, и более того - дать важный урок.
Так, вспоминая, творческий путь Турбьерна Эгнера,  я  вышел на площадь, названную в честь  писателя - сказочника. Это  площадь старого района Кампена, где каждый год проходят детские мероприятия, посвященные великому земляку.  И сейчас на асфальте сохранились рисунки. Их рисовали дети, дети для которых Турбьерн Эгнер писал свои сказки, ставил музыкальные постановки и ради которых он жил.
P.S. Теперь «территория Эгнера» в Кристиансандском зоопарке значительно расширится. По соседству решено построить аттракцион  «Лес Ёлки-на-Горке».  В «Лесу»  все должно быть устроено в строгом соответствии с книгой –  посетителей ждет встреча и с бабушкой Лесной Мышью, и с Лазающим Мышонком, и с Лесным Мышонком -Мортеном, и с другими сказочными персонажами. И, конечно,   с памятью великого норвежского сказочника.


Сказка глазами художника
   Что толку в книжке, – подумала Алиса
– если в ней нет ни картинок, ни разговоров?
«Приключения Алисы в стране чудес»
Я люблю сказки, люблю читать их внукам, наблюдая, как загораются глазенки маленького человечка, который окунается в неведомый и такой загадочный мир. Но согласись, читатель, сказка без оформления скучна. Скучна не только ребенку, но и взрослому.
Малышу в книжке достаточно элементарных потешек в стиле лубка. Когда же ребенок становится чуть старше, он с удовольствием рассматривает яркие картинки.  Для детского восприятия  содержания они важны не менее чем текст. Но картинки  мало для познавания сказки. Нужны иллюстрации. Они одинаково интересны и подросшим детям, и взрослым. Иллюстрация - это не просто добавление к тексту, а художественное произведение своего времени.
Детская книжная иллюстрация служит многим целям. Она воплощает фантазии, оживляет воспоминания, помогает участвовать в приключениях, развивает ум, сердце и душу ребенка. История детской книжной иллюстрации насчитывает около трех столетий. За это время был пройден путь от дешевых книжных изданий, букварей и лубочных картинок до роскошных книг для детей. Сам термин «иллюстрация» в переводе с латинского означает «освещать, проливать свет, объяснять».  Когда становишься старше, но по прежнему дружишь со сказочными книжками, то понимаешь, что иллюстрация –  это произведение искусства.  Постепенно детская книжная иллюстрация стала самостоятельным видом искусства. Открывая книгу с рисунками,  мы попадаем в иной мир. На рисунках оживают её герои, страны и города, где происходят описанные события. И всё, о чём рассказывает автор, как бы делается ближе нам, понятнее.
Художники по-разному видят мир, красоту окружающей действительности, но все они выполняют главную задачу иллюстратора – через образы, через оформление обложки, красочной буквицы, иллюстрации, титульного листа, раскрывают её содержание.  Поэтому иллюстрация к сказке должна быть яркой, выразительной, красочной.  Каждый художник по-своему будет относиться к героям книги, и это отразится в его рисунках. Вот почему к одному и тому же произведению разные художники создают  различные иллюстрации. Художник помнит, что книгу, которую он оформляет, будут читать люди.
Вспоминаю слова  переводчицы Л.Г. Горлиной, которая сказала: «Хочу только отметить, что всегда восхищалась изобретательностью норвежских иллюстраторов». К ее словам стоит прислушаться, ибо всю свою жизнь она посвятила норвежской литературе, в том числе и сказкам. Норвежские сказки действительно особенные.
Но как бы ни были интересные сказки, будь они народные или литературные, они слепы без рисунков, иллюстраций.   И здесь  писателю  на помощь приходят люди, чья творческая сила и своеобразное восприятие действительности открывает читателю глаза на загадочные явления. Мы их не замечаем в суете обыденной жизни, а они существуют. Только видеть их дано не каждому.
Счастливым исключением  из правил стал норвежский художник Теодор Северин Кительсен, печальную дату которого Норвегия отмечает в 2014 году. Он ушел из жизни 21 января 1914 года еще нестарым человеком. Его имя известно каждому норвежцу. Мало норвежцу, каждому человеку, который хоть немного коснулся литературной истории этой скандинавской страны. Это ему обязаны своей известностью  непременные участники в жизни норвежского фольклора - тролли. Память земли - так называют норвежцы своих обитателей гор и лесов. Именно благодаря Киттельсену и его рисункам, норвежцы узнали, как могут выглядеть настоящие тролли. Даже самых, казалось бы, внешне малопривлекательных персонажей художник изобразил с такой силой и убедительностью, что нам не приходится сомневаться: он видел их своими глазами. Однажды Кительсен прямо сказал об одном из своих коллег-художников: «И он рисует троллей? Он? Который ни разу в жизни не видел ни одного тролля?»
Кительсен  известный и любимый художник в Норвегии, который умел видеть волшебные образы в лесных деревьях, горных кручах и водных потоках. Каждый его рисунок — сам по себе сказка. Иногда уютная и милая, иногда - овеянная одиночеством и грустью, иногда страшная, от легкого холодка - до мурашек по коже. Но, несомненно, прекрасная.
Художник видел своих любимых персонажей. Нестандартному восприятию окружающего мира  способствовало его детство. Он родился  27 апреля 1857 года в маленьком городке Крагере, застроенном причудливыми старинными деревянными домиками. По словам художника: « В каждом уголке и закутке пряталась сказка». Как здесь не вспомнить слова знаменитого скандинавского сказочника Ханса Кристиана Андерсена, утверждавшего, что: «Писатель с волшебным зрением, под взглядом которого самые прозаические вещи превращаются в сказку: оловянный солдатик, осколок бутылки, обломок штопальной иглы, воротничок, серебряная монетка, мяч, ножницы и многое-многое другое». Да, норвежцы такие. Немного наивные, любящие свои старые дома, в которых они проживали  многими поколениями, любят лес, свои горы.
«Лес, бескрайний, и дикий, оставил в нас свой след». - отмечал художник. В последствии он писал, что по вечерам, когда заходило солнце и лес замирал в тихом безмолвии, сердце мальчика начинало учащенно биться. Оно просило сказки. И «Лес дарил нам сказку. Она бесшумно подкрадывалась, будто на мягких кошачьих лапах.  Все, что этого точно окаменело, теперь начинало двигаться». Норвежцы, выросшие в лесах, немного язычники.  Они не могут представить себя без жуткой волнующей сказки. Она их будоражит с детства, когда, будучи детьми, они сидели у камина в деревенском доме, и бабушка читала им сказки. В современном доме обязательно есть полка, на которой разместились любимые сказки и вчерашние дети читают их на сон своим детям. И так всегда, из поколения в поколение.
Друзья любили собираться на крыльце одной из местных купеческих лавок и рассказывать страшные истории. Непогода, море бушует, скрипят корабельные мачты. До жути хорошо лежать потом ночью, вслушиваться в шторм и представлять себе кораблекрушения, морского царя хавмана, играющего на арфе на морском дне. Казалось бы, мальчишка как мальчишка. Да не совсем. С детства умел Теодор подмечать всё необычное, странное, смешное, и не только подмечать, но и зарисовывать. «Детьми смотрели мы вверх, на шумящие ветви сосен и елей. Глазами и душой следили за мощными стволами, взбирались по ним, цепляясь за их узловатые ветви-руки, туда, наверх, на самую верхушку, качающуюся от ветра, — в эту прекрасную синеву»- писал Кительсен в своей биографии. - Садилось солнце. На поляны плотной пеленой опускалось одиночество и покой. Казалось, земля не осмеливается перевести дыхание, а лес застыл в безмолвном ожидании. Тогда сердце наше начинало бешено колотиться. Мы хотели ещё — мы просили, мы умоляли, мы требовали сказок! Суровых, диких сказок для нас, бедных детей. И лес дарил нам сказку».
Кительсен решил стать художником, чтобы запечатлеть эти неведомые силы, которые будоражили его с детства, этих таинственных существ, внушающих страх  и в тоже время-любопытство. Его любимыми героями стали тролли. «Все, что до этого точно окаменело, теперь начинало двигаться. Вдалеке подалась вперёд поросшая лесом гора. Удивление и страх будто бы витали над ней... Вот у неё появились глаза... она пошевелилась... и направилась прямо к нам! А мы замирали от восторга и ужаса, мы всей душой любили это чудо! Это же лесной тролль! В его единственном глазу были для нас страх и ужас, золото и богатство — всё то, чего жаждала наша детская душа». Так написать! Даже странно, что сначала Кительсен состоялся как художник и только после долгих лет работы стал писать.  Писать свои наблюдения, впечатления, только уже не карандашом и кистью, а пером. Пером, из-под которого словно волшебные мазки выходили строчки, читать которые истинное наслаждение.
«Мы хотели бояться — но мы хотели и противостоять этому страху! Такие маленькие, мы мечтали подразнить тролля, догнать его и украсть его золото. Но больше всего мы хотели заполучить его светящийся глаз. Подумать только! У такого ужасного тролля — такой чудесный глаз!». Представьте себя ребенком, который сидит у камина в деревенском доме вокруг которого раскинулся лес. Пусть не керосиновая лампа, а настольная электрическая лампочка светит в книгу, на странице которой размещена знаменитая иллюстрация «Тролль» с ярко светящимся глазом!
Осенью 1876 года Теодор поступает в Академию художеств в Мюнхене, где вместе с ним учатся его молодые земляки.  Он сдружился с Вереншёлльдом,  с которым, впоследствии, будет иллюстрировать норвежские народные сказки. Они разные, эти художники.  Герои сказок в изображении Вереншёлльда представали как живые, а Киттельсену особенно удавались фантастические персонажи, не существующие в реальной действительности. В Германии,   Киттельсену пришла идея иллюстрировать знаменитую драматическую поэму Хенрика Ибсена «Пер Гюнт». Это и не удивительно. В пещере Доврского короля Ибсен собрал столько нечисти, что Кительсен не мог оставить без внимания такой сказочный пласт.
Отныне в жизни Теодора сказка и действительность соединяются навсегда, а кроме того, становится ясна его судьба — он будет иллюстрировать книги. Однако к иллюстрации народных сказок художник снова вернётся только через долгие двадцать лет.
В 1882 году  Эрик Вереншёльд с несколькими коллегами по цеху получили заказ от известного собирателя сказок Асбьернсена  на иллюстрации к двухтомному изданию норвежских народных сказок.   Вереншёлльд, рекомендовал своего друга как человека, обладающего «живым восприятием» и «необузданной и необычайно изобретательной фантазией». Правда, один из «Норвежских братьев Гримм»,  Петер Кристен Асбьёрнсен, поначалу опасался того, что рисунки Киттельсена могут напугать маленьких читателей, так что художнику даже пришлось кое-что переделывать.
  Работа была трудная, заказчики - требовательными. Петер Кристен Асбьернсен не раз охлаждал пыл увлекающегося художника и настаивал на смягчении рисунков, так как читать сказки будут детям. В этом сборнике сказок Кительсен проявился как художник-сказочник. Он так отработал свою манеру рисования, что самый страшный тролль был вполне привлекательным существом и не мог напугать самого юного читателя.
Хотя эти рисунки были ещё далеки от зрелых работ художника и во многом навеяны творчеством того же Вереншёлльда, в них уже чувствуется интерес к природе и населяющим её таинственным персонажам. После выпуска двухтомника, «Норвежские братья Гримм», уже не представляли последующие тома своих сказок без рисунков Кительсена. Не удивительно, что трехтомная книга «Книга сказок для детей», которая издавалась после 1883 года, была иллюстрирована, в основном, его иллюстрациями.
Не мудрено, что после  тесной и плодотворной работы с известными литераторами-сказочниками как Асбьернсен и Му,  художник сам становится писателем.  Художника тянуло сделать комментарии к своим иллюстрациям. Но заказчики требовали от него только одно: иллюстрации.
Еще во время своей жизни в Мюнхене, Киттельсен стал замечать, что его тоска по норвежской природе становилась все более сильной и настойчивой. «Мне являются таинственные, романтичные и великолепные картины из нашей природы, и если я не смогу впредь объединять свою работу с настоящим изучением нашей Природы, я боюсь, что впаду в застой. Мне становится всё яснее и яснее, что я должен делать, у меня множество идей - но я должен, должен вернуться домой , иначе все они останутся невоплощенными».   Его рассказы, описание природы не менее выразительные чем  собственные картины.  Эти удивительные волшебные истории погружают в созерцание прекрасной и необычной суровой северной природы, дремучих лесов и высоких гор, прозрачных озер и туманных фьордов. Таинственный мир населен фантастическими существами — домовыми, русалками, лесными и горными троллями, эльфами, злыми колдунами и добрыми волшебниками, ниссенами и опасными водяными, заколдованными девами, ведьмами и бессмертными, величественными драконами, встреча с которыми может изменить судьбу человека.
«В этом краю нет ярких красок: серые скалы и зеленовато-бурые леса могут показаться мрачными и даже страшными. Но как загадочны они в серебристой утренней дымке и какой радостью лучатся, едва проглянет на миг солнце» - писал художник. В скандинавских сказках оживает мечта о счастье, сопутствующем бесстрашным и щедрым, чистым сердцем и смелым душой.
Когда Кительсен  вернулся домой, но в родном городе его ждало разочарование. Природа там не оказалась той «таинственной, романтичной, и великолепной», к которой он так стремился. Но помог случай.  Он с братом и сестрой отправился на остров Скумвэр, наиболее удаленный из цепи Лофотенских островов. Этот переезд обнадёжил Киттельсена - остров оказался настолько прекрасен, что художник полностью отдался своим новым впечатлениям. На крохотном, обдуваемом всеми ветрами островке Скумвэр Теодор продолжает работу над иллюстрациями к «Перу Гюнту» и начинает  цикл рисунков «Магия Троллей».
Поначалу Киттельсен задумывал в соавторстве с известным писателем Джонасом Ли создать книгу, иллюстрированную своими работами.  Ли по каким-то причинам не удовлетворил художника, и Киттельсен решил сам описать свои иллюстрации.  Рисунок морского тролля, несомненно, был одним из первых, навеянных пейзажами Нурланда - самой северо-восточной части Норвегии.
Встреча с троллем - сюжет многих норвежских историй, одна из них послужила тематикой картины Киттельсена. Так началось знакомство Киттельсена со скрытым для простых смертных таинственным миром волшебных существ. У художника был удивительный дар, глядя на обыкновенные деревья, переплетенные корни, корявые пни, видеть в них прячущихся обитателей другого мира. Не каждому дано заглянуть в него! Киттельсен – был одним из немногих. Именно он познакомил нас с удивительными существами – троллями, и даже нарисовал несколько их портретов,  как: «Лесной тролль», «Тролль, задумавшийся над тем, сколько ему лет», «Горный тролль», «Тролль, моющий своего детеныша». Мир этих существ был изучен художником настолько детально, что в его художественных произведениях грань между реальностью и вымыслом почти неразличима.  Там родились  его собственные книги. Это  «Жизнь в стесненных обстоятельствах», «С Лофотенских островов», «Колдовство». В них колоритные портреты норвежской нечисти дополняются рассказами, основанными на быличках, этаких историях основанных на народном фольклоре. Норвежец, читавший их, будет утверждать о реальности событий, описанных в них. И не пытайтесь перечить ему, он свято уверен, что слышал это от дедушки в детстве.  В своих рассказах Кительсен ни кого не забывает: это и лесные тролли, и скрытый народец- ниссены, лесная красавица хюльдра. Не забудет властелина лесов и болот – водяного и грозу рыбаков -морского царя. Если их рассматривать на иллюстрациях художника, то у вас сложится впечатление, что все эти персонажи жили и живут среди  природы. А если мы их не видим, то никто кроме нас в этом не виноват.
Немного талантливых художников были бы более любимы и понимаемы норвежцами  чем Теодор Киттелсен. Что бы он ни изображал - лес в зимний день, туман над водой, цветочные луга в июньскую ночь, двор в сумерках, озеро в лесу с водяными лилиями и мистической дымкой, острова в солнечный летний день... - всё это будет изображено настолько натурально, что появляется ощущение пребывания на описываемом им месте... и вдруг для многих открывается, что он писатель. Да такой, что его известность как иллюстратора отходит на задний план.
Киттельсен   на основе народных норвежских сказок создал свою знаменитую книгу сказок о троллях. Дочь Киттельсена - Игрид Киттельсен Трейдер - в воспоминаниях о детстве писала: «Мы никогда не видели вблизи в лесу троллей, но прекрасно знали, что они прячутся неподалеку и подстерегают нас - особенно, когда мы совершаем прогулку в одиночестве. И поэтому мы предпочитали гулять вместе с папой, потому что в этом случае нам не приходилось опасаться даже тролля. В том, что папы видел троллей, водяных и хюльдр, мы нисколько не сомневались. И нам тем более не показалась странным, что, когда папа узнал о рисунках троллей, выполненных художником Блоком, он воскликнул: «Он рисует троллей? Он? Да ведь он в жизни ни разу не видел тролля!» Нам, детям, казалось настоящим оскорблением, если кто-то другой, кроме папы, пытался нарисовать тролля, ведь им и пытаться не стоило - им, которые в жизни своей ни разу не видели тролля».
Художник своими рисунками словно призывает нас: люди, раскройте глаза и посмотрите вокруг. Присмотритесь к обычным вещам. И как знать, может, и вам откроется удивительная жизнь за  гранью обыденного.
В то время очень многие норвежские живописцы рисовали леса своей родины, и Киттельсен, с его «Тирилл-Тове» и другими работами акварелью и маслом, показал себя одним из лучших пейзажистов Норвегии. Этой серией своих работ художник как бы провозглашает себя «Переводчиком с языка Природы».
От обычных, реалистичных пейзажей до чистой фантазии для Киттельсена был всего один шаг. Все вокруг - камни и пучки травы, мох и сосновые ветви, стволы деревьев, пни и корни - всё навевало его воображению фантастические картины людей или троллей. Картина «Снопы пшеницы в лунном свете» наилучшим образом иллюстрирует, как тонка грань между действительностью и фантазией. Несколько легких мазков кисти превращают группу снопы под желтым светом осенней луны в компанию спокойных троллей, возвращающихся к себе под землю.
А книга «Замок Сория-Мория»! Она была задумана для детей. Кительсен снабдил свои иллюстрации собственными текстами, выполненными в «сказочной» манере. Это название что-то вроде русского в «некотором царстве, в некотором государстве…».  Художник проявился как мастер текста, так и рисунков, выполненных в сказочной манере. Не садитесь читать эту книгу без детей.  Глядя на свое чадо, впившееся глазами  в эти рисунки, вы себя почувствуете ребенком и будете увлеченно читать текст и рассматривать  иллюстрации.
«Через тёмные горы и леса со всех сторон тянулись к замку вереницы странных существ. Некоторые были такие старые, что поросли мхом и кустарником, другие были и того старше, да такие скрюченные, что походили на корни сосны. Они уж и идти сами не могли, их приходилось нести. Кругом всё гремело и звенело, дышало и фыркало: все хотели на пир, в это золото и блеск, в сияющий замок Сория-Мория, дрожащий от шума голосов». Красиво написано, образно.
Последней его работой стала автобиографичная книга «Люди и тролли». Кительсен рассказывает о своей жизни. Помимо увлекательных повествований в книге очень много рисунков, в том числе и детских. Вскоре Кительсена не стало.
Художник рано ушел из жизни. Но он остался в сердцах норвежцев как народный художник, сумевший запечатлеть все то, что живет в их сердцах. Это самый известный и любимый художник в Норвегии, который умел видеть волшебные образы в лесных деревьях, горных кручах и водных потоках. Каждый его рисунок — сам по себе сказка. Иногда уютная и милая, иногда - овеянная одиночеством и грустью, иногда страшная, от легкого холодка - до мурашек по коже. Но, несомненно, прекрасная.
Старый друг Киттельсена художник Кристиан Скредсвиг посвятил ему следующие слова: «Киттельсен оставил после себя пустоту. Он был уникален - и не будет никого, кто за ним последует. Даже тролли исчезли навсегда вместе с ним. Во всяком случае, я никогда не видел их с тех пор». Это он, конечно, сказал для красного словца, чтобы подчеркнуть неповторимость творчества художника, что Киттельсен — национальное достояние и гордость Норвегии. Как фьорды, Ибсен и, собственно, тролли.
На самом деле вся лесная нечисть никуда не делась. Она по-прежнему жива и здравствует себе в «на высокой горе, в темном лесу, в глубокой норе», как вещает мой внук. Он привстает на стуле, показывает в темное окно и кричит: «смотрите, тролль!». Ты смотришь в окно и видишь только ветви деревьев, задевающих оконную раму и тени,  разбегающиеся по земле от уличного фонаря…».   И в том, что внук видит в окне заглядывающего тролля, его сверкающий и подмигивающий глаз будет, пусть немного, но  «повинен» норвежский художник, писатель Теодор Северин Кительсен.
 

Норвежские братья Гримм
                «Норвежские народные сказки — лучшие сказки на свете».
                знаменитый сказочник Якоб Гримм
Наступило и полетело втрое десятилетие второго тысячелетия. В 2012 году литературный  мир отмечал замечательную дату: двухсотлетие со дня издания  сборника  «Детских и домашних сказок» немецких сказочников братьев  Якоба и Вильгельма Гримм. С какой широтой и размахом отмечался праздник, говорить не приходится: только в Германии на фестивале сказок прошло 1200 мероприятий.
Так  получилось, что в тени великих коллег оказались  двое других сказочников. Это Петер Кристен Асбьернсен и Йорген Энгебретсен  Му. «Норвежские братья Гримм» -  их  называли современники.   Норвегия гордится своими сказочниками и не признает никакой тени. « Имена  Асбьёрнсена и My звучат для нас, норвежцев, как фанфары» - заявляет Юхан Борген, литературовед и критик.    В 2012 году Норвегия отмечала двухсотлетие со дня рождения  «старшего брата» Асбьернсена, а в 2013- отмечала аналогичный юбилей Му.
Минуло 200 лет, как в столице Норвегии, Христиании, родился мальчик, которому суждено было стать великим сказочником. Имя ему Петер Кристен Асбьернсен. Через год в глухой норвежской провинции,  в коммуне Хуле родился другой мальчик, Йорген Ингебретсен Му. Пройдет  время и в 1826 году они встретятся в школе, когда  оба готовились к экзаменам в коммуне Нордерхов. Они подружатся и решат побрататься. Так делали многие мальчишки того времени. Они смешали кровь, порезав руки, как делали древние скандинавы, когда хотели стать братьями. Два имени стали  для норвежцев символом и   превратились в единое: «Норвежские братья Гримм»,  но произойдет это  гораздо позже. 
Петер Кристен рос  в семье стеклодува. Об отце он почти никогда не вспоминал, зато не раз по¬минал добрым словом мать, которая «видела» подземных жителей и привиде¬ния и рассказывала об этом детям. Так, в один из вечеров, по воспоминанию сына, она пове¬дала, что на кладбище ей явился «белый призрак». Так что первые загадочные истории маленький Петер услышал от матери, и они про¬извели на него неизгладимое впечатление. Когда он был ребенком, в доме его родителей часто появлялись ремесленники, приезжавшие в столицу на заработки. По вечерам они рассказывали сказки и истории, услышанные на родной стороне. Среди домочадцев самым увлеченным их слушателем был Петер Кристен.  Это был живой мальчик, не уделявший особое внимание школьным занятиям, но   интересующийся  народной культурой. Хотя он и был городским парнем, его родственники были родом из Гюдбрансдалена, поэтому дома он слышал достаточно много народных сказок и преданий.
Мальчик вырос, Но любовь к сказкам, зародившаяся в детстве, не покидала его. И он принялся собирать и записывать народные сказки и предания.  Петер исколесил всю Норвегию, добирался до самых отдаленных лесных хуторов, поднимался на высокогорные пастбища, куда на все лето выгоняли скот. Девушки-скотницы и пастухи после дневных трудов собирались вокруг костра и до глубокой ночи рассказывали друг другу сказки. Тут же находился Асбьёрнсен со своей неизменной папкой-портфелем. Он слушал и записывал.
Асбьёрнсен был удивительным человеком. В 1833 год он поступил в университет, но вскоре, сделавшись домашним учителем, занялся ботаникой и зоологией и вместе с тем собранием народных преданий и сказок.  В 1837 году он вернулся в Христианию, где в продолжение нескольких лет учился медицине и естественным наукам. В 1846 он совершает  несколько поездок  вдоль норвежских берегов, для исследования береговой фауны. Одновременно   пополняет свое собрание преданий и сказок. В 1849-50 годах он сопровождал экспедицию в Средиземное море на военном корвете "Орел". Спустя несколько лет он занялся лесоводством и в 1856-58 годах слушал курс в Тарандской лесной академии в Саксонии. Вернувшись в Норвегию, он получил место лесничего. Кроме множества трудов по естественным наукам и, в особенности по зоологии, он издал много хорошо составленных популярных книг по естествоведению.
Одновременно с государственной службой он продолжает писать – как серьёзные научные статьи, так и книги для детей. С 1838 по 1849 год он издает шесть томиков «Естественной истории для детей». Кроме этого он собирал всё – от сказок о хюльдрах, пословиц и заклинаний до кулинарных рецептов, от деревянных игрушек до старинных книг. Хенрик Йегер так описывал в 1885 году его дом:«Жилище сказочника было, по сути, настоящей сокровищницей и местом хранения его коллекций. Но всё было устроено с большим вкусом, ничто не бросалось в глаза и не нарушало общего впечатления. Как коллекционер Асбьёрнесен был почти маньяком: он хотел иметь как можно более полное собрание предметов своей страсти, и это собрание непременно должно было быть лучшим».
Асбьёрнсен был настоящим историком-универсалистом и величайшим просветителем своего времени. Он обладал обширными сведениями не только в «своих» областях науки, но и в экономике, садоводстве, музыке, изобразительном искусстве. Так, его перу принадлежит книга «Норвежская резьба по дереву».
А его кулинарная книга, изданная под псевдонимом Clemens Bonifacius, развязала настоящую войну, которая вошла в историю норвежской культуры как «Борьба за кашу».
Он первым в Норвегии представил теорию Дарвина; написал ряд путевых заметок, в том числе и о путешествии по Египту в 1849 году.  Перевёл на норвежский сказки братьев Гримм. Но миру он запомнился как собиратель норвежского фольклора, издатель сказок, преданий. За что и получил от благодарных земляков к «Норвежским братьям Гримм» дополнительный титул «Король норвежской сказки».
Но нужно отдать должное его названному брату Йоргену Ингебретсену Му, что он сделал не меньше Асбьернсона в области фольклора. Они были несколько разными людьми, и Му оставался в тени в силу специфики своего общественного положения. Он был священником. Вырос Му в Рингерике, в одной из самых больших местных усадеб провинции - Овре Му. В семье он был четвертым ребенком из восьми. Отец его, Энгебрет Му был активным общественным деятелем, и несколько раз представлял свою провинцию в Стортинге. От своего  сына Энгебрет Му ожидал, что он будет изучать право, и поэтому с 1826 по 1830 годы  Йорген Му в местечке Норденхов  готовился к экзаменам на аттестат зрелости. Во время обучения он познакомился с Петером Кристеном Асбьернсеном. В 1830 году он получил аттестат и должен был выбрать направление своего дальнейшего обучения. Му гораздо больше интересовала эстетика, чем право, но, решив, что этим он себя не обеспечит, больше по необходимости, чем из личной склонности, выбрал теологию. Несмотря на выбранную дисциплину, он писал стихи, активно занимался общественной жизнью, успешно учился. Чем и удивил всех,  бросив учебу в 1834 году и приехав в родной город Ренгерик. Там он переосмысливает свою жизнь, знакомится с творчеством братьев Гримм и  всерьез интересуется народным творчеством. Через три года он вместе с Асбьёрнсеном начинает постепенно воплощать в жизнь идею о записи и публикации норвежских народных сказок.
В 1839 году Му сдал экзамен по богословию, но пройдет не один год, прежде чем он решится принять духовный сан. Он много занимался изучением фольклора, путешествовал по разным частям страны, но эти занятия не приносили дохода. Му зарабатывал на жизнь преподаванием:  был учителем в родном селении, участвовал в создании средней школы в Рингерике, два года  был домашним учителем.
В 1845 он был назначен профессором теологии в Военной академии в Кристиании.  Он преподавал философию, богословие и норвежский язык. С 1953 года в его жизни произошли существенные изменения: он принял духовный сан. Теперь  большую часть своего времени он проводил в церкви. Десять лет он прослужил каппеланом в церкви прихода Ульберга в Сигдале.  Как священник он запомнился прихожанам своими проповедями, участием в общественной жизни и активной борьбой против разделения церкви и школы. В это десятилетие он написал большинства своих известных стихов, например, «Den Gamle Mester» и «S;terjentens S;ndag».
Он делает успешную карьеру на церковном поприще: В 1863 -  он пастор в церкви Брагернеса в Драммене,   в 1875 году Йорген Му стал епископом диоцеза Агдера в Кристиансанне. 1876 год – он епископ города Кристиансанна. В 1873 Йорген Му был произведён в кавалеры I класса ордена Святого Олафа, а в 1881 он стал командором этого ордена. Но его церковные заслуги по большей части забыты. В памяти народа он остался не только сказочником, но и поэтом.
Особое внимание привлекает лирическая поэзия Йоргена Му, вышедшая небольшим сборником в 1850 году. Он написал не так уж много оригинальных стихов, однако в его скромном томике обнаруживается множество образчиков изысканной тонкости и свежести. В 1860 году Му  опубликовал очаровательную подборку прозы для детей — «I Br;nden og i Tjernet» (1851) и «En liden Julegave» . Многие стихи Йоргена Му  ещё живы в памяти, не в последнюю очередь благодаря тому, что были положены на музыку. В 1849 году. My опубликовал сборник «Стихотворения». Самая значительная из его книг для детей сборник поэтических и юмористических историй «В колодце и озере». В 1840 году опубликовал книгу «Собрание песен и народных сказок в норвежских диалектах», Сборник народных песен и частушек основных норвежских диалектов,  Норвежские народные сказки, 1841-1852;   Стихи:  В колодце и в пруде, Что висело на рождественской ёлке, 1855 Небольшой рождественский подарок, 1860 В январе 1882 он скончался.
Записывать сказки, предания и описания игр и народных костюмов побратимы начали каждый сам по себе. Первая запись Асбьёрнсена относится к 1833, а Му - к 1834 годам.  Пройдет время и братья встретятся. Это произойдет в 1837 году. Они многого добились.  Асбьернсен  собирал   сказки, легенды, но его в большей мере интересовали сказки о мифических существах, хюльдрах,  Йорген Му интересовался сказками и легендами родного края. Они стали сподвижниками, увлеченными общим делом, которое постепенно стало смыслом их жизни.
Самой заветной мечтой фольклористов было издание собранных и обработанных ими сказок. 1837 год был для них отправной точкой:  друзья составляют план первого сборника - по всей вероятности, толчком к этому послужило собрание сказок братьев Гримм, которые попало в руки Му в 1836 году. Скоро сказка сказывается, но не скоро дело делается. Только  начале сороковых годов вышло в свет первое издание «Норвежских сказок и преданий».  Это была тонкая книжечка в мягком переплете, скорее похожая на ученическую тетрадь. В ней было всего 15 сказок. Прошло без малого четыре года, прежде чем вышло первое издание "Норвежских народных сказок", которым было суждено стать известными на весь мир. К 1841 году собранного материала хватило на небольшой сборник объемом чуть меньше ста страниц, который с помощью П.А. Мунка удалось напечатать в издательстве Юхана Далля под заголовком "Норвежские Народные Сказки". Затем, в течение следующих трех лет, за ним последовали вторая, третья и четвертая части. Асбьернсон был увлекающимся человеком и форсировал с издания.  Му предлагал не торопиться с публикацией. Он ссылался на братьев Гримм, потративших только на сбор материала тринадцать лет, и предлагал подготовить более масштабное издание.
Эти сборники сказок были встречены общественностью неоднозначно. Много было как хвалебных, так и критических откликов. С одной стороны, на фоне единственного предшествовавшего им сборника народных преданий Файе, эти сказки обладали и более живым стилем, и более занимательными сюжетами. Асбьёрнсена и Му хвалили за то, что им удалось передать не только народный стиль вообще, но и конкретные черты, свойственные только норвежским сказкам. С другой стороны, многие писали, что сборник следует доработать. Изданию, как Му и ожидал, не хватало научной составляющей. Тот же П.А. Мунк в своей рецензии написал, что эти издания предназначены практически только для развлечения, а это не позволяет поставить их на одну полку с другими сборниками. Этот недостаток был исправлен в издании 1852 года, дополненном анализом вариантов сюжетов из разных регионов Норвегии.  Длинное предисловие, в котором Му подробно описал характерные черты норвежских народных сказок, до сих по не потеряло актуальности. Примечания ко второму изданию содержат огромное количество сюжетов, не вошедших в «основную редакцию».
Третье издание сказок вышло в 1871 году. В его подготовке Му уже практически не участвовал, но в книгу вошли собранные им ранее материалы, о чем они с Асбьёрнсеном договорились написать в предисловии. Ныне это издание является библиографической редкостью.   Два тома «Норвежских народных сказок» норв. Norske Folkeeventyr), вышедшие в 1841-1844 годах, будут считаться лучшим собранием сказок,   что справедливо было отмечено  Якобом Гримм. После лестного отзыва знаменитого сказочника появится  титул для его собирателей:  «Норвежские братья Гримм. Их работа имела громадное значение и для становления норвежского письменного языка, ибо в то время считалось, что на норвежском языке можно говорить, но писать нужно на датском.
Если титул «Норвежские братья Гримм» Асбьернсон и Му заработали вместе, то королем норвежской сказки норвежцы упрямо зовут только Асбьернсена. Му как-то со временем ушел в тень своего собрата. Асбьернсен, действительно больше работал на сказочном поприще. Самостоятельно он опубликовал ещё и  «Норвежские волшебные сказки и народные предания», вышедшие в 1948 году. с переизданием их в 1852 году  Их выход в Норвегии  сравнили с эпохой «национального прорыва».  Свою самую известную книгу Асбьёрнсен выпустил тоже  самостоя¬тельно. Это «Сказки о хюльдрах», вышедшие в 1848 году.  Свое слово сказала и наука. Известный норвежский ученый, профессор Кнут Местель пишет: «Асбьёрнсен в большем родстве со сказками, чем Му. Он легче передает их веселую, детски-наивную и завораживающую интонацию...».
Мольтке Му, сын Йоргена Му и первый профессор-фольклорист в Норвегии, писал: «Волшебные сказки" - это одно из самых замечательных изданий, может быть, даже не самое важное для дальнейшего самосознания норвежцев, но самое характерное. Ни в одном другом произведении нет столь явного отражения действительности, какое есть в "Волшебных сказках». Именно в этом собрание сказок исследователи творчества Асбьёрнсена видят  сильное влияние рассказов его матери и воспоминаний о детстве близ церковного кладбища.
Подлил масла в огонь и великий норвежский драматург, писатель Генрих  Ибсен, который неоднократно подчеркивал, что его драма  «Пергюнт» своими корнями уходит в северный фольклор. В письме к издателю драмы Хегелю Ибсен пишет о "Пер Гюнте": "Если вам интересно узнать о личности самого героя, то могу сообщить, что Пер Гюнт существовал. Жил он в Гюдбрандсдалерне, вероятно, в конце XVIII или начале XIX века. Имя его очень популярно среди тамошнего населения. Но о его подвигах известно не больше, чем можно прочесть в норвежских сказках Асбьёрнсена». А о Йорген Му ни слова! Но отрицать, что они не работали  вместе, будет глубокой ошибкой. И заслуг у Му на  сказочном поприще было ничуть не меньше чем у Асбьернсона, поскольку Асбьернсон самостоятельно больше переиздавал старые издания, дорабатывая их. Му, основной акцент сделал на исследовании разных вариантов сказок и сопоставлении их с родственными сюжетами в других национальных литературах. В нем говорил исследователь. В письмах Асбьернсену Му не раз упоминал, что результатом их деятельности видел крупное издание, снабженное научной статьей и комментариями, и что важно не только собрать норвежский фольклорный материал, но и ознакомиться со сказками других народов.
История умалчивает, но «братья» были не первыми, кто собирал и обрабатывал сказки. Первый был Андреас Файе. Файе издал «Норвежские предания» в 1833 году, рассматривая свою работу как «отзвук» великого труда братьев Гримм. Критик Андерс Кровиг пишет: «Сказания Файе были первым глашатаем новой эпохи в нашей литературе - не своим содержанием, но сигналом о том, что наступает... ибо эта книга дала толчок для национального развития литературы, искусства и науки в сороковые годы XIX века».
Правда, в отличие от «братьев», Файе был типичным кабинетным писателем. Он не ездил по стране, собирая и записывая сказки, а  получал записи от своих учеников и выискивал  разные истории в книгах и журналах. Но история дама капризная: подчас она забывает одних, а выдвигает других. Так  получилось, что он не стал первым «норвежским братом Гримм.
Асбьёрнсен и Му выработали только им присущий стиль повествовательной прозы. Обычно энергичность исходила от Асбьёрнсена, а очарование — от Му, но, похоже, долгая привычка писать «в унисон» выработала у них почти одинаковую манеру литературного повествования. Что писал Асбьёрнсен и что писал Му? К счастью, у нас есть точный ответ на этот вопрос. Асбьёрнсену нравилось записывать и обрабатывать шутливые сказки, а остальная часть работы ложилась на Му. Когда читаешь сборник, кажется, что написан он одним человеком, настолько един стиль. Дело в том, что побратимы читали друг другу рукопись и редактировали прочитанное.
Творческий процесс дело сложное и братья почувствовали, что их совместный потенциал иссяк и им будет полезнее работать по одиночке. Это случилось почти через двадцать пять лет их совместной деятельности. И они пошли каждый своим путем. Хотя они по прежнему оставались побратимами. Они писали письма друг другу, приезжали в гости.
Асбьернсон продолжает работать со сказочным материалом. Он проводит титаническую работу обрабатывая  набранные в экспедициях фольклорные массивы.  Вводит в литературу безыскусственную народную речь,  передают поэтичные, выразительные местные наречия  во всей их первобытной свежести. Долгие годы он собирал и записывал те страшные рассказы, сказки и побасенки старушек, которые слышал в детстве, или которые ему удавалось выспросить у соседних стариков. Лучшие рассказы были сообщены ему певцами на свадьбах, лодочниками на фиордах, старыми слепыми бродягами и домашними приживалками, которые составляют своеобразную черту нормандской сельской общины. Рассказы, представленные в настоящем издании, показательны как отражения первобытной нормандской жизни и воззрений норвежцев на природу.
В 1879 году выходит новое, впервые иллюстрированное, издание "Норвежских народных волшебных сказок" (Norske folke- og huldreeventyr) с  иллюстрациями художника Вереншельда  Пера Крога, Кительсена, а в 1883-87 гг. - трёхтомное издание "Книги сказок для детей" (Eventyrbog for B;rn). К созданию иллюстраций трехтомника  Асбьёрнсен  привлек  лучших художников Норвегии. Наибольшую славу иллюстраторов снискали художники Вереншёльд и Теодор Киттельсен. Готовясь к работе, они в поисках материала ездили по всей стране. Благодаря этому на страницах сборников запечатлены удивительно красивые пейзажи самых разных уголков Норвегии. Герои сказок в изображении Вереншёльда представали как живые, а Киттельсену особенно удавались фантастические персонажи, не существующие в реальной действительности. Он был наделен богатой фантазией и чувством юмора. Угодить привередливому Асбьернсену было сложно, но художники справились со сложной задачей, тем самым обессмертив свои имена, поставив их рядом с именами «Братьев».
Возникает вопрос, почему Му отдалился от дальнейшей работы по формированию сборников. Прямого ответа нет, но у него была в это время успешная карьера священника, и он был тяжело болен.
Но, несмотря на приоритет Асбьернсена в составлении и издательстве сборников норвежских сказок, благодарные потомки не разделяют их.  Юхан Борген в своей работе  «Слова, живущие во времени» сообщает: «Их пути сошлись во имя создания шедевра, который они передали нам в наследство. И при этом ни один не пожертвовал своей индивидуальностью». Затем добавляет, что «…когда мы говорим «А», мы   открываем рот. Когда мы говорим «М», мы закрываем его».  Открытое "а" и закрытое "м" обнажили сверкающие сокровища.  И они будут сверкать во все времена».
Норвегия свято чтит память своих писателей и собирателей народной норвежской сказки. 29 декабря 1841 года считается знаменательным днем в истории Норвегии - это день выхода в свет "Норвежских народных сказок, собранных Асбьёрнсеном и Му. Это после прочтения их двухтомника, вышедшего в 1841году один из братьев Гримм, Якоб Гримм, сказал, что : «Норвежские народные сказки — лучшие сказки на свете, что они – настоящее чудо». Двадцать первый век на дворе. А сказки Скандинавии живут. Давно уже они стали литературными, но от этого ничего не потеряли. Сказочные персонажи перебрались из хлевов пастбищ в благоустроенные дома и квартиры, но они по-прежнему желанны и любимы. Без всякого спросу перебираясь из одного царства-государства в другое, из одной культуры в другую, они меняют лишь имена да одежды своих героев, все прочее, оставляя неизменным: добро, конечно же, побеждает зло, правда - кривду, а любовь - зависть и ненависть. Всегда. Из века в век.
Король норвежской сказки
                …имена Асбьёрнсена и My звучат для нас
                норвежцев, как фанфары.  Юхан Борген «Слова,
                живущие во  времени»

