Чаепитие после маленького поэтического вечера в поселковом дворце культуры. Вечер. Несколько столиков в танцевальном зале.
Когда-то стихи читала я и в школе, и студенткой и уже в позднем возрасте.
А здесь, хоть и маленькая, но незнакомая мне аудитория…
Меня знобило от волнения, пока слушали стихи местной поэтессы. Это был почти творческий отчёт. Я отметила про себя разнообразие жанров. У неё были и басни, и исторические фантазии на темы…
Дошла и до меня очередь. Я решила, что буду краткой, чтобы никого не мучить.
Кутаясь в только что связанный палантин, представилась.
А потом сказала:
- Вы спросили, откуда берётся вдохновение?
- От ветра, дороги, восхода и заката, росы на листьях, музыки, от серебряных бликов на воде…
Вам, живущим в этом посёлке, повезло. Вокруг колосятся поля ржи, и говорят, что всё ещё в них можно собрать букеты васильков. Везде проложены дороги. И даже в морозы гудят, пролетая мимо, спешат на поля трактора. У вас ходят рейсовые автобусы, есть несколько магазинов ,медпункт, школа и детский сад.
Но сколько осталось забытых, заброшенных маленьких деревушек, где давно уже одичали опустевшие поля, забывшие рожь и лён.
Я оттуда.
Стихи буду читать с листа.
Я вернусь в этот дом в шесть окошек,
неприглядный и очень простой.
На заборе зажмурилась кошка.
И берёза прошепчет листвой.
И черёмуха пахнет дурманом.
И соринка попала мне в глаз…
И роса… Всё покрыто туманом.
Я вернусь в свой назначенный час.
Дом так ждал меня долгие годы.
Сиротливо смотрел на людей.
А меня закружили невзгоды
этих зим, этих лет, этих дней…
Только мама не смотрит в окошко.
И отец не стучит топором.
И сестричка не машет ладошкой.
Я один.
Опоздал в отчий дом…
Вдруг открылась какая-то особенная атмосфера доверия. Они молчали и слушали.
Читала о заброшенных полях и забытых деревнях, о красоте земли вологодской.
У женщин потеплели лица.
И когда мы сели за стол пить чай, воспоминания и эпизоды из далёкого деревенского прошлого так и хлынули…
Начинала говорить одна женщина, потом другая…
- Моему деду было сто лет. Когда садились пить чай, он сидел степенно, молчаливо. У него была алюминиевая литровая кружка. Рядом с ней он клал маленький, с ноготок кусочек сахара. Пока отхлёбывал чай, на сахарок только поглядывал с нежностью. Это был чай вприглядку с крошечным кусочком сахара.
- А я помню, была ещё девочкой, к нам приходил сосед.
До чего он был красив! Чёрные кудри, брови вразлёт, как у Григория Мелехова из «Тихого Дона».
И жена у него статная, вся из себя, как пава шла.
Вот выпьет он на празднике, жердь выхватит из плетня и пошёл по деревне воевать. После войны нервы - то никуда не годились.
А утихомирить, уговорить его мог только мой отец, которому он был обязан жизнью. Только моего отца он слушался и покорно шёл за ним, опустив голову, по деревне к своей избе.
Чаепитие. Без него не обходились деревенские беседы и посиделки.
Как-то незаметно перешли в разговорах к только что минувшему Рождеству, к купанию в купелях, к обливаниям на морозе ледяной водой.
Женщина, моего возраста, с тонкими чертами лица, с причёской, как у Анны Ахматовой, вдруг тихо начала читать Иосифа Бродского, делая паузы, словно взвешивая каждое слово.
И у меня мурашки поползли по коже.
В холодную пору,
в местности,
привычной скорее к жаре,
чем к холоду,
к плоской поверхности,
чем к горе,
младенец родился в пещере,
чтоб мир спасти.
мело,
как только в пустыне может зимой мести.
Ему всё казалось огромным:
грудь матери,
жёлтый пар
из воловьих ноздрей,
волхвы – Балтазар, Гаспар.
