I've known stranger things happen to me than life.
Жизнь ещё не самое странное из того, что приключилось со мной.
Текст возникает сразу, как только закончил чтение. Его нет, пока ты читаешь. Закрыл его - и вот он, как лев на холме, и от него не уйдёшь, да и незачем от него уходить. Если отрезок прямой есть часть бесконечной окружности, тогда текст - сама эта окружность. Остановился, стоишь, не думая, не двигаясь, не видя. Лев пожрал тебя, или был пожран тобой. Так действует, так работает любой текст.
- Например?
- Альгамбра, - ответил он. - Альгамбра, - повторил с удовольствием. - Она у каждого своя. И под своим названием. Текста нет, пока ты читаешь его. Но, вот, он есть: тот центр окружности, который везде. А текст - сама окружность, которой, как известно, тоже нет.
- Круг на воде?
- Круг на воде. Вот он есть, а вот - нет. Что-то ушло, а что-то осталось, что-то невидимое.
- Альгамбра?
- Альгамбра. Это всё она. Теперь мы вернёмся в начало.
Строгость определений порой искупает их недостаточность. Все определения недостаточны, и даже самые строгие из них. Самые нестрогие определения могут показаться достаточными, но тем менее годятся они на роль определений.
Определение - это ограничение. Жизнь человека ограничена датами рождения и смерти, но человек находится не здесь. Память его и память о нём выносят его далеко за рамки того пространственно-временного континуума, в котором он "прописан" согласно документам, но где сам он никогда не жил.
Любой из нас может сказать "Меня там не было", ткнув пальцем в любую точку на карте. Моя голова не была там, моё сердце было не здесь, моя голова была в другом месте, моё сердце было у другого человека. Там была моя настоящая жизнь.
Я расскажу о человеке, которого не было, но сначала мы поговорим о тексте. Теперь, когда мы поговорили о тексте, поговорим о человеке, которого не было.
Целой жизни не хватит, чтобы рассказать жизнь другого человека. Но если человека не было, задача не выглядит такой сложной. Задача - это условия. Убери условия - не будет и задачи. Большинство людей не смогут ответить на вопрос, чем их жизнь отличается от жизни, но если человек уберёт себя из условий, кто-то ещё сможет ответить на этот вопрос, если этот вопрос будет задан.
Если кто-то не ставит девушку раком, это сделает кто-то другой. Девушки смеются над ним, они презирают тех, кто не делает того, что предписано делать мужчине и девушке.
Даже если этой девушке шестнадцать лет, а этому мужчине всего-навсего тринадцать, но у него уже есть. Это не первостепенные признаки, потому что кое-что не ищет ровесника, как известно всем и каждому из числа тех, кого они интересуют, такие вещи.
Девушке шестнадцать, иногда она пахнет. Она пахнет так, как больше не пахнет никто и сама она в другие часы. Это означает, что она не ищет ровесника, что же ещё может это означать?
Если на тебя оглядываются, а при встрече лицом к лицу не смотрят прямо, смотрят искоса, зная, что можно будет оглянуться и смотреть, смотреть беспрепятственно на те вещи, которые видны сами по себе и как знаки других, тех, что не видны взгляду из-за некоторых помех.
Если тебе тринадцать и ты уже знаешь, что станешь кем-то в этой жизни, только после того, как узнаешь, зачем это, то от момента озарения до момента падения во тьму остаётся не так уж много времени. Во всяком случае, его не больше, чем было прожито до этого момента.
Ева всегда выходит из затруднения раньше. Она познакомилась со змеем, и он, будучи фаллическим знаком, кое с чем познакомил Еву, чтобы та знала, как вести себя в тот момент, когда время закончится, и начнётся новое, другое время. Девушка до змея похожа на текст, но этот текст никто прочесть не в состоянии, и сама она тоже. Прекрасный текст, к сожалению - одноразовый, дважды прочесть его не удалось пока никому из живущих о двух ногах.
Это хорошо, что в жизни есть вещи однозначно прекрасные, память хранит их в разряде потерь.
- А ты её...
И сказал, как.
Мальчик пошёл к себе, не спеша, ставя ноги так, как будто сам наблюдал за собой со стороны, мимо суетливых тёток с вениками в руках, в подогнутых передниках, мимо остервенело рычащего барана, которого два мужика волокли на задний двор, оба с подсученными высоко рукавами; шёл мимо распахнутых настежь, из-за нестерпимого чада и жара, дверей маленькой кухоньки, где мама царила и тосковала в окружении подручных дочерей и племянниц; шёл лестницами, поднимался и сворачивал, опускался и возвращался, останавливался, чтобы передохнуть, держась за стенку дрожащей рукой, как это делают старые люди, когда они знают, что никто их не видит... И всё это время, на всём протяжении своего пути мальчик шёл с отцом, хотя тот никуда не шёл, а остался далеко позади, шёл с отцом, как идёт маленький мальчик, чтобы не стать тем, кем он станет, как будто присутствие отца поможет отдалить момент падения.