- Здравствуй, дружище. - Вот так, запросто, я обратился к нему. А он сидел в кресле, и не обращал на меня внимания.  Левая рука спокойно лежала   на колене, а правая - держала трость.
-Я долго искал встречи с тобой, - продолжал я, не замечая, что говорю вслух и достаточно громко. Проходящая мимо дамочка испуганно - недоуменно посмотрела  вокруг, потом на меня и ускорила шаги. Действительно, ситуация странная: стоит взрослый человек нормальной внешности и разговаривает с …памятником.  Именно с памятником, так как рядом ни кого не было. Виновато улыбнувшись, я развел руками, дескать, простите, бывает. Не каждому посчастливится   стоять у памятника великому норвежскому писателю - сказочнику  Петеру Кристену  Асбьернсену, еще при жизни получившему поистине королевский титул : «Король норвежской сказки», а вместе со своим единомышленником Йоргеном Энгебретсеном   Му   удостоиться звания по аналогии с братьями Гримм -    «Норвежские братья Гримм». После смерти Асбьернсен  был похоронен в роще чести на центральном кладбище Осло, где упокоились великие люди Норвегии: Эдвард Мунк, Бьернсьерне Бьернсон, Хенрик Ибсен. Его портрет размещен на пятидесяти кроновой банкноте, что говорит о признании его заслуг перед Норвегией.
Я смотрел на  величественную фигуру сказочника.  Взор Асбьернсена был обращен в сторону Осло-фьорда. Но он не видел города, который суетился у него под ногами.  Асбьернсен  видел залив, острова, разбросанные по его поверхности, лес, словно щетка, синевший вдали и сливающийся с небесной лазурью. Это была его страна,  Норвегия, сказочному творчеству которой он посвятил свою долгую жизнь.
Мимо памятника шли прогуливавшиеся  по парку граждане Норвегии. Шли, не обращая внимания на скульптуру сказочника.  Мне хотелось закричать: - Люди! Что вы делаете! Вы проходите мимо гордости Норвегии. Это же великий сказочник. Но молчали люди и проходили мимо. Я долго стоял у памятника, не в силах уйти. Казалось, что если  повернусь и уйду, то порвется невидимая нить, связующая меня с  творчеством Асбьернсена. Творчеством писателя, собирателя сказочника и вообще энциклопедического человека.  Талан его был многогранен.  Норвежский скульптор Брийнульф Ларсен Бергслиен  постарался, чтобы памятник отражал незаурядную натуру «Норвежского короля сказок». Это ему удалось.
Пусть простят меня норвежцы и почитатели таланта Асбьернсена, но я бы создал композицию, обьединяющую  обоих «Норвежских братьев Гримм». Все-таки его единомышленник, названный брат Йорген  Му, тоже сделал немало на поприще народных сказок. Но история - дама капризная и подчас кого - то забывает. Так получилось  с названными братьями.
Они были почти ровесниками. Петер Кристен Асбьёрнсен родился в 1812 году, Йорген My - годом позже. Первый - сын стеклодува из Кристиании,  второй - из крестьянского рода из Холе, Рингерике. Впрочем, отец его был депутатом стортинга. Первый- полон  неутомимой детской фантазии, выделяющей его среди сверстников. Другой - более ровный и спокойный, но с рано пробудившимся поэтическим интересом к фольклору. Они встретились в Стёренской гимназии в Нордерхове. Асбьернсен и Йорген My, будучи гимназистами,  заключили возвышенный союз, побратавшись на крови.  Они переписывались всю жизнь и, примечательно, что Йорген My изъяснялся довольно высокопарно в юные годы, он шел по пути добродетели и изучения теологии.  Асбьёрнсен выражался, напротив, более просто и трезво, его ждала наука.
До выпускного экзамена в Рингерике дело не дошло. Только через несколько лет «Король сказок» сдаст его в Церковной школе в Кристиании. Ему будет 23 года, и экзамены  стоили  больших трудов. Затем Асбьернсен начал изучать медицину, но и медицинского образования он не завершил. Зато вскоре он стал талантливым зоологом, с яркими научно-популяризаторскими способностями. Он упомянут в "Британской энциклопедии" как гидробиолог, обнаруживший Brisinga endecaenemos одиннадцатиконечную морскую звезду, восходящую, как полагают, к меловому периоду. Какое-то время он был и лесничим в Трённелаге и диетологом. Но всенародную славу Петер Кристен Асбьёрнсен обрел именно как поэт и фольклорист.
Если титул «Норвежские братья Гримм» Асбьернсен и Му заработали вместе, то королем норвежской сказки норвежцы упрямо зовут только Асбьернсена. Му как-то со временем ушел в тень своего собрата. Асбьернсен, действительно, больше работал на сказочном поприще. Самостоятельно он опубликовал ещё и  «Норвежские волшебные сказки и народные предания», вышедшие в 1948 году с переизданием их в 1852 году  Их выход в Норвегии  сравнили с эпохой «национального прорыва».  Свою самую известную книгу Асбьёрнсен выпустил тоже  самостоя¬тельно. Это «Сказки о хюльдрах», вышедшие в 1848 году.  Свое слово сказала и наука. Известный норвежский ученый, профессор Кнут Местель пишет: «Асбьёрнсен в большем родстве со сказками, чем Му. Он легче передает их веселую, детски-наивную и завораживающую интонацию...».
Мольтке  Му, сын Йоргена Му и первый профессор-фольклорист в Норвегии, писал: «Волшебные сказки» - это одно из самых замечательных изданий, может быть, даже не самое важное для дальнейшего самосознания норвежцев, но самое характерное. Ни в одном другом произведении нет столь явного отражения действительности, какое есть в «Волшебных сказках». Именно в этом собрании сказок исследователи творчества Асбьёрнсена видят  сильное влияние рассказов его матери и воспоминаний о детстве близ церковного кладбища.
Подлил масла в огонь и великий норвежский драматург, писатель Генрих  Ибсен, который неоднократно подчеркивал, что его драма  «ПерГюнт» своими корнями уходит в северный фольклор. В письме к издателю драмы Хегелю Ибсен пишет о «Пер Гюнте»: «Если вам интересно узнать о личности самого героя, то могу сообщить, что Пер Гюнт существовал. Жил он в Гюдбрандсдалерне, вероятно, в конце XVIII или начале XIX века. Имя его очень популярно среди тамошнего населения. Но о его подвигах известно не больше, чем можно прочесть в норвежских сказках Асбьёрнсена». А о Йорген Му известный драматург не обмолвился ни словом. Словно не было Йоргена Му, с которым Асбьернсен работал без малого  четверть века,  выпуская  сборники сказок.    И заслуг у Му на  сказочном поприще было ничуть не меньше чем у Асбьернсена, поскольку Асбьернсен самостоятельно больше переиздавал старые издания, дорабатывая их.
Асбьёрнсен и Му выработали восхитительный стиль повествовательной прозы. Обычно энергичность исходила от Асбьёрнсена, а очарование — от Му, но, похоже, долгая привычка писать «в унисон» выработала у них почти одинаковую манеру литературного повествования.  Прав был, однако, Сигурд Хёль, когда он в 1940 году - и не случайно именно в этом году - писал, что вряд ли могут быть сомнения: именно Йорген My был лидером. «У него было превосходное чувство стиля и более изысканный вкус, он был мудрее, чем Асбьёрнсен».  Хёль говорит о сборнике сказок Асбьёрнсена и My, что это «произведение норвежской литературы последнего столетия, которое имеет многостороннее и обобщающее значение для норвежской поэзии и науки, для норвежского национального чувства и самосознания». Он утверждает, что ни «Пер Гюнт»  Ибсена, ни «Крестьянские рассказы» Бьёрнсона не могли состояться, если бы они не опирались на культуру этих сказок. И Хёль, и профессор Кнут Листёль убеждены, что работа Асбьёрнсена и My - результат романтического подъема, охватившего большую часть Европы в начале прошлого века.
Асбьёрнсен поставил огромную задачу - создать нечто подобное вкладу братьев Гримм в Германии: Когда он узнал об этих двух фольклористах у себя на родине, это было одним из самых сильных впечатлений в его жизни.  Можно с полным правом утверждать, что норвежское собрание сказок во многих отношениях так же ценно, как и немецкое. Нет сомнений, что собрание этих сказок было велением времени. Хотя,  когда был представлен первый том, он был встречен скептически, говорили, что эти сказки известны всем с детства и в них нет ничего примечательного! Норвежские критики были растеряны: а надо ли было публиковать нечто подобное? И только признание за пределами родины (в том числе и братьями Гримм) вынудило признать их на родине. А что касается языка и стиля, то, как утверждает Хёль, «это была настоящая революция, которую с невозмутимым спокойствием произвели два собирателя сказок: они заложили основу норвежского риксмола.
Время работало на сказки. Они внесли новые представления об образе мыслей норвежцев, их самобытности, норвежской повседневной жизни, нынешней и прошлой. Они дали импульсы многим  замечательным художникам и эти художники в свою очередь заставили сказки жить новой жизнью. Это истинный клад, источник, из которого черпают радость норвежские дети начиная с 1840 года и до наших дней, и надеюсь, его хватит еще не на одно поколение.
Йорген Му вместе с Петером Кристеном Асбьёрнсеном оказал огромное влияние на норвежскую культуру. Для норвежцев их имена слились с народными сказками так же, как братьев Гримм во всём мире связывают с немецкими сказками. Они не только собрали, сохранили и подготовили для читателя это бесценное наследие, но и повлияли на развитие норвежского языка в целом. Хотя в других странах тоже есть памятники народной литературы, норвежцы часто утверждают, что их сказания, обработанные Асбьёрнсеном и Му — одни из самых богатых и оригинальных. Их работы составляют важную часть норвежского самосознания.
В 1865 году Асбьёрнсен и Му решили не заниматься больше фольклором, считая, что выполнили свою задачу, и пошли каждый своим путем.  Жизненный путь Йоргена My вел к исследованию, размышлению, осторожным поэтическим опытам. Судьба вела его к епископской кафедре. У Асбьёрнсена   было много целей, и большинства он достиг.
Йорген Му не стал «Королем норвежской сказки», но он остался интересен для истории детской литературы  тем, что был, по сути, первым детским писателем в Норвегии. Именно ему принадлежит первый прозаический сборник авторских сказок и специально написанные для детей стихотворений.
Йорген Му умер 27 марта 1882 года. Асбьернсен пережил  названного брата на три года. «Братья» похоронены в разных местах, но их обьединяет музей Рингерике. Музей Рингерике — краеведческий музей коммун Хуле и Рингерике в фюльке Бускеруд. Он расположен в Хёнефоссе, в здании бывшего ректорства Нордерхов, в котором когда-то впервые встретились Му и Асбьёрнсен. В музее есть собрание памятных вещей, связанных с Асбьёрнсеном и Му, в том числе коллекция личный вещей Йоргена Му. В 1930-х годах Мари Му (норв. Marie Moe), дочь Йоргена Му, передала в дар музею около 500 экспонатов из его частного дома . Их пути сошлись во имя создания шедевра, который они передали нам в наследство. И при этом ни один из них не пожертвовал своей индивидуальностью. Открытое "а" и закрытое "м" обнажили сверкающие сокровища. И они будут сверкать во все времена.
Норвегия свято чтит память своих писателей и собирателей народной норвежской сказки. 29 декабря 1841 года считается знаменательным днем в истории Норвегии - это день выхода в свет «Норвежских народных сказок», собранных Асбьёрнсеном и Му. Это после прочтения их двухтомника, вышедшего в 1841году один из братьев Гримм, Якоб Гримм, сказал, что : «Норвежские народные сказки — лучшие сказки на свете, что они – настоящее чудо».
Двадцать первый век на дворе. А сказки Скандинавии живут. Давно уже они стали литературными, но от этого ничего не потеряли. Сказочные персонажи перебрались из хлевов пастбищ в благоустроенные дома и квартиры, но они по-прежнему желанны и любимы. Без всякого спросу перебираясь из одного царства-государства в другое, из одной культуры в другую, они меняют лишь имена да одежды своих героев, все прочее оставляя неизменным: добро, конечно же, побеждает зло, правда - кривду, а любовь - зависть и ненависть. Всегда. Из века в век.
Норвежская сказка

                Нет сказок лучше тех, которые создает сама жизнь
                Г.Х.Андерсен


Скандинавы любят сказки. Сказки отвечают им тем же. Сказки любят взрослые и дети, поэтому в каждом доме стоят томики любимых сказок. Сказки разные: народные и литературные,  есть сказки писателей прошлого, современные сказки. Все они уживаются на одной полке. Не зря кто-то из скандинавов сказал, что сказка это душа народа, самовыражение народа, его помыслы. Сказки и легенды, предания, обрядовые стихи и песни передавались из уст в уста, из поколения в поколение.
Маленькие норвежцы, едва научившись читать, берут с полки красочные томики, на страницах которых их ожидает встреча со множеством занятных персонажей — крошка скрипач Фрикк, придурковатый Губранд с косогоров, страшный с виду, но глупый тролль, которого легко перехитрить, и многие, многие другие навсегда становятся их добрыми знакомцами.
Подрастая, дети еще не раз возвращаются к этим книжкам, и, даже став взрослыми, они готовы вновь, как в детстве, приобщиться к удивительному миру, созданному фантазией народа.
И взрослые, и дети особенно любят святочные рассказы. В рождественские вечера, где-нибудь на хуторе, многочисленная родня собиралась в большой комнате перед ярко пылавшим очагом, и люди постарше начинали рассказывать истории о привидениях и леших, о болотных чудищах и троллях. Слушать их было жутковато, но захватывающе интересно.
 Сказки — это одновременно и детство народа и его зрелость. Именно поэтому их наивность философична, а мудрость свободна от зауми, не тяжела и не громоздка. В сказках зашифрован генокод нации, в них спрятано "устройство" ее души.
Народный дух жив, пока мы помним свои сказки и узнаем в них себя. И не удивительно, что собиратели "преданий старины глубокой" становились народными любимцами.
Лапландия – край мрачных скал, омываемых ледяным морем, с крикливыми базарами чаек и гаг, край лохматых ельников и морошковых болот. Это край суровый и нежный, край черной полярной ночи и белого летнего дня. Для пришлых людей Лапландия – дантов ад, для коренных жителей – это колыбель, мать, отчий дом, где каждая былинка словно родная. Скандинавы живут  со сказочными существами. Попробуйте представить Норвегию без троллей? Невозможно. Не зря они называют троллей памятью земли.
Тролли - национальное помешательство норвежцев, в них верят не только дети, но и вполне серьезные взрослые.
Это порождение нереально прекрасной природы края, богатая фантазия и чувство юмора нации. Северные скандинавы сами похожи на своих гномов. Это и неудивительно - ведь они живут в лесах да в горах, а иногда и рядом с пещерами и болотами. Поэтому и сказки свои они воспринимают как реальность, и это все удивительно только для нас. Они просто сами вышли из своих чудес, и живут рядом с ними, и все эти лесные жители для них - настоящая жизнь, может быть даже единственно настоящая. Гораздо более реальная, чем у кого бы то ни было. Они только делают вид, что все это не так. Только это большой секрет, о котором северяне никому не говорят.
Тролли и эльфы, злые колдуны и добрые волшебники, домовые и черти… когда-то давным-давно в Скандинавии верили, что эти существа живут в дремучих лесах, туманных фьордах, и встреча с ними может изменить судьбу человека. Об этом слагалось множество удивительных, волшебных историй, которые остались в фольклоре Швеции, Финляндии, Дании, Норвегии, Исландии. Сказки этих стран весьма разнообразны и своими историями могут очаровать кого угодно.
Двадцать первый век на дворе. А сказки Скандинавии живут. Давно уже они стали литературными, но от этого ничего не потеряли. Сказочные персонажи перебрались из хлевов пастбищ в благоустроенные дома и квартиры, но они по-прежнему желанны и любимы. Без всякого спросу перебираясь из одного царства-государства в другое, из одной культуры в другую, они меняют лишь имена да одежды своих героев, все прочее оставляя неизменным: добро, конечно же, побеждает зло, правда - кривду, а любовь - зависть и ненависть. Всегда. Из века в век.
Самой высокой похвалой для них стал отзыв знаменитого сказочника Якоба Гримма: «Норвежские народные сказки — лучшие сказки на свете».



С Андерсеном на фюзеляже

Погода разыгралась. Мелкий злой дождь сменил густой мокрый снег. Ладно бы он просто падал. Так  нет! Порывы ветра подхватывали его у земли и с завыванием подбрасывали вверх. А сверху сыпался ничего не подозревающий снег. Два потока   сталкиваются лбами. Дворники машины с трудом справлялись с  месивом. В такой обстановке мы проехали пограничный пункт Борисоглебский и взяли курс на норвежский азропорт Киркенес.
В аэропорту погода была не лучше. Только мы прошли в зал, как ударил очередной заряд: мы попали в такое серо-грязное, мокрое, холодное месиво, что видавшие виды северные норвежцы недовольно забубнили и зацокали языками. Злые дождинки как пиявки ринулись в окна аэропорта, пытались зацепиться за стекло, измазать его жидкой кашицей.
Из хлопковой облачной кучи внезапно вывалился самолет. От его решимости приземлиться похолодело в животе. Но норвежские пилоты, чем и славны, что садятся и приземляются в такой ситуации, когда наши пилоты  не выходят из гостиниц.
Нет более беззащитного и беспомощного состояния, чем полет в самолете. Везде есть шанс на инициативу своих действий (море, дорога), а в самолете - ни единого.  Особенно при взлете. Может, потому большинство пассажиров закрывают глаза и их губы что-то шепчут. Или ничего не шепчут. Только руки, судорожно вцепившиеся в поручни, говорят обо всем.
Самолет стукнул колесами, взвыл двигателями и встал. Мне с фюзеляжа  улыбался датский сказочник Ханс Христиан Андерсен. Я встречался с самолетами, носящими имена  норвежских королей,  но портрет сказочника встретил впервые и, не удержавшись от улыбки, сказал ему вполголоса:
- Привет старина.
Посадка прошла быстро. Разместившись в кресле, я посмотрел в иллюминатор и обомлел:  на меня с фюзеляжа соседнего самолета смотрел... Кто бы вы думали? Хенрик Ибсен. Какой удачный день. Только прошла встреча со сказочником, теперь здороваюсь с драматургом.
Самолет  время не терял. Проткнув острым носом кипу облаков, он выскочил в надоблачное пространство, где было светло и солнечно, и, довольно, по- шмелиному, загудел. В разрывах облачной кипени мелькали замерзшие озера, покрытые снегом сопки. Все спит на северной дороге Норвегии.
Тундры Финмарка. Только что закончилась полярная ночь.  Промерзшая почва, карлики-растения, сырой, промозглый холод, нестихающие ветра, слепота полярной ночи. Солнце, цветом яичного желтка, снесенного заполярной курицей, пытается осветить стылый край, отходящий от  полярной ночи. 
Пусто в тундре,  поземка стелется.    Только старая забытая лопарская тупа  покосилась на журавлиных ногах среди березняка. Словно о костыль опиралась она на лестницу из оленьих ребер, почти изглоданных лишайником. Рядом озеро ничком свернулось. Оно сейчас спит подо льдом. Не скоро тундра распахнет свои синие глаза.
  Впереди полярный день. А до этого... Спо¬лохи одни   оза¬ряли это мертвое царство, переливаясь целым морем всевозможных цветов, будто бросая бесчисленные искры на снежный полог тундры.
Хор-хор-хор-раздалось в безмолвной тишине. Так хоркают только олени.
На легких санках-кережах катит лопарь-саами по своим, только ему известным делам.  Едет- не торопится, да и куда торопиться: живет он здесь. Тундра-дом родной. Каждый кустик знаком. Каждая березка, безжалостными северными ветрами искрученная-родственница. Не зря Кнут Гамсун, известный норвежский писатель, назвал лопарей: « помесью людей с карликовыми березами». Очень уж они близки к природе. Вернее, они часть природы.
 Ослепительная белизна вокруг. Тундра не спешит снимать бальное метельное платье. Снег танцует в ветвях деревьев. Бегут ровно олешки. Не спешат. Смотрит лопарь по сторонам. Вокруг стелется каменное плато, кое-где топорщатся березки высотою не более метра. Поверхность камней покрывал, местами разрываясь, ковер из лишайника. Внимательным нужно быть ездоку. Острые камни как рубанок стешут полозья.
Раздался гул. Низкий, сильный. Саами поднял голову. Самолет,  да так низко. Саами, приставив ладонь козырьком, рассматривает воздушное судно. А на него с самолетной высоты  смотрит...Бьернстьерне Бьернсон. Если человеческая душа могла бы перевоплотиться в металл, то Бьернстьерне Бьернсон ничего не мог бы пожелать другого, как созерцать землю сверху. Это ли не мечта поэта. Он любил свою землю: стылую заполярную Норвегию, изрубленные гигантскими  топорами  чудовищ ютуллов скалы  западных фьордов, солнечный теплый юг. Не случайно, именно он написал гимн Норвегии.
«Да, мы любим край родимый, край лесистых круч, море, ветер нелюдимый, небо в хлопьях туч...Стужи бодрость нам знакома, солнца благодать...»-шептал саами слова, известные каждому гражданину Норвегии.
Долго смотрел лопарь в бесконечное безбрежное небо, в котором словно лик богородицы промелькнул портрет национального поэта, драматурга. Улетел самолет. Остался только реактивный след. Затянул саами свою бесконечную песню тундры и поехал дальше.
«Пергюнт» и Кительсен
Материалы фольклорных исследований «Норвежских братьев Гримм» Петера Кристена Асбьернсена и Йоргена Энгебретсена  Му оказали  влияние не только на  детскую литературу.  Некоторые писатели заимствовали из них сюжеты для своих оригинальных произведений.
Самый яркий пример тому,  пьеса «Пер Гюнт»,  Хенрика Ибсена,  классика норвежской литературы.  Пьеса, написанная по мотивам одной из сказок, талантливо пересказанная сказочниками Асбьернсоном и Му.  Сказочники максимально сохранили самобытность и колорит национальной норвежской культуры и практически полностью передали, не изменяя, содержание сказки.
Драматическая поэма «Пер Гюнт» - одно из самых популярных  произведений Ибсена и вообще норвежской  художественной  литературы.  Написанная  в  Италии весной - летом 1866 года она вышла в свет  в  ноябре  того  же  года.  Интерес  к новому произведению Ибсена был столь велик, что все первое  издание фактически было раскуплено по подписке  еще  до  напечатания  книги.  Второй тираж пьесы «Пер Гюнт» вышел через четырнадцать дней  после  первого.  Следующее издание произведения было осуществлено в 1874 году и с  тех  пор  «Пер  Гюнт» регулярно переиздавался через каждые два-три года.
Генрик Ибсен   считал  пьесу сугубо норвежским произведением, которое «Вряд ли может быть понято за пределами Скандинавских стран». Его творение действительно стало для норвежцев таким же национальным символом, как «Фауст» Гёте для немцев, «Евгений Онегин» Пушкина для русских, «Гамлет» Шекспира для англичан и «Дон Кихот» Сервантеса для испанцев. Однако опасения Ибсена оказались напрасными. «Пер Гюнт» был переведен на большинство европейских языков, а Эдвард Григ написал к этой пьесе великолепную музыку, упрочившую ее популярность во всем мире. С помощью музыки Эдварда Грига «ПерГюнт» стал истинно национальной норвежской драмой. 
    Относительно образа Пера  Гюнта Ибсен писал: «...Пер  Гюнт  -  реальное  лицо,
жившее  в  Гудбраннсдалене,  по-видимому,  в   конце   прошлого, то   есть восемнадцатого,  или начале этого века. Имя его народ в  тех  местах
хорошо помнит, но о его подвигах известно немногим больше того, что  есть  в
"Норвежских волшебных сказках" Асбьернсена». Однако в этот фольклорный образ писатель вложил иное содержание. В народных сказках  Пер Гюнт - удачливый охотник, расправляющийся с троллями, побеждающий чудище – Кривую. Он любит прихвастнуть своими действительными или вымышленными подвигами. Ибсен, хотя и позаимствовал из сказки героя,  но сформировал на его образе современного человека, со всеми свойственными ему противоречиями.  Тема как бы выворачивается наизнанку: герой стремится не найти себя и осуществить свое предназначение в жизни, а увильнуть от него, «Обойти сторонкой» все сложности жизни.  Тезис «Быть самим собой»,  провозглашенный писателем в предыдущих произведениях, подменяется здесь успокоительным и, в конечном счете, трусливым «Быть самим собой довольным», что скопировано с пергюнтовского, а точнее с троллевского «Будь сам собой удовлетворен». Ибсен сформировал образ человека-эгоиста, которому никто не нужен: ни мать Осэ, ни невеста Сольвейг, ни искусительница Анитра.
Действие драмы происходит в горах Норвегии, в пещере Доврского деда — Горного короля норвежских сказок.   «Тролль, упивайся самим собой!» - Самодовольство троллей, их стремление отгородиться от остального мира и желание полностью обходиться только своими средствами – все это ярко описано Ибсеном. Он охотно признает, что канвой пьесы служат норвежские сказки, собранные Петером Кристеном Асбьернсоном.   
Решив осуществить театральную постановку своей пьесы, Ибсен обратился к «Великому сыну Норвегии», композитору Эдварду Григу с просьбой написать к ней музыку. Григ согласился, и настолько увлекся, что, по сути, создал своего  «Пера Гюнта».
Философская драма приобрела у композитора новое звучание и новую жизнь. Фантастика «Пера Гюнта» - мир троллей и волшебников - воспринят и интерпретирован Григом в духе  народной норвежской сказки.  «... я записывал народную музыку родной страны» -сказал Григ. За два года, 1874-1875, Эдвард  Григ   написал музыку к ряду сцен  «Пера  Гюнта». Одна из известных и всеми узнаваемых:  « В  пещере горного короля». В соответствии с сюжетом, Пер Гюнт соблазнил дочь короля троллей, и свита короля требует расправы над вероломным человеком.
Первая постановка драматической поэмы состоялась 24 февраля 1876 года в Кристианийском театре и вызвала много толков. В Норвегии и Дании пьеса была воспринята весьма негативно. Ханс  Кристиан Андерсен, к примеру, назвал произведение совершенно бессмысленным, что  в пьесе персонажи фольклора представлены уродливыми и злобными существами, крестьяне — жестокими и грубыми людьми.
Со временем, в основном, благодаря образу Сольвейг, началось переосмысление пьесы. Этому в немалой степени способствовала музыка Эдварда Грига, позже приобретшая мировую известность как самостоятельное музыкальное произведение.
Казалось бы все…вот и сказке конец. Но во всей истории с «Пер Гюнтом» присутствует незаконченность, так как забыт  один человек причастный к «Пер Гюнту». Искусствоведы, музыковеды, литературоведы не могут найти причины «Тени» этого человека. Им был известный иллюстратор норвежских народных и литературных сказок,  писатель, Теодор Северин Кительсен.  В возрасте 17 лет  Киттельсену пришла идея иллюстрировать знаменитую драматическую поэму Хенрика Ибсена «Пер Гюнт».  Он еще не был «Отцом троллей» и вообще был студентом, но он твердо знал, что будет  рисовать троллей. Но одно дело рисовать троллей на природе, в их природной среде обитания, другое - создать диалоги в иллюстрации. Но его занятия с иллюстрациями к пьесе прекращаются по определенным житейским причинам, и берется он за них только через несколько лет. Это будет  на крохотном, обдуваемом всеми ветрами островок Скумвэр, что приютился в гряде Лофотенских островов,
То, что Кительсен решил заняться иллюстрированием пьесы «Пера Гюнта не было ничего удивительного: трудно найти произведение «Большей народности». А рисование норвежской нечисти - это конек будущего отца троллей. Дело -  в другом. Как отнесся маститый драматург, да и не менее капризный композитор к «Самозванцу». Это время расцвета  Хенрика Ибсена и Эдварда Грига, а до признания Кительсена было еще далеко.  Биографы Ибсена и Кительсена не зафиксировали    просьбу  Ибсена иллюстрировать свою пьесу. История умалчивает, встречался ли вообще художник со столь маститым драматургом, да и Эдвардом Григом тоже. Иллюстраций время сохранило немного, не сказать бы несколько экземпляров, как в цвете, так и черно-белых.
Можно несколько раз перечитывать сцены в пьесе Ибсена, можно слушать музыку Грига.  Но неплохо еще и увидеть.  Иллюстрации Кительсена дали ответ ко многим «Непонятностям» Ибсена. Одна из них, это   довольно долго не поддающийся  расшифровке даже норвежскими исследователями персонаж «Пер Гюнта», известный в русском переводе под именем «Великой Кривой». Это символ  «Серости» и трусливого «Пути сторонкой» Пера Гюнта. Кривая представляет как бы «наизнанку» самого Гюнта.
«…Будучи изгнанным своими сельчанами, Пер встречает Женщину в Зеленом Плаще, дочь Доврского короля — правителя обитающей в лесу нечисти.  Пер хочет Женщину, но ещё больше ему хочется побыть настоящим принцем — пусть даже лесным! Условия Доврский дед (так зовут лесные придворные короля) ставит жесткие: тролли исповедуют «Почвеннические» принципы, они не признают свободного выезда за пределы леса и довольствуются только домашним — едой, одеждой, обычаями. Принцессу отдадут замуж за Пера, но прежде ему следует надеть хвост и выпить здешнего меду (жидкого помета). Покривившись, Пер соглашается и на то, и на другое. Сцена торга человека с Доврским дедом выписана Кительсеном с таким «Знанием» норвежской нечисти, что невольно поймешь фразу, что он их видел своими глазами.  Несколько иллюстраций выполненных  Кительсеном только в присущей ему манере изображать троллей, не только дополняют картину в Пещере горного деда. Они к ощущениям, которые дает музыка Грига, добавляют эмоции, присущие при рассматривании картины. Там нет клубка норвежской нечисти. Каждый тролль – это образ. Его безобразие притягивает к себе, хочется рассмотреть его ближе и ты ловишь себя на том, что почти водишь носом по странице, чтобы рассмотреть  выражение тролинной самодовольной физиономии. А что они довольны всем, вы знаете из текста,  «Будь сам собой удовлетворен» - это жизненный девиз троллей. Выписать каждого тролля, мог только Кительсен.  Несомненно, в последующем, декораторы  театров, где ставился «Пер Гюнт» черпали вдохновение при изготовлении декораций из немногих иллюстраций, нарисованных талантливым художником.
Все во дворце троллиного короля выглядит заскорузлым и безобразным, но это, как объясняет Доврский дед, лишь дефект человеческого взгляда на жизнь. Если, сделав операцию, перекосить Перу глаз, он тоже будет видеть вместо белого черное и вместо безобразного прекрасное, то есть приобретет мировоззрение истинного тролля. Но на операцию Пер, готовый ради власти и славы почти на все, не идет.  Он предпочитает остаться человеком — изгоем среди людей, но не королём среди троллей. Тролли требуют расправы над Гюнтом. Появляется  туманная  Кривая,  обволакивает его путами, скликает для расправы крылатых демонов. Но Гюнт находится под покровительством  Вечной женственности, своей матери  Осы и невесты Сольвейг. В  битве с троллями он кричит: «Спаси меня, мать!» Из мрака  размытым бесформенным голосом раздается  «Хранят его женщины; сладить с ним — трудное дело». Это Велика Кривая отступает от Гюнта.
Киттельсен в одном из первых рисунков к драме изобразил Великую Кривую в виде тумана, окутывающего Пера Гюнта.  Некоего инеистого великана, у которого нет твердого тела. Посыл Киттельсена изобразить нечто бестелесное был правилен. По замыслу Ибсена под Великой Кривой в пьесе  скрывается тролль, только не совсем обычный.  Это тролль-дракон, генетически связанный с Мировым Змеем, одним из детей великанши Ангрбоды  и бога Локи. Само слово «boygen» - диалектное и означает «опоясывать». Как известно из северной мифологии Мировой Змей был брошен асами в глубокое море, и там вырос  до таких размеров, что лежит теперь, плотно обвившись вокруг земли, и грызет свой хвост. Эффект драматурга в том, что он вводит таинственную Великую Кривую (аналог Кривды русских сказок), не дающей слабому идти своим путем, а кружащей его. В результате чего, пройдя жизненный путь до конца, человек оказывается там, откуда должен был его начать. Кительсен для изображения сцены, в которой Пер защищается от бесформенного великана, состоящего из морозного инея, использует карандаш. Им он очень удачно изобразил неуязвимость Великой Кривой, что она вечная, как мир. Ее не уничтожить, ее только можно победить на время, если ты сам этого захочешь. Пергюнту помогает церковное пение и звон колоколов. Церковь и вечная Женственность спасают его от пути Кривды.
В пьесе «Пер Гюнт»  Ибсен   как бы выворачивает наизнанку  роли личности в обществе,  жизненное призвание человека. У него герой стремится не найти себя и осуществить свое жизненное предназначение, а увильнуть от него, «Обойти сторонкой» все сложности жизни. Гордый тезис «Быть самим собой», с потрясающей силой провозглашенный писателем в его предыдущих работах подменяется здесь успокоительным и в конечном счете трусливым «быть самим собой довольным».
В пьесе есть и другие персонажи, которые могли бы быть изображенными талантливым иллюстратором. Чем, допустим, не хорош образ Пуговичника, переплавляющего неудачливых, не нашедших себя людей в пуговицы. Мать Пера Гюнта Озе. А Сольвейг! Олицетворение женственности, преданности. Что остановило талантливого иллюстратора в работе над пьесой «Пера Гюнта»? Может, сердитый взгляд из-под маленьких очков? А может после «Троллиных сцен» Кительсен сам решил остановить свою работу, так как Пер Гюнт «Уходит» из сферы влияния художника. Сохранилась иллюстрация,  которой Кительсен изображает Пера Гюнта на Востоке. Талантливо, красиво, но…это уже не тролли. Может быть, но мы это  никогда не узнаем.
Но  те несколько иллюстраций с Доврским дедом, с подземным троллиным царством, нападением Великой Кривой,  являются прекрасным дополнением, как к пьесе великого драматурга, так и к музыкальному произведению великого композитора.
                История одной книги               
                Скрытые истории, находятся в подержанных книгах.
Просматривая в интернете поступления литературы, я наткнулся на: «Норвежские народные сказки».  Это меня не удивило, ибо прошли времена, когда  мы охотились за каждой книжной новинкой. Книг, в том числе и сказок, на прилавках теснится великое множество, и покупать теперь приходится избирательно. Так бы и прошла эта запись незамеченной, если бы услужливый интернет не расширил обьем информации: в сборник включены сказки «Норвежских братьев Гримм» Петера Кристена Асбьернсена и Йоргена Ингебретсена  Му в переводе Наталии Падалко. Это меняло дело, так как одно дело -пересказ и другое - перевод. Можно подчерпнуть что-то интересное.
Развернутый сайт показал великолепно изданную книгу под названием: «Северный ветер.  Норвежские народные сказки». Инфомедиа Паблишер 2007 год. Дальше больше: в выходных данных я наткнулся на вступительную статью А.И.Смирнова, доктора исторических наук, профессора.
Повеяло годами ставшими историей. Перестроечные ветры сделали хоть одно полезное дело: смели железный занавес. И мы, жители Мурманской области, как представители Баренцева региона, получили право беспрепятственно, по упрощенной визе, ездить в ближайший населенный пункт королевства Норвегия - Киркенес. Это маленький,  затерянный среди тундр Финмарка, городок численностью в пять тысяч человек.
Мурманская область в годы перестройки была форпостом по взаимоотношениям с открывшимся для нас капиталистическим миром. И не мудрено, так как от Мурманска до Киркенеса было всего лишь двести сорок километров великолепной дороги, построенной в свое время, конечно, же не для увеселительных прогулок. Для координирования деловых отношений в Киркенесе было открыто Генеральное консульство России в Северной Норвегии, в котором служил Генеральным консулом Анатолий Иванович Смирнов.
Посему пропустить  его вступительную статью я не мог. Она начиналась с пословицы: «Хороший сосед – ближе дальнего родственника» и слов М.М.Пришвина из рассказа «За волшебным колобком»: «…у русских есть какая-то внутренняя интимная связь с этой страной. Быть может это от литературы, такой близкой нам, почти родной».
…«Норвежцы и русские соседствуют тысячу лет, и между ними этими народами и их странами не было серьезных конфликтов», - отмечает норвежский историк К.Селнес. Далее Анатолий Иванович как российский историк напоминает о том, что отношения России с Норвегией издавна строились согласно мудрой поговорке: «Хороший сосед – ближе дальнего родственника».
Норвегия, получившая независимость чуть более столетия назад, по уровню развития и гармоничности общества, сегодня одна из лидирующих стран мира. Этот триумф заслуживает внимательного изучения. И тут нельзя пройти мимо кладезя народной мудрости – сказок. В России хорошо знают из скандинавов великого датского сказочника Ханса Кристиана Андерсена, но, к сожалению, имена выдающихся норвежских собирателей и издателей народных сказок и преданий Петера Кристена Асбьернсена (1812-1885) и Йоргена Ингебретсена Му (1813-1882) малоизвестны. Поэтому каждый новый русский перевод норвежских народных сказок расширяет круг читателей и почитателей этих замечательных фольклористов-подвижников, современников и единомышленников русского Афанасьева .
Петера Кристена Асбьернсена  и Йоргена Ингебретсена Му, жившим в Норвегии,  теперь уже позапрошлом веке, в России подавляющее большинство  населения  не помнит, вернее их просто не знают. Хотя сборник их сказок под названием: « На восток от солнца и на запад от луны. «Норвежские сказки и предания»  еще совсем недавно был достаточно широко представлен в библиотеках.
Этот сборник сказок попал ко мне уже в зрелом возрасте и просмотрел я его с позиции взрослого читателя: то есть обратил внимание на выходные данные: « Асбьёрнсен П.К. На восток от солнца, на запад от луны. Норв. сказки и предания .  Пересказала для детей А.Любарская;  Оформление. и рисунки. Н.Брюханова. — Переиздано. — Петрозаводск: Карелия, 1987год».  Меня в то время еще не заинтересовал  Асбьернсен Петер Кристен и почему он стоит на обложке без своего верного единомышленника Йоргена Ингебретсена Му. Меня заинтересовали другие данные: «Пересказала для детей А.Любарская». Пересказала, это не значит, что перевела, это одно,  и второе, я помнил, что встречал фамилию пересказчика. «Переиздано» - терзал я книгу.- Где, когда? Кто-то сказал, что скрытые истории, находятся в подержанных книгах и история А.Любарской меня заинтересовала.
На дворе шумели лихие  девяностые годы. Робко внедрялись компьютеры, и интернет еще не занимал наши умы.  Посему я не без труда нашел ответы на интересующие меня вопросы и выяснил в библиотеке, что еще в 1962 году  вышел сборник «По дорогам сказки» автора Габбе Т.Г. в соавторстве с А.И. Любарской.  Через энциклопедию  стали известны имена двух замечательных женщин. Это советские переводчицы  Александра Иосифовна Любарская  и Тамара Григорьевна Габбе. Они начинали работу над пересказом норвежских сказок, в том числе и над известной:  « На восток от солнца и на запад от луны «Норвежские сказки и предания» Асбьёрнсен П.К  еще до войны. Работать  они начинали вместе, но закончила ее Любарская А.И. и посвятила  пересказ (!) своей коллеге, Габбе Т.Г.
Я прочитал  истории их жизни  и в который раз опустились руки: снова тридцатые годы. Снова враги народа. Теперь уже в «Детской литературе». Вот что пишет об этом времени сама Александра Иосифовна: «Я прожила всю свою долгую жизнь в одном городе — сначала он назывался Санкт-Петербургом, потом Петроградом, потом Ленинградом. Теперь он снова Санкт-Петербург. В этом прекрасном городе есть два здания, мимо которых я не могу проходить спокойно. Это «Дом, увенчанный глобусом», как называл его Маршак С.Я., или «Дом книги», как называют его все. Там создавались книги, которыми зачитывались дети — и с не меньшим интересом читали взрослые.
И есть другой дом, на Литейном проспекте, который все называют Большим домом. Там собрались все темные силы, калечившие, уничтожавшие, убивавшие людей. Не поднимая глаз, я прохожу мимо этого дома. Я провела в Большом доме почти полтора года». Страшный 1937-й год разрушил, уничтожил редакцию Маршака. Были арестованы и авторы, и редакторы. Почти все были расстреляны. Меня спасала случайность. Мое имя было уже в списках на расстрел. Но в это время Ежова сняли с занимаемой им должности палача, и тех, кого не успели расстрелять, освободили. Это было в 1939 году».
Да, Александра Иосифовна Любарская оказалась «врагом народа». Она работала  с осени 1930 года   в Леногизе редактором детского отдела, который возглавлял Самуил Яковлевич Маршак. Это было время возрождения сказки, которую еще недавно яростно изгоняли.
Девять лет работы в редакции Самуила Маршака стала кульминацией их судеб. Именно в эти годы уместились все самые счастливые и самые трагические события их жизней. Здесь определились литературные пути. Тамара Габбе стала замечательным редактором.  Александра Любарская открылась как талантливая переводчица сказок зарубежных писателей. Здесь узнала они счастье труда – единственный вид счастья, способный существовать в беспросветные минуты, потому что только труд или молитва могут придать смысл жизни, из которой вырвано то, что в ней было наиценнейшим. Здесь же они узнали, что такое беспомощность, арест, гибель.
 В 1936 году детский отдел Госиздата переименовали в «Детиздат», и на этом период чистого энтузиазма и прорыва талантов завершился. Осенью 1937 года редакция Детиздата, вошедшая в историю литературы, как «Ленинградская редакция, руководимая С. Маршаком», была ошельмована, обвинена во вредительстве, подвергнута идеологическому разгрому, разогнана и прекратила своё существование.
  Коллегой Любарской  была Тамара Григорьевна Га;ббе  советская писательница, переводчица, фольклористка, драматург, редактор и литературовед. Да, такой вот был широкий диапазон творческих сил и способностей у этой уникальной женщины. Она также работала в детском отделе и ее, как и Любарскую А.И., арестовали. В 1938 году она была освобождена. И снова занялась детской литературой, особенно выделяя сказки. Но болезнь не пощадила писательницу. Ее не стало в   1960 году. Вот почему Любарская А.И. посвятила свой пересказ Габбе Т.Г.
-Сказка всегда привлекала меня, - вспоминала позже переводчица. - Я рассказывала в своих книгах сказки русские и сказки народов, входивших в СССР, сказки Скандинавии.  Особенно меня задел сборник норвежских сказок: «На восток от Солнца, на запад от Луны». Это что-то сродни  русскому «В некотором царстве, в некотором государстве». Это сборник сказок собрали и обработали  «Норвежские братья Гримм» Петер  Кристен Асбьёрнсен и его сподвижник Йорген Ингебретсен Му. Так их окрестили, когда один из знаменитых немецких братьев Гримм, Якоб Гримм сказал:  «Норвежские народные сказки — лучшие сказки на свете». Потом была пересказана с финского «Калевала».
Позже я прочитаю эти сказки, найду и прочитаю биографии и творчество «Норвежских братьев Гримм». Так называют норвежцы своих любимых писателей - сказочников. Я благодарен их сказкам, которые помогли мне узнать имена и историю жизни  уникальных переводчиц Александры Иосифовны Любарской  и Тамары Григорьевны Габбе. Все это промелькнуло у меня в голове, пока я вчитывался в статью о норвежских сказках Смирнова А.И.
Для норвежцев «Собрание сказок» П.-К. Асбьёрнсена и Й.-И. My - это такое же национальное достояние, как для русских «Сказки» А.Н. Афанасьева. И те, и другие ярко и выпукло обрисовывают национальный характер, народные представления о добре и зле, правде и кривде.
Скандинавские фольклористы, как и их русский коллега, не стали адаптировать собранный материал, превращать его в «Сказки для маленьких». И правильно сделали. Их книги легко и органично вошли в круг семейного чтения, оказались одинаково интересными и для взрослых, и для детей, стали воистину связующей нитью поколений.
Скандинавы любят сказки. Сказки отвечают им тем же. Сказки любят взрослые и дети, поэтому в каждом доме  в книжных шкафах стоят томики любимых сказок. Сказки разные: народные и литературные, то есть сказки писателей прошлого, современные сказки. Все они уживаются на одной полке. Не зря кто-то из скандинавов сказал, что сказка - это душа народа, самовыражение народа, его помыслы. Сказки и легенды, предания, обрядовые стихи и песни передавались из уст в уста, из поколения в поколение.
Я выписал эту красочную книгу. Это великолепный фолиант с замечательными иллюстрациями стоит у меня в одном ряду со своей прародительницей сборником норвежских народных сказок. «На восток от солнца, на запад от луны. Норвежские  сказки и предания» » Асбьёрнсен П.К.  Пересказала для детей А.Любарская; Переиздана в Петрозаводске Карелия, 1962год». Конечно, она не так ярко оформлена, как ее соседка. но, судя по заношенности, а купил я ее на одном из книжных развалов Санкт-Петербурга, читало ее не одно поколение. Дай-то бог  этой новой красавице прожить долгую и яркую жизнь, как и ее прародительнице.
Двадцать первый век на дворе. А сказки Скандинавии живут. Давно уже они стали литературными, но от этого ничего не потеряли. Сказочные персонажи перебрались из хлевов пастбищ в благоустроенные дома и квартиры, но они по-прежнему желанны и любимы. Без всякого спросу перебираясь из одного царства-государства в другое, из одной культуры в другую, они меняют лишь имена да одежды своих героев, все прочее оставляя неизменным: добро, конечно же, побеждает зло, правда - кривду, а любовь - зависть и ненависть. Всегда. Из века в век.