Мельхиор,
их подарки,
втащенные сюда.
Он был всего лишь точкой.
И точкой была звезда.
внимательно,
не мигая,
сквозь редкие облака
на лежащего в яслях ребёнка,
издалека,
из глубины Вселенной,
с другого её конца,
звезда смотрела в пещеру.
И это был взгляд отца.
Мы притихли. Что скажешь после таких стихов?
- А ведь он был сослан в архангельскую тайгу,в глухую деревушку, совсем рядом с нами.
- Репрессированных гнали пешком в ту сторону. Было холодно. Остановку сделали у одной из поруганных церквей. Загнали туда несчастных людей и закрыли. А те, чтобы согреться, разожгли костёр. Начался пожар. Но конвой дверей не открыл. Тех, кто пытался выпрыгнуть из окон, расстреливали. Они падали под стены церкви. Их даже не хоронили, пока не пошёл запах. Потом бросили в один ров, креста не поставили.
- А в официальных источниках об этом написано?
- Нет. Об этом мне рассказывала местная женщина. Она в то время была ещё девочкой.
Снова молчание.
- Скажите, а это правда, что в Красково был дошкольный детский дом, в который отправили маленького Колю Рубцова?
Говорят, что он не раз уходил оттуда пешком в Прилуки. А ведь это десять километров.
- Да, правда.
- Интересно, какого цвета были у него глаза?
- Он был черноглазый.
И снова стали говорить о чаепитии.
- Мне нравилось пить чай на широкой крашеной лавке у большого старинного стола с точёными толстыми ножками.
Конечно, это был уже чай из современного чайника. Но на стол к чашкам Вера обязательно ставила ещё мамины блюдца с высокими краями. Чай из блюдца, когда можно было сделать выдох, чай вприкуску с сахаром был особенно вкусен.
Мы ждали горяченьких рыбничков из печки. В тесто она запекала подсоленную щучку, окуньков, сорожек. Пирожок не закрывала тестом, из него выглядывал поджаристый бочок томлёной в печи рыбы.
А ягодники со свежей черникой так и сочились черничным соком.
Чай на лавках – это что-то. Можно передвинуться, куда ты хочешь. И солнце заглядывало в три окна через тюлевые занавески.
- А я помню, отец привозил сахар из Вологды. Это был большая сахарная голова с синеватым отливом. Расколоть на куски такую сахарную голову было трудно. Потом куски отщипывали осторожно щипчиками и крошки тоже кидали в стаканы с чаем
Помню, отец сидел за самоваром и разливал чай.
У нас был пузатенький латунный самовар. Он пыхтел.
По отдельности чай не пили. А все собирались за столом.
Иногда к нам приезжал родственник с Кавказа, терской казак. Он жил в городе Орджоникидзе. И никак он не мог понять наше чаепитие
- Сидят и воду дуют! Лучше бы взвар сделали!
Но на следующее лето и он втянулся в чаепитие.
- Мария! Чаёк-то пить будем?
-А у нас был большой медный самовар. На праздники мы его чистили внутри и снаружи, чтобы он сверкал до блеска.
Мама раздавала нам маленькие кусочки сахара, которые она хранила в холщовом мешочке на печке. Я эти кусочки обсасывала и складывала в спичечный коробок. А мама прятала холщовый мешочек с сахаром на печке.
Мы залезали туда погреться. И нет-нет, да и вытащим по кусочку.
Какое это было счастье - украсть кусочек сахарку! Малы были, не понимали, что это грех
А потом я дразнила младшего братишку этим сахарком. А он-то сразу сахарок съедал.
Потом мама стала нам давать леденцы. Я их тоже припрятывала.
У меня была бабушка травница, у неё лечили детей. Она сама их и крестила.
Чай пили и травяной. Отец выпивал стаканов пять-шесть.
- А мой муж, бывало, говорил, когда я ему предлагала ещё чайку:
- Я не корова, мне и ведра хватит.
Наговорившись досыта, вспомнив былое, довольные и даже счастливые, мы разошлись.