Вечером отец в коридоре целовал тётю Аню, прижимая её к стене, и одной рукой отводил в сторону её руки, то одну, то вторую. Другой рукой отец мял груди, вынимая их из кофты, из полукруглого выреза, тяжёлого и большого, как хомут. Мама видела это: она была на углу коридора, одной рукой держась за грудь, а другую уперев ладонью в стену.
Мальчик тоже видел. Его немного удивило то, что у отца две руки. Отец потерял левую руку после несчастного случая на работе. Мальчик не знал, что природа даёт нам дополнительные возможности в некоторых жизненных ситуациях, за счёт других способностей, которые при этом умаляются.
Ещё было удивительно то, что тётя Аня... пела. Она пела негромко и как бы не замечая, что происходит с ней. Она пела:
- Посы-я-ла ояро-очкы, нызко над водо-ою...
Вот это было удивительно и страшно.
На другой день отец и сказал ему:
- А ты её...
И сказал, как.
Мальчик пошёл к себе и в комнате стал тренировать каратэ. Он вставал в стойку киба-дати и водил перед собой руками, попеременно: "Ы! Ы! Ы! Ы!"
И так до изнеможения. Потом он сидел на пятках, в позе дза-дзен. Ноги затекли и тосковали немилосердно. Но мальчик сидел, сидел долго, до тех пор, пока не перестал думать.
Именно в этом заключена цель и мудрость боевых искусств, а вовсе не в умении водить руками и убивать других людей.
Не то, что есть, охраняет, но то, чего нет. Насколько сохранила наше психическое здоровье неспособность слышать ультразвук, или видеть в темноте! Альгамбра является нам постоянно, как атрибут и причина, но слепота и глухота сидящего у дороги оберегает от зияющих под ногами и повсюду её высот.
Хороший отец видит свою миссию в том. чтобы не помогать мальчику, а сделать так, чтобы ему не требовалась помощь. Когда он устаёт быть отцом мальчика, он перестаёт быть им. Его овладевает беспокойство за Альгамбру: стоит ли, не пала ещё? Он начинает день с этих вопросов, и они же, озабоченно кивая и пожимая плечами, провожают его в путешествие через ночные долины. Он не знает, кто он сам: уроженец Альгамбры, или один из тех воинов, что стоят под Альгамброй, кивая и пожимая плечами и указывая пальцем в небо, что означает "иншалла", или другое. Он входит в истории без приглашения, как в нашу, и выходит, как только Альгамбра утрачивает для него своё значение, как азан для муэдзина, поймавшего свой кеф.
И однажды он вернётся домой и увидит, что знакомые вещи поменяли места, а те, которые не поменяли места, ему незнакомы, как и он им. И тогда он поймёт, что время прошло и тот человек, который делил с ним кров и пищу, настолько неразделимый с ним, что соседи спросонок порой принимали одно за другое, этот человек ушёл из него и не вернётся, и это значит - Альгамбра пала и война начинается снова, с самого начала.
Но теперь не для него, а для его мальчика.
- Как зовут того?
- Которого?
- Наверху.
- Имбирь.
- Имбирь, - с удовольствием повторила она, - он вкусный!
- Откуда ты знаешь, ты его пробовала?
- Пробовала! А это кто?
- Это кошка Анфиса. Она очень хорошая кошка, самостоятельная, - сказал он, читая текст, записанный в пространстве между её правым и левым глазами. - Добрая, но себе на уме, так, самую малость.
Текст замигал и вернулся в начало.
- А тот?
- Который?
- Наверху.
- Это Имбирь, он карельский бобтейл. Это очень хороший...
- Он вкусный, - опережая текст, сказала девочка. - Я пробовала, вкусный.
Она мило улыбнулась, то есть не прикладывая усилий.
- А...
- Наверху кот Имбирь, вкусный, потому что...
- Когда ты говоришь, - сказала она, - у меня такое чувство, как будто я читаю это в какой-то книге. Понимаешь? Как будто это не ты, а я читаю.
- А кто написал?
- Ещё пока никто, - огорчённо сказала она, кивая и пожимая плечами. - Пока никто.
Мы сидим с ней в кафе "SnareShare", где есть кофе и чай, где можно гладить котов, разговаривать, смотреть фильмы, играть в игры, рисовать и писать стихи, и где платишь только за время пребывания. Сиди сколько хочешь, а потом заплатишь за время.
9-10 марта 2017 г.