Сказки Кампена
Кампен
Кампен. Здесь с незапамятных времен селились ремесленники и мелкие торговцы. Никакого аналога с борьбой как вроде бы напрашивается немецкий корень.  Идеи Карла Маркса у них не прижились, а происки бесноватого фюрера тем более. Корни  названия нужно искать совершенно в другом месте. Во-первых, слово не немецких корней, а датских, во-вторых: когда-то здесь проходили маневры  норвежских вооруженных сил. Что-то вроде полигона. Вот отсюда и зародилось название.
Это была окраина Осло. После  пожара в 1649 году, когда в очередной раз выгорела вся Кристиания,  отцами города было принято решение  строить в черте города только каменные дома. Деревянные  могли строиться на  окраине Осло. Отсюда и начался Кампен, пригород ремесленников, фабричных мастеровых. Благодаря такому закону и сформировался музей деревянного зодчества, каким предстает перед нами Кампен. Этакая Кристиания в Осло. Так назвал свою серию книг, посвященных таким островкам художник Alf NФsheim.  knizka "Kristiania i Oslo". Мало осталось таких островков, ой как мало. Это Кампен, Волеринга, Дамстредет. В этих районах по улицам гуляют непуганые кошки. Окна пестрят самодельными занавесками. На подоконниках стоят вещи «старины глубокой». Здесь тебя не оглушают звонками трамваи. Не шуршит шинами автобус. На улицах чужд истеризм автотранспорта. Все меркнет перед тишиной и уютом Кампена. Особенностью этого района является то, что улицы носят названия городов Норвегии. Вся география в одном районе.
Тише люди. Тише. Встаньте возле старого дома с трубой на балконе, что на улице…и послушайте.    Здесь остановилась история доброго старого Осло. История это мудрая ученая дама. Она, близоруко щурясь, в лорнет рассматривает Кампен. Ученая дама идет не спеша, цокая старомодными башмачками по оставшимся участкам булыжной мостовой. Она идет по старинным Кампенгате. Бринкенгате и другим гате. Она узнает и не узнает их. Многое не нравится чопорной фру. И не удивительно: прошло больше ста  пятидесяти лет со времени образования Кампена. Пропадают старые простодушные дома. На их месте вырастают безликие современные постройки, давящие своим монолитом на хрупкость дерева.
  История помнила другие времена, когда Кампен был многолюден. Ее башмаки помнят  брусчатые мостовые, пыльные летом. Помнила дама заснеженную, сверкающую морозным инеем зимнюю дорогу, по которой бежали резвые низкорослые лошадки, щедро разбрасывая навозные яблоки. Их парные,  еще дымящиеся, тут же расклевывали воробьи. Первые этажи двухэтажных домов были раскрыты. Над ними висели сапоги, кренделя, показывающие принадлежность  к тому или иному цеху. Вот Астрид в белоснежном, хрустящем от крахмала переднике, аккуратно перебегает дорогу. Ныряет в полуподвальную дверь с кренделем наверху. Быстро выходит с увесистой корзинкой. Она служанка у Тери. Старый мастер проснулся и ему нужны свежие булочки к кофе. Да, нелегкая служба у булочника Ханса, проживающего по Nittedalsgate. Ему нужно встать раньше всех, чтобы к времени, когда проснется улица, были готовы свежие булочки. Степенная Ингрид, мамаша почтенного семейства, встала пораньше. Переваливаясь как гусыня, она идет, методично заходя во все лавки. Корзина ее тяжелеет. У нее большая семья, но она ведет хозяйство сама, используя служанку только на второстепенных работах. Да и как по другому. Кто как не она накормит своих мальчиков. Хотя ее мальчики, эти рослые атлеты уже бьют тяжеленными молотами в кузнице отца. У них срочный заказ. Сломался экипаж господина Halvorsena, что из дома, который стоит на пересечении улиц Norderhovgata и Sredsmogata. Будут работать весь день. Она оценивающе посмотрела на спешащую Астрид. Та почувствовала на себе  взгляд и смутилась. Опустив голову, Астрид прошла мимо. Она знала ее сыновей, этих рослых красавцев. Любая бы девушка с радостью пошла за каждого из них.  Дом господина Halvorsena, стоит и сейчас, с удовлетворением заметила госпожа история. Etabl.1878- прочитала она на фасаде кованую вязь.
Семенит через дорогу старый пастор Арнт.  Он спешит к строящейся церкви на  площади имени известного сказочника ThorbjЬrn Egner.   Старая совсем обветшала, и община решила строить новый храм. Он любезно здоровается с Ингрид, женой почтенного Биргера, хозяева кузни. Зная острую и невоздержанную на язык хозяйку многочисленного семейства, пастор хотел улизнуть в переулок. Но взял себя в руки. Он зайдет еще к ним на уютное подворье Hurdalsgaten 7, договориться об изготовлении утвари для новой церкви. Так что поздороваться с женой такого почтенного человека совсем не помешает, меркантильно подумал священник. И этот дом жив - восхитилась дама с буклями.
Да, жил Кампен, жил - думала старая ученая дама. Она остановилась возле цветочного магазина на Kampengate. Она в молодости очень любила забегать сюда поглазеть на живые цветы. Хозяйка чопорная старомодная фру Брит всегда была рада видеть ее. Они мило болтали. Он сейчас там, этот цветочный магазин. Как и тот дом, по адресу Brinkengate и  Nannestadgatе. Он почти не изменился этот дом. Те же четыре окна по фасаду и полуподвал. В полуподвал, как и раньше, ведет лестница. Окна на крыше раскрыты. Только оттуда звучит совсем другая музыка. Да проезжавшее мимо авто обдало даму бензиновым облаком. Изящно чихнув в кружевной платочек, дальше идет ученая дама, недовольно морща напудренный носик. Аккуратно спустившись по Kampengatа, она пересекла Brinkengate. Вздохнула, увидев вместо уютных домиков безликие пятиэтажки, и пошла дальше по Kjulberggata.
Вот и площадь. Здесь стояла водопроводная колонка, и местные кумушки спешили сюда поделиться и узнать утренние новости. Но что это? На месте старой чугунной колонки, подающей воду из скважины, стоит бронзовый памятник этой колонке. Композиция  проста: три женщины стоят в ожидании своей очереди за водой и мальчик подмастерье, притащивший лохань с бельем для полоскания. Женщины стоят и сейчас, но какие женщины. История вздрогнула. Куда делись светловолосые викинги и голубоглазые викингессы?  И вообще на площади Вавилон. Слышится гортанная, не норвежская речь. Сомалийки в своих пенджабах, похожие на средневековых рыцарей. Пакистанки, закутанные в длинные одеяния. Их накидки развевались по ветру, и женщины напоминали хищных птиц. Где коренастые рыжебородые норманны? По площади бродили белесые выходцы из Европы, приехавшие искать счастья в Скандинавии. Вот уж пути господни….
История дама привередливая. Обмахиваясь надушенным платочком, она ушла с этой площади. Ушла туда, где сохранилась история. Дама остановилась на Бринкенгате. Она давно знала эту улицу. Даже название ее помнила.  Она недовольно  отметила, что исчезла четная сторона Brinkengate. Ее заменили краснокирпичные здания муниципалитета. Причем ее не уничтожил пожар или другое стихийное бедствие. Только бездарность архитекторов, не умение видеть вперед хотя бы на один шаг лишила город уникальных строений. Да что тут говорить, вздохнула дама.
Brinkengatа была улицей пилигримов, идущих в тамошнюю столицу Норвегии Тронхейм. Стуча деревянными башмаками, шли пилигримы искать справедливости у королевской власти, или помолиться в старом храме Нидерес. Поредела улица, поредела- сморщилась, словно от зубной боли, ученая дама. Она помнила эту улицу оживленной, застроенной с двух сторон. А тут остались три дома. Сейчас эти домики стали совсем маленькими, спрятались за заборами от наступающих каменных уродцев. Грустно.
Только три старые березы не сдавались времени.  Березы не только выжили, но и закрывали старые дома от распоясавшейся урбанизации. Они были очень не молоды, эти бывшие красавицы. Их когда-то белые стволы покрыли безобразные черные пятна лишайника. Стволы потрескались, обнажили незаживающие язвы плоти. Сучья вывернулись как изломанные подагрой суставы. Но они жили. Не один красавец клен, растущий на склоне холма, под гнетом времени надломил колени и попал под топор человека. Их спилили, чтобы они не обрушились на крыши домов, стоящих под горой. Вон лежат на склоне их остатки. Мощные, огромные стволы, распиленные на части.  Они проросли мелкой молодой порослью, рыжей, легкомысленной. А березы стоят, эти немые свидетели прошедшего времени.
  Дама остановилась передохнуть возле дома 61. Вездесущие сороки прыгали по уцелевшим черепичным крышам и тараторили. Они торопились рассказать ученой даме о событиях, которые произошли на этой улице. Но она уже все увидела сама.  Маленький уютный домик на углу сохранился. Но он постарел и напоминает неухоженного старичка. Не одна хозяйка состарилась и ушла, а дом все стоит. Маленький домик под горой разросся, возле него появилась пристройка. Он изменился этот дом. Стал франтоватее. Заменил пенсне старых, подслеповатых окон на изящные, широкие очки- витражи.  Исчез стоящий рядом, где проживал давнишний приятель Мунка. Как знать, сколько времени провели друзья в креслах под молодыми еще березами, наблюдая за пилигримами, идущими в Тронхейм.
Дама вздохнула. Она помнила людей, живущих там. Это были люди разных сословий различного достатка. Многое изменилось на старой доброй Brinkengate.
  Ее отвлек стук. Она вздрогнула. Это падали яблоки. Спелые сочные яблоки. Яблони стояли на заброшенной площадке, на которой когда-то стоял большой дом. Нет дома, изменилась улица, а яблони стоят. Ученая дама села на ступеньку лестницы ведущей в вековой парк и задумалась. Она, история, думала о вечном, а метрономом, безжалостно отсчитывающим время, служил стук падающих яблок

Городская сказка
Дома стояли вдоль улицы, тесно прижавшись плечами. Они давно знали друг друга и были почти ровесниками, эти дома Волеринга. Так же как и Кампен, район отстроился во времена деления Осло на каменный центр и городские окраины. Окраины, где было раздолье для деревянных построек.
 Шли годы, менялись пристрастия жителей. Зажиточные горожане стали перебираться на окраины в деревянные дома, дышащие воздухом, теплом и уютом. Зимой они курились дымками из печных и каминных труб, летом прятались в кущах зелени, осенью багрянели от засыпающих цветов. Весной тихие улочки потрясали кошачьи вопли. Где можно еще найти такое приволье? Даже Фрогнер со всей своей элитарностью не сможет обеспечить такую благодать. Улицы Волеринга поначалу были булыжные, как, впрочем, и другие улицы Осло. По ним грохотали ломовые колымаги биндюжников, занимающихся перевозом грузов. Огромные рыжие битюги долбили булыжник своими копытами, взбираясь на горбатые улицы. Мимо них проносились легкие дрожки рысаков, везущих пассажиров. Затем первобытную тишину района разрезали трамвайные звонки. Им контрастом вторил шорох автомобильных шин.
На транспортную эволюцию дома смотрели с мудростью и спокойствием старцев. Они тоже не остались в стороне от прогресса. Их стройные черепичные крыши обезобразили телевизионные и спутниковые антенны, на стенах появились кокетливые вязи фонарей. Дома не становились моложе. Они, взявшись за руки, противостояли надвигающемуся прогрессу. Но иногда случалось непоправимое. Старый дом, подточенный временем и невзгодами, ссутуливался и падал на колени. Соседи со страхом и горечью смотрели на поверженного временем.
 События развивались быстро. Приезжали строительные машины. Улица заполнялась криками рабочих, шумом работающих механизмов и грузовики увозили остатки того, что совсем недавно было домом. Грустная история, что говорить. Но еще более грустно было наблюдать эту трагедию старой волшебнице, сказке, которая проживала в домах Кампена, Волеринга. Она помнила, как строились эти дома, как застраивались холмы вокруг Осло. Как же это давно было. Еще более печально было видеть, как маленький странный народец в растерянности выбегал из ломающегося дома и со страхом смотрел, как рушится их вековое гнездо. Для них в новом доме не было места. Странный народец не хотел жить в модерновой кухне, в искусственном камине. Куда идти? Они были дружны этот маленький народец. Их приглашали соседи, которые напуганные шумом на улице, толпились возле своих домов. Старая волшебница быстро подхватила маленького бородача, который споткнулся об обломки и упал, едва не угодив под колеса проходящего транспорта. Она бережно перенесла его через дорогу и разместила в саду. Его сразу же окружили взволнованные сородичи.
 Грохот ломаемого дома разбудил старого тролля дремавшего на холме Кампена. Он недовольно заворочался, приоткрыл свой единственный глаз.
 Перед ним предстала давно знакомая картина восточного района Осло: Кампен, Воллеринга. Это места, по которым тролль любил гулять вечером и заглядывать в окна старых домов, дышавших сказкой. Он подглядывал очень аккуратно, чтобы не напугать маленьких детишек, которые не утратили способность видеть и чувствовать сказки. Но это ему не всегда удавалось. Так мальчик Петруша, который жил с мамой и папой на Бринкенгате в старом домике под черепичной крышей, часто видел старого тролля и громко комментировал его появление.
 «Тролль идет», заявлял он и для убедительности протягивал ложку к окну. Странный народец,  размещавшийся на старинных кухонных балках, в подполье и печке высыпал к окну посмотреть на тролля. А Петруша тем временем доедал кашу, становился сильным, и распрямлялся в своем креслице. Он был еще маленький мальчик и не мог без помощи мамы выбраться из своего креслица, но он хорошо кушал и быстро рос. Поэтому он громко говорил: «Уходи тролль» и грозно размахивал ложкой. Маленький народец с восхищением смотрел на такого богатыря и громко хлопал в ладоши, видя, что тролль уходил в темноту. Правда, мама не слышала хлопанья в ладоши восторженной публики. Ей казалось, что где-то сквозняк сдул листок бумаги. Но Петруше были очень приятны такие почести. Он с помощью мамы выбирался из креслица, подтягивал памперс и утверждал свою победу над троллем. Он подбегал к окну и для убедительности повторял: «Уходи тролль» на радость всему маленькому народцу. Маленький народец радостно начинал танцевать вокруг печки, и приглашал Петрушу присоединиться к ним. А мама Даша не могла понять, почему Петруша бегает вокруг печки и весело смеется. Такие уж они взрослые. Где им понять сказку, который дышит каждый угол, каждый подвал старого норвежского дома. А Петруша вдруг вставал на цыпочки и аккуратно ходил по полу. Мама Даша не могла понять, почему Петруша ходит на цыпочках и кружится. Все было просто. Пепе старался не наступить на развеселившийся маленький народец и поэтому вставал на цыпочки, когда водил хоровод с маленьким народцем. Им было очень весело. Потом Петруша ложился на живот и играл в машинки. Веселые человечки с удовольствием занимали места пассажиров, и Петруша катал их. Правда, дедушка, которого Петруша приглашал поиграть в машинки, не видел человечков и пытался нагрузить машинки игрушечными коровками и свинками. Человечки пугались животных и в страхе выпрыгивали их кузовов. А Пепе сердился на дедушку и выбрасывал игрушки.
Тролль тем временем шел старыми улицами к месту шума. Он понял, в чем дело и ему было горько видеть умерший дом. Он стоял грозный, лохматый, заросший кустарником и деревьями и смотрел на рабочих, ломавших дом.
-Смотрите, да это же тролль - сказал один из рабочих, с интересом разглядывая клубы пыли, зависшие на деревьях.
-И, правда, очень похож - воскликнул второй, поднимая козырек фуражки и вытирая лоб.
-Можно подумать, ты их каждый день видишь - отозвался третий, нагружая машину мусором.
-Ну, не каждый день, но встречал - возразил ему второй рабочий.
-Это где же ты его смог увидеть - спросил рабочий, разглядевший тролля
-У отца, на хуторе – словоохотливо ответил тот, кто видел тролля.
-Да будет врать!- недоверчиво отозвался третий, что грузил машину мусором.
-Ты слепой как все городские – возразил ему второй рабочий.
-Их нужно хотеть увидеть – помолчав, добавил он.
-Как это увидеть, Арнт? Расскажи - попросил рабочий, оказавшийся совсем молоденьким пареньком с простодушными голубыми глазами.
-В обед расскажу - пообещал второй, натягивая фуражку на лоб.
Тролль в задумчивости смотрел на копошащихся возле его ног рабочих. Они разрушали его привычный мир, мир окраинного Осло, где каждый дом дышал историей, где люди верили в домовых и троллей. Частенько на крылечке старого дома можно было увидеть блюдечко с молоком. Несведущие люди могли подумать, что это блюдечко для кошки. Ан нет, они ошибались. Молоко предназначалось для домовенка, чтобы он не озоровал лишний раз. Конечно, уличные кошки не упускали случая выпить это даровое лакомство, о чем говорили их холеные сытые морды.
Тем временем рабочие сели в тени кустов обедать. Простодушный паренек напомнил рабочему, которого он назвал Арнтом, рассказать о своем хуторе и знакомстве с троллями. Рабочий оказался неплохим рассказчиком и вскоре его напарники увлеченно слушали нехитрое повествование. Мало рабочие. Странный народец усыпал поляну перед рассказчиком, расселся на заборе. Всюду, как грибы, торчали головы в красных и серых колпаках.  Даже тролль решил послушать. Он присел на корточки, уткнулся длинным носом в землю и стал похожим на холм, поросший кустарником, усеянный крупными валунами.
Рабочий, которого звали Арнт, родился на хуторе. Это был старый хутор, его возраст насчитывал больше трехсот лет. Хутор, стоял на узкой полоске земли, где фьорд открывался холодному северному морю. Тролль, слушая рассказ, усмехнулся: он-то помнил, как образовался этот фьорд: его пращур в гневе хватанул мечом по скалистому кряжу и рассек его. Тролль вспомнил себя маленьким тролленком, когда они бегали дружной троллиной ватагой по пустынному тогда побережью холодного моря и дразнили морского тролля. Морской тролль в гневе выскакивал по пояс из воды. Страшный, с гривой зеленых волос, он разевал свою пасть и гневно рычал. Старшие тролли наказывали непослушных детынышей и говорили, что нельзя дразнить морского тролля, так как он их ближайший родственник.
Рабочие закончили обедать и занялись своим делом, а тролль решил идти к себе на холм Кампена. Он распрямился и, грузно ступая, побрел в сторону парка. Это не укрылось от глаз пытливого молодого строителя. Он снова остановился и, глядя в даль улицы, по которой удалялся тролль, воскликнул: «Какое грозовое облако ползет по улице. И как низко!»
Потом добавил: «Будете смеяться, но оно похоже на тролля».
«У тебя одни тролли на уме. Просто грозовая туча. Дождь будет» - проворчал третий, горожанин, неверующий в сказки.
 «Работай лучше» - пробурчал он недовольно.
«Будет вам ссориться» - миролюбиво прервал его бывший хуторянин. Затем посмотрел на улицу и поддержал молодого.
 «Да ты посмотри!  Действительно тролль идет» - обратился он к третьему. Тот только недовольно отмахнулся.
Но тролль не слышал  этого разговора. Ссутулившись, он шел по улице, думая о своей долгой-долгой жизни. Он давно не был тем страшным троллем, которым пугали детей. И еще он очень любил играть в прятки. Но когда он пробовал играть в прятки с людьми, те пугались и убегали с криком: «Тролль идет!»
 Навстречу троллю попались два интересных странника. Один пожилой, с бородой. Второй, совсем маленький розовощекий, без бороды. Они оживленно беседовали. Тролль замедлил шаги.
-Подожди, Петруша…- говорил тот, что с бородой … Я не понял. Так, где живет тролль? Тролль невольно прислушался. Это же надо! Люди разговаривают о нем. Значит, помнят его, и не забывают.
- Петруша, (конечно, это был  наш Пепе) активно размахивая руками, что-то втолковывал неразумному попутчику.
-То есть тролль живет на высокой… - не договорил, тот, что с бородой.
-Ое - подсказал внук. «Горе» - подтвердил дед.
-Ое- согласился розовощекий молодец.
Тролль усмехнулся, глядя на забавную пару. Он узнал их. Это были его соседи по Кампену, что жили в домике под горой. Тролль часто посещал их подворье. Он усаживался на камни и смотрел в окно. Иногда он увлекался и, заглядывая в окно, выдавал себя. В том, кто без бороды и помоложе, он узнал того грозного силача, который по утрам ел кашу и прогонял тролля. Второй, что постарше, обычно питал вьюноша. Диалог развивался дальше. Уточнялось место проживания тролля.
-В дремучем…не унимался дед.
-Есу- удивлялся непонятливости деда внук. «В лесу» - уточнял дед
-В глубокой… дед детализировал местонахождения тролля.
-Ое! - восклицал малыш. Дескать, чего тут не понятного. «Норе» -подытожил дед
Тролль слушал веселую пару, и ему стало грустно. Он вспомнил свою маму троллиху, которая, несмотря на огромный нос, один глаз и густую черную бороду, была лучшей мамой на свете. Он и сейчас помнил ее жесткие, но добрые руки, когда она укладывала его спать в пещере, взбивая постель из сухих листьев. И ему очень захотелось стать дедом. Чтобы идти с таким крепышом по лесу и рассказывать все, что он знает об этом прекрасном мире. Вспоминать своих героических предков, имена которых остались в названиях гор и озер. А потом забраться с малышом под водопад. Встать под искрящийся, хрустальной чистоты горный поток и потереть визжащему детенышу спинку мочалкой из сухого вереска.
Тролль, неожиданно для себя, вдруг наклонился к деду с внуком и пророкотал: «Будьте счастливы, люди!» и пошел дальше. А дед с внуком закрутили головами, подумав, что прогремел гром и сейчас будет дождь.


Квартира с балками
Этот дом стоит в буржуазной части Осло, на западе. Местечко Недре Скеен. Он старый, этот дом, 1890 года постройки. Его строила одна норвежская фирма для своих рабочих. Но времена менялись и из рассадника пролетариата (казармы по-нашему) его перестроили и там живут сейчас всякие разночинцы вроде нашей дочери Даши, мужа Саши и внука Петруши. По соседству с ними существуют выходцы из Австралии, коренные норвежцы и много другого и разного люда. Все они прекрасно ладят между собой.
Дом неоднократно перестраивали. Одни квартиры появлялись, другие исчезали. Квартире наших детей повезло: она появилась. Она появилась на пустом месте, а если быть точнее, то на чердаке. Да, на обычном чердаке выросла великолепная породистая квартира с покатыми потолками, с наклонными окнами и с множеством укрепляющих балок. Вот и возникло название: квартира с балками. Колориту добавляла открытая кирпичная стена, родная стена дому. Она не перестраивалась и была такая же старая, как и сам дом. К ней хотелось обращаться на « Вы». Наклонные окна выходили прямо на крышу, и смотреть из них было одно удовольствие. Скандинавы вообще помешаны на окнах в крышах. Это придает их городам неповторимый шарм.
Находясь в такой квартире, ты чувствуешь себя умиротворенным. Вероятно, сказывается аура старой доброй Норвегии. Это камины, дымоходные трубы. Прекрасные прибежища для гномов, эльфов, и прочего маленького народца. Но мы, люди взрослые, растеряли элементарную фантазию и смотрим на эти вещи как на пособие по морению тараканов. Скучно,с. Гномы и эльфы народец очень обидчивый и не спешат попадаться на глаза сердитым дядям и тетям. Чего от них дождешься: только дусту насыпать по углам могут.
Гораздо больше повезло тем квартирам, где есть маленькие дети. Нам крепко повезло: у нас появился мальчик Петруша. Петер, если по солидному. Он был совсем маленький, несколько дней от роду и его привезли в квартиру с балками. По такому случаю в квартире скопилось много народу, приехала даже бабушка. Они и не знали, что в доме тоже готовились к такому празднику. Маленький народец очень любит детей, и стремиться быть возле него. Вдобавок в квартире с балками были дымоходные трубы, балки, все то, где может разместиться сказочный народец. Одним словом, если бы мы были детьми, то в самых неожиданных местах увидели бы забавные ухмыляющиеся рожицы в красных, сдвинутых на ухо колпаках. Они быстро перебегали из угла в угол, стуча своими маленькими башмачками. Свешивались с балок и строили смешные рожицы. Да не вам, скучные взрослые, а маленькому мальчику Петруше. Он лежал в кроватке и наслаждался жизнью. Она, жизнь, оказалась не такой уж плохой штукой. Рядом мама, папа, бабушка. Все ему рады и Петруша мог с ними разговаривать. Он говорил пока только одно слово: «Бу», но его все понимали. Гномики очень волновались, чтобы Петруша чувствовал себя уютно в квартире с балками. Когда он начинал плакать, они строили ему смешные рожицы, и мальчик переставал плакать, улыбался и говорил «Бу».
Петруша много кушал, много спал и быстро рос. Скоро он отказался лежать в кроватке, а предпочитал путешествовать на плече у бабушки или мамы и рассматривать квартиру с балками. Он улыбался, протягивал руку и говорил: «Ыы». Бестолковые взрослые думали, что он с ними разговаривает. На самом же деле он общался с квартирным народцем, которые бегали по полу, свешивались с балок, высовывались из-за углов. Петруше было очень забавно смотреть на этих человечков, и он начинал смеяться, показывать пальчиком и говорить «Ыы». Непонятливые взрослые не соображали, куда он показывает пальчиком, и не шли в том направлении, а Петруша расстраивался и начинал плакать. Опять на помощь приходил народец и веселил мальчика. Петруша, видя бестолковость взрослых, решил слезть с рук мамы и бабушки и начал ползать самостоятельно по полу. Вот ему было раздолье ползать по залитому солнцем полу и гоняться за веселыми солнечными зайчиками! Это для нас, взрослых, солнечные зайчики были просто световыми пятнышками, а для Петруши это были настоящие зайчики, которые прыгали и скакали.  Они хихикали и перескакивали с места на место, а Петруша старался их поймать. Он веселился вместе с ними и смеялся. Вдруг из угла выкатывался серый комочек. Бабушка и мама ахали и хватались сразу за веник, считая, что это пыль. На самом деле это веселый гномик играл с Петрушей в догонялки.
Но особенно сказочно было в квартире с балками зимой, когда окна в крыше засыпало снегом. Свет в квартире становился сумрачным, мягким. По полу ползали загадочные тени, а в дымоходе гудел ветер. Мама Даша читала Петруше книжку, и весь квартирный народец усаживался слушать сказку. Даже стена из красного кирпича и та замирала и слушала. Она была очень мудрая стена и многое понимала. Петруша внимательно слушал маму и в знак согласия говорил «Ыы». А тут еще дедушка проявился. Петруше, в то время, было все равно, что есть дедушка. Для него самым главным человеком была мама и на крайний случай бабушка. Но Петруша узнал, что дедушка написал сказку. Она называлась «Сказки старого буфета». Петруша очень любил сказки. И вот мама и бабушка стали читать Петруше дедушкины сказки. Это были сказки-быль. То есть не просто сказки, а действия могли произойти на самом деле. Мы просто не знаем, как все происходило. Но Петруша был маленький мальчик и с удовольствием слушал сказку о Кружке из Гринвича. Переживал за нее, пока ее не спасла мама Даша. Петруша и не знал, что у него такая героическая мама. Петруша улыбнулся маме и сказал «Бууу», причем вместе с пузырями. Маме это очень понравилось. Бабушка, которая сидит рядом и вяжет очередной носок Петруше тоже, оказывается, не просто бабушка, а участник всяких сказочных событий. Петруша и ей сказал «Буу» и пустил такой же пузырь. Бабушка тоже пришла в восторг от этого дивного пузыризма. Гномики, что сидели на балках и внимательно слушали «Сказки старого буфета», очень обрадовались замечательному настроению малыша и захлопали в ладоши. Петруша пустил пузырь и им в знак солидарности. И все продолжали слушать маму Дашу.
В это время начинало темнеть. Воздух в комнате становился плотнее, сумрачнее. Солнышко, которое весь день гоняло свои лучи по полу квартиры с балками, успокоилось. Прилегло на дальних сопках и миролюбиво посматривало на город, залив, слегка подсвечивая людям, чтобы они быстрее добирались домой. Пришло время сумерек. Это самое любимое время для народца. Становится прохладнее. В квартире появляется полумрак, когда еще не хочется зажигать свет. Вот он простор для маленького народца. Гномики начинают играть в прятки, догонялки, поднимают пыль. «Снова пыли набралось»-говорит бабушка Инна и начинает влажной тряпкой возить по полу. А народцу только этого и нужно. Они начинают еще больше прыгать и скакать, Петруша видит все это и смеется. Мама Даша в это время пытается уложить его спать. Петруша еще маленький мальчик. Ему нужно рано ложиться спать, а он не хочет. Как тут уснешь, когда рядом пробежал веселый человечек в лихо сбитом на ухо колпачке. Мама Даша начинает укачивать Петрушу, и он плачет. Уж очень ему не хочется расставаться с такой компанией. Но здесь в веселую шумиху вмешивается старая стена и призывает народец прекратить игру и дать возможность Петруше поспать. Гномики пробегают мимо кроватки Петруши и желают ему всяких приятных снов. Петруша снова начинает улыбаться, говорит маме Даше «Буу» и засыпает. «Спокойной ночи, Петруша», шепчут волшебные человечки и уходят в свои жилища в дымоходах, каминах, на балках.


Яблоня
Жила-была яблоня. Так уж случилось, но она была одна на всем белом свете. Грустно, конечно, когда ты одна, но ничего не поделаешь. Яблоня не знала, кто ее сажал, да и сажали ли ее вообще. Насколько она себя помнила, она росла на краю дороги. Рядом теснились дома. Люди рождались, жили, выращивали детей, а яблоня стояла и старалась быть полезной людям. Весной она покрывалась бело- розовой кипенью и люди проходили мимо нее и говорили теплые слова. Сравнивали ее с невестой. Яблоня не знала кто такая невеста, но ей было приятно и немножко стыдно. Она смущалась и краснела. От этого становилась еще прекрасней. Осенью она щедро одаряла людей яблоками. Да что людей! Все живое собиралась вокруг яблони, и наслаждалось ее дарами. Ночью слышалось пыхтение ежей, которые запасались яблоками впрок. Они старались зацепить на иголки по большущему яблоку и уходили очень довольные. Мыши, лесные и домашние, сбегались к гостеприимному столу и наслаждались сочной мякотью. Они были маленькие эти грызуны и не могли укатить в норки  парочку превосходных яблок и очень завидовали ежам, которые выгрузив в кладовые свой груз, торопились вернуться. Птицы облепляли ветви яблони и наклевывались досыта. Они наклоняли головы, рассматривали мелюзгу, снующую внизу, и насмешливо чирикали. Сороки слетали на землю и выхватывали аппетитные яблоки прямо из-под носа зазевавшегося ежика или мышонка.
Но больше всего радовались яблоне дети. Их было много на старой Бринкенгате. Больших и маленьких, светлоголовых вихрастых. Они подбирали упавшие яблоки, а если яблок не хватало, то старшие ребята забирались на яблоню и трясли ветви. Яблоки дождем сыпались  к протянутым ручонкам. Яблоне не нравились выходки мальчишек, но она, видя радость на их замурзанных мордахах, терпела эти вольности.
Яблоня стояла недалеко от обочины дороги, ведущей в Тронхейм, старую столицу Осло и по ней шли пилигримы. Они были разные, эти люди и цели были у них разные. Кто шел помолиться в старинном соборе Нидорос, а кто-то надеялся подать челобитную королю. Пилигримы шли медленно, одежда была запорошена пылью, которую они поднимали своими деревянными башмаками. Их уставшему от яркого солнца взору, открывалась тень, бросаемая яблоней. Пилигримы с радостью располагались отдохнуть под сенью ветвей. Они развязывали свои узелки, раскладывали немудреную снедь. Яблоки приходились как нельзя кстати. На прощание они брали несколько яблок, клали их в отощавшую суму и шли дальше, поминая добрым словом гостеприимную яблоню. Для яблони это была высшая награда.
Шли годы. Яблоня старела. Ее некогда шелковистая кора потрескалась, покрылась старческими родимыми пятнами, уродливыми наростами. Обильные урожаи тоже не прошли даром. Некоторые сучья оторвались от ствола и повисли парализованными руками. От ветра они покачивались и скрипели. Казалось, это стонет яблоня. Весенние ручьи  вымывали почву под ее корнями. Они отчаянно цеплялись за землю, впивались в нее и стали похожими на чешуйчатую куриную ногу. Но яблоня жила. Она потеряла счет времени. Дома вокруг нее росли этажами, потом старились, умирали. На их месте появлялись молодые постройки, самоуверенные, поблескивающие окнами. А яблоня жила. Она привыкла к тому, что возле нее образовался пустырь на месте огромного дома, полного детьми, шумными женщинами. Все старое куда-то уходило, приходило новое.  Так и пустырь обрастал новыми зданиями, пыльные дороги асфальтировались. Рядом вырос фонарь. Он был очень высокомерный, этот фонарь, и яблоня сторонилась его. Холм, у подножия которого стояла яблоня, разрезала лестница.
Хуже было, когда наступала пронзительная скандинавская осень. Ветры, прорывающиеся к Кампену со стороны фьорда, были свирепы и безжалостны как викинги. Они трепали крону яблони, срывая с нее монисты листьев. Уцелевшие яблоки с печальным стуком падали на  подмороженную землю. Яблоня, как полонянка, гнулась к земле, пытаясь противостоять насильнику. Старые сучья отчаянно скрипели, раскачивались, словно защищаясь от пришельца. Ветры мчались дальше, врываясь в дубравы на холме, раскачивая рыжеволосые клены, и постепенно выдыхались в борьбе с исполинами. Только шлейф разноцветных листьев напоминал о нашествии. А яблоня, распрямившись, продолжала жить.  Своей кровлей она дала приют рыжеволосым вихрастым кленам, которые росли на пустыре. У яблони не было своих детей, и она пестовала чужих.
Зимой снег пушистыми пластырями закрывал язвы дупел и трещины на стволе. Искрящаяся в свете фонаря снежная шаль  кокетливо запахивала крону. Яблоня спала. Ее сон был глубокий и спокойный. Она знала, что наступит весна. Первые лучи солнца осторожно коснутся ее, еще холодных ветвей, и словно ток пронзит ее ствол. Яблоня оживет и снова покроется бело-розовой кипенью.
-Живет, старая,- с любовью посмотрит на яблоню старая Астрид. Встанет, задумавшись, а мимо нее шумной стайкой пронесется группка разноцветных школьников.

Рождество  Кампена
Затих засыпанный снегом Кампен. Дома, зябко ежась, плотнее запахивались в снежные покрывала. Голенастая кирха напоминала сьежившуюся от холода птицу. Серые зимние облака плотно прижались к земле. Казалось, они зацепились за крест кирхи и никак не могут оторваться. На улицах ни души. В окнах темно. Спят горожане старого района Осло. Спят их дома. Они очень старые, эти дома. Много лет назад, когда в Осло возникали пожары, это была граница, где разрешалось строить деревянные дома. Промчались годы, пролетели десятилетия, степенно прошествовали столетия, а дома Кампена живы. Из района ремесленников и мелких торговцев он превратился в респектабельный жилой массив, раскинувшийся на холме.
Волшебница-сказка тихо шла вдоль знакомых улиц. Она знала эти дома десятки лет и радовалась, что они живы. С некоторыми она здоровалась как с добрыми знакомыми:
-Стоишь, старый-приветствовала она угловой дом на Nittedalsgate.
-Стою- прошелестел старый дом прикрытый снежной шалью.
-Как твои юные хозяева, ухаживают за тобой, не безобразят?
-Все хорошо, не могу жаловаться-прокряхтел старик:
-В доме убираются, и двор от снега расчищают? Достойны они рождественского подарка?
-Не скажу худого слова-молвил старый дом-достойны.
Сказка слегка ударила своей волшебной палочкой по окну. Раздался хрустальный звон, и в окне вспыхнула маленькая звездочка. Это означало, что в этот дом придут подарки к Рождеству. Сказка торопилась и, попрощавшись с домом, пошла по улице. Вот она снова здоровается, уже с другим домом. Это очень старый дом. Много поколений сменилось в этом доме, но раздается звон и новая звездочка вспыхивает в предрассветном утре.
-Значит, живут люди в этом старом доме. Не остановилась жизнь-думала сказка. На мгновение в темном окне приоткрылась занавеска. Мелькнуло старческое лицо в старомодном чепце. Седовласая бабушка внимательно всматривалась в темень улицы, но ничего не увидела. Старческий сон чуток, вот она и услышала звоночек. Но люди не волшебники, они не могут увидеть огонька, который зажигает волшебница сказка. А если и увидят, подумают, что это отражение небесной звездочки. Но бабушка все поняла. Она давно живет на белом свете и знает, что сегодня рождественская ночь и в такую ночь случается все. Она улыбнулась в темноту, задернула занавеску и, шаркая шлепанцами, побрела к себе в спальную. По дороге заглянула в детскую. Там спали детишки. Они ложились спать в уверенности, что ночью сбудутся их желания. Долго ворочалась бабушка на своей постели. Вспоминалась длинная жизнь, когда она, маленькая девочка, тоже сжималась в кроватке в ожидании утра, когда в шерстяном носочке окажется подарок.
-Ах, время, время-шептала она. А сказка тем временем обходила улицы.
-Дзынь!-вот еще- огонек в заиндевевшем окошке.
-Дзынь-новая звездочка сверкнула в сугробе.
Закончилась улица. Сказка оказалась на площадке холма. На самом деле это был не холм, а старый тролль. Он был такой древний, что его  голова поросла деревьями, а спина заросла кустарником. Его нос, уткнулся в землю, и сообразительные люди устроили по нему лестницу. Тролль не возражал. Ему было интересно рассматривать человеческих букашек, торопящихся по его носу. Летом у тролля была буйная шевелюра, в которой любили гулять люди, а сейчас он уютно прикрылся снеговой шапкой и запахнулся в снежную шубу. Тепло ему, уютно.
-Все летаешь-гулко, словно из-под земли прогудел тролль.
-Летаю-тихо произнесла сказка. Она пыталась рассмотреть тролля, но зимнее одеяние скрыло его очертания.
-Ну летай. Успеешь до рассвета? -продолжал тролль.
-Успею-сказала сказка.
-Ты это, вот что-загудел тролль:
-Спустишься по лестнице и слева  увидишь маленький дом. Смотри не пропусти.
-А кто там живет? -поинтересовалась сказка. Ее очень удивило, что старый тролль о ком-то заботится.
-В этом доме живет мальчик Петер. Это храбрый и сильный мальчик. Когда я подглядываю в окна, он меня видит и кричит:
-Уходи, тролль!
- Очень смелый мальчик. А если я замешкаюсь, то он протягивает ложку, которой ел кашу и снова грозно кричит:
-Уходи, тролль или я позову папу.
-Но я не обижаюсь и ухожу. Знаю, что подглядывать нехорошо.
-Ладно, старый, не забуду-пообещала сказка.
-Уж не забудь-прогудел тролль.
Сказка спустилась по лестнице и увидела под холмом домик. Вот в каком домике живет мальчик Петер! Ей очень захотелось посмотреть на храброго мальчика Петера. Сказка подлетела к окну детской комнаты, и заглянула в него. Петер крепко спал в своей кроватке. Вечером мама и бабушка уложили его спать, пожелали спокойной ночи и сказали, что завтра сбудутся все его желания.
-Получай свои подарки, малыш – прошептала сказка и звонко ударила волшебной палочкой по стеклу.
-Дзынь –и одной звездочкой стало больше, еще один мальчик получил подарок.
Долго ходила сказка по улицам Кампена. Позади остались Бринкенгате и Hurdalsgaten, такие же старые улицы Осло.
Впереди замелькали огни Волеринга, предместья Осло. В предутренних сумерках они слабо мерцали, были маслянистые словно пламя свечи. Сказка устало вздохнула и села на санки возле крайнего дома. По склонам холма раскинулся район Кампена. Он был занавешен морозной дымкой, но сквозь искрящуюся изморозь были видны огоньки, которые зажгла волшебница-сказка. Словно млечный путь раскинулся на холме, так много было искрящихся огоньков. Это значило, что все детишки получат подарки, подарки которых они ждали целый год. А для этого много нужно было сделать: помогать по хозяйству, ходить в школу или садик, получать хорошие оценки. Да мало ли у ребятишек забот! Но все они ложились спать с замирающим сердечком, что завтра они будут обладателями тех игрушек или вещей, мечту о которых они вынашивали год.
Раздался легкий шорох и по снегу мелькнули заструги. Людям могло показаться, что это порыв ветра поднял снежную порошу, но на самом деле это сьезжались ниссены к своей повелительнице-сказке. На своих бесшумных, подбитых оленьей шкурой лыжах маленький народец быстро подкатился к волшебнице. Их было много этих маленьких человечков. Повсюду волшебница видела румяные бородатые лица. На головах у них были лихо сдвинутые набок красные колпаки. За плечами висели туго набитые мешки с подарками. Ниссены во все глаза смотрели на хозяйку, готовые выполнить ее распоряжения.   Волшебница взмахнула палочкой и ниссены веером разлетелись по своим маршрутам.
Сказка долго смотрела им вслед, пока в снежном вихре не исчез последний маленький лыжник. Волшебница знала, что подарки будут доставлены каждому мальчику и девочке и займут свое место в мешочке или в носочке у камина. Но и сами ниссены не уйдут из домика, в который они доставили подарки. Они заберутся под камин, в подполье, залезут на балки под крышей и будут ждать, когда проснутся дети. А дети, как только откроют глаза, тут же, шлепая босыми ногами, забыв про тапочки, в одних рубашонках помчатся в столовую к камину, где горкой будут лежать подарки. И будьте уверены, подарки будут именно такими, какие хотели получить дети. А бабушка и мама ребятишек будут тихонько подглядывать за ними из дверей столовой и радоваться  вместе с ними. Бабушка даже прослезится и вытрет нос передником, а мама будет долго протирать очки. Очень их радовало, что ребятишки так счастливы. Ниссены будут смотреть на эту картину из своих норок и весело смеяться. А взрослые подумают, что это звенит посуда в буфете. Затем ниссены спустятся с балок, выберутся из-под камина, вылезут из подвалов и соберутся у крыльца дома, чтобы отведать вкусной рождественской каши. Про кашу помнят все бабушки, что нужно обязательно накормить ниссенов. Маленький народец очень обидчивый, и могут даже напакостить, если про них забудут. Но их никто не забыл и у крыльца слышался веселый задорный смех.
Детишки, схватив в охапку подарки, спешат в детскую, чтобы лучше рассмотреть содержимое коробок. Мальчики с удовольствием крутят в руках машинки и паровозики, а девочки тут же принимаются расчесывать волосы новых кукол. Затем наступает черед шерстяных носочков, в которые положены вкусности. Зашуршали конфетные обертки, но тут вмешивается бабушка, которая становится строгой и направляет детвору умываться.
Так начинается утро в каждом доме на улицах Бринкенгате, где есть маленькие ребятишки. Затем наступит завтрак. Он будет очень оживленный.Дети будут смеяться и рассказывать какие сны им снились. А за окном будут прыгать и стучать в стекло клювами птички-синички. Им тоже повезло: люди выставили  снопы пшеницы для пернатых. Это ли не праздник!
В это время раздастся удар колокола. Сначала это будет не сильный удар, так пробный, но затем басы зазвучат уверенней. И польется густой малиновый звон над Кампеном, Волеринга и, вырвавшись на просторы Осло-фьорда, затихнет, распластавшись над серой пастелью залива.
 Во многих коммунах стоят пережившие многие столетия деревянные церкви. Потемневшие от времени стены несут на себе очарование  средневековья через сохранившиеся рунические надписи, рисунки и резьбу. Имеющий уши да услышит слабый отзвук сотен и сотен рождественских служб!

