Гоша Семёнов был из тех людей, которые, как говорится, не отвечают за базар. В нём сидед бес, побуждавший его сказать что-нибудь обидное и несправедливое, а то и опасное в плане получения в репу. Гоша ничего с этим бесом поделать не мог. - Зачем ты это сказал?, - допытывалась жена, пока она ещё оставалась женой, ибо со временем прекратила ею быть. Гоша не знал – зачем. – Да откуда я знаю?! – возмущённо вспоминал он претензии жены. Создавалось впечатление, что в нём сидело два человека или два существа. Одно страдало и не отвечало за другое, а это другое тоже не могло ничего с собой поделать - так его устроили или таким произвели на свет. Гена Чулпанов, он же «Чулан», говорил про Гошу, что тот ради красного словца себя погубит. Чулан в таких вещах разбирался.
Долговязое, лысоватое, с рыжим нимбом вокруг медленно прогрессирующей лысины длиннорукое убоище, слегка напоминавшее орангутанга, уже издали ехидно улыбалось любому приятелю или знакомому. Мало кто испытывал воодушевление при виде неминуемого, как стихийное бедствие, болтуна.
Гоша закончил инженерно-строительный, но по специальности не работал. Он шабашил под началом известного харьковского ремонтного предпринимателя Вовки Скрипцова, «Скрипача». Скрипач был психованный и у Гоши с ним происходили постоянные разборки на почве Гошиного длинного языка и Скрипачовой обидчивости. Скрипач был о себе высокого мнения, основанного на знакомстве с известными московскими персонами разных сфер деятельности, которым Скрипач делал ремонт, дизайн и мебель на заказ. В конце концов Скрипач выпер Гошу и он перебивался собственными ремонтными заказами в пределах Харькова.
Единственным человеком, способным общаться с Гошей без последствий, оказался художник-график Саша Бабушкин. Происходило это чудо не от послаблений со стороны Гоши, а от предельно мирного и безобидного характера Саши. Саша как бы находился в другой реальности. Он что-то доброжелательно мямлил, показывал и объяснял свои рисунки, ни один из которых почему-то не мог закончить, и от его тихого голоса и совершенно непонятных объяснений наступало размягчение и расслабление, хотелось посидеть, помолчать, выпить вина или кофе и погрузиться в дремотное размышление. Таким же умиротворяющим образом Саша действовал и на Гошиного беса, бес начинал зевать и засыпал на время. В дальнейшем Саша ещё и начал писать стихи и даже устраивать поэтические вечера. Стихи, как и рисунки, отличались фрагментарностью и недоделанностью, а главное, совершенной ненужностью и алогичностью. Непонятным образом они действовали так же умиротворяюще, как и Сашины речи. Поэтому на поэтических Сашиных вечерах царила сонная и мирная атмосфера.
Ничего особо выдающегося в жизни Гоши не происходило. Он портил себе и другим жизнь в меру отпущенных ему сил, как впрочем и остальные люди, каждый на свой манер. Он женился, родил сына, развёлся. С бывшей женой и сыном не ладил и редко виделся. Окончил свои дни в развалюхе на Москалёвке, которую купил на последние деньги. Пенсию он получал крошечную и подрабатывал где и как мог, то ремонтами, то починкой мебели, то ещё чем-нибудь в этом роде. Умер он от инфаркта и я его вспоминаю со смешанным чувством недоумения и досады. Я шарахался от него, как и остальные, и тем не менее был с ним неплохо знаком. Мы жили недалеко друг от друга, учились в одно время в одной школе и встречались и общались в молодости, так как вращались в том же кругу, и если говорить о ментальности, а не о натуре и характере, то было у нас немало общего.
Каждый раз, когда кто-нибудь из моих друзей или знакомых умирает, особенно друзей и знакомых молодости, словно лопается струна, связанная с сердцем, и я испытываю боль. При этом неважно что я думал о человеке и в каких был с ним последние годы и даже десятилетия отношениях. Есть что-то загадочное в наших связях с людьми и миром. Нас никто не спрашивает, и привязаны мы к тому или иному месту, времени, обстоятельстам и людям, и нравится нам это или нет, а изменить эти зацепки и связи не в наших силах. Что, спрашивается, мне этот урод Гоша? А вот поди ж ты, в момент его смерти, я точно знаю, что вздрогнул и почувстввовал обрыв невидимой нити.