Снег на Кампене
Перед рождеством пошел снег. Он падал крупными звездами. Звезды не торопились падать, а кружились в медленном вальсе и весело кричали:
Veru Crismass  люди, Veru Crismass  !
Люди поднимали головы, смотрели в черноту неба и подставляли ладошки. Снежинки падали на рукавички и застревали в шерстинках. Люди рассматривали это чудо. Оно было недолговечно, это чудо. Снежинки таяли, оставляя жемчужные слезы. В них отражался народившийся месяц. На место растаявшей прилетала другая, третья…Их постигала та же участь, но снежинки не огорчались: они успевали дать счастье людям, а это  было самое главное.
Мы любим вас люди!-звенели хрусталики. Они падали на ресницы, брови людей. Но люди не раздражались, а наоборот: громко смеялись. Снежинки планировали на образовавшиеся сугробы и застывали в вечном полете.
Дома приветливо смотрели на прохожих и улыбались хитроватыми улыбками окон, выглядывавшим из-под снежных нависших бровей. Взгляды домов искрились и переливались  разноцветными гирляндами огоньков. Тени от окон косо легли на сиреневые сугробы.
 Заходите к нам! Мы рады гостям! Рождество на Кампене, Рождество. Словно подтверждая этот праздник,  в каждом окне зажглись вифлеемские звезды. Соперничая с ними небо, расцветилось созвездиями, и каждая звезда торопилась сообщить, что она, именно она та  самая …
Зимний день короток. И без того немногочисленные улицы опустели. Редкие прохожие торопились к своим домам в тепло и уют рождественского праздника. Задымили трубы. Это горожане спешили растопить свои камины  и насладиться их теплом. Они подвигали кресла ближе к огню, в руках держали кружки с обжигающим глегом. Этот волшебный напиток изготавливался только на рождество и люди торопились насладиться им. Столбы дыма выходящего из труб домов величаво поднимались ввысь и растворялись в небе, оставляя за собой перистую дымку.
Сухие гербарии цветов с восхищением и завистью смотрели на красавицу елку, которую поставили посередине площади. Это был не их праздник.
-Не огорчайтесь- звенели колокольчики в дверях-сегодня рождество. Вы принесете радость  людям в другое время. Старый цветочный магазин на Кампенгате вздыхал. Он был стар, этот магазин. Он многое повидал в жизни. Магазин стоял на углу Кампенггате и площади и все видел. Вот и сейчас он видел, как стекаются улицы к просторной площади Thorbjorn Egners, на которой стояла кирха. Кирха тоже была в возрасте. Ее построили в 1882 году, но она держалась строго и прямо. Она была очень чопорная как старая дама. Не многие дома Кампена ей приходились ровесниками и поэтому они втайне ее побаивались. Дома обращались к ней очень почтительно.
 С наступающим рождеством вас, тетушка кирха- приветствовала  церковь степенная Norderngata.
Veru Crismass- прощебетали две болтушки Sorumgata и Bogata
Передайте привет кирхе и площади-  эхом раздалось вдали. Это дала знать старая Skedsmogata.
- Как поживает дом на углу Fetsungata, его номер, кажется, первый. Он старше меня, этот господин. Если мне не изменяет память,- кирха на мгновение задумалась, - то его  день рождения 1877 год. Подумать только: он старше меня на пять лет. Улицы почтительно молчали.  Не каждая могла похвастать такими жильцами.
-Спасибо, он чувствует себя хорошо. Летний ремонт пошел ему на пользу- отвечала польщенная Skedsmogata.
Обычно молчаливая кирха разговорилась. Она вспомнила еще одного старого господина, тоже старше ее на три года. Он стоял на углу улицы Nordernovgana  под номером 7-1. И она, старая кирха, была рада своим ровесникам. Она свысока поглядывала на более поздние строения и уж совсем не выносила новые многоэтажки, которые самовольно карабкались по склонам Кампена. Но сегодня она было добра ко всем, старая ктрха. Сегодня было рождество. И ее колокол старательно выбивал на колокольне: Veru Crismass  люди, Veru Crismass  !

Снег
Календарь показывал март. Весенний месяц. Ночью пошел снег, ровный сильный. Снежинки не танцевали традиционный вальс.  Не делали попыток задержаться в воздухе. Они падали вниз увесисто, емко. Быстро образовались сугробы. На штакетнике забора возникли  аппетитные суфле. На дома нахлобучили боярские шапки, и они превратились в загадочных странников. Дома удивленно смотрели из- под снежных козырьков на занесенную улицу. А люди спали. Спали и не ведали, что погода разгулялась, словно предупреждая, что до весны еще далеко.
Вездесущая сорока удивленно рассматривала снеговую шапку на своем гнезде и растроенно тараторила
  -А как же весна! Ведь наступала весна! Где же солнце? Но солнце не торопилось. Ему было уютно закутанному в сежное покрывало
Сорока, возбужденная увиденным, прыгала с ветки на ветку, приглашая соседок принять участие в возмущении.
-Где весна? Это разве весна! Черный дрозд, вертя желтым клювом, подлетел к сороке, сел на соседнюю ветку и растроенно покрутил головой:
- А говорили, что можно не улетать зимовать в теплые страны, что скоро наступит тепло, что будет солнце.
_Ну и дурак, что послушал! Ну и дурак-затараторила сорока, прыгая с ветки на ветку. Она уже забыла про гнездо и радовалась, что кому-то еще хуже.
-Размечтался! Размечтался- прочирикали воробьи, пролетая мимо дружной стаей  на свои хулиганские деяния.
-Не грусти! Не грусти- протенькали синицы, сбившись в кучку на кусте сирени.
-Будет тепло! Будет тепло!
-Какое тепло! Где тепло?-короткий поползень опираясь на крепкий хвост вылез из дупла старой березы и повертел серой головой.
-Не вижу никакого тепла.- Он поползал по стволу, поковырялся в щелястых ветвях и снова залез в дупло.
Сорока, огорченная тем, что не получилось шабаша, села на ветку и нахохлилась. Делать было нечего: все свалки засыпало снегом. На знакомой кормушке тоже вырос пушистый сугроб и, судя по ровному снеговому ковру  во дворе, хозяева не выходили из дома. Да и света в окнах нет. Только одинокий ночной фонарь сверлит желтым глазом снеговую завесу.
-Скучно-  вздохнула сорока.
-Не так голодно как скучно-  добавила она повертела головой в надежде найти развлечение. Но тщетно: кругом выросли пушистые сугробы.

Дом, в котором живет Пепе
-Пепе в домике живет? – раздался женский голос.
-Зивет -_весело откликался детский голосок.
-Мама в домике живет?- снова вопрос.
-Зивет - слышалось.
-Папа в домике живет?- не унимался женский голос.
-Нет, папа на работе - хохотал детский голос.
-А деда в домике живет?  - сбивал с толку очередной вопрос.
-Зии-вееет - звонко кричал детский голос.
-А бабушка в домике живет - звучало снова.
-Басика (бабушка) летит на аэлесике (на самолетике)- заливался детский смех
Так переговаривались крепкий розовощекий малыш и его мама. Нужно ли говорить, что это были герои наших рассказов мама Даша и Петруша. Они возвращались каждый со своей  «работы», то есть и из детского садика тоже, и обстоятельно беседовали. Они не спеша прошли площадь у метро Тойен, и вышли на улицу. Там задержались. Малыш внимательно рассматривал новенький автобус, который тихо шурша шинами подьехал к остановке. Пока малыш рассказывал маме об особенностях машинки, мама задумчиво смотрела на эту улицу. Она вспомнила картины из книжки "Kristiania i Oslo" художника Alf NФsheim  о старинных домах Осло. Каких-то лет тридцать назад это была уникальная улица, граница деревянного зодчества и каменного. Именно на Кьюбергсгате старый патриархальный Осло, весь в деревянных кружевах и словно вывязанных эркерах прощался с каменным вычурным Осло. Таков был закон королей: в городе не строить деревянных зданий, во избежание пожаров. Только на окраине было послабление, и им воспользовались ремесленники, мелкие торговцы. Так начался старый деревянный Кампен. По Кьюбергсгате отсчитывал своими колесами время старый трамвай. Он по выходным вывозил на воскресную мессу в центральный собор семьи добропорядочных мастеровых и лавочников. На деревянных лавках чинно рассаживались, хрустя накрахмаленными юбками, мамаши многочисленных семейств. Рядом присаживались, скрипя штиблетами, и откидывая фалды фраков, их мужья, сверкая свежевыбритыми лицами, обрамленными под подбородками ухоженными бородами. Мимо храпя и кося испуганным глазом, проносилась лошадь в упряжке, везя зажиточного бюргера.
Прошли столетия, летели годы. Архитектурный карандаш безжалостно отсек заповедный район Кампена, и канули в лету трамвайные рельсы и ряды деревянных домов, хранителей тайн города. В этих старых домах жила сказка. Старая добрая норвежская сказка. Она ходила, постукивая деревянными башмачками, заставляя прислушиваться жильцов дома. Но ее никто не боялся. Здесь жили люди, которые верили в эльфов, гномов, троллей. Они жили с ними в ладу и всячески задабривали их. Маленький народец очень обидчивый и могут, если их огорчить, напроказничать. Тогда не обижайтесь, если у вас среди ночи упадет с полки чашка или рассыплется мука. Но старая волшебница заботливо охраняла мир и спокойствие в этих старых домах.
Теперь старых домов нет. Их снесли в угоду бездушным каменным исполинам,  стоящим на  Кьюбергсгате. Высокомерно глядят они породистыми  окнами на оставшиеся деревянные строения и не понимают, что делают эти мастодонты на прекрасном белом свете.
Мама Даша и Пепе рассмотрели автобус, отметили его превосходную окраску и блестящие колеса и не спеша свернули на свою улицу Бринкенгате. Это тоже старая улица, ровесница Кьюбергсгате. Эта улица помнила деревянные башмаки пилигримов, бредущих в старую столицу Норвегии- Тронхейм. Ей повезло больше: одна половина домов сохранилась такой, какой она была много лет назад.  Эти дома уютно устроились под холмом, и, казалось, их не берет время. Мама Даша и Пепе подошли к своей калитке, минуя старый дом старушки, Астрид и вошли в свой дворик. Захлопнулась калитка, и они очутились в своем мирке.  В мире старого доброго дома, которому много- много лет и дворика, частично вымощенного древней брусчаткой.
-Пепе в домике живет? - весело спросила мама Даша Петрушу, открывая дверь
-Зивет - весело отозвался малыш, прыгая с плитки на плитку.
Старый дом снисходительно поглядывал на своего нового жильца. Малыш приехал сюда совсем недавно вместе с мамой Дашей и папой Сашей. Папа и мама его называли - Пепе. Раньше они жили в квартире с балками в старом многоэтажном доме. Это был почтенный дом, ему было больше ста лет. Пепе очень нравилась квартира с балками. Там водилось много маленького народца, который селился в старом дымоходе и камине. Пепе дружил с ними и когда он был совсем маленьким и не умел ходить, то народец в красных колпачках и деревянных башмачках веселил его, и утешал, когда он плакал.
Но папа и мама нашли новое жилье. Это был домик на Бринкенгате, очень уютный и спрятавшийся в собственном дворике, надежно огороженном от городской суеты забором. Вековые березы с любовью прикрывали этот домик, как зонтиком и ему было очень уютно под холмом. Пепе сьездил с папой и мамой и посмотрел домик. Он ему тоже понравился. Домик был двухэтажный. На второй этаж вели  лестницы. Одна комнатка на втором этаже предназначалась для Пепе. Маленькое окошко выходило на крышу, по которой скакали воробьи. Иногда залетали синицы. Склонив головки, они внимательно заглядывали в окошко, словно спрашивая: «А что ты здесь делаешь?» Однажды Пепе увидел кошку. Огромную, лохматую. Ну, просто медведь, а не кошка. Она медленно шла по крыше и принюхивалась. Намерения ее явно были не безобидные: на крыше чирикали воробьи. Но Петруша был храбрый мальчик. Он застучал по стеклу и прогнал кошку.
Потом все посовещались и решили, что им лучше сюда переехать, что и сделали. Маленький народец, что жил в квартире с балками, очень огорчился, узнав, что жильцы уезжают. Они привыкли вечерами слушать сказки, которые мама Даша читала Пепе. Смотрели с ним мультфильмы по телевизору, свесив ножки с балки. Иногда деревянный башмачок слетал с ножки гномика и со стуком падал на пол. Мама Даша вздрагивала и крутила головой, стараясь понять, откуда стук. А мальчик Пепе смеялся: он- то знал, что это башмачок и нисколько не боялся стука.
-Какие смешные взрослые - думал Пепе, ложась спать. - Ничего не видят. Как только затухал свет, то на балках рассаживался народец и слушал сказку. Но иногда веселый гномик в колпаке набекрень строил рожицы и Пепе смеялся. Мама Даша сердилась и говорила, что не будет читать книжку. Человечки делались серьезными, прижимали пальцы к губам и говорили: «Тссс». И Петруша засыпал. Ему снились красивые сны, а маленькие человечки тихонько, взяв башмачки в руки, чтобы не стучать, уходили к себе в камин или в дымоход.
Об их беде узнала добрая старая волшебница, которая жила в старых домах Осло. Она успокоила маленьких жильцов, сказав, что они могут переехать вместе с мальчиком Пепе. Жильцы в красных колпачках радостно зашумели и бросились собирать свои вещи. Вскоре их любопытные физиономии, бородатые и нет, румяные и не очень высовывались из разных мест багажа. Когда они подъехали к домику на Бринкенгате, то очень обрадовались. Домик, в котором жил Пепе, был старше квартиры с балками. Его построили в 1861 году, а это было очень давно. Домик под холмом очень любил детей и грустил, если в комнатах не звучал детский смех. Поэтому он гостеприимно распахнул двери.
  Маленький народец разбежался по дому и всему удивлялся. Он удивлялся комнатам, лестницам, а особенно печке. Это была чудо-печка. Она стояла на кухне, и обогревала весь дом. Это была рабочая печка. Не одно поколение жильцов сидело возле огня, грелось и смотрело на пламя. В таких домах часто останавливалась сказка. Она облокачивалась о притолоку  дверей, складывала руки на груди и слушала. Слушала, о чем разговаривают люди, слушала сказки, которые они читали или рассказывали детям. А за окном шумела вьюга. Седая старуха с растрепанными волосами  бросалась на освещенное окно. В бессильной ярости сползала она по стеклу, царапая его скрюченными пальцами. Сказка очень любила такие вечера. На ее глазах росли дети, старились родители. Она очень обрадовалась, увидев новых жильцов, особенно маленького мальчика. Это означало, что в доме будут игрушки, будут читаться сказки, будет слышаться детский смех.
 Волшебница собрала маленький народец и сказала им, что холм, под которым стоит дом, не просто холм, а это старый тролль. Настолько старый, что его никто не боится, но все с уважением относятся. Он сидит, прижав колени к груди. В колени упирается руками, облокотив на них голову. Старый парк на холме это вовсе не парк, а его волосы, которые зимой становятся седыми, а осенью развеваются рыжими космами. Его борода длинным и густым плющом выстилает склоны холма. А у его подошв приютились домики.
Маленький народец по секрету рассказал Пепе про старого тролля, который никому не приносит вреда, но не любит когда маленькие дети не ложатся спать во-время. Это ему очень не нравится. Вечером, когда стемнеет, он тяжело ходит вокруг домов и заглядывает в окна. Если мальчики и девочки хорошо кушают, умываются и ложатся спать, тролль кивает огромной головой и довольно бурчит: «То-то же! Так-то лучше!» и уходит спать. Он забирается на высокую гору, прячется в глубокой норе и засыпает на постели из сухого мха, накрывшись сухими листьями. Тролль спал. Его сон старались не тревожить лесные звери. Они проходили на цыпочках мимо норы. Лесные птицы бесшумно скользили на крыльях, улетая прочь. Месяц, оставлял узкую серповидную полоску, которая выглядывала из-за туч, освещая запоздалым путникам дорогу. «Тихо, жители земли! Тихо! Тролль спит! Не будите тролля»-гукали ночные птицы.
 Старому троллю было очень одиноко. Он хоть и пугал маленьких ребятишек, но сам очень любил, особенно, долгими зимними вечерами, смотреть в замерзшие окна как люди ужинают, потом садятся у огня и рассказывают детишкам сказки. Самые маленькие засыпали у мамы на коленях. Тогда папа брал их на руки и относил спать. Тролль привык к людям и не хотел уходить от них. Хотя троллиные родственники звали его к себе в глухие леса в горах Довре или в расщелины фьордов на западном побережье. Он, погостив у них, возвращался к себе на холм. И когда он замечал поблизости свою старинную приятельницу хюльдру, со старательно спрятанным коровьим хвостом и стреляющими по сторонам глазками, то говорил ей: «Ты, это….  Не больно-то озоруй здесь»
Петруша был храбрый мальчик. Он не боялся тролля и когда ужинал, часто протягивал ложку, которой ел кашу и говорил: «Тролль идет». Потом доедал кашу, становился сильным, и, грозно размахивая ложкой, заявлял: «Уходи тролль!»  Но умная волшебница сказка шептала Петруше, что лучше уважать и слушать тролля и тогда ему откроются тайны, которые недоступны взрослым людям.
Утром Петруша с мамой собирались на «Работу». Петруша частенько не хотел идти на свою «работу» и горько подхныкивал: «Икке на работу». Тогда веселый народец слезал с балок, вылезал из-под печки, окружал Петрушу и рассказывал, как ему будет интересно в садике, где его ждут друзья Херманн, Фердинанд. Что он замечательно проведет время. Пепе веселел, прощался с игрушками, делал им «Кус» и выходил на улицу. Закрывалась калитка, и они бодро шли по Бринкенгате. Оставшийся дома маленький народец забирался на забор и, размахивая красными колпачками, кричал Петруше, что они его ждут вечером. Сороки, скачущие по черепичной крыше домика Астрид, оглушительно трещали: «Прелестно, малыш, прелестно!»  Огромные вековые березы приветливо махали своими ветвями вслед Петруше, шепча: « Счастливой дороги тебе, малыш» Старая волшебница стояла возле калитки древнего домика и, улыбаясь, смотрела на уходящего мальчугана. Она-то знала, что если по старой улице Бринкенгате топают детские башмачки, то сказка жизни никогда не закончится.

Сказка норвежского леса
Пришла зима. Мороз сковал землю, жестко, надолго. С неба, словно  пробная разведка, посыпалась крупа. Она весело запрыгала по асфальту дорог,  скапливалась на обочинах. Скатывалась с оставшихся на ветвях необлетевших листьях. Они, коричневые, скукожившиеся тщетно пытались удержать ее. Голые  кусты напрасно тянули ветви, словно растопыренные пальцы, в немой мольбе укрыть их от пронзительного ветра, мороза. Но крупа ничего не могла помочь. Это был еще не снег.
Крупа барабанила по капотам автомобилей, скатывалась вниз под колеса, которые перемалывали ее в муку. Крупа  заглядывала в окна, требовательно стучала по подоконникам, настаивая на входе. Но стекла прочно стояли на страже тепла и не пускали снежную вольницу в дом. Крупа обессилев, скатывалась  по стеклам, скапливалась на подоконниках небольшими сероватыми кучками.
Небо было мутное от просыпавшейся крупы и ничего не обещало. Уличные фонари скупо роняли свет в это месиво.
Ночью пошел снег. Это была уже не разухабистая крупа, а настоящий снегопад. Разлапистые  снежинки парили в воздухе, успевали  станцевать  вальс, прежде чем прикоснуться к истосковавшейся по теплу земле.
-Укройте меня, укройте-молила земля.
-Холодно, холодно-шептала поникшая трава.
-Скорее, скорее-молили кусты, ежась от ветра.
Снежинки были добры ко всем. Они заботливо засыпали землю, покрывали траву, укутывали кусты. Даже  поникшие деревья и те нахлобучили снежные лохматые шапки. А снег шел и шел. Тучи словно извинялись за задержку и старались исправить ситуацию. Скоро на месте кустов образовались сугробы.
Застыл изумленно черный ручей. Еще утром он, весело журча, перескакивал с камня на камень, неся воду во фьорд. А сейчас он стал грузным, неповоротливым. Вода с трудом перетекала камни. А всему виной нападавшие в ручей снежинки.
Снегопад закончился также неожиданно, как и начался. Стихло все, замерло до утра. Даже ветер уполз в сугробы и затих там.
-Спите, спите все- сонно бубнил он.  И все спали, согретые теплом снежных покрывал.
Солнце в это утро проспало. Уж очень спокойно было вокруг. Наступила настоящая зима: снежная безветренная. А когда первые лучи скользнули по выпавшему снегу, то тысячи солнечных зайчиков заскакали по снежной равнине, соревнуясь в скорости и ловкости. Заискрились словно драгоценные короны шапки на деревьях, с ними соперничали шубы кустов. Все засверкало, заискрилось вокруг.
Вслед за солнцем проснулась сорока. Она спала на высокой старой ели, которая надежно прикрывала ее огромными ветвями. Сорока высунула нос из-под огромного снежного карниза, который намело за  ночь, и удивленно вытаращила глаза. Перед ней, нестерпимо искрясь, раскинулось снежное царство-государство. Исчезли привычные кусты и деревья. На их месте выросли диковинные дворцы и дома. Их стены, крыши искрились, переливались огнями, словно драгоценные камни. Сорока потрясла головой, чтобы убрать видение, но оно не исчезало, а по - прежнему сверкало мириадами огней.
-Зима пришла-догадалась сорока. Она быстро выскочила из ночного убежища и весело заскакала по ветке ели.
-Зима пришла! Зима пришла- затрещала она.
-Просыпайтесь! Просыпайтесь! Зима пришла- тарахтела сорока, радуясь жизни.
-Здорово! Здорово!-зазвенькали синицы, выбравшиеся из снежного дома. Еще вчера он был голым печальным кустом, а сейчас стоял дворец, искрясь замерзшими рубиновыми ягодами.
-Красиво! Красиво - степенно согласилась с птичьей мелюзгой ворона, сидевшая на пне и что-то достающая из трещины.
-Да! Да! Да!- дробно раскатилась трель дятла, занявшегося своим ремеслом.
Птицы подняли такой шум, что проснулась белка. Она высунула мордочку из дупла старой сосны и зажмурилась. Открыла их и снова слепящий свет ударил по отвыкшим от света глазам. Белочка протерла глаза лапками и резь прошла. Удивления не было конца. Перед ней искрилась снежная целина. Еще никто из жителей леса не прошел по снегу, не оставил за собой цепочки следов. Чисто и безмолвно в лесу.
Из дупла вылез бельчонок и сел рядом с мамой. Он  родился  летом и не видел такой картины. Бельчонок застыл в изумлении.
-Что это, мама!- воскликнул бельчонок - его можно есть!
-Глупый - рассмеялась мама-белка-это же снег! Он холодный и не вкусный.
-Мы сейчас позавтракаем орешками и пойдем гулять. Я научу тебя кататься с веток. -добавила она. Белки махнули хвостами и исчезли в дупле.
Лес заснул, а жизнь продолжалась.

Cказки с блошиного рынка
Блошинки
Its very old sinks (goods)?- спрашиваешь ты продавца, взяв в руки медную вазочку. Можешь чего угодно говорить, не заботясь о презентах индефинитах и пастах континиусах. Тебя и так поймут. Даже краснеть не обязательно.
Not very old, but old- отвечает  широколицая румяная викингесса. Торг идет на знаменитом в Осло блошином рынке. Ты окрыленный, что тебя понимают, общаешься дальше:
-Hay mach?
Тебе в ответ: Fiveteen krons- и улыбка.
«O! its hait praits. Why»? Ты  актерски предаешься изумлению. Тебе в ответ:
-What do you want?- дескать, чего вы хотите. Чего я хочу! Конечно, дешевле хочу. Хотя куда уж дешевле. Пятьдесят крон! В Норвегии чашка кофе семьдесят. Но это же рынок!  И  викингесса, приехавшая из пригорода, прекрасно знает, что эту медную штампованную вазочку для конфет никто из норвежцев не купит. Она ее уже несколько раз сдавала в антикварные магазины всех мастей и пошибов,  но безуспешно. Да она и сама ей цену знает прекрасно. Это вазочка ее бабушки. Действительно, старая, но не старинная.  Произведенная на мануфактурах Осло в начале прошлого века. И покупатель чудной. Не бритый, джинсы на колене продрались.  Вроде улыбается, а глаза настороженные. Будто чего-то ждет.
-Where are you from? Deish?-раздается вопрос. Ну вот, опять меня в Германию отсылают. Наверное, из-за того, что файс не брит, или язык английский также как немцы не знаю. Но откуда тетя из пригорода знает мои языковые возможности. Их даже наш преподаватель английского языка не могла определить. Хотела выгнать и все тут. Вот бы она меня сейчас услышала! А еще лучше увидела и услышала.
 Это я отвлекся, а диалог продолжается. А чего! Тете в радость. Время бежит быстрее.
-Noy Deish. I.m Rashan
Тетя, услышав мои искренние заверения, что я «Rashan» просто расплылась как медный тазик, лежащий неподалеку:
«Rashan? Its very good. very good». Эка, как ее понесло.
Ну, болтовня болтовней, а дело делом. Я достал кошелек. Тетя, увидев мои манипуляции с кошельком, пришло  в прекрасное расположение духа.Достаю из кошелька что помельче, скорбно считаю в ладошке. Потом еще раз пересчитываю. Тетка прекрасно видит, что я валяю дурака. Она мне эту вазочку давно уже бы подарила. Но нельзя. Это же рынок.
Прикинул на глазок. Может, хватит? Не жлобься, не порти отношения с братским норвежским народом. Тебе еще сюда приезжать. На глазах тети лезу в задний карман джинсов и достаю…аж десять крон одной монеткой. Вот это деньжищи! Как меня еще с рынка не погнали. Нельзя! У них демократия кошельков. Я же не в антикварном магазине торгуюсь.
Скорбно вздыхаю: «I hav,t money, only th…teen». Чудак! Да хоть три кроны было бы, все равно тетя мне решила отдать эту вазочку. Не обратно же ее везти.
-thats o,kei-  это мне, стало быть. Тетя принимает от меня денежки, явно довольная. Я тоже. Сделка состоялась. Я машу тете рукой и блистаю знанием норвежского:
-Так-спасибо, значит, и добавляю в приступе озарения: «Ха де»-пока, по ихнему. В ответ слышится:
- Ха де бра- И тебе, парень, не хворать, одним словом.
Каков диалог? Где вы подобное увидите и услышите? А сколько достоинства у каждого и  уважения друг к другу! Ни в одном антикварном магазине этого не услышите.

Медведь Бьерн (Bjorn)
Стояла сырая скандинавская зима. Тянуло холодом с Осло-фьорда. Из низко плывущих облаков, как из порванных мешков сыпалась  крупа, которая при падении на землю сразу же таяла и превращалась в желеобразный бульон. Не лучшее время для прогулок по городу. Но, вспомнив англичан, который говорят по такому случаю, что нет плохой погоды, а есть неподходящая одежда, мы, натянув на себя все непромокаемое, двинулись на прогулку. Была суббота и для эмоций направились на блошиный рынок под мост. Охота пуще неволи. Там было полно народа, как продающих, так и покупающих. Впечатление портили пакистанские торговцы, которые медленно, но настойчиво вытесняли блошиную торговлю. Повсюду валялись дешевые китайские кроссовки, пластмассовые мобильники, которые всем своим видом кричали, что работать они не будут. Но пакистанцев это нисколько не смущало, и они упорно стояли, предлагая свое барахло. Маневрируя между их развалами, мы добрались до наших заветных мест, в виде ящиков, которые каждую субботу вытаскиваются из гаражей и сараев пригорода Осло и везутся в надежде что-то продать. Пусть даже и дешево. Громоздилась старая мебель. Ее клопы, наверняка, кусали задницы шведских ландскнехтов. Стояли, раззявив нутро, дремучие деревенские сундуки. Они помнили наряды бабушек и прабабушек современных викингесс. Про более поздний период я уже и не говорю. Все, что выпускали норвежские мануфактуры с середины позапрошлого века, в изобилии толкалось в ящиках.
Как подсказывал опыт, туристов в этой толкучке не наблюдалось. Во- первых, время не для туризма, а потом турист не догадается забрести сюда. Да и не каждому туристу это нужно. Забредет англичанин, немец. Русский? Нет, не забредет. Менталитет не тот. Один скупит половину антикварного магазина, другой - купит тролля китайского производства и тоже счастлив. Счастье оно разное… Мы не те и не другие. С интересом лазали по ящикам и чихали от бумажной пыли, вороша старые книги и журналы. Продавцы терпеливо - снисходительно посматривали на нас. Они насмотрелись на подобную братию. Братия бродит здесь в предвкушении чего-то. Она, братия, не знает какое оно, «чего-то». Но ждет, ищет. И, что вы думаете? Найдет. Обязательно найдет. Пусть не сегодня, совершенно не обязательно, что сегодня. Но завтра или после завтра найдет, будьте уверены. И остановится, замрет на мгновение. Да вот же оно (она)! Я, оказывается, искал ее (его) половину своей сознательной жизни. А оно (она) лежит в пыльном ящике на дне между чем-то и не думает, что кого-то осчастливит. Сейчас самое главное не выдать себя. Продавцы тончайшие психологи. Они тотчас поймут твое неравнодушие и будьте уверены: цена на ваш шедевр взлетит, как на международном аукционе. Поэтому, не спеша, можно сказать, даже равнодушно нужно вытащить приглянувшееся и спокойно спросить:
-Hay mach?-если продавец не понял, что вы уже подсели на это, что вытащили из ящика, он не будет выламываться, а скажет почти реальную цену. А чего? Очереди не наблюдается. Погоды стоят мерзопакостные. Сейчас самое время загрузить ящики в старенький автомобиль, пересчитать выручку и домой, на хутор. Надеть шерстяные носочки, сварить себе глинтвейну на полученные барыши и к камину. Ты понимаешь продавца и отчаянно спекулируешь на его слабостях.
-Why? It,s wery еxpensive? -высокая цена, или эта вещь не стоит столько. Молоти, чего хочешь в пределах английского со словарем. Да что там английского! Хоть на языке племени банту, тебя поймут. Продавцу это не совсем нравится. Будь чуточку теплее, он бы покачал головой и сказал:
-Noy, или «най»-без разницы. Этот отказ и ты поймешь. Но отказ осторожный. Это не больше чем прелюдия к дальнейшему диалогу. Без диалога нельзя. Продавец  понимает: ну-ка уйдет этот взбалмошный покупатель в черном непромокаемом костюме. Тогда все, прощай мечта о горячем глинтвейне и теплых носочках. Кто же этот покупатель? Английский жуткий. Вернее никакого английского. Небрит, вроде как улыбается. Немец? Похож. Может, поляк? Но они здесь редкие гости. Русский? Скорее всего, судя по интонациям. Но русский на блошином рынке? Да еще в такую погоду. Мало вероятно. Им, если уж нужно, что купить так они гида затиранят. А гид их, естественно, на блошиный рынок не повезет. Он их в самый дорогой антикварный магазин привезет. И там на пару с продавцом втюхает какой-нибудь ночной горшок якобы жены Харальда Прекрасноволосого, а тот и счастлив. Не Харальд, а русский. Привезет в гостиницу, даже не взглянет, поставит в угол. А по пьянке горшок забудет.
Нет, это не русский. Все нормальные русские сейчас по гостиницам сидят, водку пьют. Норвегию на чем свет ругают. Дескать, тоже мне страна: не оттянуться, ни по колбаситься. Да тут еще водяра и вискарь на исходе, а затовариться негде. Магазины закрыты в выходные дни. Все-таки нужно спросить?
-Where are you from?-интересно все же. Потом хоть соседу за пивом расскажешь, а то с новостями на хуторе не ахти. Понял пришелец. Улыбнулся. Широко, приветливо.
-Russia-
Ну, теперь уже понятно: Rysland.- вот и пойдет диалог. Цена будет преемлимой. Хозяин и покупатель останутся довольны друг другом. Один растворится в серой стене перловой крупы, которая никак не хотела заканчиваться и все сыпала и сыпала, а другой начнет собирать свое барахлишко в ящик. Быстрее к глинтвейну.
Вот так приблизительно и шло время, пока мы бродили от ящика к ящику. Стоп, что это? На импровизированном столике из ящика стояло что-то, напоминающее медведя. Присмотревшись, я понял, что это действительно медведь, но сделан таким анималистом, что не приведи господи. Но это был медведь. Такой, каким его видел неизвестный мастер. Настоящий Hand maid, сомнений не было. Продавала его равнодушная девица. Кто ее вытолкал на рынок, ума не приложу. У нее было пару ящиков барахла. Я взял это несчастье в руки (не девицу, медведя) и стал его рассматривать. Догадаться, что это медведь можно. Морда, которую так любовно вырезал неизвестный мастер, по зубастости больше напоминала драконовскую с древних викингских дракаров. Мастер так увлекся, вырезая штрихами шерсть, что она стала сродни рыбьей чешуе. Но во всем этом Hand maid,е что-то было. Есть в искусстве такое понятие: примитивизм. Так вот это можно было смело назвать примитивизмом. Но то в искусстве, а здесь блошиный рынок. Девица безучастно смотрела на меня из глубины капюшона. На мой традиционный вопрос: сколько стоит это великолепие, она ответила:
-fifetee krons.-дескать, плати пятьдесят крон и проваливай. Нужно было так и сделать, а меня чего-то заклинило. Губит привычка все перемножить на рубли, а это двести рублей. Начинаешь себя тиранить, что купил бы ты это за двести рублей на российском рынке. Одним словом не купил и ушел, оставив медведя скалиться на столе.
Вскоре мы уехали ближе к супчику и отдыху. Умиротворенная жизнь в Норвегии расслабляет и располагает к созерцательности, воспоминаниям. Я лежал на диване в уютной норвежской квартире с балками под самой крышей и лениво думал. Глаза бесцельно уставились в окно, прорезанное в крыше, а в него били капли дождя. Чистого дождя, прозрачного. Он, стекая со стекла, не оставлял грязных подтеков. Только чистый след. Стекло сделалось кристально рифленым. Все, что было за окном, приобрело сюрреалистический  вид. Контуры стерлись, силуэты размылись. В комнате мерцали причудливые тени. Лежал и думал, что сказки для того и существуют, чтобы каждый из нас верил, что он сам себе волшебник, а чудеса - процесс очень даже рукотворный. Может, не купив этого медведя, я прозевал что-то большое. Его резал человек со своими чувствами, мыслями. И если он резал, то резал не только для себя, но чтобы увидели люди. Значит, делал для людей. И вырезал не тролля, а медведя. Стало быть, вырезал доброе. Ибо никогда ни в каких сказках медведь не выступает злым и кровожадным.
Смеркалось. Окно уже не выделялось ярким световым квадратом, а сделалось серым, невзрачным. Это дождь к вечеру сменился снегом, и он забил окно плотным снегом. Ну, как тут не уснешь.
Стоит ли говорить, что неделю я промаялся. Нужно было вернуть этого медведя. Но ведь чудес не бывает. Приедет эта барышня или не приедет, кто ее знает. В следующую субботу я с замиранием сердца пошел по рядам блошиного рынка. Как же я себя ругал, увидев редких продавцов, так как погода совсем не благоприятствовала бизнесу. Продавцы стояли как нахохлившиеся птицы. Прошел круг. Пусто. Девицы не видно. Да что она сюда каждую субботу мотаться будет.
Потеряв надежду, я готов был идти к машине. В плане родственников посещение рынка не значилось,  и времени мне отпустили очень мало. Стоп! Да вот же она. Совсем потерялась среди пакистанцев с их барахлом. Но стоит, голубушка, стоит. Торгует чем-то, а медведя на ящике нет. Ну все, проморгал, теперь пожинай плоды. Уехал твой Hand maid, bear Вьерн ( я ему и имя придумал) куда-нибудь в Германию. Стал копаться в ящике, ни на что не надеясь. И вдруг, что вы думаете, знакомая морда, в виде носовой части викингов. Жив, курилка! Просто его забросили поглубже. Теперь, как старый торгаш, я распрямился и невозмутимо спросил девицу о цене. Так, безразлично, глядела в сторону. И вдруг:
-I doynt,noy. What do you wont?- она не знает, что вы хотите. Ей без разницы, одним словом.
Вот те на! Как тут торговаться. Нужен другой подход
-Do you andestend me?- это я включил свой языковый ресурс.
-Yes? Of cose- Надо же,  понимаем! Где вы кафедра английского языка?
Окрыленный продолжаю дальше:
-I make analog thise toos some self too-входил я в раж. Спросите зачем? Было же сказано: давай сколько считаешь нужным и будь здоров. Нет! Остапа понесло.
-O.key thate o,key-равнодушно из всех сил поддерживала викингесса. Весь ее вид показывал:- дядя покупай и иди. -А поговорить?
-I have need in thise bear-понес я чудовищную абракадабру,-but where from it?- Я явно слышал стук падающего тела своей университетской преподавательницы Татьяны Владимировны. Московская пижонка она не переносила меня на дух и постоянно грозила отчислить. Но меня здесь понимали. И я готов был напрягать умную часть туловища дальше.
-My father make it. We live near the Oslo-раскололась барышня. Я замер. Вот он, старый норвежец с короткой трубкой-носогрейкой, который сидит на крыльце своей хижины на берегу фьорда и режет незамысловатые фигуры. Ну, чем не «Алые паруса» Грина! Уверен, что Грин, прежде чем написать свое произведение побывал на блошином рынке в Осло. Но пора и честь знать. Викингесса и так много сказала. Наступил кульминационный момент расплаты. И тут я к своему ужасу вспомнил, что отдал всю наличность супруге, которая делала шопинг. Я лихорадочно полез по карманам, в надежде найти что-то из размена. Нашел. Но это было действительно «что-то». Я клювом провожал каждую монетку, перекочевывавшую с одной ладошки на другую:
-одна, две…еще одна. О! пять. Ты смотри: десять.- И что? Ничего. Ладошка пустая. Можно конечно еще поклевать, можно, но толку что?
-Sorry. I forget my money home. I hawe only seventeeh krons- Я уже не врал. И наверняка был похож на облезлую курицу. Лингвист хренов! Но мне в этот день везло. Раздалось:
-That o,key-это заговорила хозяйка медведя- Take it. Я стряхнул не желающие пересыпаться из моей ладони монетки в ладошку викингессы и перевел дух. Барышня, похоже, была довольна тоже. Я хотел было уже попрощаться, как услышал:
- Where are you from?- Это мне, стало быть. Как я ее задел! Вот что значит язык знать!
-Ryslahd. I am rashan.- с достоинством произнес я. Ну и что, что у меня нашлось в кармане только семнадцать крон. Да и они не из лэндлордов!
-My father will to be glad-вдруг сказала викингесса.
Вот это да! Я своей покупкой принес радость отцу этой девушки, которая так бескорыстно отдала мне игрушку. Вот вам и история с блошиного рынка, которую можно будет рассказать внукам. Да что там история, сказка. Сказки по жизни встречаются часто. Нужно только вовремя увидеть их. И уж, поверьте, они не встретятся в ресторанах и бутиках.
  Медведь Бьерн занял свое место на старом буфете, где рождаются сказки. Рядом стоит классически вырезанная фигурка его собрата, медведя из Финляндии. Талантливый художник придал даже характерный поворот голове медведю. Это был настоящий медведь, но…вырезанный машиной. Старый норвежский веаr   хранил тепло рук человека, который вырезал его, а финскому медведю нечего было сказать. Хотя как знать. Этого медведя мы купили в Финляндии, когда ездили всей семьей в город Рованиеми в дом, где родился Санта-Клаус. Там небольшая девочка Даша познакомилась с красивым Санта-Клаусом, и мы с ним даже сфотографировались.
Пройдет много лет и Даша станет взрослой. Будет сидеть у камина, и читать своим детям нарядную книжку. Может быть, эта книжка будет про медведей, «Маша и медведь», на пример. Затем мама Даша, отложив книжку, начнет рассказывать, как она маленькой девочкой ездила со своими папой и мамой в далекую Лапландию в дом, где родился Санта-Клаус. Там они купили  медведя. Ребятишки,  распахнув глазенки, будут слушать.
-Что это за медведь? А он настоящий? Где он?- посыплются вопросы. Мама Даша встанет и снимет с каминной полки уже потемневшего от времени медведя из Финляндии. Дети словно впервые увидят этого медведя, и трепетно станут его рассматривать. А рядом на полке будет стоять  и щуриться самодельный добрый норвежский веаr Бьерн. Вот вам и новая сказка.


Щелкунчик
Он лежал на дне ящика среди аптечных пузырьков и бутылок. Его выпуклые глаза блестели от ярости. Напрасно он выдвигал свою мощную челюсть, она никого не пугала. Даже лихо сдвинутый на бок, некогда красный колпак, и тот не мог придать ему воинственности. Ручки, некогда мощные, были стерты от бесчисленных прикосновений, а одна даже расколота.
Его нужно было спасать. Он был в ужасном состоянии. Лучше бы ему сгореть в одном из рождественских вечеров, когда маленький мальчик бросил его на раскаленные угли камина. Его спас отец мальчиков.
Щелкунчик, так звали нашего героя. Его жизненное предназначение было колоть своей могучей челюстью орехи. Он неплохо справлялся с ними и за свою долгую жизнь переколол их великое множество. Да что там лесные орехи! Грецкие, если попадали ему на челюсть, не выдерживали его напора. Дети звонко смеялись и хлопали в ладоши, когда очередной лесной красавец-орех трещал под нажимом могучей челюсти, и из скорлупы доставалось светло-коричневое ядро. Старший мальчик следил, чтобы лакомство справедливо распределялись между младшими детьми. Осколки скорлупы бросались в камин и там с треском сгорали. Старая бабушка, сидя у камина, вязала носки и сверх очков присматривала за внуками.
Щелкунчик был в ударе. Он чувствовал, что он нужен и доставляет радость детям. Без него они не смогли бы добраться до вкусных ядер.
-Дети-обращалась бабушка к увлеченным внукам-оставьте немного орехов, завтра будет пирог.
Щелкунчика оставляли в покое и ставили на кухонную полку. С нее он таращил свои глаза, выдвигал могучую челюсть и с удовольствием смотрел, как старенькая бабушка насыпает в опустевшую банку новую порцию орехов из полотняного мешочка. Завтра у него снова будет работа. Он радовался, что нужен этой дружной семье и немного свысока смотрел на кухонную утварь.
Шли годы. Росли мальчики, и они все реже появлялись на кухне. Теперь они не просили бабушку достать им с полки Щелкунчика, а легко делали это сами. Однажды, не смотря на сильное сжатие челюстями крупного лесного ореха, он не смог расколоть его скорлупу. Тогда один из мальчиков молотком ударил по ручкам Шелкунчика. Орех раскололся, но ручки Щелкунчика хрустнули, и от одной отлетел кусок. Теперь ручки были не так удобны для работы. Несмотря на этот дефект, Щелкунчик держался молодцом и продолжал крошить ореховую скорлупу. Но снимали его с полки все реже и реже. К тому же пропала бабушка, и напрасно Щелкунчик напрягал свои глаза в надежде увидеть ее, она не заходила на кухню. Никто не наполнял в банку очередную порцию орехов.
Щелкунчик загрустил без дела. Для вещи главное приносить пользу людям, а без употребления они хиреют. Так глаза у Щелкунчика потускнели и не смотрели на мир задорно, как раньше. Челюсть потрескалась, а ручки покрылись трещинами.
Его единственным развлечением стало смотреть в небольшое кухонное окно, с нарядными занавесками. Там мелькали шапки, шляпы, кокетливые женские шляпки и вязаные шапочки. На подоконнике стояла старая лампа. Щелкунчик давно знал ее. Раньше ее часто брали с подоконника. Сейчас она, также как и Щелкунчик, сиротливо стояла на подоконнике.
Однажды в кухню забежал один из мальчиков и схватил с полки Щелкунчика. Но раздался голос матери, чтобы он оставил его на месте, так как она купила новую давилку для орехов. Мальчик бросил Щелкунчика на полку и убежал. Конечно, если бы была бабушка, то она отругала бы внука за неаккуратность и навела бы порядок на полке. Для Щелкунчика настали черные дни. Он лежал на полке и видел только днища бутылок и банок. Про него забыли.
Однажды его кто-то взял в руки. Щелкунчик обрадовался, что о нем вспомнили и он снова нужен. Но он ошибся, так как послышалось:
-Да выброси ты это старье. Ему сто лет!- И Щелкунчик полетел головой вниз в ящик. Там валялась всякая нужность, ставшая ненужной. Так бывает с вещным миром. Служит вещь, служит, но проходит время и в доме появляются новые, модерновые вещи. Хозяевам они кажутся верхом совершенства, и они расстаются со своими, привычными вещами. Они забывают, что этими вещами пользовались их бабушки и дедушки, мамы и папы и беззаботно выбрасывают их, теряя тем самым частичку накопленного добра и души в их старом доме.
Щелкунчик лежал головой вниз в ящике, который вынесли в сарай, и ему было обидно за свое унижение. Но он ничего не мог сделать, и лежал, сжав свои челюсти.
Иногда по его глазам бил яркий свет. Это ящик выносили из темного сарая и куда-то везли. Щелкунчик слышал шум толпы. Его соседей, аптечные пузырьки с притертыми пробками брали, рассматривали. Некоторые клали обратно в ящик, другие не возвращались. А Щелкунчика не брал никто. Потом ящик грузили в багажник машины и везли в постылый сарай. Так длилось долго. Щелкунчик потерял счет времени. Но однажды его взяли в руки, похлопали ручками. Они двигались, несмотря на длительное ничего не делание. Челюсть угрожающе выдвинулась и мощно захлопнулась.
Затем раздалсь-ten krons. O key?- Щелкунчик ничего не понял, но в ответ раздалось-Yes. Of course. И Щелкунчика положили в карман. Потом он куда-то ехал. Ему было тревожно в темном кармане. Что его ждет дальше? Затем его снова ослепил свет и он услышал:
-Дашуля, ты посмотри, что я приобрел.
В ответ раздалось:
-Папи, какая красота! Здорово -Мы его поставим на балку.
Так Щелкунчик поселился в квартире с балками. Его поставили на кухне на балку, и он, впервые за многие годы, встал на изношенные ручки. Он снова выпятил свою челюсть и засверкал глазами.
Он наблюдал за жизнью квартиры с балками. В ней жил маленький мальчик Петруша. У него были папа и мама, которых он звал «папа Сася» и «мама Дася». Он был совсем маленький и не умел колоть орехи
  Щелкунчик не видел их раньше, но понимал, что ему с ними жить в одной квартире. Он был готов служить этим людям, за то, что его вытащили из этого ненавистного ящика. Но про него снова забыли. Конечно, это было не то забвение. Щелкунчик наслаждался светом, струящимся из окна в крыше. Он даже видел голубое небо с проплывающими облаками.  Щелкунчик таращил на них свои глаза и смутно понимал, что он далеко от своей старой улицы, старого доброго дома, который, как ни странно, он еще любил.
Но однажды случилось чудо. В квартиру внесли зеленое дерево и поставили в углу. Щелкунчик раньше видел это дерево в старом доме и радовался его появлению. Он знал, ему предстоит большая работа, так как на ветвях развешивались золоченые орехи. Дети со счастливым смехом бегали вокруг елки и кричали: -Ура. Они знали, что наступает красивый праздник Новый год, который принесет подарки. Щелкунчик тогда был нарасхват. Он был нужен всем. Но сейчас Щелкунчик только тяжело вздохнул. Он привык быть ненужным, но на этот раз ошибся. Не веря себе, он услышал:
-Сегодня будет глек.- Это сказала бабушка. Да, в этой квартире появилась бабушка. Щелкунчик видел эту «бабушку». Она не была похожа на ту, старую бабушку, которую помнил Щелкунчик. Бабушку даже звали по другому. Петруша звал ее «Бабась». «Бабась» решил приготовить глек.  Эта идея была встречена в квартире с балками с воодушевлением. Каждому нашлось дело. Но основная нагрузка выпала «Диде». Так мальчик Петруша звал своего дедушку. «Диде» поручили начистить орехов для этого уникального напитка. И он горячо взялся за дело. «Дида» вынул из шкафа пакет с орехами. Щелкунчик наблюдал за действиями «Диды» с высоты своей балки и ничего не ждал. Но свершилось, чего он ждал многие годы: «Дида» снял Щелкунчика и, со словами: -давай поработаем, парень-вложил в челюсть орех. Это было так неожиданно, что Щелкунчик выронил орех. Но «Дида» был благородный человек: он сделал вид, что не заметил промаха. И Щелкунчик был благодарен «Диде». К тому же он узнал в «Диде» того, кто вытащил его из унизительного ящика. И вот он снова на работе. Щелкунчик с удовольствием напрягся и почувствовал, что он справится с орехом. К нему, после длительного бездействия, возвращались силы, и он крушил своей челюстью орехи. Какое это было блаженство! Быть снова нужным! Кучка ядрышек росла. Щелкунчик в упоении своей работой не замечал, что «Дида» подкладывает небольшие орехи. Наконец «Бабась» обьявила, что орехов хватит, и Щелкунчик с сожалением остановил работу. Он разогрелся, глаза его вновь сверкали, челюсть выдвинулась вперед, колпак молодцевато сидел набекрень.
Его снова поставили на балку, но Щелкунчик уже не чувствовал себя чужим. Он видел, как люди накрывали на стол. Мальчик Петруша старательно подавал «маме Дасе» тарелки и радовался, что он помогает. «Папа Сася» зажигал свечи. Затем все сели за празднично накрытый стол. «Дида», «Бабась» на одной стороне стола, «папа Сася» и «мама Дася» -на другой. Петруша сидел во главе стола. Он был в прекрасном настроении. Наступил Новый год, ему подарили много замечательных вещей. Вот и сейчас он пытается покатать новую машинку по столу среди тарелок. Но вот прозвучало:
- Good Joole! С Новым годом! Сколь!- и четыре кружки сдвинулись над столом.
-Сколь!-сколько раз Щелкунчик слышал эти слова в старом доме на тихой улице и ему стало грустно. Ему очень захотелось домой. Туда, к старой доброй бабушке, к мальчикам, к горящему камину. Но он вспомнил, как его заменили бездушной металлической давилкой, а потом и вовсе выбросили.
Щелкунчик вздохнул и решил радоваться жизни в новом для себя доме, квартире с балками. Этот  дом становился для него родным. Там жили Петруша, «папа Сася», «мама Дася», приезжают «Бабась», «Дида». Он еще раз посмотрел на сомкнутые над столом кружки и увидел в них частицу своего труда, раздробленные орехи, и ему стало хорошо.
-Good Joole, люди, Good Joole- прошептал он своей мощной челюстью

Чемодан из-под моста
Вместо вступления: «Письмо из Норвегии» (от дочери)
Папи, ку ку кукареку, это мы, прожаренные на солнышке, заряженные положительными эмоциями и эмоциончиками. Надо сказать, что время на травке было потрачено не зря, мы славно профантазировали на тему приключений чемодана и развили пару сюжетных рамок. Конечно, маститых писателей очень сложно загонять в какие-то рамки, но тем не менее, может быть наши скромные сюжетные линии войдут в качестве штрихов в известные полотна? -Ах,- как бы сказала изящная кружечка из Франфурта. ( героиня из пьесы сказки старого буфета)
Наша сюжетная линия крутилась вокруг поездки молоденькой особы Ингеборг Торманн , проживающей на улице Киркевейен в западной части Осло, рассказанной старым чемоданом. См. ссылку на старые открытки Осло для вдохновения! Это не совсем Киркевейен, но Фрогнер, что близко по духу. Щелкайте сюда: http://www.germeten.no/postkort/postk-htm/pk-oslo02-001.htm
Юная Ингеборг, получив приглашение от дядюшки, эмигрировавшего в Америку еще в конце 80-х, тщательно собрала наряды и отправилась в дальнее путешествие. Пока Ингеборг находилась на корабле, в Америке случился кризис, наступила Великая депрессия и дядюшка, неудачно вложивший свои капиталы в рисковое дело, разорился. Не выдержав горя, он выбросился из окна как и многие другие банкроты, и Ингеборг, приехав в Нью-Йорк, осталась без гроша в кармане. Карманник стянул ее сбережения прямо в порту, и Ингеборг осталась с одним лишь чемоданом…Дальше сюжет у нас не развился, так как нас родился второй сюжет:
На корабле, отправляющемся в Америку, куда Ингеборг ехала к дальним родственникам погостить, она встречает обаятельного мошенника, который убеждает ее вложить сбережения в золотые рудники в южных штатах. Ингеборг выписывает ему чек на все сбережения и …ну и дальше мы тоже не придумали.
Третий сюжет вертелся вокруг дутого акционерного общества, в которое втянул юную родственницу подлый дядюшка. Подписав весь первый класс корабля, Ингеборг понимает задумку дяди и…тут Петер начал шевелить лапками и мысль осталась незавершенной.  Портрет чемодана с регалиями прилагается, см. приложение!!!!
Мы смотрели на чемодан с нескрываемым восторгом. Просто с обожанием. Этот немой свидетель прошедшего времени казался нам пришельцем из другого мира, старого ушедшего.  Чемодан был с собственной историей. История была у него на боках в виде многочисленных бирочек и квитанций, таких же какие пестрят на чемоданах современных туристов. И этот пришелец нами найден на барахолке под мостом в районе гренелюка в центре Осло! Это волновало воображение. Не мудрено, что родился рассказ. Больше того, по адресу на бирочке мы нашли дом фрекен и долго стояли перед ним, свидетелем прошедших сцен. Ничто так не волнует воображение как прошлое. Не поверите, но казалось, что сейчас из парадной выскочит смеющаяся девушка в национальном платье с светлыми волосами, перехваченными лентой с цветами норвежского флага. Рядом –молодой человек, тоже в мужском костюме южного норвежца. Они, смеясь, возьмутся за руки и побегут в сторону музыки, музыки славящей независимость Норвегии, играющей раз в году 17 мая.
Христиания-столица Норвежского королевства, спрятавшаяся в глубине Осло-фьорда.
Совсем недавно, в 1905 году Норвегия стала свободной страной и даже выбрала себе короля. Она разорвала унию, унизительную для себя унию со Швецией, длившуюся с 1814 года. Но страна фьордов не стала республикой, она осталась королевством.
Тогда в далеком 1814 году Норвегию, будучи вассально зависимой от Дании, как бычка на веревочке, союзники по антинаполеоновской каолиции передали Швеции. Дания, потерпев сокрушительное поражение от Англии, была вынуждена смириться с утратой Норвегии, которую привыкла считать своим княжеством с 1397 года. Это было своеобразной компенсацией желто-голубому крестоносному флагу за Финляндию, которую отхватила у Швеции Россия в 1809 году. Могущественные державы Европы поделили Скандинавию.
В обстановке национального подьема Норвегия отказалась признавать условия Кильского договора о передаче ее Швеции. В маленьком городке Эйдсволл, что в семидесяти километрах от столицы, была проведена конференция.  Учредительное собрание Норвегии провозгласило свою конституцию. Реакция Швеции была незамедлительной. Она ввела войска в Норвегию, подавила восстание, но была вынуждена считаться с растущим самосознанием. В Норвегии к пятидесятилетию конституции сочинили свой гимн, в 1821 году появился государственный флаг.
1905 год. Проходит общенациональный референдум, окончательное освобождение от унии со Швецией. Норвегия ликовала. Она переживала пик независимости.
…Фрекен Ингеборг Торманн лениво встречала утро. Торопиться было некуда: впереди день, не особенно отличавшийся от предыдущего.
Фрекен собиралась умываться, но раздумала и, шлепая босыми ступнями, подошла к окну. Раздвинув кружевные занавески, она, через частые оконные переплеты посмотрела на улицу. Несмотря на утро, старая улица Киркевейен была полна народу. Норвегия хоть и осталась королевством, но отменила титулы и звания. Теперь по улице Киркевейен шли граждане страны, жители Христиании. В толпе еще попадались добропорядочные буржуа в высоких цилиндрах и долгополых сюртуках. Им, более привычным к конным экипажам, было неудобно идти по мостовой, вымощенной брусчаткой. Их спутницы, спрятав увядшие лица под кружевными зонтиками, отчаянно ступали своими старомодными остроносыми туфельками на брусчатку, подбирая подолы широких пышных юбок перед трамвайными рельсами. Мимо них сновали современные молодые люди в бойких костюмах и клетчатых кепках. Им в унисон передвигались стройные девушки, затянутые в узкие длинные юбки и короткие жакеты. Но больше всего было народа в национальных костюмах. Это была богатейшая палитра красок, вышивок. Ведь в Норвегии каждая провинция имела собственный костюм.
«17 мая, день независимости Норвегии»- произнесла за ее спиной старая няня. Она подошла тихо и девушка не услышала ее.
«Боже мой! Как она могла забыть этот день, день независимости своей страны. Забыть, что в год ее конфирмации Норвегия приобрела независимость. Страна родилась вновь, а она стала свободной. Ушли в прошлое четыреста лет темных ночей владычества Дании и сто лет Швеции.
В 1814 году норвежцы с оружием в руках решили защищать себя от нового владычества, и вышли на битву с хорошо вооруженной, опытной в боях шведской армией. Они были разбиты на реке Гломме.
Ее дедушка, старый Бьерн, ребенком участвовал в сражении и хорошо запомнил горечь поражения. Эту историю фрекен Торманн рассказал ее отец Атле. При воспоминании об отце девушка нахмурилась и погрустнела. Его совсем недавно не стало. Няня почувствовала настроение воспитанницы и подала ей на подносе конверт. Девушка взяла конверт, быстро вскрыла и вспыхнула румянцем. Какой он славный, этот Арнт! Смог купить билеты на концерт музыки композитора Грига, посвященный дню независимости. Он будет проходить в национальном театре, построенном в конце прошлого века.
«Пора умываться»-напомнила ей няня. Она заменила девушке мать, которой рано не стало.
«Что же мне одеть?»-вслух рассуждала девушка, погружая руки в приятную прохладу воды.
«Как что?»-удивилась няня: «В день независимости? Только национальный костюм!».
«Концерт музыки композитора Грига»-прочитала няня на билете, поливая девушке на руки.
«Повезло тебе…»-сказала старушка и помолчав добавила лукаво…. : « С Арнтом».
«Няня! Мы просто друзья!»-капризно вскрикнула девушка и щеки ее вспыхнули. Она резко откинула голову, и ее белокурые волосы рассыпались по плечам.
«Ну не буду, не буду»-ласково сказала няня, подавая ей льняное русское полотенце. Няня вышла, но вскоре вновь зашла в комнату, неся на вытянутых руках красивый норвежский костюм. Судя по цвету и вышивке, он принадлежал женщине южной Норвегии.
«Примерь, это костюм твоей матери. Он будет тебе впору»-строго сказала воспитательница.
Ингеборг живо сбросила ночную рубашку и быстро оделась. Няня любовалась девушкой. В ее глазах стояла младшая сестра, которую не смогли спасти во время родов. Так она выглядела в годы своей молодости. Няня задумалась. Нет ее младшей сестры, несчастный случай на охоте оборвал жизнь отца девушки. Нет вестей от среднего брата Первигу, который давно уехал в Америку и не часто радовал их письмами. Он удачно продал свои земли, доставшиеся ему в наследство, и открыл в Нью-Йорке свое дело.
При воспоминании о брате няня задумалась. Она не знала, что делать со своими угодьями. Их земли не приносят дохода. Она давно написала брату письмо, прося совета.
« Няня»-отвлекла ее от грустных мыслей возглас девушки. Она успела переодеться и теперь стояла перед тетушкой. Светлые волосы были перетянуты красно-бело-синей лентой, национальными цветами Норвегии.
«Ты великолепна»-улыбнулась няня. Девушка с удовольствием крутилась возле зеркала.
«Все! Хватит! Пора завтракать»-прикрикнула тетя: «Мы идем на улицу Карл-Юхансгате».
Почему же не пишет старый Первигу? Она задала ему столько вопросов. Христиания активно строится, и земли растут в цене. Ее и фрекен Торманн участки как раз попадают в зону застройки Фрогнера, где растут престижные районы буржуа, разбогатевших на финансовых спекуляциях. За свои участки они могут получить хорошие деньги. У семьи Торманн было свое имение, но все пришлось продать и переехать на квартиру. За землей нужен глаз да глаз, а заниматься этим некому. Няня очнулась от невеселых мыслей и налила кофе себе и девушке. Они неторопливо пили кофе и перебрасывались фразами. Вдруг их внимание привлекла музыка. Они бросились к окну. По трамвайным путям шел духовой оркестр местной пожарной команды. Впереди шествовал важный усатый брандмейстер. Солнце играло в зеркалах начищенных труб. С ними соперничали медные шлемы и бляхи поясов. Старушка и девушка прислушались к музыке. В ней слышалась ярость морского прибоя, бросавшегося на гранитные береговые утесы, шум соснового бора, в вершинах которого устроил свои игрища задира-ветер. Вот зазвучала свирель серебряного родничка, шаловливо перескакивающего с камушка на камушек. Это была совершенно необычная, завораживающая музыка.
«Что они играют»-обратилась няня к застывшей девушке.
«Ты не знаешь, няня?»-очнулась от своих грез Ингеборг.
«Это национальный гимн Норвегии. «Да, мы любим эту землю…». Наш поэт Бьернстьерне Бьернсон написал стихи еще в 1859, а композитор Рикард Нурдрок переложил на них музыку»-рассказала девушка няне.
«Ты отстала от жизни, няня. Этот текст стал песней и ее пела жена композитора Грига, Нина Григ»-девушка шутливо обняла тетушку.
«Где мне за вами, молодыми, угнаться.»-отмахнулась старушка.
И снова задумалась. Дорого далась свобода Норвегии. Они не дрались на баррикадах, но изведали в полной мере континентальную блокаду, когда Англия топила норвежские суда, идущие на родину с хлебом. Выбрасывала за борт рыбу идущую на экспорт в Германию. Голод навис над маленькой страной. Даже Россия, вечная помощница и добрая соседка, и та не могла им помочь.
Перекраивался мир. Столкнулись лбами европейские колоссы: Англия, Германия, Австрия. Россия, связанная договорами, прекратила из Архангельска экспорт хлеба. Только из далекого Мурмана в порт Вадсе могли придти шняки с хлебом отчаянных поморов.
  «Мова твовова помогай»-просили норвежские рыбаки бородатых русских мужиков, на языке их общения «рюсе-ножке», принимая драгоценный груз. Но такой хлебный ручеек не мог спасти всю Норвегию. Старушка помнила эти годы.
«Няня, я готова»-вывела ее из задумчивого состояния фрекен Игеборг, появившаяся в новом платье.
«Времени-то сколько!»-охнула няня, взглянув на большие часы, стоявшие в углу гостиной. Те мерно отбивали секунды огромным бронзовым маятником.
«Возьмем извозчика!»-беззаботно откликнулась девушка.
Карл-Юхансгатте, основная улица Христиании. Она берет начало от королевского дворца и параллельно набережной идет вдоль Осло-фьорда. Сейчас по ней текла людская толпа. Огромная река цветов двигалась по направлению к дворцу. Здесь были костюмы со всех провинций Норвегии. На балконе дворца издалека можно было увидеть высокий цилиндр. Человек в цилиндре возвышался на целую голову над стоявшими. Это был король.
«В Норвегии носят цилиндры только дипломаты, короли и трубочисты»-шутливо шепнула старушка девушке.
«Няня!» -укоризненно воскликнула Ингеборг, не отрывая глаз от балкона.
Оркестры играли разные марши. Затем незаметно, сначала нестройно, но потом, словно поймав ноту настроения масс, все слаженнее заиграли гимн: «Да, мы любим эту землю». Над притихшей площадью полились могучие аккорды музыки Рикарда Нурдрока. Они выплеснулись на набережную Акербрюгге, достигли седых стен форта Акерсхус и эхом поплыли над серой гладью залива Пипервик.
  «Да, мы любим эту землю». Звучали слова: «Да, мы любим край родимый, край лесистых круч, море, ветер нелюдимый, небо в хлопьях туч…».
У стариков на глаза наворачивались слезы, молодежь ликовала. Как только оркестры смолкли, раздался гром аплодисментов и крики восхищения. Взоры собравшихся были обращены к балкону дворца, где стояли король и королева.Отцы поднимали детей на плечи, чтобы те смогли увидеть оплот независимости их страны. Женщины опирались на руки мужей, вставали на носки, чтобы разглядеть людей на балконе. Фру Торманн и няня стояли у памятника Карла Юханса. Конная статуя плыла над людским потоком.
Стояли старая няня и девушка, прошлое и будущее Норвегии. Обе в национальных костюмах. Только одна в шляпке, под которую были аккуратно убраны седые волосы. Другая, с развевающейся копной льняных волос, перехваченных трехцветной лентой.
Увлеченные зрелищем они не замечали, что на них пристально смотрит молодой человек в национальном костюме южанина. Его серые глаза пытливо рассматривали толпу и цепко выхватывали сюжеты для вечернего репортажа в газету. Это был Арнт, друг фрекен Торманн. Он работал корреспондентом в местной газете. Арнт так увлеченно рассматривал девушку, что она обернулась, и ее лицо осветилось улыбкой. Арнт подошел к ним и был представлен няня, которая так много о нем слышала.
«Няня, это Арнт» -представила юношу девушка.
«Уже догадалась»-ответила старушка, с интересом рассматривая молодого человека.Встреча закончилась тем, что молодая пара смешалась и исчезла в людском водовороте, а няня, встретив старинных приятельниц, зашла в ближайшее кафе выпить кофе.
Вечером няня сидела за столом под абажуром и читала письмо своего младшего брата, дяди девушки, Первигу. Она очень ждала этого письма, так как хотела получить совет от него. Он подробно написал ей о своих делах и предлагал приехать к нему в Нью-Йорк. Старушка, шевеля губами, вчитывалась в письмо брата. Помимо приглашения он писал еще о том, что заставляло старушку хмуриться и перечитывать письмо снова. Братец предлагал продать всю недвижимость и переехать к нему. Это пугала старую няню. Она прожила жизнь в предместье Христиании. Но она помнила о девушке, ради которой жила сейчас. Ее жизнь только начиналась.
Старушка знала, что не все стали богатыми в далекой заокеанской стране. Многие вернулись в Христианию и пополнили ряды пролетариев, которые обживали окраины. Няня из окон квартиры своей подруги видела, как прожорливая пасть проходной мануфактуры заглатывала толпы молодых работниц, чтобы через десять-двенадцать часов выплюнуть их изжеванными. Нет, не хотела она такой участи племяннице. Нужно крепко подумать и принять решение. Долго сидела старая няня перед письмом брата, подперев подбородок рукой, но ничего не приходило в голову. Как рано ушел из жизни отец Ингеборг. Проклятый вепрь…
Звякнул звонок входной двери, няня оглянулась. Стремительно вошла девушка и обняла ее за плечи. Она пахла свежестью вечерних улиц и была в восторге от концерта. Она увидела великого Мунка. Он сидел в первых рядах и Арнт показал ей его. Он был в восторге от этого художника. Перед началом концерта Арнт умудрился взять у него интервью. Он рассказал девушке над чем работает художник сейчас. Это был «Крик».
Няня рассеянно слушала девушку, и это не укрылось от нее. Ингеборг увидела на столе письмо, взяла его в руки и начала читать. Читала она долго и внимательно, потом оторвала голову от письма и посмотрела на няню. Та вздрогнула от взгляда. Никогда она не видела племянницу такой серьезной.
«Нужно ехать, няня»-сказала девушка.
Долго светились угловые окна дома на улице Киркевейен. Это няня и воспитанница, сидя за столом, обсуждали ситуацию. Они решили продать участки и квартиру. Девушка поедет к дяде, а няня снимет  квартиру поменьше, и будет ждать ее вызова. Как добираться? Плыть на пароходе небезопасно. Еще не забыта трагедия с «Титаником».
«Только на судах норвежско-американской Линии»-решили родственницы. Это новая, судоходная компания, принадлежавшая их стране. Утром из газет они выяснили расписание судов пароходной компании и выбрали скоростную линию, суда которой доставят девушку до Нью-Йорка всего за одну неделю. «Bergenfjord», судно класса DS вполне подходило. Суда ходили достаточно часто, и они могли располагать своим временем.
Девушку охватило возбуждение от предстоящей поездки. Она никогда еще не выезжала так далеко. А тут путешествие в Америку. Они решили заказать ей первый класс и багаж должен этому соответствовать. Затем, разобравшись в кладовках, тетушка и племянница убедились, что чемоданы и саквояжи ровесники няне, и тронуты временем. Нужно купить новый чемодан. Куда ехать выбирать багаж? Конечно же, на Фрогнер.
Этот чемодан они увидели сразу. Он важно лежал на прилавке и не видел теснившуюся возле него всякую мелкотень: баулы, саквояжи, корзины. Чемодан не замечал их, как не замечает огромный морж, лежащий на отмели, более мелких животных. Его огромные фибровые бока лоснились, а ребра жесткости из прочного дерева надежно обхватили их. Откинутая крышка чемодана гостеприимно показывала богатые внутренности, обитые шелком, а четыре зубастых латунных замка ждали команды закрыться и надежно охранять содержимое. Он был так велик, что для удобства переноса с боков были ручки. Такой чемодан не предназначался для обычных путешествий пешком. Его нужно было перевозить. Фрекен Торманн сразу же оценила значимость чемодана и потянулась к нему.
«Что-то он мелковат»-сощурясь, сказала няня, всматриваясь в чрево чемодана.
«Что вы, фру!» воскликнул приказчик. Он даже слегка обиделся на старушку за свой товар.
«Вы видите только верхний ящик для нижнего белья. Он крепится на подвесках»- пояснил приказчик. Для убедительности легко снял лоток, обитый розовой тканью. Затем он наклонил чемодан, чтобы показать его глубину. Она была потрясающей. Имущество девушки должно было разместиться в нем без боязни быть измятым. Чемодан подавил няню и племянницу своим величием, и они купили его, несмотря на дороговизну. Везли покупку на извозчике.
«Ох и разоримся мы на этих лихачах»-грустно подумала няня, устраиваясь сбоку этого фибрового исполина. Вечером они устроили репетицию по укладке вещей. Чемодан легко принял в себя имущество девушки и мог принять еще столько же. А когда сверху закачался ящик для нижнего белья, девушка в восторге захлопала в ладошки.
На другой день приехал маклер по земельным участкам. Это был шустрый молодой человек с быстро бегающими глазками. Он долго не задержался. Что сделка состоялась, напоминала лишь стопка хрустящих новеньких векселей да хлопок входной двери. Няня долго сидела, бесцельно глядя на плотную пачку гербовых бумаг, в которые превратилась их родовая земля. Старушка бесцельно слонялась по квартире, все у нее валилось из рук. Вдобавок она постоянно спотыкалась о чемодан, который, казалось, стоял везде. Девушки не было дома. Предчувствуя близкую разлуку, она не расставалась с Арнтом, помогая ему в хлопотливых репортерских заботах.
Вечером няня снова сидела за столом, на котором лежали не убранные с утра ценные бумаги. Она сидела и думала. Вспоминала свою жизнь, когда их было трое детей: две сестры и брат. Вспоминала смех счастливых родителей, когда они возвращались с прогулки по собственному имению. Дети наперегонки бежали навстречу и висли на отце… А сейчас она сидит одна и понимает всю ответственность за племянницу. Да вот и она. Живая, счастливая. Влетела в комнату, обняла няню. Старушка рассказала о сделке с землей, но девушка, охваченная волнением от предстоящего путешествия, от встречи с далекой неизвестной Америкой, слушала невнимательно и вскоре ушла спать. Няне не спалось. Уже в который раз она вернулась к пачке векселей, взяла их и долго держала в руках. Ей казалось, что она держит в ладонях их старый родовой дом, имение.
Вдруг ее осенило. Няня приняла решение простое и, как ей казалось, надежное. Она, не считая, взяла треть пачки бумаг и отложила в сторону. Завтра она отнесет их в банк, а оставшуюся часть отдаст Ингеборг, чтобы вложить в дело. Про продажу квартиры она девушке ничего не сказала. Сделает это после ее отьезда. Да, она продаст их огромную затратную квартиру с прожорливым камином, а купит небольшую в этом же доме. Она присмотрела для себя маленькую двухкомнатную квартирку на чердаке.  Ей как раз впору. Квартиру она запишет на племянницу. Старушка внезапно разрешила свои проблемы. Ей стало легко. Няня выключила свет, зажгла ночник и пошла проведать племянницу. Та безмятежно спала. Долго смотрела старушка на порозовевшее лицо воспитанницы и чувствовала: огромный груз ответственности спадает с нее. Она сделала все. Не особенно верующая, тетушка остановилась возле лютеранского распятия напротив входной двери и долго читала молитвы. Ей казалось, что Христос одобрительно кивнул. Она прошла к себе в комнату, легла в постель и быстро уснула.
Спустя несколько дней, после заказа билетов, расторопный рассыльный пароходной компании принес им плотный конверт с судовыми документами. На конверте четко было написано «Норвежско-американская линия. Год создания-1910. Осло». Под пальцами ощущалось тиснение вымпела компании: белого флажка с красными полосками по краям и буквами N.A.L. Девушка, взяв в руки конверт, загрустила. До этого все приготовления ей казались детской забавой. Даже роскошный чемодан, лежавший на полу, казался неотьемлемой частью гостиной, а не ее попутчиком.
Полетели дни. Предчувствуя надвигающуюся разлуку, молодые люди почти не расставались. Ингеборг помогала Арнту в его нелегком репортерском ремесле и незаметно втянулась в газетный бизнес. Она посещала с другом публичные мероприятия, профсоюзные собрания, постигала труд наборщика. Домой возвращалась поздно радостная и растерянная.
Няня за эти дни состарилась на глазах.
Контур белого корпуса пассажирского исполина четко вписывался в кирпичный багрянец Акерсхута, подернутого сединой времени. На борту под утренними лучами солнца сверкала название судна: « Bergenfjord». Судно стояло, готовое к выходу. Три трубы лениво курились прозрачным дымком, стелящимся над рябью Осло-фьорда. Но это было обманчивое зрелище. Скоро рука в черном кителе с золотыми нашивками приведет в движение рукоятку машинного телеграфа. Его стрелка дернется и застынет напротив надписи « Малый вперед». Мгновение, и три мощных паровых машины приведут в движение винты. Вздрогнет громадина судна и забьется мелкой дрожью. Уже не прозрачный дымок, а столб белого дыма пойдет вверх, сливаясь в небесах с перистыми облаками. А пока пароход стоял у пирса, надежно связанный с берегом паутиной канатов. Шла обычная суета: погрузка багажа, проверка билетов.
Няня и девушка приехали на извозчике. Чемодан важно разместился на пролетке и от удовольствия сверкал всеми четырьмя замками, лоснился фиброй. Чемодану нравилось путешествовать. Его чрево было набито багажом девушки, и чемодан чувствовал себя превосходно. Два услужливых гарсуна взяли за ручки и отнесли чемодан к месту приема. Там на него наклеили несколько разноцветных наклеек, подчеркивающих его принадлежность к первому классу, и отправили на верхнюю палубу.
Племянница с тетушкой попрощались быстро. Все было уже переговорено не по одному разу бессонными ночами. Расцеловав тетю, фрекен Торманн подошла к распахнутой аппарели борта, где у трапа принимали пассажиров.
Предупредительный помощник капитана, широко улыбаясь, вручил девушке конверт: «Это расписание, фрекен Торманн. Ваше место в ресторане и номер каюты. Приятного путешествия!». Элегантно кивнув головой, он обернулся к почтенной седой паре, дожидавшейся своей очереди. Девушка быстро поднялась на верхнюю палубу и посмотрела вниз.
  Боже! Как высоко! Ей были видны только женские шляпки, кепки и котелки мужчин. В толпе провожающих Ингеборг увидела няню. Та стояла, высоко подняв голову. Сухие кисти рук были сжаты на груди. Какая же она маленькая и беззащитная. Сердце девушки рвалось туда, на причал. Вчера она попрощалась с Арнтом и уговорила его не провожать ее. Видеть двух близких людей, остающихся на берегу, было бы слишком. Так и осталась в памяти девушки ее старая добрая тетя, посвятившая ее воспитанию свою жизнь.
Между тем на капитанском мостике пошло оживление. Раздались команды: «Убрать трап! Закрыть аппарель борта». Расторопные матросы живо выполнили команды. И вот, после последней: «Отдать носовой! Отдать кормовой!», судно утратило связь с берегом. Тяжелые швартовые канаты, сброшенные с кнехтов, грузно упали в свинец воды. Вытащенные моряками на палубу они свернулись в бухты, словно сытые удавы. Невесть откуда взявшийся бодрый буксир, отчаянно дымя, стал отжимать нос океанского исполина в сторону открытой воды, в сторону выхода из фьорда. Оставшиеся на берегу, махали вслед пароходу.
Раздался мощный басовитый гудок: это судно прощалось с гостеприимным берегом. Впереди несколько часов хода по извилистому фарватеру Осло-фьорда, а там море. Северное море, серое, неприветливое. Впереди далекая Америка. От воспоминания о конечной цели путешествия девушка зябко повела плечами, словно ей стало холодно. Она спустилась в носовой салон лайнера и, сев в кресло, стала безучастно смотреть на проплывающие в окнах судна прибрежные скалы.
Северное море заявило о себе зыбкой волной. Даже такой колосс как Bergenfjord и тот стал переваливаться с бока на бок как огромная утица. Постепенно окна салона занавесились плотным туманом, вечным спутником Атлантики. Заметно похолодало. Ингеборг очнулась от завладевших ею мыслей и поднялась в каюту. Чемодан стоял на положенном месте и призывно блестел замками. Девушка, взглянув на часы, висевшие в простенке, вспомнила об ужине и решила привести себя в порядок. Раздались звонкие щелчки замков, и чемодан гостеприимно раскрылся.
За подбором ансамбля на ужин незаметно прошло время. Фрекен Торманн спустилась на другую палубу, где разместился судовой ресторан. Распорядитель, мельком глянув на тисненый буклет девушки, быстро подвел ее к столику. Там уже сидела чета пожилых норвежцев. Ингеборг вспомнила эту пару: они стояли за ней при контроле билетов. На нее они смотрели спокойно и доброжелательно. Знакомство не замедлило. На ее представление они ответили.
  «Биргер и Брит- легко запоминается»-пошутил представительный седобородый Биргер, напоминающий медведя.. Его супруга Брит приветливо улыбнулась девушке. Они были эмигрантами. Жизнь в Норвегии в конце, да и в начале века была тяжелой. Многие норвежцы нашли выход из такого положения в эмиграции. За период с 1850 по 1920 эмигрировали 800 тыс. норвежцев, в основном, в США.
 Биргер и Брит, как и тысячи норвежцев, уехали за океан, искать лучшей доли. Им повезло. Они создали свой бизнес, прижились в Америке, но тянуло на родину. В Норвегию они ездили, чтобы поклониться могилам и повидать немногочисленных родственников. Узнав историю девушки, супруги задумались. Они начали рассказывать о сложностях, ждущих ее за океаном. Их разговор был прерван появившимся четвертым пассажиром за их столиком. Он окинул компанию внимательным взглядом и представился: «Улаф Селиус». Затем сел за столик и с завидным аппетитом стал поглощать ужин. За кофе он присоединился к беседующим.
  Незаметно разговор перешел из ресторана в салон, где Биргер закурил свою трубку, а Улаф-сигару. Он был тоже, как и Биргер и Брит, норвежским эмигрантом, но уже американского происхождения. Улаф забавно произносил некоторые слова, и не обижался на улыбки. Он изучал новонорвежский нюношк и риксмолу в школе, поэтому делал ошибки. Разговор незаметно ушел в культурную сферу. Брит тактично указала на ошибки Улафа в произношении. Она рассказала, что существуют два варианта литературного языка - риксмол (или букмол) и лансмол (или "новонорвежский"). Риксмол, это язык Ибсена, Гамсуна. Это традиционный датско-норвежский язык. А "новонорвежский" построен на диалектах западной части страны. В стране преобладает риксмол, и только десять процентов населения использует "новонорвежский". Улаф, да и Ингеборг, с интересом прослушали такое введение в родное языкознание.
Улаф попросил собеседников поправлять его неправильное произношение. Селиус оказался журналистом, специализирующимся на освещении событий в Скандинавии. Узнав, что Ингеборг увлекается газетным бизнесом, он оживился. Улаф был в командировке по Норвегии и готовил серию статей по развивающейся стране. Это очень интересовало норвежцев, живущих за океаном. Вскоре пожилые норвежцы извинились и ушли спать, а молодые люди еще долго сидели и разговаривали.
Утром, за завтраком, они договорились, что Ингеборг покажет Улафу последние издания журналов, которые ей сунул на прощание Арнт. Молодец Арнт! Он даже сделал закладки, что ей нужно прочитать.
«Посмотрим, что он приготовил!»-подумала Ингеборг.
«Улав Дуун (1876-1939) анализирует в своем монументальном произведении "Люди из Ювика" изменения ментальности норвежского крестьянского общества с начала XIX века и до своего времени»-прочитала девушка на закладке.
«Скучновато, посмотрим еще»-решила она
«Юхан Фалькбергет (1879-1967) -в прошлом сам горняк - описывает в своих исторических циклах среду вокруг медных разработок в Рёрусе»-пожалуй, Арнт перегнул, такое читать в путешествии!Не удивительно, что от подобного чтения глаза Ингеборг сами собой стали закрываться,  и девушка задремала.
«Так-то мы читаем!»-раздался сильный голос над ее головой, которая поникла над журналом. Девушка подняла голову и увидела улыбающегося Улафа.
 Вместо ответа она глазами показала ему на стопку журналов. Улав мельком взглянул на их и присвистнул: «Серьезная литература». Тем не менее, он сел на пустующий рядом шезлонг и углубился в чтение. Девушка украдкой разглядывала его. Спокойный, уверенный себе. И эта забавная привычка: пощипывать короткую бородку. Наверное, он ровесник Арнту. При воспоминании о Арнте у девушки сжалось сердце: «Где он сейчас, чем занимается. Бегает по профсоюзным и партийным собраниям, пытается везде успеть».
Газета « Aftenposten»-крупнейшая в Норвегии и требования у нее к репортерам соответственные. Тем более в Норвегии активизируется рабочее и профсоюзное движение и эти явления среди народных масс встретили понимание. Есть работа для репортеров, есть
«Нет, это долго невозможно читать!»- с таким возгласом Улаф оторвался от чтения и, заложив руки за голову, откинулся на спинку шезлонга.
«Улаф, расскажите мне о ваших занятиях»-неожиданно для себя произнесла девушка.
«С удовольствием»-серьезно сказал Улаф, посмотрев на девушку.
Но он начал рассказывать не о своей работе, а совершенно неожиданно…о Фритьофе Нансене. Улаф Селиус с детских лет увлекался Фритьофом Нансеном. Да что увлекался! Он его боготворил. Как любой норвежский мальчишка он бредил ледовыми походами. Вместе с Нансеном пересекал Гренландию, тащил двухсоткилограмовые нарты на Северный полюс. Предавался отчаянию, что, достигнув параллели 86°14', и поставив этим рекорд, Нансен был вынужден повернуть назад.
Он даже пытался убежать из дома и идти с этим упрямым норвежцем пересекать Гренландию, но его сняли через несколько станций от Нью-Йорка. Зная увлечения Нансена лыжами, Улаф тоже стал бегать на лыжах, хотя американская зима мало способствовала этому. Позже, став студентом, он продолжал следить за своим кумиром. Нансен помимо научных работ, отдавал значительную часть своего времени политической и общественной деятельности и стал крупным общественным деятелем
Политическая деятельность Нансена началась в 1905 году. В этом году была расторгнута шведско-норвежская уния, и Норвегия стала вполне самостоятельной. Отделившись от Швеции, страна получила свое собственное дипломатическое представительство за границей. Первым норвежским послом в Англии стал Нансен. Нансен написал много политических статей и брошюр, посвященных отделению Норвегии, и ее дальнейшему становлению как самостоятельного государства. Они издавались как на территории Норвегии, так и за границей. Их активно читала норвежская эмиграция. Во время своего пребывания в Лондоне в качестве посла Нансен не оставлял научной работы. Здесь им был начат капитальный труд по истории исследования Севера с самых ранних времен до 1500 года.
Книга, названную Нансеном «В туманах Севера» и изданную в 1910—1911 годах, была переведена на многие языки мира, и Улаф был одним из первых американских норвежцев, прочитавших ее. Улаф так увлеченно рассказывал, что Ингеборг забыла свое обещание поправлять его неправильное произношение. Они даже не заметили, как к ним подошли Биргер и Брит и тихо сели рядом.  Подвел Биргер. Он пошевелился, и шезлонг жалобно заскрипел под его массивным телом. Улав повернулся и неожиданно смутился.
«Я не видел, что здесь собралась такая солидная аудитория»-пошутил он.
К его удивлению Биргер был достаточно осведомлен о жизни полярного исследователя. Больше того, будучи в молодости рыбаком и китобоем, он немало слышал об Отто Свердрупе, сподвижнике Фритьофа и Руале Амундсене. Беседа приобрела оживленный оттенок. Оказалось, что Брит прекрасно осведомлена о культурной жизни своей родины. Она читала Гамсуна, следила за новинками в норвежской литературе. Знала стихи Бьернстьерне Бьернсона. Незаметно пролетело время, и кампания спустилась обедать. После обеда они договорились встретиться в салоне. Улаф, попыхивая сигарой, продолжал рассказывать. Биргер, разжигая свою трубку, согласно кивал головой.
Нансен, находясь в Лондоне, имел возможность заниматься научной работой, но дипломатическая деятельность сильно тяготила его. Это видно из записи в его дневнике, сделанной 20 февраля 1907 года: «Я только и мечтаю о том, как бы скинуть с себя эти цепи. Я стосковался по лесу и моим вольным горам. Приручить меня нельзя!». Поэтому, как только это стало возможно, Нансен покинул Лондон и снова занял должность профессора в Христианийском университете.
Брит добавила, что весной 1920 года была учреждена Лига наций, в которую Норвегия в качестве своего представителя делегировала Нансена, а в декабре 1922 года Нансену была присуждена нобелевская премия мира.
Улаф не сказал Ингеборг и своим приятным попутчикам, что его заданием от газеты была встреча с великим норвежцем. Нансен много времени уделял помощи Советской России и газета, в которой работал Улаф, не могла оставить его деятельность без внимания. Но пока Улаф пересекал океан, Нансен уже находился на пути в Ригу, где должен был вести предварительные переговоры с М. М. Литвиновым, полномочным представителем Советского Союза. В 1921 году, вследствие страшной засухи, на Волге был полный неурожай. Голод был неизбежен. В печати зарубежных стран Максим Горький писал о надвигавшемся бедствии и призывал лучшие слои человечества к оказанию помощи. Одним из первых, кто откликнулся на голос Максима Горького, был Нансен. Он выступил с предложением образовать "на чисто гуманитарных основах" комиссию, которая немедленно бы взялась за организацию помощи голодающим на Волге. Улаф не смог встретиться с знаменитым земляком, но подготовил серию репортажей по его деятельности.
Всех удивил суровый Биргер. Вынув свою трубку изо рта, он неожиданно, с чувством прочитал:
«"Ты, суровый сосновый лес, единственный поверенный моего детства, от тебя я научился понимать глубочайшие звуки природы, их дикость, их меланхолию! Ты дал тон всей моей жизни. Один в глубине леса, возле тлеющих угольев моего костра, на краю безмолвного мрачного лесного болота, под хмурым ночным небом... Как я бывал счастлив тогда, наслаждаясь великой гармонией природы!». Брит с нескрываемой нежностью смотрела на своего седовласого спутника.
Монотонность плавания к концу недели начала утомлять фрекен Торманн, но все заканчивается. Через разорвавшуюся пелену тумана девушка увидела береговую полосу. Там была Америка. Чем ближе судно подходило к американскому побережью, тем больше волнение начинало охватывать Ингеборг.
Америка! Что она готовит ей, провинциалке из Норвегии.
  «Рыбного садка на севере Европы», как бы сказали остряки.
На нее наплывала громада Нью-Йорка. Издалека город напоминал перевернутый гребень с обломанными зубцами. Это были знаменитые небоскребы. Они вызывающе торчали и на их крышах зависли остатки облаков.
Все суда, прибывающие в нью-йоркский порт, встречала гигантская женская фигура с факелом Свободы в протянутой к небу руке. Для многих тысяч эмигрантов эта статуя явилась знаком освобождения от гнета и страданий, перенесенных ими в Старом Свете. Статуя Свободы стала символом Соединенных Штатов Америки. Подаренная народом Франции в 1884 г. статуя считается символом США, олицетворяющим свободу и широкие возможности этой страны. Она изображает свободу в виде женщины в изящных, ниспадающих одеждах, несущей факел. На голове у нее корона с семью зубцами, обозначающими семь морей и семь континентов. В левой руке женщина держит плиту с нанесенной на нее датой американской Декларации независимости - 4 июля 1776 г. Девушку она больше напугала, чем обрадовала. Слишком уж бездушной выглядел этот оплот свободы.
Портовые буксиры, отчаянно пыхтя, подталкивали океанского исполина к причалу. «Bergenfjord» не сопротивлялся. Он благополучно достиг цели и надеялся дать отдых своему натруженному корпусу и механизмам. Лайнер издал низкий торжествующий гудок, заявив о своем прибытии, Затем успокоился, отдавшись во власть буксиров. Те знали, что делают, и через некоторое время судно стояло, стянутое с причалом могучими швартовыми.
С высоты верхней палубы Ингеборг увидела дядюшку Первигу, стоявшего на причале. Несмотря на то, что девушка его не видела  давно, он мало изменился. Разве что побелела его львиная грива. Торманн хорошо помнила его шерстистость. Еще девочкой она забиралась к нему на колени и пыталась причесать его непокорные волосы. Дядюшка оглушительно хохотал и подбрасывал на ноге племянницу. Время не сломило Первигу. Он прочно стоял на причале и всем своим видом демонстрировал уверенность и достоинство.
 Крик приветствия Ингеборг потонул в шуме начавшейся выгрузки, и ей пришлось подождать, пока подойдет очередь пассажиров на выход. Она даже забыла о чемодане. Повиснув у дядюшки на шее, она почувствовала его влажную щеку. Да, годы брали свое. Богатырь Первигу стал сентиментальнее, его голос уже не грохотал как ранее. Вдоволь налюбовавшись друг на друга, они хватились чемодана. Но волнения их были напрасны. Галантные гарсуны незаметно поставили багаж девушки и ушли без чаевых, чтобы не мешать встрече.
Чемодан стоял на причальной стенке и озирался. Ему все здесь не нравилось. Привыкший к поездкам только на извозчике он не мог понять, почему его поставили прямо на мостовой. И эти исчадия! Они невыносимо воняют бензином и от их выхлопов появляются радужные разводы на его фибровых боках. Мало этого. Эти фыркающие и рычащие создания проезжают в опасной близости от его чемоданного величества и могут задеть. Дядюшка и племянница, вместо того чтобы придти к нему на помощь или хотя бы отодвинуть его в более безопасное место, стоят и болтают. Чемодан был возмущен. Он бы еще долго возмущался, если бы Ингеборг не сделала шаг назад и не наткнулась на свой багаж.
«Вот это исполин!»-воскликнул Первигу, присаживаясь на корточки и разглядывая чемодан.
« Я что-то не помню таких богатырей в нашем имуществе»-добавил он, пробуя его на вес.
«Дядя, не могла же я ехать с нашими мастодонтами из имения, ровесниками прошлого века»-отозвалась девушка.
«Наши мастодонты»-задумчиво произнес Первигу: «Одним бы глазком посмотреть на них».
Он на секунду задумался. Потом тряхнул гривой, взял за ручку чемодан и двинулся к ближайшему авто. Это снова не понравилось чемодану. Он предпочитал, чтобы его носили, взявшись за боковые ручки. Но чемодан никто не спрашивал. Больше того, его беспардонно забросили в какой-то темный ящик и закрыли.
«Прошу садиться»-дядюшка галантно открыл дверь автомобиля, приглашая Ингеборг. Девушка с опаской, подбирая полы пальто, неловко забралась в салон. В Христиании ей как-то не приходилось пользоваться услугами автомобилей. Здесь же их было великое множество. Фыркая и урча, они носились, сверкая лакированными боками в опасной близости друга от друга. Дядюшку Первигу, похоже, это не смущало. Он лихо надавил педали, авто рванулось и чуть не вьехало в бок черного лимузина, невесть откуда появившегося. Затем он круто повернул руль и вывернул в расщелину улицы.От обилия витрин, транспорта, кричащей рекламы девушка растерялась и прижмурилась. Ей казалось, что все это сверкающее и громыхающее рушится на ее бедную голову. Дядюшка Первигу наслаждался ее растерянностью.
«Это Америка, Ингеборг»-прокричал он.
Он сделал резкий поворот, авто нырнуло в арку, и они оказались в узком мешке каменного двора. Неожиданно стало тихо. Девушка выбралась из машины и подняла голову. Где-то высоко виднелся лоскуток вылинявшего неба. На Ингеборг наваливались серые громады небоскребов, исчерченные штрихами невидящих окон. Стало зябко, и она передернула плечами. Это не осталось без внимания дядюшки.
«Ничего, привыкнешь»-сказал Первигу, приобняв ее за плечо. Затем он вызволил чемодан из багажника авто, взвалил его на плечо. Чемодан хотел тихо возмутиться от такого бестактного обращения, но не успел. Они зашли в просторный вестибюль и его быстро поставили на пол, явно нуждавшийся в уборке.
  Загудел лифт, и вот уже огромная решетчатая клетка с грохотом приземлилась возле пассажиров. Чемодан, обдирая бока, был бесцеремонно затолкан в лифт, и путники понеслись вверх. Затем дядюшка, подгоняя чемодан толчками ног, выдворил его из лифта и подогнал к двери, обитой дерматином. Чемодан, который давно уже клокотал от такого бесцеремонного обращения, хотел зацепиться за косяк и тем самым выразить свое возмущение к подобным бесцеремонностям. Но снова безуспешно. Первигу подхватил его за одну из боковых ручек и с размаху бросил этот шедевр чемоданного искусства в коридор квартиры.
«Бутерброды, соки в холодильнике»-дядюшка показал на белый громоздкий куб, сыто урчащий в углу: «Я убегаю в контору. Приду, и мы пойдем поужинать. Отдыхай».
Первигу поцеловал племянницу в лоб и ушел. Ингеборг осталась одна. Все произошло так быстро, что нужно было придти в себя. Она посидела с закрытыми глазами в неудобном жестком кресле. Затем подошла к окну и подняла жалюзи. В окно уставилась безликая физиономия соседнего дома. Он был выше дома дядюшки и девушка, как ни старалась, не могла увидеть неба. Ей очень хотелось увидеть его. Она была похожа на птицу, которую закрыли в клетке. Ингеборг бессознательно, инстинктивно, пыталась глотнуть неба, но небо было глубоко спрятано в вышине бездушных каменных монстров.
Торманн перевела взгляд вниз. Там, в трещине между небоскребов, копошились люди, ползли автомобили. Их контуры были радужно- расплывчатые из-за дымки бензиновых паров, плавающих в глубине улицы. Девушка закрыла окно и снова села в кресло. Нарастала непонятная тревога. Правильно ли она сделала, приехав в эту чужую, совершенно непонятную для нее страну. Вспомнился разговор с Улафом. Они часто общались на пароходе и он, американец, много рассказывал ее об Америке, ее нестандартном, подчас жестоком подходе к эмигрантам. Да что там к эмигрантам! Сами американцы постоянно ощущали на себе пресс этой бездушной машины. Люди годами не видят чистого неба, не помнят звука журчащего ручья. Живых птиц и зверей дети видят разве что в зоопарках.Жаль, что она не успела с ним проститься. Ингеборг женским чутьем поняла, что Улаф увлекается ею. Он, конечно, очень мил и приятен, но у нее есть Арнт. Поэтому она в конце путешествия стала избегать его.
«Что же я сижу»-встрепенулась Ингеборг.
«Скоро придет дядюшка, мы пойдем ужинать, а я не готова. Интересно, как здесь одеваются»-уже озабоченно подумала она. Чемодан услужливо предоставил ей свое содержимое. Несмотря на все беспардонные манипуляции, проделанные с ним дядюшкой Первигу, чемодан сохранил в первозданном виде все наряды Ингеборг. Девушке осталось только повесить их в шкафу.
«Как мы его своевременно купили»-подумала фрекен, закрывая чемодан. Фибровый исполин согласно щелкнул замками.
«Дядя, я готова к выходу»-обьявила Ингеборг Первигу, который шумно входил в квартиру.
«Очень хорошо, очень хорошо»-пробормотал дядюшка, возясь с замком входной двери. Затем он обернулся, и его бородатое лицо озарилось улыбкой.
«Ты великолепна, племянница»- прокричал он, явно любуясь девушкой.
Она действительно была хороша. Широкая черная юбка и белая блузка с отложным воротником удачно оттеняли ее молодость и провинциальную свежесть. Волосы она перехватила лентой, оставив лежать на плечах. Девушка кокетливо прокрутилась на каблуках и шутливо упала на дядюшку, обхватив его шею руками.
«Ты неотразима, Игеборг»-восторженно проревел старый холостяк. За ужином они обговорили перспективу вложения денежных средств фрекен Ингеборг. Первигу был старый биржевой волк, и ориентировался в дебрях финансового рынка. Но сейчас он не хотел рисковать. Ведь это деньги были  племянницы Ингеборг Торманн, единственного его родного человека. Здесь стоило крепко подумать. Для начала они решили положить деньги в один из банков, которые казались Первигу достаточно надежными. Затем они решили проблему работы Ингеборг. К удивлению дядюшки девушка проявила твердость и отказалась от его помощи. Он предлагал ей место машинистки в своей фирме.
«Только в газету»-настойчиво повторяла она.
Дядюшка Первигу не был знатоком газетного бизнеса и не мог дать ей дельного совета. Так закончился первый день пребывания в Америке.
Девушка с головой окунулась в жизнь Америка. Как она была непохожа на провинциальную жизнь Норвегии. В 1920-е годы экономика США переживала подъём. Она сравнительно легко пережила спад, наступивший в 1919 году после того, как иссякли военные заказы. Политики, бизнесмены и экономисты заговорили о Новой Эре, которую будут характеризовать дальнейший рост благосостояния, полная занятость и процветание нации. Каждому открывался путь к богатству: надо только инвестировать сбережения в акции индустриальных корпораций, которые на глазах изменяли американское общество. Президент Кулидж, покидая свой пост, писал в прощальном послании конгрессу “Страна может с удовлетворением взирать на настоящее и с оптимизмом на будущее”.
Все интересовала Ингеборг. 20-е годы прошлого века были революционным временем – Эйнштейн и психоанализ открыли людям новые миры. Форд и бурно развивающееся самолетостроение дали им возможность покорять пространство. В джазе появилась импровизация, а Голливуд начал массовое производство общенациональных мифов. Родился феномен поп-культуры. Микки Маус стал известен так же, как бейсболист Бэйб Рут.
Летчики, спортсмены, участники полярных экспедиций и томные актрисы немого кино – вот на кого молились легкомысленные и беззаботные «ревущие двадцатые». Женщины стали коротко стричь волосы и пользоваться декоративной косметикой, впервые юбка открыла колени. По Восточному побережью со скоростью эпидемии распространялись новые веяния – внезапно все увлекались кроссвордами, чарльстоном или спиритическими сеансами.
Тысячи эмигрантов каждый год прибывали из опустошенного войной Старого Света на берега Нового Вавилона, где царили культ молодости и вера в безграничные возможности человека.
Вечерами, за ужином она спорили с Первигу о будущем Америки. Дядюшка не был настроен так оптимистично и предупреждал о последствиях, к которым может привести спекулятивный “бычий рынок”. Он выяснил, что в среднем в двадцатые годы ежегодно прогорали 627 банков. Акции разорившихся банков не просто упали до нулевой отметки. Многие банки, потеряв свои активы, должны были отвечать по долгам перед вкладчиками и держателями акций. Игеборг видела эти многочисленные очереди у дверей закрывшихся банков. Векселя, вырученные за землю, все еще лежали на дне надежного спутника чемодана.
Вложить деньги помог случай. Знаменитый Чарльз Понзи  организовал спекуляцию недвижимостью во Флориде. Участки флоридской земли выкупались у фермеров, разбивались на очень маленькие лоты и продавались по новой высокой цене, но всего за 10 процентов наличными, остальное – в кредит.  По всей стране развернулась маркетинговая компания, рекламировавшая Флориду как новую Американскую Ривьеру. Земля быстро росла в цене. Стоимость лота удваивалась, утраивалась и учетверялась в течение нескольких месяцев. Начался строительный бум. Железные дороги перестали справляться с перевозками стройматериалов. 90 процентов покупателей земли не собирались жить во Флориде, им просто хотелось легко разбогатеть на перепродаже.
Ингеборг, помогая Арнту, много ездила по Христиании и делала репортажи по быстро развивающимся районам. На ее глазах провинциальный район за рекой Акэрсэлье превратился в промышленный.  Вокруг него быстро строились жилые массивы. На другом берегу залива Пипервик строился мощный портовый терминал. Земля всегда была в цене. Дядюшка Первигу соглашался с ней, так как сколотил свое состояние на стартовый капитал от ее продажи. Конечно, его смущал Чарльз Понзи, этот известный итальянский авантюрист, автор знаменитых финансовых пирамид. Понзи был симпатичен, этот проходимец. В 1903 году он, как и тысячи его соотечественников, вступил на «континент возможностей», имея 3 доллара в кармане. Был официантом, мыл посуду, скитался по Восточному побережью в поисках работы, помогал своим землякам отправлять денежные переводы в Италию. Но все это было не то – пытливый ум напряженно искал приложения своим недюжинным способностям.
В Монреале Понзи устроился в небольшую банковскую контору, которая скоро обанкротилась. Карло было предъявлено обвинение в подлоге, и он попал в тюрьму на полтора года. Освободился. Но вскоре полиция арестовывает его на границе Канады и Соединенных Штатов – он пытался провести через нее группу нелегальных иммигрантов-итальянцев. Вновь тюрьма, теперь на два года.
 Сколько таких мелких мошенников и неудачливых аферистов сгинуло, затерялось на пространствах истории! Люди, зачарованные возможностью быстрого заработка, не особо интересовались, откуда возьмется обещанная сказочная прибыль. Видимо, тогда и родилась достаточно простая идея – посулить людям баснословно высокие дивиденды, которые будут выплачиваться за счет привлечения новых вкладчиков, а легенду об инвестициях в почтовые купоны использовать, чтобы объяснить людям, откуда берутся такие прибыли. Все это настораживало старого норвежца.  «Но ведь земля не марки»-думал старый Первигу. И они рискнули.
Нужно ли говорить, что векселя перекочевали из чемодана в руки биржевых «быков». Чемодан только жалобно вздохнул. Но о нем быстро забыли, поставив на бок в кладовой. Даже Первигу продал часть бизнеса и вложился в акции. Деньги были размещены, нужно было подумать о собственных занятиях. Ингеборг, разбирая бумаги, наткнулась на блокнотный лист с адресом работы Улафа.
  «Почему бы и не зайти к Улафу? Мы же друзья»-уговаривала себя Ингеборг, но тянула время. Неожиданно для себя она в очередном номере прочитала рассказ о Нансене, который в это время находился с миссией по спасению голодающих Поволжья в России. Под статьей стояла подпись «Улаф Селиус». Это разрешило все ее сомнения.
На другой день девушка направилась по адресу, указанному в записке. Адрес привел ее к зданию, где размещалась «Нордиск Тиденде», местная газета для норвежской диаспоры Америки. Ингеборг знала эту газету, так как Первигу постоянно покупал ее. Найти Улафа оказалось проблематично. Да девушка и не удивилась этому. Было бы странно застать журналиста за столом.
Коллега Улафа, с которым фру Торманн встретилась в редакции, представился как Эйнар Хильсен. Он тоже был норвежец и работал с Селиусом на скандинавском направлении. Хильсен обещал передать записку Ингеборг Улафу. Приближалось время к обеду, и Эйнар пригласил Ингеборг в ближайшее кафе, где они всегда перекусывали с Улафом.
«Может, там мы его и встретим»-сказал Хильсен, пропуская девушку в кафе. Во время обеда он рассказал Ингеборг, что работает над творчеством норвежских писателей, в первую очередь, Гамсун. Его интересует отношение современников к творчеству старых норвежских литераторов. Хильсен планирует к юбилею типографии и книготорговли Пармана издать «Юбилейный сборник». Эйнар Хильсен оказался увлекательным собеседником, и Ингеборг прекрасно провела время. Расстались они друзьями.
Встреча Улафв и Ингеборг была дружественной и непринужденной. Улаф провел ее по помещениям газеты, попутно рассказывая, что получил очень ответственное задание по освещению деятельности норвежской рабочей партии. Он так увлеченно говорил о ее деятельности, что Ингеборг невольно стала внимательно слушать его. Тем более, что тема была не новой: она с Арнтом посещала собрания этой партии
Норвежская Рабочая Партия была основана в 1887 как социал-демократическая партия и опиралась, в первую очередь, на профсоюзное движение страны. НРП выдвигала лозунги обеспечения полной занятости и развития производственной демократии, сокращения рабочего времени, снижения налогов для лиц с низкими и средними доходами. В ее недрах зародилось коммунистическое движение, и все больше заявляло о себе. Партию стали раздирать противоречия. Улафу, как норвежцу, редакция газеты дала задание разобраться в этом деликатном деле и донести дл норвежских эмигрантов суть вопроса. Затем Улаф, почувствовав, что заговорил бедную девушку, привел ее в комнату, где за столом сидел Эйнар Хильсен. Налив кофе, они сообща стали думать, куда устроить Ингеборг на работу. У Ингеборг не было достаточного опыта как репортера, да и Америка, это не Норвегия. К тому же языковые проблемы. Выход был найден: Хильсен вспомнил, что в типографии Пармана требуется наборщик, знающий норвежский язык. На другой день Ингеборг в синем комбинезоне типографского наборщика стояла за наборной доской.
Замелькали дни, как в калейдоскопе. День проходил в интенсивной работе по набору версток. Она не успевала даже выйти в кафе и пообедать. Перекусывала американскими гамбургерами, сидя на верстаке, и прихлебывая кофе, взятым из дома в термосе. Вечером они с дядюшкой пили чай, перебрасывались новостями и шли спать. Первигу с тревогой смотрел на осунувшуюся племянницу, которая все реже улыбалась. Оживляли ее письма Арнта. Читая его письма, девушка вспоминала их прогулки по Фрогнеру, набережной Акербрюгге, улице Карл-Юхансгате. При упоминании улицы Киркевейен у нее вставал ком в горле. Как-то там ее тетя? В последнем письме она написала, что сменила квартиру на меньшей площади, но в этом же доме. Письмо тетушки было сдержанное, немногословное, словно няня боялась что-то сказать ей.
  Все это не укрывалось от опытного в житейских передрягах Первигу. Он понимал, состояние Ингеборг-это тоска по Родине. Первигу закрыл глаза и представил окрестности Христиании бронзово-желтые осенью, когда ветры еще не сбили с мощных вековых кленов и вязов листву. Нежно-зеленые, когда тепло мая прогрело почки, и они выстрелили еще клейкой, беспомощной зеленью. Застывший в зимнем безмолвии парк. Картофельные поля летом, когда они покрывались забавными ушками, торчащими из-под земли.
«Глянь, зайчик спрятался, только ушки торчат»-показывал он своей младшей сестре, матери Ингеборг. Девочка всплескивала ручонками и пыталась откопать спрятавшегося зайчика.
«Господи, как же давно это было!»-думал Первигу. И вот они сидят в его холостяцкой квартире, которая, несмотря на старания Ингеборг, никак не хотела приобрести домашний вид. Гостиничность квартиры скрашивал чемодан, вытащенный из кладовой, к его чемоданному удовольствию водруженный в угол и накрытый вышитым льняным полотенцем. На полотенце лежали багряные листья клена.
«И клен здесь американский»»-Первигу открыл глаза и посмотрел на племянницу. Она, казалось, читала книгу, но глаза ее были устремлены между строк куда-то вглубь книги. Туда, куда нет хода ее дядюшке.
«Может предложить ей отправиться домой?»-мелькнула у него мысль, но он тут же отогнал ее прочь. Без Ингеборг Первигу не представлял своей жизни. Он был одинок, этот старый викинг.
Нет, не приносила радости Ингеборг жизнь в хваленой Америке. Она была чужая в этой заокеанской стране. Работа отнимала жизненные силы и не оставляла времени на житейские радости. Да и где они, эти житейские радости! Она всеми силами пыталась находить время и погулять по паркам, которых много было в Нью-Йорке. Но американский город –это не предместья Христиании, гулять там было небезопасно. С Улафом они виделись редко. Понимая, что их отношения навсегда останутся только дружескими, молодой человек не часто забегал увидеть ее. Да и потом Улаф все же был американец, у него был дом, друзья.
Ингеборг рассчитывала выгодно заработать на спекуляции с землей и, скопив сумму денег, уехать на родину. Все шло гладко, как сообщали биржевые новости. Ничего не предвещало трагедии. Счет фрекен Торманн и дядюшки Первигу подрастал и радовал их. Даже старый Первигу и тот перестал ворчать на Понзи. Конец этому благополучию положил ураган, прошедший во Флориде. Погибло около четырёхсот человек, а десятки красивых яхт были выброшены на улицы. Флорида вдруг перестала быть привлекательной, и большинство спекулянтов разорилось. Не избежали этой участи и фрекен Торманн и дядюшка Первигу. Не зря волновался старый Первигу. Чутье не подводило его, но запах легких денег сбил его с толку. Позже выяснилось, что большая часть земель, которыми Понзи якобы спекулировал, находилась под водой. Окружной прокурор выписал ордер на его арест, справедливо заподозрив попытку построить очередную пирамиду, но было поздно, ураган доканал несчастных.
В один миг родственники стали нищими. У Первигу еще оставалась часть бизнеса, у фру Торманн-только чемодан. Делать в Америке было нечего. Зарабатывать на жизнь своим трудом Ингеборг могла и дома. От огорчения Первигу постарел на глазах и слег. Этим воспользовались его конкуренты, и бизнес старика стал разваливаться на глазах. Единственным правильным решением была его продажа, и закладка вырученных денег в банк. Что и было сделано.
  Оставшись не у дел, Первигу угасал на глазах. Тут –новое несчастье. Слегла тетушка в Норвегии. Об этом ей аккуратно сообщил Арнт, навещавший старушку. Ингеборг разрывалась между дядюшкой и желанием бросить все и уехать домой. Помог Улаф. Он нашел в норвежской общине сиделку для Первигу. Руки девушки были развязаны.
«Домой! Домой!»-набатом стучала в голове одна мысль. По иронии судьбы билет был куплен на тот же пароход Bergenfjord. Только с большой разницей в классе. На пристани ее провожал Улаф. Он, насколько мог, подтащил чемодан девушки к трапу. Некогда корректный лощеный пассажирский помощник равнодушно посмотрел на сдержанно одетую эмигрантку и, видя ее муки с большим чемоданом, нехотя крикнул гарсуна.
«Вам вниз, фру Торманн»-сказал он, мельком глянув на билет Ингеборг. Девушку отвлек грохот. Это гарсун, не очень-то заботясь о имуществе девушки, спустил чемодан по крутому трапу. Прощание с Улафом было коротким. Каждый понимал, что они видятся в последний раз. Адреса были записаны.
Теперь Ингеборг смотрела на отходящий от нее Нью-Йорк с другого угла. Раньше с верхней палубы она видела перспективу огромного города. Сейчас, с нижней палубы, - только Улафа, который шел вдоль причальной стенки, не отводя от нее глаз. Портовые буксиры знали свое дело: они лихо развернули нос гиганту- пароходу, давая возможность выйти на простор. Впереди- открытая бухта и океан.
  «Bergenfjord»  басовитым гудком прочистил свои легкие, словно освобождался от городского смога. Вот уже бурун за кормой показал, что машины лайнера заработали на полную мощность, и берег быстро поплыл назад. Фигура Улафа стала совсем крошечной, но девушка еще не уходила. Так и остался он у нее в памяти с кепкой в высоко поднятой руке.
Осталась сзади и статуя Свободы. Глядя на ее постамент, Ингеборг горько усмехнулась. Все же не зря ей статуя не понравилась при подходе к Нью-Йорку. Слишком уж она холодна и бездушна. По мере ухода судна в океан статуя все четче вдавливалась в панораму города. Вначале она своим мощным постаментом закрыла панораму Нью-Йорка. Затем только его середину и под конец, прежде чем скрыться в тумане, сравнялась с его небоскребами.
«Прощай, Америка!»-мысленно сказала девушка расплывающемуся в дымке городу. Стало холодно. Народ покинул открытую корму, и Ингеборг осталась одна. Идти в помещение не хотелось. Да и куда идти? В неуютную каюту без иллюминатора! Встречаться с незнакомыми людьми. На ужин Ингеборг никто не позвал. Для нужд ее класса в углу коридора шумел электрокипятильник и работал буфет
Потянулись унылые дни путешествия. Классовость судна не позволяла гулять по верхним палубам и Ингеборг довольствовалась открытым пространством на корме.
  Тут еще новая неприятность. При спуске по трапу повредили один из замков чемодана. Матрос, нехотя откликнувшись на просьбу девушки, не церемонился с холеным гигантом и просто сломал замок. Девушка перенесла это легко. Чего в нем прятать! К тому же соседи Ингеборг были такие же эмигранты, как и она. Узнав ее историю, они очень сочувствовали девушке и неоднократно приглашали ее ужинать. Но на Ингеборг напало странное оцепенение: не хотелось есть, разговаривать, думать. Все что с ней происходило, она видела со стороны, словно фильм, в котором она была действующим лицом. Но наяву ее не было. Все ее оставили в покое. В одно хмурое утро пароход неожиданно сбавил ход. На вопросы пассажиров команда отвечала, что судно заходит в Осло-фьорд. Все, конец изнурительному путешествию. Еще несколько часов и они дома, в родной Христиании. Скорее бы!
«Интересно, ждет ли ее тетушка, Арнт.» -подумала Ингеборг. Ведь она никому не писала. Сама доберется до дома, придет в себя и все встанет на свои места. Она же вернулась домой.
«Домой! Домой!»-стучала в висках Игеборг. Уже сузился Осло-фьорд. Они шли по глубокому ущелью. Так казалось девушке с нижней палубы. Но это ее не смущало. Это были ее горы.
  «Да, мы любим край родимый, край лесистых круч, море, ветер нелюдимый, небо в хлопьях туч…»-вспомнились ей строчки из гимна. Постепенно пропадало оцепенение, вызванное апатией долгого утомительного плавания. Показалась Христиания. Она нисколько не изменилась. Даже стала еще краше. Но кто это залез на старинную пушку и, приставив руки козырьком, смотрит на верхнюю палубу! Это же Арнт! Как он мог узнать время ее приезда?
«Куда же ты смотришь, милый Арнт! Нет на верхней палубе Ингеборг, нет»-девушка сразу же загрустила, так как деньги на билет ей пришлось взять у дядюшки. А он в них так нуждается сейчас. Но ничего, она будет работать и вытащит старого упрямца из Нью-Йорка!
Швартовка заняла немного времени. Раздался мягкий толчок и  «Bergenfjord» уютно устроился возле причальной стенки. Выдохнув остатками пара, он тем самым провозгласил, что дело сделано, пора отдыхать. Открылась аппарель борта, матросы выдвинули трап.
«Приступить к таможенному досмотру- раздалась команда. На этот раз Ингеборг пришлось ждать, когда очередь дойдет до четвертого класса. Соседи по каюте помогли ей поднять чемодан наверх. Ингеборг потеряла из вида Арнта, а стальной фальшборт судна надежно закрывал ее от берега.
«Ваш выход, фрекен»-помощник капитана поднял два пальца к козырьку фуражки. Да, это ее выход. Вернее вход, вход в ее родную страну, к своим родным.
  Она стояла возле открытой аппарели среди эмигрантов, в основном, ремесленников, крестьян, рабочих, своих вчерашних соседей по каюте. Ингеборг, подбирая юбки, осторожно прошла по трапу. Дюжий норвежец, по виду рыбак, помог ей переставить чемодан на причал. Девушка сошла на берег, жадно вглядываясь в очертания любимого города.
Неожиданно раздался грохот. Ингеборг оглянулась: рядом на извозчика грузился багаж. Вдруг с экипажа посыпались вещи, и они рухнули прямо на ее многострадальный чемодан. Когда рассыпающийся в извинениях грузовой маклер разобрал кучу своего груза, то перед Ингеборг предстал ее чемодан. В нем зияла дыра, пробитая острым углом ящика. Но это уже не интересовало девушку: с криком:
«Ингеборг! Ты !»-к ней бежал Арнт. Все оказалось просто. Арнт, понимая, что после извещения о болезни тетушки, Ингеборг не задержится в Нью-Йорке, стал проверять состав пассажиров судов, отправляющихся из Америки. Так он и смог встретить ее. Не слушая огорченного маклера, обещающего непременно скомпенсировать убытки по испорченному чемодану, молодые люди погрузились на извозчика, и вскоре экипаж остановился на улице Киркевейен.
«…Так, мои дорогие и закончилась мое путешествие в Америку»-подытожила свое повествование Ингеборг. Давно уже остыл налитый чай, к которому ни тетушка, ни Арнт не притронулись. Да и Ингеборг только крутила в руках чайную ложечку. Длинным получился рассказ, невеселым.
«Но ты, тетя, не расстраивайся. Я буду работать и мы проживем»-сказала Ингеборг.
«Конечно проживем»-неожиданно высказался Арнт и густо покраснел.
«Я и не сомневаюсь что мы проживем.»-неожиданно сказала няня, обняв за плечи Арнта и Ингеборг. Затем она подошла к комоду, выдвинула ящик и достала пакет бумаг. « Это наши расписки от банка по приему векселей. Ты уж прости меня старую, что утаила от тебя часть бумаг»-покаялась тете девушке.
Чемодан был задвинут на антресоли. Ингеборг он больше не потребовался.
Через восемьдесят лет чемодан был куплен в Осло на блошином рынке под мостом и помещен в квартиру с балками по адресу Nedre,Skoyen 18B,0276.

О Норвегии с улыбкой

Картинки с Кампена
Пакистанский район, черной жемчужиной  вкраплен в белое колье Осло. Шаг в сторону и другой мир. Не враждебный, но чужой. Разнобойный колорит, смешение одежд, языков. И в этой голубоглазой светловолосой стране викингов, где мы, славяне выглядим чуть не брюнетами.

Стоят две норвежки. Мило разговаривают, болтают, одним словом. Ну и что, скажите вы. Мало женщин стоит у магазинов и мило сплетничают. Только одна в мусульманском прикиде, хотя по внешнему обличью густопсовая викингесса, теперь уже бывшая. Что тут скажешь…любовь зла.

Он смоляной сомалиец, она светла как божий день. Идут, взявшись за руки, мило разговаривают.

Небольшая площадь. Неформальное скопище иммиграционного люда. Здесь центр регистрации иностранной рабочей силы. Скульптурная композиция: «У колонки». Три бронзовых женщины в платьях позапрошлого века столпились у колонки и судачат. Рядом подросток, принесший лохань с бельем. Стоят и сплетничают  уже лет сорок. Тем же самым занимаются группа пакистанских женщин. Стоят, житейские проблемы обсуждают.  Точь в точь как их норвежские товарки в позапрошлом веке. Рванул ветер и взметнул их накидки, черного и коричневого цветов. Они распластались в потоке, превратив милых женщин в стаю хищных птиц.

Молодой человек в обдерганной футболке, замусоленных лоснящихся джинсах. Волосы, собранные в пучок забыли, что такое шампунь. Но файс чисто выбрит и оставлен островок волосиков в качестве бородки.

Идет Дон-кихот. Настоящий странствующий рыцарь, но без коня и без доспехов. Санчо Пансо рядом не просматривается. А так Дон-Кихот. Высоченный худой, даже тощий. Седой. Остатки волос тщательно стянуты аптекарской резинкой на затылке в реденький пучочек. Но в бороде. В сервантесовской. Бородка заплетена в косичку. И бантик при ней черненький. Маленький, но бантик. Зато усы. Всем усам усы. Стрелами. И торчат усы, топорщатся, из-за ушей видно.

Вроде как пакистанец. Но все нутро кричит и вопит, что это афганец. Напоминает старого беркута. Настолько он хищный. Такие били советских солдат в Афганистане. Прицельно, без жалости. Красив чертовски. Красив своей жестокостью. Длинная голубая рубашка, белые брюки. Черная жилетка. Национальный головной убор. Что он делает в Норвегии? В краю молчаливых, помешавшихся на своей доброте норвежцев. За какие такие политические преследования он запросил убежища? Кто мог угрожать такому мужику физической расправой? За что его приютила сердобольная Скандинавия. Вот и ходит такой коршун по их тихим гатам (улицам) полыхая глазами. Он бы естественнее смотрелся в горах Афгана в камуфляже и с АКэмом в руках.
Почувствовав, что я его изучаю, он приподнял голову и полоснул меня глазищами, черными, мгновенно вспыхнувшими. Чего тебе нужно, шурави? Вопрошал его взгляд. Действительно, чего пристал к человеку.

Идут из школы две девочки. Одна мусульманка в платке, шароварах. Другая - светленькая, открытая солнышку. Идут, болтают, мороженое едят.

Высокий сухопарый седовласый человек ведет за руку толстую коротенькую японку. На фоне его роста уж очень коротенькую. Трогательно ведет ее, нежно.

Белого ребенка выгуливает темная пакистанка. Негритянская девочка с волосиками пучочками прогуливалась под присмотром молодого человека скандинавской внешности. Девочка тщательно готовилась к выходу на детскую площадку: розовое платьице, отмытая рожица. Девочке приглянулся наш Пепе (внук, кто еще не знает). Но внучок оказался ярым расистом. Быстренько забрался в коляску и закрыл себя планочкой. После чего сурово посмотрел на ветреную незнакомку.
Пепе решил завоевать мир. Хватит с него позорных бегств. Он слез с коляски, подтянул отчаянно спадающие штаны, оглянулся, проверить следует ли за ним дед. Убедившись в наличии оного,  бодро двинулся в путь.

Тинейджеры лет по 14. Два светленьких мальчика с глазами льдинками. И две девочки. Только одна в пакистанском наряде: платье и шароварах. Вторая –сомалийка - в коричневом бурнусе: одни глаза сверкают из прорези. Идут, мирно разговаривают. Вдруг взялись за руки, расхохотались и побежали. Вот и пойми загадочную норвежскую душу.

Район Волеринга. Удивительной красоты сохранившиеся дома позапрошлого века. Деревянные, ухоженные баснословной стоимости, домики. Часть Кампена. Улицы непуганых кошек, нахальных сорок, наивных синиц. Золотые шары, по- норвежски называющиеся очень мило: «поцелуй меня через забор» кокетливо качают своими желтыми головками. Чистейшие окна   из которых выглядывают незатейливые, наивные норвежские игрушки и сувениры. Край-находка для этнографа.
Идем рассуждаем о скандинавистости, что дескать вот оно, гнездо викингов, светлых, холодных как снег. Белокурых викингесс, словно вырезанных изо льда.
 Хлопнуло раскрываемое окно. Из него высунулась голова. Иссиня черная, с оттенком лиловости, можно сказать, баклажанная голова. Обладателем головы был негр. Голова повернулся к нам, широко улыбнулась, ослепив белизною зубов, и по- доброму сказала «Хай».  «Один!» воскликнули мы и, проблеяв что-то невразумительное, свернули в ближайший переулок.
Прошел негр с начисто выбритой головой, Она, голова, удивительно была похожа на баклажан. При негре небольшая тщательно ухоженная бородка…выкрашенная в ярко-рыжий цвет.

Утро на Бринкенгате
За окном  быстро простучали каблучки Даши. Затем стукнула калитка и снова тишина. Мама Даша решила убежать пораньше, не беспокоя всех кто «В домике живет». А живет в домике на данный момент очень мало народа. Вышеперечисленная мама Даша, Петруша, фамильярно называемый родственниками «Пепе», да дед призванный обеспечивать внука Пепе, пока тот сибаритствует дома, пользуясь закрытием детских садов на отдых.
Дед глянул на часы и поразился крепким сном внука. Обычно в это время раздаются позывные: Деда! И все. Начинается день полный неожиданностей, заполненный бытием человечка, которому еще нет двух с половиной. Дед решил с толком использовать паузу. Он быстренько встал, привел себя в порядок и сел пить кофе, предварительно приготовив все, что потребуется внуку при пробуждении. «Все» сводилось к выниманию из холодильника йогурта, вскипячения воды для каши и приготовлении прочих продовольственных изысков для вьюноша.
За кофием дед благодушествовал недолго. Сверху раздалось полусонное: «Деда!». Дед бодро вышел на встречу. Силуэт внука смутно маячил на втором этаже. Загородка мешала ему спуститься.
-Доброе утро, Петруша- приветствовал его дед, открывая загородку. Пепе аккуратно спустился с лесенки, молча проследовал мимо деда. Деда, похоже, он не увидел. Сознание у парня еще проблесковое. Пепе прошлепал в столовую и там затих.  Он забрался на подоконник и предался созерцанию заоконья. Не много увидишь на дворе, окруженном забором, но для двухлетнего пацаненка, предостаточно.
-Оона (ворона)- изрек Петруша, ни к кому не обращаясь, но кивая головой в сторону прилетевшей сороки.
-Сорока, Петруша поправил дед. Внук не обратил внимания на орнитологически подкованного деда и повторил:
-Оона. Дед  не настаивал. Он взял птичий корм и вышел на двор подсыпать корма в кормушку. Через стекло просматривался Пепе в ночной рубашке.
-Петруша, может, пойдем умоемся, переоденемся, да и завтракать пора-ненавязчиво предложил дед. Его предложение зависло в воздухе. Пепе лег животом на подоконник, слез с него. На минуту задумался. Но решение пришло быстро. Он подошел к собранным еще вчера мамой Дашей игрушкам, аккуратно уложенным в ящички, и поочередно, с грохотом вывалил их содержимое на пол.  Дед прижмурился и ушел в другую комнату. Пусть развлекается. Воцарилась тишина. Подглядывающий дед видел лежащего на теплом полу внука, который играл в лелесики (паровозики).
-Петруша, может позавтракаем-несмело предложил дед
-Давай-неожиданно четко и быстро произнес внук.
-Что будем-уже по деловому спросил дед.
-Егирт-ответствовал внук.
-А кашки-совсем зарвался  дед.
-Най-коротко ответил внук.
Ну най так най.- Дед выдал внуку стаканчик с йогуртом и сел рядом.
Пепе молча, сосредоточенно ел «егирт». Дед не мешал внуку усваивать продукт и тоже помалкивал. Вдруг Пепе протянул ложку к окну и заявил, что нету тролля.
-Нету тролля, Петруша, нету-подтвердил дед.
Проблема тролля очень его беспокоит, так как мама Даша  обьясняет, что тролль выходит вечером и детей, которые не хотят спать он может утащить. Но утром совсем другая ситуация. На всякий случай дед с внуком вспоминают, что тролль живет на высокой оре (горе), в дремучем есу (лесу), в глубокой ое (норе). На этом интерес внука к сказочному персонажу иссяк.
-Еще-коротко бросил внук, доскребая «егирт».
-Пжалста, ПетрСаныч-у деда наготове стоял не один стакан. Не дай бог будет пауза!
-Петруша, может кашки-дед снова за свое. Вот неймется человеку!
-Да-вай-неожиданно четко произнес внук. Дед дернулся и полетел готовить кашку. Кашку сьели быстро. Пепе слез со стула, лег на пол и  занялся игрушками
Ладно. Впереди день. Еще умоемся- решил дед и ушел. Шло время. Тишина в доме. Дед читал, Пепе играл. Вдруг возглас:
-Деда, новий пайпись(сурдо перевод: дед, давай памперс менять)-раздался возглас.
 Появился Пепе собственной персоной. Всем своим видом он показывал, что у него неприятности. Кто останется равнодушным к проблемам двухлетнего парня.
-Конечно, Петруша, заменим-заблажил дед. Сам глянул в глубины памперса и пришел в отличное настроение, Содержимое памперса явно стимулировало это самое настроение.
-Пепе, пойдем в душ-заявил дед
-Икке душ-вспомнил внук норвежский. Но дед был неумолим.
С внука был снят перегруженный памперс. Затем, под негодущие вопли, экзекуция в душе. Тщательно промыли попу. Заодно умылись. Пока вытирали, что помыли,  рассматривали свое изображение в зеркале. На двух родственников из зеркала смотрели бородатая физиономия деда и розовощекая моська внука.
-Пепе-показывает дед на бороду. Пепе приходит в отличное расположение и хохочет. Затем, чтобы расставить точки и внести ясность в изображение показывает на себя и говорит:
-Пепе это. -Кто бы возражал.
Наступает процесс одевания.  Начинаем обуваться. Обуть нужно «две ног», как говорит Петруша. Обуваем «одну ног», затем другую «ног».
Пепе неожиданно быстро собрался. Он бодро протопал на улицу и направился открывать гараж.
-Пепе помогать-пояснил он свои действия на всякий случай: вдруг дед не поймет.
-Пепе коляска-уточнил он, помогая деду открывать гараж.
Транспорта у Пепе много и он к нему относится очень трепетно, всячески его контролируя. Это алисед (велосипед) и две коляски. Что он выберет непредсказуемо. Но общение с внуком приучило деда быть готовым ко всему.
-Пепе коляска залезать-твердо произнес Петруша и полез в большую коляску. Дед помчался доукомплектовывать выбранный транспорт питанием. Пакет был наготове. Дед  быстро одевался.
-Деда-раздалось с улицы. Пепе устал сидеть и требовал развлечений.
Дед быстро вышел с пакетом и понял, что попался. Пакет был прозрачный и Пепе увидел, что там бутылка с соком и коробочка.
-Пепе-потребовал внук и для убедительности протянул руку. Возражать в таких случаях бессмысленно. Пепе стал основательно перезавтракивать: бутылка с соком ополовинилась, похудел и запас бутербродов.
-На, деда- Пепе вручил растрепанные остатки завтрака и сыто откинулся. Дед быстро пополнил запасы, и родственники выехали со двора.
Теперь предстояло решить куда ехать. Здесь кто первым завладеет инициативой. Первым съреагировал Пепе.
-Туда, деда- показал прямо, но согнутым пальцем Пепе, что означало влево. Как прикажете, Петер Саныч, поехали вдоль улицы Бринкенгате. Пепе любит свою улицу. Она тихая. Можно пройти пешком, рассматривая машины, стоящие вдоль тротуара. Можно остановиться возле ремонтируемого здания и полюбоваться слаженной работой рабочих и транспорта. А если еще грузят мусор! Пыль столбом, красота. Эх, жаль не подойти к бульдозеру, не потрогать  колеса. Чудо, а не колеса. Ну ладно в другой раз. Пепе деловито шагает дальше. Навстречу идут темнокожие мамашки со своими выводками. Это пакистанки и сомалийки, которые живут по соседству. Их много и детей тоже много. Они сдержанные и вежливые, закрытые в свои одежды.  Очень дружелюбны и приветливо улыбаются светловолосому мальчонке, который самостоятельно шагает по тротуару. У них своих «мальчонок» много, поэтому они толкают 3-х, а то и 4-х местные коляски, загруженные мелкой порослью с темными глазенками. Мамашки идут одни. Их папы выйдут на улицы  позже.
Вот угол Бринкенгате и Кампенгате. Здесь Пепе останавливается и думает куда свернуть. Он знает, что если свернуть на Кампенгате, то гулять будем по тихим улицам заставленными деревянными домами. Деда отсюда не вытащить. Лучше спуститься вниз и проехаться по Койенгате. Это большая оживленная улица. По ней ездят машины, идут автобусы. Очень приятная улица. Решено.
-Деда! Туда-бросок руки и дед все понял.
-Нет, стой деда, счас сяду в коляску и езжай. Вздремну маленько. Пепе заваливается в коляску и прикрывается козырьком. Можно отдыхать. Дед дорогу знает.
Переходим дорогу и оказываемся на площади у метро Тойен. Это начало Пакистанского района. Он черной жемчужиной  вкраплен в белое колье Осло. Шаг в сторону и другой мир. Не враждебный, но чужой. Разнобойный колорит, смешение одежд, языков. И в этой голубоглазой светловолосой стране викингов, где дед и внук выглядят чуть ли  не брюнетами.
Но Пепе равнодушен к расовым предрассудкам. Он вылезает из коляски и идет к фонтану. Он очень интересен этот фонтан, вернее его композиция.
 Три бронзовых женщины в платьях позапрошлого века столпились у колонки и судачат. Рядом подросток, принесший лохань с бельем. Стоят и сплетничают  уже лет сорок. Тем же самым занимаются группа пакистанских женщин. Стоят, житейские проблемы обсуждают. Ну в точь как их норвежские товарки в позапрошлом веке. Рванул ветер и взметнул их накидки, черного и коричневого цветов. Они распластались в воздушном потоке, превратив милых женщин в стаю хищных птиц.
Пепе прошел мимо стаи и стал ловить струйки. Долго ловил, пока куртка не вымокла. Ладно, хватит.
-Пошли деда-и двинулся в сторону детской площадки. На площадке никого нет. Это приводит Пепе в прекрасное настроение. Он охотно катается с горки. Сам забирается, делает деду «Хаде», дескать, пока, и с удовольствием сьезжает.
-Еще-говорит Пепе и забирается снова. Очень весело. Но время идет и появляются посетили. Они разные и очень неожиданные для нашего заскорузлого сознания. Белого ребенка выгуливает темная пакистанка. Негритянская девочка с волосиками пучочками прогуливалась под присмотром молодого человека скандинавской внешности. Девочка тщательно готовилась к выходу на детскую площадку: розовое платьице, отмытая рожица.
Девочке приглянулся Пепе. Она подбежала к нему и остановилась, с явным намерением пообщаться. Но внучок оказался ярым расистом. Быстренько забрался в коляску и закрыл себя планочкой. После чего сурово посмотрел на ветреную незнакомку. Затем последовала короткая фраза:
-Деда! Все ясно. Пепе парень не компанейский, общаться пока не любит ни с кем. Ладно, поедем дальше. Вот и наш знакомый фонтан. Пепе посмотрел по сторонам, убедился в отсутствии себе подобных. Пепе решил завоевать мир. Хватит с него позорных бегств. Он слез с коляски, подтянул отчаянно спадающие штаны. Оглянулся, проверить следует ли за ним дед. Убедившись в наличии оного,  бодро двинулся фонтану. Долго развлекался. Но и это надоедает.
Дед взял инициативу в свои руки. Выждав, когда внук сядет в коляску он быстро выехал на улицу Швайенгарьгате и взял курс на центр. Замечаний из недр коляски не поступило. Пепе созерцал проезжающие мимо машины, изредка делал замечания. Так и доехали до набережной Акербриге.

Туристы

Из теплохода, словно фарш из мясорубки, повалил турист. Турист жаждал зрелищ. Хлеб у него был на теплоходе. А сейчас они переминались с ноги на ногу, стремясь как можно быстрее спуститься на землю норвежской столицы.
На пирсе туриста желали все: сувенирные ларьки, таксисты, но больше всего, гиды, которые призывно размахивали национальными флажками. Помимо традиционных для туризма немецких японских, замечаю российский триколор. Спотыкаясь на трапе, туристы спускаются вниз. Турист он и есть турист. Он везде турист. Стоит серьезному человеку одеть шорты, придурочную панаму или бейсболку и он готов ко всему. Даже если его будут дурачить. Он прекрасно понимает, что его дурачат, но сейчас он турист и охотно позволяет делать это. У одного солидного мэна в коротких шортах в шляпе воткнуто перо чайки. Рядом с ним такая же солидная мадам в легкомысленной футболке. Голову прикрывает панама, но без пера.
Как это было давно: спуски с трапа, с трапа самолета. Готовность восхищаться всем, что покажут гиды, а что не покажут, то он найдет, увидит сам. Турист заберется куда угодно. Он будет задвигать любопытный нос в закрытые для постороннего глаза дворы, подьезды. Внутренне стыдясь, но все одно скосит глаза в окно первого этажа. Понимает, что нехорошо, некрасиво залезать в чужое «нельзя», но он турист. Через две недели он вернется в свой город. Оденет цивильный костюм и станет скучнейшим человеком. Лишь при уборке наткнется в шкафу на забытую бейсболку с сохранившимся пером. Возьмет в руки, задумается. И поплывут картинки. Картинки беззаботного лета, когда он был туристом.
Гиды, словно пастушьи собаки, сбивают свои стада по национальной принадлежности флага. Это сложно. Турист не стоит на месте. У него зуд. Ему, туристу, кажется, что без него происходит что-то значительное и что он, турист, должен быть там, где проходит оно, значительное. Его, туриста беспокоит, что он эти события пропустит. Поэтому он стоит и перебирает ногами как застоявшаяся лошадь. И его несет. Несет к ближайшему ларьку сувениров. Тянет сфотографироваться тут, же на причале. Напрасно гид вопит, что он отведет их в отличнейший магазин сувениров, самый дешевый (ха-ха-ха), где им, туристам, дадут скидку (хо-хо-хо).
Зазвучали часы на ратуше. Туристы стихли, задрали головы и наставили фото на гигантский циферблат. Некоторые записывали звон на мобильник. И только не спрашивайте их: - А это вам надо - звук боя часов на городской ратуше?». Надо. Не обижайте люди, туриста.
Гиды, соблюдая только им известную очередность, разводят в разные стороны свою беспокойную паству. Сейчас на них, беззащитных агнцов, начнут охоту сувенирные магазины, киоски и ресторанчики. На группы с завистью смотрят продавцы мороженого и сосисок. Это счастье не про них. Турист на них не купится. У него зафрахтован обед в ресторанчике. Скорее всего, в рыбном, где его, туриста, ошарашат морскими деликатесами. Менеджеры ресторанчиков с утра чешут левую ладонь, предвкушая выручку.
Группа с российским триколором остановилась возле норвежского парламента, стортинга. Что там рассказывает, темный, совершенно не похожий на россиян соответствующего колора, мэн. Акцент у него жуткий. Но его и не слушают. Вертятся, фотографируются в обнимку со львами. Дамочки скосили глаза на сияющие окна респектабельных магазинов. Да чего тут скажешь! Норвегия! Стоянка полдня, а тут стортинг. Законодательная и исполнительная власть! Со своей - бы дома разобраться. Две дамочки явно решили свинтить в сторону и, будьте уверены, свинтят. Да рассказывает гид ужасно. Ну дай ты им, туристам, какую-нибудь изюминку. Нет, не клубничку, а изюминку из истории парламентаризма. Нет ведь,  гундит что-то про засилие Норвегии Швецией.
Два дюжих немца присели возле низенького тролля, стоящего у входа в сувенирный магазин. Тролль маленький, а немцы дюжие. Одного привлек длинный толстый нос тролля. Он схватил его рукой и что-то сказал своему партнеру. Тот округлил глаза, и захохотал. Охальники.
Туристские группы продвигаются к национальному театру. Они, группы, стремительно редеют. До памятника Виргеланду доходят единицы и то, их больше занимает чайка, сидящая на голове великого поэта.
Японцы. Как я их люблю японских туристов. Где бы мы с ними не пересекались, я всегда с удовольствием за ним наблюдаю. Они всегда улыбаются и не устают улыбаться, даже гиду, который несет полную скукотищу про норвежские языки:  риксмол (или букмол) и лансмол (или "новонорвежский"). Они будут стоять напротив гида и согласно кивать ему головой. Причем лица святятся так, что можно подумать: нет для них большего счастья, как разобраться в обрыве преемственности королевской линии в 1319 году.
Но и они не чужды экспромтов. Экспромтом послужил наш внук Петруша, который стоял напротив них и решал, куда ему податься. Планов роилось в голове у парня громадье. Их всегда много когда тебе от роду два года с небольшим. Можно побегать по газону с цветами и тайком от деда посрывать им головки. Можно побросать камни в фонтан, пока дед не видит. Вредный человек этот дед, все нельзя и нельзя. А почему нельзя? Вон намедни в ботаническом саду Петруша приметил огромную золотую рыбку, плывущую прямо на него. Нужно всего-то прицельным ударом сразить ее и все, вот она, добыча. Ан нет: опять дед разгунделся, что нельзя бросаться камнями в рыбок. Вот сейчас: полез штаны поправлять. Да не свои, а мои. Чего их поправлять. Еще не свалились. Пришлось вырваться и бежать. Что это так людей много на площади. Стоят и смотрят куда-то вверх. Чего там вверху? А, чайка на голове сидит у памятника. Неинтересно. Пойду гонять голубей. Куда дед пропал? Хоть и вредный мужик, но с ним все надежнее, да и коляска при нем.
Один из туристов, увидев очаровательного норвежонка присел на корточки, развел руки и загоготал гусем. Забавный дядя - подумал Петруша, но решил на всякий случай дать стрекача. Что и сделал. Вот только штаны снова сваливаются, пришлось на бегу поддерживать их руками. И чего они смеются!


Прогулка по Аккербригге
Перед родственниками открылась набережная Аккербригге. Набережные. Неотьемлимая часть морских городов. Набережные могут быть или не быть, но не могут быть не красивыми. Осло-фьорд и Осло не только одинаковая топонимика. Это единая судьба. Глядя на синие воды залива, в которых отражается город представить Скандинавию можно только белокурой и голубоглазой. Набережная красива в любое время года: летом, когда изнывающий от жары народ находит на ней прохладу. Зимой, когда стоящие на приколе суда превращаются в хрустальные сказочные дворцы, вызвякивающие незамысловатые мелодии обледеневшим такелажем. Красива набережная осенью, когда над ней танцуют вальс багряные кленовые листья. О весне можно не говорить. Достаточно вздохнуть и мечтательно посмотреть вдаль. Набережная помнила и другие времена: Толпящиеся возле причалов серые рыбацкие суда. Грубые крики рыбаков, грузчиков. Резкий запах рыбы.
Сейчас набережная причудливое сочетание архитектурных изысков, наслоившихся на исторические эпохи. Судить нравится или нет туристу сложно. Да он не будет этим заниматься. Здесь «Кусок сыра» городской ратуши уживается с глыбой из красного кирпича крепости Акерхюст. Жилые массивы –невообразимые для обывательского понимания сочетания стекла, бетона, и прочей строительной арматуры. Сказать не можешь, хорошо это или плохо. Но, наверное, неплохо, если знать, сколько стоит там квадратный метр. Но все это архитектурное нагромождение будоражит, не оставляет равнодушным.
  Петруша быстренько отошел от впечатлений и толкнул коляску ногами, дескать:
-Давай, Деда, трогай. Чего стоять. Столько задумано, столько нужно успеть. -Дед тронул транспорт, но был остановлен требовательным пассажиром.
-В чем дело? Все просто. На пути стоял фонтанчик питьевой воды. Вода весело журчала, над струйкой раскинулась небольшая радуга. Проехать мимо? Ни за что. Петруша вылез из коляски и протянул руки к воде. Взвизгнул от удовольствия, ощутив прохладу. Удовольствие сменилось разочарованием, когда вода залилась ему в рукава. Мокро. Решение пришло быстро.
-Деда, коляску-внук довольно толково показал место стоянки транспорта. Затем забрался в коляску с ногами и предался игрищам с водой. Дед тем временем засмотрелся на теплоход, который стоял у причала. Это был плавучий отель, с носом, удивительно похожим на морду улыбающегося дельфина.  насчитал восемь этажей. Этажей, а не палуб. Каждая каюта выходила своей лоджией на борт, и индивидуум мог наслаждаться морем без привычной толкотни. Верхняя палуба была закрыта стеклянным колпаком от привратностей непогоды. Теплоход недавно подошел. Об этом напоминали еще шевелящиеся швартовые канаты, которые как щупальца медузы шевелились, поджимая гигантское туловище к причалу. Странное чувство: нет людей, а все движется. Распахнулась аппарель в корпусе, и на причал пополз трап. За застекленной палубой показались разноцветные пятна. Это были головы туристов. Они отзавтракали и спешили попасть на обетованный берег.
«Прошу Панове»-раздалось рядом. Я отошел от своих грез и увидел довольно потертого человека белесой наружности. В руках он держал пластиковую бутылку. Я понял, что он хочет набрать воды, А Петрушка с удовольствием, повизгивая, ловил воду ртом и тут же выплевывал ее. Пришлось упрашивать вьюноша, чтобы он уступил дяде место. Дед тем временем отодвинул коляску он надоевшего фонтана. Петруша, кстати, и не возражал. Вытирая влажные руки о не менее мокрую куртку, он бодро двинулся к ступеням, ведущим к крепости. Петруша постоянно оглядывался: как там дед с коляской. Это ничего, что дед шел по ступенькам, таща коляску на руках. Зато все рядом. Вот и зеленая лужайка.
-Деда, мячик!- Как старик Хоттабыч деда вытащил из небытия мячик.
-На те вам, Петр Саныч.- Петруша был очень доволен. С дедом можно иметь дело. И мячик предусмотрел и в горку не отстал.
-А теперь деда, играть.-Пепе с ударил по мячику. Мячик полетел в кусты.
-Деда, мячик!-это стало быть меня тоже приглашают включиться в игру. Ладно, добежим. Удар! Пепе довольно быстро среагировал и с удовольствием вмазал по мячу.
-Отличный удар, Петруша, отличный. Воодушевленный Пепе бросился за мячиком. Игра разгорелась с новой силой. То Пепе, заливаясь смехом бил по мячу, то дед пасовал ответно. Но что это! Откуда этот дядя появился. Пепе встал и недоуменно посмотрел на огромного дядю, который топоча, как слон, бросился к мячу и ударил по нему. Затем остановился и что-то весело прокричал Пепе. Вот этого нам не надо. Петруша быстренько побежал за мячом, схватил его и помчался к коляске. Положил имущество в внутрь коляски и исподлобья посмотрел на веселого дядю. Дядя, увидев манипуляции пацаненка по спасению собственности, весело расхохотался. Помахал Пепе рукой и побежал, насколько позволяла комплекция, догонять не менее дородную половину.
Петрушка решил, что с футболом на сегодня хватит, и бодро двинулся вверх по тропинке. Вот и вход в крепость. Дед, громыхая коляской по булыжникам, спешил за чадом. Вот оно, озеро. Пепе помнил, что там живут рыбки. А по ним так славно кидать камнями. На ходу собирая камушки для прицельного метания, мальчишка помчался к пруду. Бах! Бах! Экая досада! Мимо!
-Что нельзя? Почему нельзя!-Ох уж этот дед. Снова загундел, что нельзя кидать камни в воду, да еще и по рыбкам. Пепе скосил глаза на деда и побежал на другой берег озерца. Дед сел на лавочку и погрузился в свои записи. Пусть поработает. Мы тем временем…Бах! Бах! Дед сделал вид, что не слышит.
Шлеп! Шлеп! Шлеп! Это еще что! Дед поднял голову и огляделся. Маленькая светлоголовая девочка, схватив палку, стучала по воде, в надежде подтянуть кувшинку. Но кувшинка никак не желала расставаться со свободой и плавала в отдалении от берега. Что делать? Нужно идти в воду. Что девочка и сделала. Пожилой седоголовый норвежец с бородкой торопливо подбежал к девочке и что-то выговорил ей, показывая на мокрые туфельки. Девочка согласно кивнула головой и убежала, по всей вероятности, от деда. Норвежский дед решил, что на сегодня он с честью выполнил возложенные на него воспитательные функции, сел на лавочку и развернул газету.
Бах! Бах! Шлеп! Шлеп! Два деда одновременно подняли головы и сделали вид, что эту шпану они не знают. Тем временем по тропинке, ведущей в крепость, показалась череда туристов. Они без устали щелкали фотоаппаратами и галдели. Возле пруда они остановились, поджидая отставших.
-Нет, ты посмотри, какая светлоголовая нация!-раздалась над моей головой фраза на русском языке. Я поднял голову и увидел дородную брюнетистую даму, которая обращалась к своей приземистой товарке. Товарка, явно крашенная черным цветом, изготовленном на Дерибасовской, охотно поддержала разговор.
-Ну что ты хочешь! Скандинавы! Вон, какие беленькие-показала она на Петрушку и девочку. Петруша тем временем утолил инстинкт охотника. Что-то неудачно идет промысел. Рыбки как плавали, так и плавают, а камней нет. К тому же дед сидит на лавке и пишет что-то в альбоме. Счас мы ему эту идиллию разрушим.
-Деда, Пепе рисоваить -закричал Петруша и бросился к деду мимо остолбеневших дамочек.
Петруша тщательно, прорывая бумагу ручкой, рисоваил. Особенно было приятно почеркать по тем значечкам, что нарисоваил дед. Напрасно дед предлагал использовать чистые листочки. Внук был непреклонен. Но и это надоедает. Освоили как нарисовать солнышко, пририсоваили лучики и хватит. День тем временем катился к обеду. Петруша встал к крепости передом, к деду задом и о чем-то крепко задумался. Дед решил сьинициативничать: Петруша, пойдем съедим по сосисочке. Пепе повернулся к деду и просиял. Весь его вид говорил: Дед, ты человек. Сказано сделано. Родственники бодро спустились по крутому, выложенному булыжником спуску, к набережной. И не обращая внимания на кучкующихся туристов, они двинулись к сосисочным ларькам. Пепе явно проголодался и шел впереди каравана. Дед погромыхивал транспортом сзади.
Вот она, заветная сосиска, Огромная ароматная! И булочка в придачу. Пепе жадно впился зубами в сосиску. Набив рот, он попытался еще и булочку ухватить. Не удалось. Ладно, потом доедим.
Дед и внук сели на прогретые солнцем доски набережной и погрузились в чудное поедание продукта. Говорить не хотелось. Родственники лениво перебрасывались отдельными фразами. Тут к деду проявила интерес норвежская мама. Ее дети паслись рядом на детской площадке, и она услышала отдельные фрагменты обстоятельных диалогов деда и внука. Выяснив, что дед из России, она проявила недюжинный интерес к воспитанию российских детей. Дед, напрягши скудные познания, вступил с ней в беседу. Есть было в процессе диалога неприлично, и сосиска осиротело торчала из дедовой ладони. Пепе не вступал в диалог ни с кем. Он ел сосиску. И сосиска, закончилась. Мало сосиска и булочка туда же. Остался только недопитый сок в бутылочке. Петруша заскорбил было о так быстро закончившейся сосиске, но его взор задержался на другой, печальной дедовской. Дед оживленно дискутировал и совершенно не возражал по случаю экспроприации пропадаемого продукта. Не задержалась и булочка. Когда дед прекратил дебаты о воспитании личности, то увидел, что Петруша сыто щурясь, допивал остатки сока из бутылочки. Так и перекусили.
Пепе наотрез отказался резвиться на переполненной детворой детской площадке, и родственники двинулись в глубину улиц.

У фонтана
Пепе поерзал в коляске и вскоре затих. Парня одолела сытость: все же пара сосисок, булочки…Сок, опять же. Было от чего задремать. Коварный дед, используя затишье, взял было направление к дому, но Петруша был начеку:
 -Де-да! Ту-да-четко и раздельно раздалось из коляски. Для убедительности он показал рукой. Оно и понятно. Впереди сверкал и искрился фонтан. Он размещался на театральной площади, любимым месте жителей Осло. Петруша при случае не прочь завернуть сюда. Ему все там нравилось. Великолепный фонтан, в  нем так славно поплескаться. Большая площадь, на которой в причудливых позах застыли бронзовые люди. Дед всегда  хватается за блокнот с ручкой и чего-то пишет.
- Кстати, надо бы порисоваить. Ладно, потом. Пойду, погуляю у фонтана -Петруша вылез из коляски, подтянул штаны и храбро двинулся через толпу народа к струящейся воде. Вода приятно ласкала ладони. Но плескание скоро наскучило Пепе и он решил побегать по траве. Это была чудо-трава. Изумрудно-зеленая, шелковистая. Она так и просила, чтобы по ней побегали.
-Цветы!  Как много цветов. А вот мы их по головкам ладошками.
-Что нельзя! Чего нельзя!
-Деда, это еще почему же. Не рвать, говоришь? Ладно, не буду. А побегать можно? -получив одобрение деда, Пепе с удовольствием резвится на газоне. Вот и скульптуры. Какие большие! Пепе делает попытку залезть на огромный башмак бронзового актера, но сползает вниз. Еще раз. Снова неудача.
-Де-да! Ты где? Смотри-ка здесь. И даже с коляской. Очень хорошо.
 -Подтолкни-ка, деда …Никак, снова сползаю…
-Поддержи, деда. Вот хорошо. Можно попробовать встать. Какой башмак скользкий!
-Деда, ты не уходи. Видишь, я сполз.
-Вот теперь хорошо. Ну хватит, постояли. Снимай, деда!- Дед аккуратно снимает пилигрима с башмака актера.
-Да никуда я не убегу, не бойся, деда. Посиди, посиди на камушке. Только не убегай далеко. Я сейчас приду и рисоваить буду. Пепе бодро помчался по дорожке вдоль национального тетра. Коварные штаны медленно делали свое дело: они сползали. Все попытки сохранить нормы приличия ни к чему не привели. Пришлось держать их руками. Дед все пресек и быстро пришел на помощь. Он втряхнул внука в штаны и закрепил их с помощью носового платка. На попе образовался подобие заячьего хвостика. Зато штаны перестали мешать.
-Деда ты куда смотришь? Странный дед встал и смотрит на огромную статую. Чего он в ней нашел?  Статуя как статуя. Вот чайка сидит на голове, это уже интереснее.
Но не один дед такой. Подошла целая группа взрослых и тоже встала, как и дед, подняли головы у куда-то смотрят. Чудно.
-Пойду-ка я голубей погоняю,- решил Пепе и храбро ринулся в ближайшую кучу птиц, что-то безмятежно клевавших. Голуби от неожиданносити взлетели. Но испуг быстро прошел, когда птицы поняли кто источник их беспокойства. Пепе повторно разбежался и лихо врезался в стаю. Взлетело всего лишь несколько штук. Остальные посторонились: ну, дескать, если тебе некогда, то беги...Но не таков Пепе. Нужно еще побурлить, показать силы и возможности человеческого гениуса.
-Ну это уже черезчур-вздохнула голубиная стая и взлетела в воздух. Немного попланировав они приземлились подальше от этого беспокойного субьекта. Пепе остановился в недоумении.
-Как же так! Было весело...
-А где дед? За ним же глаз да глаз нужен-Пепе беспокойно завертел головой.
-Да нет же. Стоит дед на том же месте где и поставили. Правда, развернулся. Теперь в другую сторону смотрит. Кого это он рассматривает. Понятно. Две огромные фигуры стоят. Взрослые их памятниками называют. Так вот дед их рассматривает. Подойти поближе рассмотреть, чего его заинтересовало.
Пепе подошел к деду подергал его за штанину.
-Деда, а у нас макпак есть?
-Нет, Петруша, все сьели -ответил дед, черкая что-то в блокноте.
-Нужно это дело прекратить –подумал Пепе, глядя как дед использует блокнот не по назначению. В нем же рисоваить нужно.
-Деда, а водичка есть? –спросил Пепе. Становилось жарко. День явно шел к полудню. Праздношатающийся народ перешел на теневую часть улицы и занял скамейки в тени деревьев.
-Водичка есть-дед достал внуку бутылку с остатками воды. Одновременно внимание внука привлек пакет с остатками хлеба, взятого для голубей. Пепе проянул руку за вожделенным пакетом.
-Петруша-загундел дед-этот хлеб для голубей.
-Еще чего!- подумал Пепе залезая нетерпеливой рукой за остатками хлеба. Ишь, голубей. А что делать если есть хочется. Внук стал проворно жевать хлеб, запивая водой.
-Петруша, может домой поедем? -аккуратно спросил дед:
-Дома котлетки, макарошки. Да и обедать пора.
Петруша засунул руку в пакет...А там ни кусочка. Вот те на! Петруша растерянно посмотрел на пакет, в пакет. Действительно ничего нет. Горестно вздохнул, и приложился к бутылочке. Там ни капли. Ну дела. Все закончилось. Настроение явно ухудшалось. Навалилась усталость.
-Деда, а что ты про котлетки говорил? Говоришь, дома есть?
-Дома, Петруша, дома. Давай собираться, еще доехать нужно- заблажил дед.
Пепе думал не долго. Действительно чего тянуть: устал, хлеб не помог. Есть хочется. Пепе, как подгулявший купчик, боком завалился в коляску.
-Поехали, деда-махнул он рукой. Деда уговаривать было не нужно. Он с места взял в карьер и к великому удовольствию Пепе  коляска быстро двинулась по Карл-Юхансгате по направлению к дому.


Все о Мунке
Тайна старого фундамента
Я сижу на старой развалившейся лестнице на склоне холма Кампена и рассматриваю курительную трубку, которую только что выкопал, расчищая участок земли под клумбу. Под моими ногами протекала неспешная жизнь Бринкенгате, одной из старых улиц столицы Норвегии.  Это островок старой доброй Христиании, носящей сейчас имя Осло.
На дворе третье тысячелетие. Совсем недавно человечество вздрагивало от его наступления. Время сжималось как пружина. И оно пришло, заявив о себе это тысячелетие. Мало, что пришло, оно понеслось еще интенсивнее.  Оглянуться назад некогда. Вот и вся наша проблема. «А годы летят, наши годы как птицы летят и некогда нам оглянуться назад.»-очень популярная была песня. Только почему же нельзя оглянуться назад? Нужно оглядываться назад. Нужно.
Подумать только: здесь стоял дом художника Турвальда Тургенсена Хагбарда, который был другом  Эдварда Мунка. Работал с ним. Да мало работал, как пить дать, бражничал. Кто знает, а ведь сидели два творца на террасе  дома, который сгорел, и смотрели как протекает неспешная жизнь на тогда еще многолюдной Бринкенгате. Потягивали красное вино, а если погода была ненастной, то и покрепче. И ощущения были, естественно, сильнее. И мазки наносились на холст интенсивнее, смелее, ломая сложившиеся стереотипы станковой живописи.  Что такое ощущения? А кто его знает. Чем и славен Эдвард Мунк, что преподнес миру не фотографию увиденного, а свои ощущения, что увидел. Предвижу вопросы. А почему обыватель сей грешной земли должен вникать в ощущения двух гуляк после доброй бутылки аквавита? Уверяю вас: никто никому не должен. И вникать никуда и ни во что не нужно. Но, наверное, что-то есть в их восприятии окружающего мира и переносе этого восприятия на холст, если Мунк стал признанным мировым художником. Он подарил городу  коллекцию своих картин, а благодарные норвежцы построили музей в память его творчества. Но почему затерялся в истории его приятель, Турвальд Тургенсен Хагбард,  я не знаю. Хотя интернет услужливо подбросил несколько скупых строк, что, да, был такой художник, который родился в доме № 55 на Бринкенгате в семействе мясника Эрика Торгенсена. Мало этого. Заботливый папаша прикупил еще домишко рядом, что под номером 59. Вот от этого дома и остался только заброшенный фундамент. Дом сгорел. Осталась только лестница, на которой я сижу.
 Но я не прав: память о художнике жива и несколько картин висят даже в королевском дворце.На аукционе мелькнули его картины: «Дети ловящие крабов», «Солнце, море, дети».
Молодец  художник Alf Naosheim, который в своей очередной книге  «Kristiania i Oslo №8»  отразил оставшийся участок старой улицы Бринкенгате, которая уцелела от натиска ретивых архитекторов. Но восстановить дом художника Турвальда Тургенсена Хагбарда хотя бы на бумаге, он не смог. А жаль. Тем более, что эти дома числились не на привычной Бринкенгате, а стояли на улице с названием, что если его перевести, то звучит, примерно, так: «Которая идет под горой», проще- Подгорной.  Позже ее добавят к Бринкенгате и Подгорная улица исчезнет.
Но остался «след от того гвоздя»-фундамент. Фундамент жив и если разобраться в хитросплетениях заборов современных хозяев, то выплывает картина прошлого.
Выхожу на улицу и, прощупывая каждую доску, шаг за шагом выверяю рисунок прошлого с действительностью. Вот он, куст сирени, на участке старушки Астрид, которая видела этот дом да и сталкивалась неоднократно  с хозяином дома. Но кто его знает, а может быть неспешной походкой проходил мимо дома Астрид, которая еще не была старушкой, сам Мунк? Очень-очень даже мог и пройтись. Тем более возраст художника был вполне уместный. Они были ровесниками. Если Эдвард Мунк родился в 1863 году, то Турвальд Тургенсен- в 1862.
Оба получили отличное образование:  Турвальд - в Коппенгагене в художественной школе, Мунк-  начал обучение в Государственной академии искусств и художественных ремесел, в мастерской скульптора Юлиуса Миддльтуна. В следующем году он стал изучать живопись под руководством Кристиана Крога.  Оба получили известность: Турвальд в международной выставке в Париже. Мунк-  персональной выставкой в Осло - первая в Норвегии и персональная выставка какого-либо художника вообще.  Так что эти парни были вполне состоявшимися.
Можно представить как Мунк шел к своему приятелю. Шел по узенькому переулку и, не удержавшись от сооблазна, срывал цветущую ветку сирени, склонившуюся через забор.  Запах! Одурманивающий запах сирени. Здесь и свежесть недалекого фьорда, и душный запах пыли на улице. Аромат цветений парка Кампена, наклонившегося над Бринкенгате. Засунув сирень в лацкан своего пиджака, художник стоял какое-то время и наблюдал за жизнью на Бринкенгате. А она, жизнь, шла своим чередом. Погромыхивали трамваи, везущие своих беспокойных пассажиров. С ними соревновались в скорости и комфорте лихие рысаки, несущие тарантасы на рессорном ходу, скованные умельцами Кампена. Разговаривали о своем, женском, женщины, вышедшие после тяжелого трудового дня  поговорить с соседками на улицу. И мальчишки.Эта вездесущая публика, которой везде нужно было успеть.
Но нет дома. Остался только фундамент. Да и переулок со стороны улицы закрыт. Нет рисунка дома. Ничего нет. Но есть память. Есть история дома. История художника Турвальда Тургенсена Хагбарда неразрывно связанная с жизнью Эдварда Мунка. Они были разные эти художники. Разные по стилю. Но их  обьединяла сама жизнь. Город в котором они выросли.И, наконец, богемность.
Мунк в 1882 году снял  с  шестью друзьями, в состав которых входил и наш знакомый Турвальд, студию у Стортингета - здания парламента.  Кто назвал  студию  «Кюльт Устен», что означает «старый норвежский сыр из скисшего молока», узнать нет возможности. Руководителем студии стал  Кристиан Крог. Известный к тому времени художник. Этого уже было много. Среди его учеников бездарей не было. Не удивительно, что  студия стала популярной среди богемы Осло. Здесь, на главной улице Осло  - Карл-Юханс-гате,  богема и  жила,  устраивая гулянки и дискуссии  в Гранд-кафе.  Все  это  описал точно в  те  же годы  и  с  тем же  мунковским чувственным  напряжением другой  житель Осло, Кнут Гамсун:  "...Пошел по улице Карла Юхана. Было около  одиннадцати часов... Наступил великий миг, пришло время любви...  Слышался шум женских юбок,  короткий, страстный смех,волнующий  грудь,  горячее,  судорожное дыхание.  Вдали, у Гранда,  какой-то голос звал: "Эмма!" Вся улица была  подобна  болоту, над которым  вздымались горячие пары". Вне всякого сомнения, Гамсун и Мунк были знакомы, не столь уж велика была норвежская художественная элита. Почти сверстники. Правда, Гамсун все же был несколькми годами старше, но это уравновешивалось тем, что признание пришло к Мунку чуть раньше (персональная выставка в 1889 –ом году, где были выставлены большинство из его юношеских работ), в то время как Гамсун стал знаменитым после выхода в свет его романа «Голод» в 1890 году. Но когда   Гамсун в 1884 году приехал в Осло он был болен, беден. ”Я невольно шарю в кармане, не найдется ли там двух крон. Страсть, которая трепещет в каждом людском движении, даже тусклый свет газовых фонарей, тихая, волнующая ночь – все это начинает оказывать на меня воздействие, а воздух вокруг полон шепота, объятий, трепетных признаний, недосказанных слов, отрывистых вскриков; несколько кошек с громким мяуканьем справляют свадьбу в подворотне Блумквиста. А у меня нет даже двух крон”.-признается он в «Голоде».
В Осло его литературная карьера не сложилась. Гамсун  бедствует. Какая уж тут богема. И он уезжает в США. Летом 1888 года Гамсун едет на родину, но, не сходит с борта судна в Осло. Очень  были болезненные воспоминания, связанные с этим городом. Тем же пароходным рейсом отправляется далее в Копенгаген. Там он пишет и публикует роман, выход которого обозначает его настоящий дебют в литературе.
 Отныне творчеству Гамсуна сопутствует постоянный успех. «Голод» немедленно произвел сенсацию и создал репутацию серьезного писателя. Он приезжает в Осло богатым. Двери салонов, студий открыты для Кнута Гамсуна. В это время художник и писатель  встретились. Да и как им не встретиться. Время было такое. Норвежцы, лишенные собственной государственности, в середине XIX века  принялись развивать национальную культуру. Появился целый сонм выдающихся деятелей искусства, литературы: Ибсен, Григ, Мунк, Крог и  другие. Их задача была создать собственную культуру,  очистить ее от иноземного влияния.
 В 1874 году на Карл-Юханс-гате открылось Grand Caf;, где с первых же дней  стала собираться столичная богема. Богема художников наслаждается прелестями жизни. Не исключено, что в студию наведывался  Кнут Гамсун, который общался с Мунком. Как сообщал Туре Гамсун, сын писателя, отец был не чужд пообщаться с натурщицами в уютной студии, вдохнуть в себя богемный запах и ощутить среду творчества. Но это будет позже, когда придут деньги, слава. Оба любили жизнь, не упускали возможности поездить по Европе. Согласно рассказанному Туре Гамсуном (со слов отца), "Гамсуну и Мунку доводилось бывать вместе в Париже" на литературных пирушках, когда Гамсун сорил деньгами, если в тот момент они у него водились, а Мунк же – напротив, так же на нервной почве проявлял скупость».
Мир студии манок, сладок. Оказаться  в богемной среде! Это ли не мечта для начинающего живописца. А получить советы у такого признанного мастера кисти как Кристиан Крог! В студии появились женщины, первые норвежские художницы. Уда Лессон,  ставшая позже Удой Лессон Крог была достаточно долго в пикантных отношениях с Кристианом Крогом и даже родила ему дочку. Так что благочестивый Осло имел основание высказывать свое недовольство студией на улице «Утренних цветов».   Когда  в 1908 году  казна  купила  картину "На  следующий день"(женщина после бурной ночи), в газетах  писали: "Отныне горожане  не  смогут водить  своих  дочерей  в Национальную  галерею.  Доколе пьяным проституткам Эдварда  Мунка  будет  разрешено отсыпаться  с  похмелья  в  государственном музее?"
Но тем не менее богема студии прочно оккупировала излюбленное место:  Гранд кафе размещенное в Гранд-отеле. В жемчужине отеля — Гранд кафе  сто лет назад ежедневно собирался весь город: франты флиртовали с дамами, студенты пили пунш, а аристократы беседовали о политике. Самым почетным завсегдатаем Гранд кафе был драматург Генрик Ибсен. Каждый день он приходил сюда ровно в полдень и ни минутой позже, садился за столик в углу, заказывал две постные булочки и разворачивал газету. У Ибсена в кафе было четыре персональных бокала — для водки, пива, портвейна и виски — и собственный стул с его инициалами и табличкой «Зарезервировано для доктора Ибсена. Конечно, в силу возраста, Ибсен все-таки был с 1828 года,  он не мог конкурировать с богемой из «Кюльт Устен». Посему осуждающе сверкал кругляшками очков в сторону  смеха, направленного в его адрес. Он был действительно карикатурен этот гений. Его фигура  стала популярной эмблемой, и ее часто можно встретить в городе – Ибсен-клякса, толстый коротышка с тросточкой и безошибочно узнаваемой смешной растительностью на лице – не то двухвостая борода, не то распухшие и свисающие с щек тяжелыми мешочками бакенбарды, и еще с маленькими круглыми очками вместо глаз. Не то переодевшийся тролль, не то постаревший и переродившийся Вини Пух – вот он поднимет сейчас палку и от души поколотит своих излишне смелых интерпретаторов.
Осло - конечно, город Мунка.  Семья жила в разных местах.  Два дома, где прошла мунковская юность  -подальше  от  центра,  на Фосфайен,  в те  времена это и вовсе окраина. Если бы художник увидел на  баскетбольной  площадке,что напротив,   тон  задают  чернокожие юноши он был бы несказанно удивлен. В  наши дни нет  смысла спрашивать, откуда  они взялись  в стране, не имевшей  заморских владений.  Как  нет смысла  удивляться, проезжая к Музею  Мунка,  что за окном -  один из другим дивно  пахучие  и  ярко цветастые пакистанские  кварталы,  резко  нарушающие блондинистую гамму города. Собственно его приятель Тургенсен Хагбард тоже оказался бы в интересной ситуации. По старой Бринкенгате не бредут норвежские пилигримы, а важно, степенно, как только могут африканцы, шествуют чернокожие мамаши, толкая четырехместные коляски, из которых выглядывают забавные темные рожицы. Другой дом мунковского  детства  - тоже  в центре,  на  Пилестредет.  Он цел и расписан  боевыми  знаками  леворадикальной организации  "Leve Blitz"  - там что-то вроде  их  штаб-квартиры; на  торце, по голому  кирпичу  -  мастерски воспроизведенный мунковский "Крик".
  В поисках тишины и покоя Мунк  стремится к уединению.   Он менял места по берегам Осло-фьорда,  пока  в 1916 году  не обосновался в  усадьбе  Экелю в  северной части  Осло,  на склоне холма. Дом снесен в 60-м. На  его месте небольшой паркинг и, главное -  тот же вид на Осло-фьорд, который Мунк видел и рисовал последние двадцать семь лет жизни.   Имение Экелю  он не покидал уже до конца своих дней.  Умер Мунк 23 января 1944 года.
Художник Турвальд Тургенсен Хагбард затерялся в тени своего великого друга. Дом на Бринкенгате сгорел. Где он жил, как работал неизвестно. Знаем, что в 1927 году он перехал в деревню Гемме, где и прожил остаток жизни. Умер   Турвальд Тургенсен Хагбард в 1943 году. Мунк пережил его на один год. Гамсун шел по жизни своим путем и надолго пережил своих соотечественников.
О тех временах столетней давности напоминает  большое панно, висящее в кафе. Оно было написано в 1932 году потомственным художником Пером Крогом. Самое почетное место на панно занимает круглолицый господин с бокалом в правой руке — отец художника, Кристиан Крог, также работавший над интерьерами отеля. Он и сейчас рядом, воплощенный в памятник. Грузно сидит маэстро живописи в своем кресле и смотрит на любимое им место: Гранд-кафе.
 Сейчас Карл-Юханс гате  -  точно такой же, как в мунковско-гамсуновские
годы. Это излюбленный   променад не только новежцев, но и туристов. Он не велик:  от вокзала до Стортингета. От Стортингета  до  королевского  дворца - обычная  улица.  Все  так же, только теперь знаменитости сидят в Гранд-кафе на огромной фреске: и Гамсун, и Мунк, и Ибсен, и прочие славные имена, которых в Норвегии  много.
     В выходные на Карл-Юханс-гате выходит  нарядно одетый средний  класс  -украшение  любой зажиточной страны, несбыточная   мечта моего отечества.

В этом весь Мунк
Кладбище Христа-спасителя в Осло. На центральной аллее в «Роще чести» могила Эдварда Мунка, последнее пристанище художника. Рядом с художником упокоились его современники: друзья, враги, которых, по мнению художника, было много.
Время примирило всех. Только надписи на монументальных памятниках говорят о их великих делах и заслугах перед Норвегией. Сам факт захоронения свидетельствует об этом. Хенрик Ибсен,   Бьернстьерне Бьернсон. Их представлять не нужно. Рядом его сын, тоже писатель, режиссер Норвежского национального театра, сменивший отца. Кристиан Крог,   супруга Бьернсона, художника Ида Крог. Пантеон святых людей  для каждого норвежца.
Чтобы узнать, кто такой Мунк можно прочитать  краткую биографию. Чтобы понять его творчество недостаточно прочитать отзывы многочисленных критиков, биографов. Нужны - музей Мунка, национальная галерея. Нужны безмолвные залы и неспешное разглядывание его картин. Не замыкаться на модном «Крике». Посмотрите на фьорды. Без фьордов нет Мунка. Он не был моряком, но не мыслил себя без водной глади. Большинство картин связано с водой, будь это река, озеро, побережье. Из фьордов он впитывал вдохновение, от фьордов набирался сил. К ним бежал, когда ему было плохо.
Горы со снежными вершинами, черные ниже и лесистые внизу, круто спускающиеся к узким ярко-зеленым полоскам воды тысячами водопадов и миллионами елей. Это  мунковские  фьорды
  Мунковский фирменный знак — волнистые линии береговых обводов, параллельные, насколько параллельными могут быть кривые. Во всех двух тысячах картин и пяти тысячах рисунков у Мунка нет ни одной прямой линии. Только в музее Мунка и в зале национальной галереи Норвегии можно прочувствовать в какой великолепной пропорции смешиваются в твоем сознании  фантазии лекал мунковских картин, норвежских фьордов.
Помните, как у Константина Бальмонта: "Бесконечная даль. Неприветное небо нахмурилось. Закурчавилась пена седая на гребне волны. Плачет северный ветер, и чайка рыдает, безумная, Бесприютная чайка из дальней страны". Это фьорды Мунка.
В Мунке было что-то от троллей. Он чурался людей, но не отказывал себе понаблюдать за ними со стороны. Любил уединение. Его очень хорошо понял Петр Вайль. Сам прибалт, привыкший и любящий балтийские дюны, он сравнил Мунка с тайным народцем, населявшим горы, возле изрезанных временем и морем фьордов: «Он явился словно из этих гор, где живут не только сказочные тролли и их подруги хульдры, но еще и какой-то сказочный тайный народ: у них точно такой же вид, как у обычных людей, и если встретишь - не отличишь. Только одна опознавательная деталь: у них нет вертикальной впадинки между носом и верхней губой».  Вайль даже поерничал: поэтому, что ли, Мунк носил усы?
Мунк никогда не рисовал троллей, этого национального помешательства норвежцев. Но одного взгляда на эту землю, нарисованную Мунком, как всегда в его своеобразной небрежной манере, достаточно, чтобы не сомневаться: здесь живут легендарные тролли. Зеленые леса взбираются на скалы, реки прыгают по камням, повсюду первобытно пасутся олени и овцы. Тучи птиц перекрикивают грохот водопадов. Горы, прижимающие дорогу к лазурному фьорду, одновременно мрачны и красивы. Ощущаешь себя слабым человечком, попавшим в древнюю могучую сказку. Вот-вот из-под валуна выскочит с колдовским улюлюканьем нечесаное страшилище.
Кем только не называли Мунка при жизни. Самое безобидное, это анархист.
Сложное, требует специальной подготовки. Все проще. Он был исследователем. Аналитиком. Ему все нужно было препарировать. Он мог бы быть врачом. Он исследовал свои обьекты. Исследовал жестко беспощадно. При этом не оставался безучастным сторонником, он пропускал все проблемы через себя. Страстно влюблялся, затем познавал горечь измены. Дружил и предавался друзьями. Страдал и все выносил на холст. А его не понимали. Целью Мунка, было представить правдивую жизнь человека с ее тоской и агонией - он хотел изобразить его собственную жизнь.
В 1889 году, в Париже, Эдвард Мунк в дневнике сформулировал свое кредо: "Я не хочу писать скучные интерьеры с читающими мужчинами и вяжущими женщинами. Я буду писать живых людей, которые дышат, страдают и любят. Людей, преклоняющихся перед Вечностью и снимающих свои шляпы перед входом в церковь".
Мунк был царь и жил один. В картине "Весенний вечер на Карл-Юханс-гате" навстречу толпе идет высокая фигура - как всегда у Мунка, без различимых индивидуальных деталей. Но нет сомнений - он сам и идет: навстречу и мимо. Чужой среди людей. В этом весь Мунк.
               

Дневники Эдварда Мунка


                150- летию со дня рождения великого    
                норвежского художника 
     ЭдвардаМунка посвящается
               
                Пиши-свою-жизнь
                девиз норвежского      писателя
                анархиста Ханса Егера
Эдвард Мунк широко шагает по планете. Полтора века назад в маленьком местечке Летов, норвежской провинции Хедмарк, что уютно раскинулась на юге Норвегии, в семье военного врача родился мальчик, которому суждено войти в историю не только как художнику, но и нестандартной одиозной личностью. Назвали мальчика в честь деда Эдвардом.
Эдварда Мунка, как художника знают миллионы людей, но не все в курсе, что Мунк писал. Не книги и не пьесы. Он вел дневники. Но дневники в нестандартном понимании фиксации текущих событий, а дневники-размышления. Будучи человеком замкнутым, подозрительным, ищущим вокруг себя врагов, он доверял свои мысли и чувства только бумаге. Это касалось всего: женщин, с которыми у него были сложные отношения. Родственников, которым помогал всю жизнь, но предпочитал оставаться в стороне. Он много мыслей отдавал бумаге о том, что чувствовал, когда писал ту или иную картину. Писал он сложно, впрочем, как и писал свои картины.
Дневники Мунка до сих пор не изданы. Читать их удел экспертов музея в Осло, городу которому он завещал свое литературное наследие, наряду с картинами, ксилографиями. Решение о их публикации Мунк оставил на «усмотрение экспертов». Но жизнь такого гиганта всегда интересна и нет большего желания заглянуть в замочную скважину. Дотошные  биографы-мунковеды пытаются проследить путь художника  по его  записям, письмам, статьям в газетах. А писали о нем много. На какие-то статьи он отвечал, какие-то - игнорировал. Когда его особенно довели газеты, то он сказал: «У меня есть, что рассказать о преследованиях, которыми меня вот уже 38 лет подвергает норвежская камарилья – ради этого стоит написать автобиографию». Но не написал. Больше того: особенностью Мунка было то, что он ни с кем не делился написанным. Он вел замкнутый образ жизни и в свой дом в Эеклю не приглашал никого.  Когда представители власти и немногочисленные родственники зашли в дом после смерти художника, то были поражены огромному архиву, картинам, офортам. В старости художник называл свои картины «Своими детьми» и не продавал их. «Дети» не продаются»- отвечал он особенно назойливым.
Архив  особенно ценен еще и тем, что он создавался во времена  таких великих людей Норвегии как Ибсен, Гамсун, с которыми Мунк встречался. То есть это была самая обычная жизнь норвежской богемы конца девятнадцатого, начала двадцатого веков. И если бы не удивительная, подчас маниакальная привычка Мунка хранить все написанное им и полученное по почте, то, как знать, сколько подробностей и любопытных деталей мы не досчитались в биографиях этих великих людей.  Он никогда не выбрасывал записок: «Никогда не использовал корзину для бумаг, потому что трудно отделить зерно от плевел»- утверждал художник.
-Пиши – свою - жизнь - любил говорить Ханс Егер, одиозный писатель, с которым Мунка свела судьба в 1886 году. Мунк восхищался своим новым знакомым, во многом разделял его взгляды на образ жизни столичной богемы. И основой его творчества становится слегка поправленный девиз «Рисуй свою жизнь». Вот эти два девиза и лягут в основу его дневников и картин.   
«Отныне мое предназначение ясно: стать художником» - появилась в дневнике Мунка лаконичная запись. Запись датирована  8 августа 1880 года. Нашему герою было семнадцать лет. Это одна из немногих записей написана в реальном  времени.  Дневники Мунка были достаточно подробны, чтобы проследить его жизнь, осознать его переживания. Читая его дневники можно проследить  творческие рост и падения. Мунк детально описывает даже свои денежные вопросы, покупку продажу  картин. Но у художника была странность: он долго переваривал события, и только потом, может, даже спустя годы, он писал пережитое как дневник, хотя это были уже воспоминания. Но, так или иначе - это дневники. Дневники, безусловно, талантливого и непохожего на других человека.
В 1889 году, в Париже, Эдвард Мунк в дневнике сформулировал свое кредо: "Я не хочу писать скучные интерьеры с читающими мужчинами и вяжущими женщинами. Я буду писать живых людей, которые дышат, страдают и любят. Людей, преклоняющихся перед Вечностью и снимающих свои шляпы перед входом в церковь". И этому кредо он не изменял всю жизнь.
Свои произведения автор сравнивал с музыкой. Доказывая необходимость работать циклами и сериями, Мунк утверждал, что, будучи собранными в серии, его картины становятся подобны симфонии. Каждая картина тогда, писал он, «издает свой собственный звук, и эти звуки объединяются в общую мелодию». В самом деле, в случае с Мунком, можно без особого труда проследить нити, связывающие отдельные полотна в единое целое. «Через всю серию картин, - объяснял он, - проходит волнистая линия побережья. С одной стороны от этой линии раскинулось бескрайнее море, а с другой - жизнь во всей ее полноте, с ее радостями и печалями». Согласитесь, без таких подробных обьяснений разобраться в творчестве Мунка было бы мудрено. И не случайно один из биографов Мунка, создавая альбом репродукций художника, снабдил каждую из картин комментариями художника, взятого из его дневников.  Одна форма его творчества обогатила другую. Слова усиливали творческое настроение, к которому Мунк стремился. Он много говорил об эффекте «симфонии» зрительного образа и словотворчества» и издатели использовали это.
Дневник помогли разобраться с его взаимоотношениями с женщинами. Здесь Мунк добросовестно использовал заповедь лидера литературной богемы Кристиании Ханса  Егера честно и откровенно «описывать свою жизнь». Его отношения с женщинами заслуживают литературной обработки, чтобы получить статус романа, который был бы востребован. Есть даже имя героя: Брандт, взятый из того же дневника Мунка. Выписанное им свое  внутреннее состояние дает право назвать  Мунка   величайшим психологом среди мастеров живописи. Женщины будут занимать воображение Мунка всю жизнь. Больше того, они и превалируют на картинах. Через них он передает свои жизненные ощущения. Благодаря своим нестандартным отношениям с прекрасным полом он создает цикл картин, изображающих людей  «в самые священные моменты их жизни». А к картине «Мадонна» он даже написал поэтический комментарий:
«Твои губы, малиновые как грядущий Плод, раскрываются будто от боли. Улыбка мертвеца - и Жизнь протягивает руку Смерти. Возникает цепь, что связывает сотни поколений Мертвых и сотни, которые их сменят».  Нетрудно догадаться, что за ажиотаж вызвала эта картина на выставке.
После смерти Мунка в его доме удалось обнаружить не только огромное количество картин, но настоящие горы записок, бумаг и кипы документов, которые накапливались в течение десятков лет.
Опись творческого и исторического наследия Эдварда Мунка, которое досталось городу Осло, просто поражает: неужели одному человеку под силу создать такое количество произведений искусства! Тысяча с лишним картин, почти 4500 рисунков и акварелей, более 15 тысяч гравюр, 6 скульптур, а также библиотека (6 тысяч книг), огромное количество писем, документов, дневников и фотографий. Лишь в пятидесятые годы ученые начали углубленно изучать тайны жизни Мунка.
«Мунк-художник – это национальное достояние Норвегии. Однако мало кто знает, что он был еще и тонким поэтом. Свои живописные работы дополнял белыми стихотворными строками. В новой книге мы перевели его поэзию на английский. Постепенно переведем и на другие языки», – замечает директор Музея Мунка Стэйн Улав Хенриксен (Осло).
Готовясь к юбилею художника, сотрудники музея Мунка выпустили в свет книгу, характеризующую Мунка как литератора. Эта книга, результат долгой и кропотливой работы. В ней собрано более 15 тысяч документов – письма, записи и стихи.
Мунк, несмотря на то, что мир его знает как художника, оставил после себя литературное наследие, которое после литературной  обработки займет достойное место среди великих литераторов Норвегии того времени. Лучшей оценки, которую дал им Ф.Энгельс в 1890 году сложно придумать: «За последние двадцать лет Норвегия пережила такой подъем в области литературы, каким не может похвалиться ни одна страна, кроме России».

Тетушка Карен или первая любовь
Карен Бьелстад, вошедшая в жизнь норвежского художника Эдварда Мунка как «Тетушка Карен». Карен была младшей сестрой матери Мунка, Лауры Бьелстад. Разница в возрасте была невелика, всего два года.  Сестры были очень близки, так как их мать рано ушла из жизни. Они рано познали горечь сиротства, мачехи. Вероятно, это сказалось на их действия в будущем. Лаура, мать Мунка, была очень слабой, и ее роды проходили крайне болезненно. Так что ей было не обойтись без помощи сестры, которая воспринимала просьбу помощь с истинно христианским терпением.
1863 год. Карен 24 года и она приезжает помочь старшей сестре с первенцем. Помощь затянулась, так как вскоре появился второй ребенок. С этого момента вся ее жизнь будет связана с семьей Кристиана и Лауры Мунк. Лауре же становилось все хуже. Частые роды  измотали ее и в сочетании с чахоткой свершили свое черное дело. Лаура умерла, оставив пятерых детей на крайне беспомощного отца.
Смертью сестры определилась судьба Карен. В роли «тетушки Карен» она взяла на себя ответственность за воспитание детей и ведение домашнего хозяйства. Тем самым она лишила себя возможности создать собственную семью. Она стала детям второй матерью.
  Эдварду Мунку исполнилось всего пять лет, когда такое горе свалилось на его. Позже в своем дневнике Мунк напишет, что, несмотря на свои пять лет, многое помнит. Он тосковал по матери. Тетушка Карен в первые годы после смерти матери не была для него близким человеком. Тетя долго оставалась чужой.
Память о матери свято чтили. День ее рождения 10 мая семья собиралась и все отправлялись на кладбище. Даже через многие годы тетушка напоминала Мунку, чтобы он почтил память матери в этот день.
Молодая женщина, кроткая, терпеливая и заботливая, любила красоту и хорошо рисовала. Для впечатлительного мальчика, успевшего пережить в раннем детстве немало тяжелых минут, искусство стало поистине спасительным лучом света. Талант племянника рисовать Карен заметила первая. Она сама была одаренной художницей. Много рисовала, занималась созданием композиций из природных материалов. Это ей пригодится, когда в семье наступят черные времена. А пока Карен всячески поддерживала интерес племянника к рисованию. Даже в испачканном углем  полу, на котором семилетний Мунк нарисовал слепцов, увиденных накануне, тетушка увидела способности мальчика и с восхищением отнеслась к его творчеству. А перепачканный углем пол! Тетя даже не рассердилась.
То, что сохранились рисунки Мунка одиннадцатилетнего возраста, были заслугой его внимательной тетушки.
Карен во всем поддерживала юношу, даже в выборе профессии она взяла сторону Эдварда его, несмотря на возражения отца. Карен выросла в мелкобуржуазной семье, и высшее образование никаким образом не трогало ее. Также она будет глуха и к многочисленным выпадам критиков и газет по работам Мунка. Семнадцатилетний юноша при поддержке Карен записался в королевскую школу рисования в Кристиании и стал изучать художественное ремесло.
  Пожалуй, этим этапом заканчивается наиболее полное описание жизни Карен, еще очень даже не старой женщины, положившей свою личную жизнь к ногам пятерых племянников. Позже Мунк в дневниках будет возвращаться к жизни этой удивительной женщины и раскроет себя далеко не в родственных чувствах к своей тетушке. Правда в отношении  к ней  вскроется в портрете тети Карен. В 1883 году Мунк пишет портрет «тетя Карен в кресле-качалке». «Серьезная и подтянутая, со строгим пробором посередине, в скромной блузке и белом фартуке, она сидит на открытой веранде на фоне маленького домика»- так кратко описал портрет авто биограф Эдварда Мунка Атле Нэсс. Тетя Карен сидит, но вся ее фигура выражает стремление сорваться с места и заняться делом, а не тратить время на пустяки.
Этот портрет, как это часто бывало у Мунка сопровожден письменным комментарием в своем дневнике. И вот здесь… Уважаемые биографы, будьте осторожны. В аккуратных сдержанных формулировках Эдварда, которому исполнилось двадцать лет, прослеживается далеко не родственное чувство. Не любовь племянника к тете, которая посвятила свою жизнь обездоленным детям своей старшей сестры. Нет, юный Мунк был влюблен в свою тетю. Так, как это бывает почти с каждым мальчиком, который влюбляется в свою первую учительницу. Мунк влюбился в тетю Карен. Позднее, в дневниках взрослого человека мелькнет: « Сердце закололи ревнивые мысли. Тетя Карен опять с отцом. Что делает она в его комнате? Карен, нежная, добрая – после смерти матери она взяла на себя все хлопоты по дому. Она зажгла любовь в его душе. Но зачем ей шестнадцатилетний мальчик? Карен нужен отец. А разве он сможет сделать ее счастливой? Тени не приносят счастья...». Мальчик ревновал ее к отцу и болезненно переживал посещение Карен комнаты своего отца. Дневники Мунка умалчивают тему взаимоотношений отца Эдварда, Кристиана Мунка, со свояченицей. Наиболее смелые автобиографы настаивают на том, Карен пыталась покорить сердце отца Эдварда. Не знаю.  Известно только, что в свое время Кристиан Мунк предлагал Карен выйти за него замуж, но она отказалась. Так утверждает Атле Нэсс, норвежский искусствовед. Осмелюсь предположить, что навряд ли были у этих людей пикантные отношения. Выходцы из мелкобуржуазных семей, они к тому же были крайне религиозны.
Но для Карен Мунк всегда оставался мальчиком. Мало этого. Ей и в голову не приходило, что в нее влюблен ее племянник, юноша, которому исполнилось  шестнадцать лет. Его даже не радовала  поддержка Карен в желании стать художником.. Мальчик. Ну конечно. Она никогда не узнает, как он мечтает прикоснуться к ее тонкой щиколотке. Белая полоска кожи между подолом платья и домашней туфелькой. У него комок застрял в горле от нежности. А Карен вязала у камина и ничего не замечала. Мальчишеские фантазии доходили до того, что когда у него будут деньги, он, может, набраться смелости и пригласить Карен выпить стаканчик вина. Тетушку Эдвард Мунк  любил до беспамятства, а она не ответила на его чувства.
Еще одно его полотно. «Весна». «Весна – она желтая, пузырит занавеску, касается солнечными зайчиками выбеленных стен, освещает лицо сидящей в кресле девушки, прыгает на колени вяжущей матери. На матери черное глухое платье, волосы убраны в узел». Это опять Карен, недоступная, так и не позволившая Эдварду приблизиться. Он мечтал, и ждал, и весна врывалась в него новыми надеждами.
Знала ли Карен о чувствах, которые одолевали мальчика?  Наверное, знала и переживала. С чего бы ей в письме Ингер, сестре Мунка, писать, что пока Эдвард жил дома ее терзала непонятная тревога. Такое признание-единственное, хотя писем, сохранившихся после тети Карен, множество. Но в них, как правило, описываются бытовые вещи и «Безотчетное беспокойство», как она выразилась в письме, было скорее всего волнением . Она все-таки была для детей старшей сестры просто тетушкой Карен, посвятившей им жизнь. Время лечит. Вылечило оно и Мунка, который в своем дневнике  мастерски описывает свое увлечение дамой старше его, к тому же замужней. Мунк верен себе, он описывает события через несколько лет и себя выводит под именем Бранд. Он был достойным учеником своего старшего товарища, вождя литературной богемы Кристиании Ханса Егера и  честно «Описывал свою жизнь». Я бы не назвал эти записи дневниковыми. По мне так они достойны назваться рассказами, и при обработке многочисленных и откровенных диалогов опытным сценаристом, была бы неплохая пьеса о  метаниях молодого человека. Милли Таулов, имя дамы сердца, которая вылечила молодого Мунка от любви к тетушке. Мунк не скупится на описания страданий тайного любовника. Но наряду с этим он описывает прекрасные пейзажи, мастерски представляет луню дорожку, бегущую по воде. Все бы ничего, это бывает со всеми, но Мунк совсем перестает работать. Кисть валится у него из рук. «Результаты не замедлили сказаться. «Певец уродства»-так  работы этого периода  заклеймила газета «Даген». Первая любовь, а точнее первая любовная связь оставила глубокий след в душе Мунка, но…не оставила следа в его живописи.
А отношения с тетушкой Карен перешли в родственные чувства и Мунк понял как она ему дорога. Это произошло когда Мунк получил письмо от своей сестра Игер, что Карен серьезно больна.  Это усилило страдания Мунка, который давно сидел на мели и не мог помочь семье. А у Тетушки Карен, с которой жили обе сестры, никаких изменений к улучшению материального положения не было. До болезни тетушка храбрилась и убеждала Мунка, что « о хлебе насущном мы не беспокоимся. Господь не оставит нас своими заботами». Но умер отец Эдварда, Кристиан  Мунк. Ему было семьдесят два года. Прервался тоненький ручеек военной пенсии. Для семьи это было материальной катастрофой. И Мунк понял, что он стал единственным кормильцем семьи. На него легла ответственность за жизнь тети, брата студента и сестер.
Мунк старательно сокращает свои расходы, но послать домой ничего не может. Здесь снова проявляется безграничное пожертвование тетушки  себя ради племянника: она урезает площадь своей семьи и пускает на постой жильцов. Прекращает выписывать любимую газету «Афтенпостен», усердно занимается рукоделием.
Мунк любил тетю. Но уже не юношеской восторженной любовью. Он любил ее как бесконечно дорогого человека, которому он обязан всем своим существованием. Об этом свидетельствуют его письма: «Тетя, не жалей слов: чем длиннее письма, тем лучше». Двадцать три года она заменяла ему мать, а после смерти отца стала единственным попечителем семьи. И когда Карен исполнилось пятьдесят лет, и она снова заболела, Мунк пришел в ужас. Конечно, временами он уставал от ее неустанной опеки, но она была не только опорой семьи, тетушка была нравственной опорой Мунку, через ее письма он черпал свою жизненную силу. Он своими добрыми советами даже становится похожим на свою тетю и умоляет ее беречь себя.
Пришло время, и Норвегия признала своего сына. Национальная галерея купила  картину Мунка, своего первого Мунка. Выбор пал на «Ночь в Ницце». И никто так не радовался как его любимая тетушка Карен.  «Я достала твою бутылку шерри, которую приберегала для особого случая. Лаура пошла за пирожными, и сейчас мы выпьем за тебя».-пишет она Мунку.
Тетушка Карен с честью выполнила свои обязательства, которые она взяла на себя свыше шестидесяти лет назад. Она заменила детям сестры мать, в то же время, не претендуя на ее место в их сердце.  Тетя Карен взвалила на себя ответственность за пятерых сирот плюс слабохарактерного, не приспособленного к жизни зятя. Но судьба распорядилась так, что ей пришлось хоронить не только отца Мунка, но брата и двух сестер Эдварда. Она стала свидетелем смерти молодых людей. Затем постоянные проблемы с сестрами Мунка: с психически неуравновешенной Лаурой и сложной непредсказуемой Ингер, с которыми она прожила всю жизнь. А постоянное ведение хозяйства! Изготовление поделок на продажу. Безденежье сравнительно недавно покинуло их семью, когда к Мунку пришла известность. Он не жалел денег и подарков семье. Но до этого столько прошло критических лет. Но она считала, что вознаграждением за все стали успехи Мунка.
Карен Бьелстал умерла в возрасте девяноста лет. Последние годы она звала Мунка, который жил отдельно, приехать к ней. Но у Мунка не нашлось времени.  Мунк оставался Мунком. После всех жизненных катаклизмов, к старости он не стал добрее. Он по прежнему предпочитал любить семью, но  на расстоянии. Они не виделись с тетушкой вечность, но когда она приехала к нему в гости в недавно приобретенное имение Экелю, его не оказалось дома. В оправдании Мунка автобиографы показывают фотографию, датированную 1929 годом, сделанную в Нурланде. На ней есть Мунк. Было это за два года до смерти  Карен. Но на девяностолетие Мунк не приехал. Больше того, он даже не присутствовал на похоронах. Вернее, присутствовал, но в роли наблюдателя. Да, в роли наблюдателя. Он стоял недалеко, рядом с церковью. Он видел все происходящее.
«Я имел возможность наблюдать за похоронами и в церкви, и на кладбище…»-так написал в своем дневнике Эдвард Мунк. Эти слова как нельзя удачно описывают взаимоотношения Мунка с родственниками. Он следил за их жизнью, заботился о них, но …с  безопасного расстояния. К себе он не допускал ни-ко-го.
В последнюю осень своей жизни Мунк возвращается  мыслями к прошлому. Он находит старую коробку и перечитывает письма тетушки Карен. Да, именно своей первой любви,  Карен Бьелстад. Он перечитывает их: «Из них видно, как она заботилась обо мне. Письма разных лет, письма, полученные мной во всех моих странствиях- по Норвегии, и за границей».
Наверняка Мунк чувствовал себя в неоплатном долгу перед тетей, но он оставался Мунком. Вот уж поистине: «Любовь при наличии страха близости…»
Рулетка
Вместо предисловия
«Нельзя пройти и мимо третьего рассказа (точнее – очерка) Виктора Гришина «Рулетка», умело увлекающего читателя контрастом описываемых событий. Здесь идёт речь о практически не известной современным литературоведам ментальной духовной связи выдающегося норвежского художника Эдварда Мунке, 150-летие со дня рождения которого отмечалось в 2013 году, и великого русского писателя Фёдора Достоевского. То, что Мунке безгранично любил Достоевского и даже умер с его книгой в руках, это – известный литературоведческий факт. Но то, что увлёкшись романом «Игрок», он совершил «азартный вояж» в Ниццу, где за рулеткой оставил своё состояние, знают немногие. Зато благодаря этому Мунке написал цикл картин «Рулетка», а кроме того, оставил после себя эссе-дневники, которые впервые увидели свет совсем недавно. Недаром Эдварда Мунке называют «Достоевским в живописи».
Игорь ВИТЮК,секретарь правления Московской областной организации Союза писателей России,Заслуженный работник культуры Российской Федерации.  «Неизбывная сила русского слова». Рецензия на книгу «Содружество родного языка».




                Рулетка
                «Деньги-все! Единственный способ 
                их приобретения-выиграть в рулетку!»    
                «Игрок» Ф.М.Достоевский   
   
Эдвард Мунк, норвежский художник, сто пятидесятилетие которого мир будет отмечать в 2013 году, скончался в возрасте восьмидесяти лет в своем имении Экелю. Это произошло 23 января 1944 года после сильной простуды.
Все биографии норвежского художника заканчиваются примерно такой фразой: «Эдвард Мунк умер, сидя в кресле. Он выронил из рук роман «Бесы» Ф. М. Достоевского.
С этим не согласен ряд норвежских биографов, утверждающих, что Мунк умер в собственной кровати, а книга «Бесы» лежала на прикроватной тумбочке. Но  не в этом дело. Суть в том,  что Мунк постоянно читал Достоевского, часто упоминал его в переписке и, будучи сильно простуженным, перед смертью  читал именно Достоевского. Это вам не только подтвердят в музее Мунка, но и покажут старые, затертые книги, которыми пользовался  норвежский художник. Мунк увлекался Достоевским не один. Достоевский был одним из почитаемых классиков в Норвегии. Вообще Мунк жил в удивительное время, когда две страны, Россия и Норвегия, несмотря  на политические разногласия  и разные пространства, закружились в одном ритме.
«Мне  никогда не приходилось  сталкиваться -  ни  очно, ни  заочно  -  с проявлениями  южной  солидарности,  и почему-то  кажется  естественным,  что северяне тянутся друг к другу. Генная память о преодолении трудностей?  Одно дело - не  нагибаясь, выдавить в  себя виноградную  гроздь, другое – разжать смерзшиеся губы только для того, чтобы влить аквавит» Так, очень образно, подытожил тягу двух стран талантливый писатель, необычайный искусствовед Петр Вайль.
Мыслители того времени находили между русскими, с их характерным, присущим только им мышлением,  и скандинавами, много общего. Это заметил  побывавший в начале XX века в Норвегии и очарованный это страной Михаил Пришвин, певец русской природы. Вот что он писал о Норвегии в 1909 году: «У русских есть какая-то внутренняя интимная связь с этой страной. Быть может, это от литературы, так близкой нам, почти родной. Но быть может, и оттого, что европейскую культуру не обидно принять из рук стихийного борца за неё, норвежца». Пришвину вторит  Кнут Гамсун, величина равная Достоевскому, и тот признается: «Достоевский - единственный художник, у которого я кое-чему научился, он - величайший среди русских гигантов". Не удивительно, что Мунк находился под впечатлением его произведений. Не случайно первая в Норвегии докторская диссертация по славянской филологии в 1922 г. была посвящена именно Достоевскому Ф.М.
Автобиографов мучает фраза, брошенная Мунком: «Кто опишет этот русский период в сибирском городке, которым Осло был тогда, да  и сейчас?». Мунк одно время увлекался кропоткинским анархизмом.  Да и как им было не увлечься, если самым расхожим  словом, которым критики и консервативные газеты ругали Мунка,  был «Анархист», а его живопись- « Безнравственной и анархической». А где анархизм там и Достоевский.  Мунк  Россию отождествлял с Достоевским. Не случайно книга роман «Братья Карамазовы», хранящаяся в фондах музея Мунка, зачитана почти до дыр.
На календаре 1890 год. Мунк предоставил на выставку в Кристиании десять своих картин. Это был своеобразный отчет за стипендию, которую он получил от государства. Выставка была неудачной, и художнику посоветовали ехать в Париж поучиться.  На сердце у Мунка скребут кошки.  Ему исполнилось  двадцать семь лет, а он не может заниматься живописью. Причиной тому-ревматизм. Домой пишет бодрые и веселые письма, но сам попадает в больницу с ревматическими болями. Мунк страшится сырой холодной парижской зимы, и  решает отправиться на юг, к Средиземному морю, где всегда мягкая зима, яркий солнечный свет. Все именитые художники в свое время были связаны с Южной Францией. Так что Мунка не особенно грызла совесть, что он уехал из Парижа.
«Ницца даже прекраснее, чем я смел мечтать»-пишет Мунк. Помимо болезни его мучает еще и  нехватка денег. Это проблема давлеет над ним, и ему трудно сосредоточиться и писать картины, поэтому он, в ожидании вдохновения, берется за перо. Мунк старательно работает над своими записями, правит их, систематизирует во времени.
Далее он совершает странные, несвойственные ему действия:  знакомится с несколькими скандинавами, и они везут его в казино в Монте-Карло. Здесь возникает загадка для автобиографов Мунка. Мунк- норвежец и свалить все на «Загадочную русскую душу» не получится. Затем у Мунка хроническая нехватка денег, а вынимать сережки из ушей не у кого.  А дальше…? Дальше читайте роман Достоевского «Игрок».
Удивительное сходство  двух творческих личностей, вставших на путь порока. Достоевский тоже  побывал в Германии, где неожиданно увлекся игрой в рулетку. Игра оказалась для него испытанием, которое он не в состоянии был преодолеть.
Мунк пришел в восторг от обилия сюжетных сцен, которые можно наблюдать в игровых залах, и в неменьшей степени -от самой рулетки. Она увлекает его. Мунк, которого всегда тянуло к математике,  старается выработать систему, гарантирующую выигрыш. Среди его бумаг сохранились три бланка для записи чисел, выпадающих на рулетке. Похоже, что Мунк над этими числами основательно поработал, но с теорией вероятности  у него было не очень. Согласитесь, кто читал «Игрока» Достоевского, что это  похоже на автора произведения. Достоевский на протяжении всей игры оставался писателем-исследователем. Он исследовал  психологию игроков, пытался вывести закономерности игры, создать свою систему, постичь логику поведения игрока. Но он одновременно увязал в игре и не мог справиться со страстью, которую описывал в романе.
Достоевского влекли «потребность благородного риска» и желание испытать чувство человека, стоящего на краю бездны: «Руки у меня дрожали, мысли терялись и, даже проигрывая, почти как-то рад был, говорил: пусть, пусть...». Но страстно погружаясь в игру, не имея сил остановиться до тех пор, пока в кармане можно было найти хоть один луидор, обыкновенно проигрывая все до конца.
Из всех азартных игр рулетка вызывает самую сильную зависимость.  Всего несколько секунд и вот он -результат: ты выиграл или проиграл. Но какие эмоции обуревают игроков за этот миг. А какая гимнастика ума по выбору степени риска, составления многочисленных комбинаций. Мунк описывает в  дневнике свое состояние достаточно подробно:
«Каждый день повторяется одно и то же: утром я принимаю  решение больше туда не ездить. Проходит первая половина дня, я даже не думаю об этом. После обеда я готовлю все для работы, уже собираюсь начать- и вдруг словно молния ударяет мысль: а может все –таки поехать. И никаких сомнений уже не возникает – нужно только узнать, когда идет поезд…».
«А хуже всего, что натура моя подлая и слишком страстная: везде-то и во всем я до последнего предела дохожу, всю жизнь за черту переходил...»-вторит ему в своем романе Достоевский Ф.М.
В Ницце Мунк проводит много времени. Он пишет пейзажи, обрабатывает свои дневники и,…конечно же, играет в рулетку. На его счастье, игрока побеждает художник. В зале он находит мотивы для своих картин. Их будет несколько, передающих настроение зала. Мунк пишет картину «Рулетка», где изображает себя в роли наблюдателя: он стоит чуть поодаль, но не с альбомом для эскизов в руках. Он держит бланк для записей выпадающих цифр. У него стремление разгадать столь завидную, столь и непостижимую «Систему». Записи в дневники обработаны и носят явно литературный характер;
« Меня охватила какая-то горячка-я сам себя не узнаю. Раньше я так любил полежать подольше, а теперь по ночам сплю всего лишь несколько часов-перед глазами все время стоит изумрудно-зеленое сукно стола и золотые монеты на нем».
Эти записи важны как литературная параллель картинам, подчеркивает его автобиограф Атле Несс. Они содержат не только описание сюжета, но и достаточно психологичны, передают настроение зала. Так в картине «Игра» Мунк передает ситуацию в игорном зале. Люди плотно обступили стол, покрытый зеленым сукном. На сукне беспорядочный узор жетонов и колесо рулетки. Рулетка, вот этот идол, которому в тот момент поклоняются игроки. К нему, его вращению, приковано внимание.  Игроки ведут себя по разному: одни откинулись на спинки кресел, другие, напряженно ожидая результата, склонились над столом. Работа Мунка кажется незаконченной: фигуры грубоваты. С  помощью линий и света художник пытается передать обстановку, атмосферу всеобщего ожидания результата .  Отравленную атмосферу заведения подчеркивает зеленый свет, завзятые игроки, лишены индивидуальности – лица их замазаны. Только тот, кто отошел от стола обретает лицо, ошеломленное тем, что происходит вокруг. Он проиграл. Картина настолько убедительно показывает финал игры проигравшего, что хочется раскрыть роман и читать, читать аналогичные сцены. «Нагляднейшему и подробнейшему изображению рулеточной игры» Достоевский посвятил роман "Игрок", герой которого, как и многие герои писателя, был одержим идеей-страстью.  Персонаж Достоевского считает своего друга «погибшим человеком», не способным, в силу своего русского характера, противостоять губительным страстям».
На впечатлениях, эмоциях, страстях Достоевский пишет «Игрока», Мунк пишет картины «Рулетка», «Игра». Он, тоже исследователь, психолог, но бесстрастный и равнодушный. Мунк, в отличие от Достоевского,  рабом рулетки не становится.  Он может остановиться, чего не смог сделать Достоевский. Игра оказалась для Достоевского испытанием, которое он не в состоянии был преодолеть. Все его жизненные соки, силы, буйство, смелость пошли на рулетку. Достоевский горячо верил, что обладает системой, по которой можно выиграть и «Повернуть колесо фортуны». Быть может, он и добился бы каких-либо скромных результатов, если бы применял свой метод хладнокровно и с расчетом, но он для этого был чересчур нетерпелив. Он немедленно увлекался, терял голову и, как всегда, доходил до крайних пределов. Позднее, когда Достоевский будет писать роман «Игрок», он   подчеркнет полное бессилие "Математики" вывести определенную последовательность смены счастливых ставок.   Его кошмар продолжался девять лет.
К Мунку возвращается работоспособность. Он создает несколько полотен с пейзажами, много упражняется в литературе. Безусловно, если бы Мунк шире развернул свои наблюдения, облек их в литературную форму, то возникла бы литературное произведение с сюжетом,  аналогичным «Игроку».  Как это случилось с Кнутом Гамсуном, который написал новеллу «Азарт». Великий норвежский писатель тоже играл в рулетку и тоже испытал зависимость от этой «Дьявольской машинки».
В итоге Мунк понимает, что ему не хватает денег, чтобы пережить очередную зиму в Ницце. Скорее всего, виной тому вся та же рулетка. Выручает художника его добрый ангел. Бескорыстная тетушка Карен, которая заменила Мунку  умершую мать, изыскала деньги на билет, и Мунк возвратился в Кристианию.
Болезни на расстоянии излечиваются. Так и Мунк больше никогда в своих дневниках не упоминал о рулетке. Любопытно также, что именно в письме, говорящем об отказе от игры, Достоевский пишет: «Поскорее бы только в Россию! Конец с проклятой заграницей и фантазиями!» .
В итоге тот и другой справились с изнуряющей их страстью. Мунк больше не писал картин, связанных с   рулеткой, да и Достоевский, закончив роман «Игрок», переключился на другие темы.
Вполне логичное окончание исследования порочной страсти двух великих людей. Но навечно  связующей нитью между двумя творческими личностями будут «Бесы», а не роман «Игрок». Именно роман «Бесы»-  вот кого читал Мунк перед смертью. Да и в обьемной переписке Мунка «Игрок» не упоминается. Читал ли Мунк «Игрока»? А  если и читал, то в какое время.  Не спровоцировал ли роман «Игрок» страсть Мунка к рулетке и к дальнейшему чтению Достоевского? Когда перевод «Игрока» на норвежский язык появился в 1889 году, Мунку исполнилось 26 лет. Он мог его прочитать и увлечься, желая испытать ту страсть, которая губила его кумира.
Норвежский исследователь Эрик Эгеберг в своей статье «Норвегия и Россия» пишет, что Достоевский овладел умами норвежской интеллигенции еще до появления перевода романов Достоевского на норвежский язык. Несколько раньше в Норвегию пришли переводы романов Достоевского на немецком языке. Норвежцы знали этот язык. Не исключение и Мунк.  Исследователи на эту тему не дают никаких пояснений.  Атле Нэсс тоже  обошел этот вопрос. В  дневниках Мунк описывает свои эмоции, но не ссылается  на Достоевского, которого бы  он читал.
Эдварда Мунка, как художника знают миллионы людей, но не всем известно, что Мунк писал. Не книги и не пьесы. Он вел дневники. Но дневники в нестандартном понимании фиксации текущих событий, а дневники-размышления. Будучи человеком замкнутым, подозрительным, ищущим вокруг себя врагов, он доверял свои мысли и чувства только бумаге. Он много мыслей отдавал бумаге о том, что чувствовал, когда писал ту или иную картину. Это скорее размышления о философии картин, которые он писал.
Готовясь к юбилею художника, сотрудники музея Мунка выпустили в свет книгу, характеризующую Мунка как литератора. Эта книга, результат долгой и кропотливой работы. В ней собрано более 15 тысяч документов – письма, записи и стихи.
Как знать, может, откроется еще одна тайна, показывающая  родство двух мятежных натур, навечно оставшихся в памяти двух народов, русского и норвежского.