Он снова смотрел на часы, время тянулось бесконечно долго.
- Еще, двадцать минут... - произносит глухо.
- Да, целых двадцать. - повторяла она задумчиво...
Повисает густая тишина, и им становилось безумно скучно. Он подходит к холодильнику, открывает дверцу, и замирает, не говоря не слова.
- Ты голоден? - спрашивала она.
- А? Что? - вздрагивал он.
- Нет, я просто подумал, а не пора ли поставить обед в микроволновку? Когда он придет, все будет горяченькое...А?
- Да, я тоже так думаю. - подхватывает она.
И они вдвоем, словно обрадовавшись, тому, что у них появилось занятие, начинают старательно накрывать на стол. Из холодильника на стол извлекается, тарелка с кашей, заботливо накрытая блюдечком. Стакан с молоком, погружается в миску с теплой водой, что бы согрелся. Яблоко тщательно осматривается, на предмет червоточин, и возможных повреждений, моется и кладется на стол. Два кусочка тонко нарезанного хлеба, заканчивают натюрморт. Они словно художники, отходят на пару шагов, от стола, осматривают всю картину, и вдруг, она, с глазами наполнившимися ужасом, восклицает:
- А конфеты, его любимые, чуть не забыла!
- А может, пока не доставать, - робко предлагает он.
- Поест, а уже потом... - добавляет, не уверенно.
Она секунду раздумывает, видимо хочет возразить, но неожиданно для него - соглашается:
- Наверное, ты прав - пусть покушает спокойно.
В качестве автографа художника, произведение, накрывается белоснежным, вафельным полотенцем
И вот наконец проклятая, часовая стрелка занимает, долгожданное положение. Но они этого уже не видят, так как, давно на балконе. Они всматриваются во двор школы, который виден, с их восьмого этажа - как на ладони. Звонок уже отзвенел, и во дворе, копошится куча разноцветных курточек и шапочек, с огромными помпонами, и без. Балконную раму собирал он сам, и сейчас проклинает себя за то, что сэкономил, и сделал только одно окно. Она, заняла эту самую выгодную наблюдательную позицию, и ему приходится заглядывать через ее голову, встав на цыпочки, или пытаться что-то рассмотреть сквозь пыльное стекло, с грязными подтеками, оставленными осенними дождями.
- Ты меня задавил совсем! - раздается ее возмущенный голос.
- Прости, милая - говорит он, испуганно отпрянув.
- Я ненароком.
- Ну, видишь его?- спрашивает она строго, и недовольно сопя.
- Нет. Сколько их там! Глаза разбегаются, да и из-за тебя мне, смотреть не совсем удобно... - добавляет он, словно извиняясь.
У него зрение, гораздо лучше, выходя на улицу, он не надевает очков. И в этот момент, она почти ненавидит его, за это.
- Ну смотри, сокол ты мой, - произносит язвительно, и с нескрываемым недовольством покидает свою позицию. Он же напротив, выглядит совершенно счастливым, высунув свою седую шевелюру в окно. Не проходит и секунды, как она спрашивает:
- Ну, что молчишь-то, видишь? Видишь, или нет? - она уже нетерпеливо тянет его за рукав, видавшей виды домашне-гаражной тужурки. Он, весь захваченный своим занятием, небрежно пытается высвободиться, что не остается не замеченным.
- Ты, что вырываешся-то?! - уже почти кричит она.
- Не хочешь говорить, так и скажи, - произносит голосом, девочки, которая готова заплакать,
- Вот он! Кажется... - восклицает он, совершенно не обращая внимания на ее слова. Да и она, совершенно забыв, что только что собиралась расплакаться, начинает оттаскивать его от окна:
- Где, где? Покажи, мне! Где? - и они, не смотря на совсем маленькие, размеры окна, и свои, довольно внушительные габариты, умудряются одновременно занять позицию, для наблюдения.
- Да вот, смотри! Видишь - девочка упала с ранцем, а рядом с ней мальчик, пакетом над головой размахивает? Это Сереженька! Разбойник наш! - последнее слово, он добавляет с такой любовью, словно, это самая большая похвала на свете. Повисает тишина на несколько мгновений, которая заканчивается ее выдохом облегчения:
- Ну все! Теперь вижу!
Дальше они наблюдают молча, за тем как их внук, медленно, но все-таки продвигается к нужному подъезду. По дороге, он о чем-то оживленно разговаривает с одноклассниками, потом, начинают в шутку мутузить друг друга пакетами со второй обовью. Пакеты рвутся, чистые сандалики, и кроссовки летят в грязь, вызывая восторг и возмущение у наблюдателей с восьмого этажа. Обувь собирается, находится чья-та строгая мама, которая на несколько минут восстанавливает порядок во дворе. Затем, стайка ребятишек, вместе разгоняет голубей, греющихся на сиротском, осеннем солнце. И только после этого, с чувством исполненного долга, разбредается, каждый к своему подъезду. По мере продвижения, объекта обожания, ко входу в подъезд, наши наблюдатели, так же меняют позицию. Теперь, они уже в коридоре. Он, открыв дверь, стоит на пороге. Она с трубкой домофона в руках, рядом. Напряжение возрастает с каждой секундой, но вот, наконец-то раздается этот, такой долгожданный звонок. Ни чего не спрашивая, она жмет на кнопку, с таким отчаянным усилием, что ему приходится, очень ласково, забрать трубку из ее рук, и повесить на место. А дальше, они слышат, как лифт начал движение вниз, и снова мучительное ожидание... затем он начинает подъем, и он кажется им совершенно бесконечным, и когда лифт, замирает на их этаже, они не сговариваясь оказываются у его дверей. И вот наконец, загромыхали эти ужасные створки и открылись. В лифте, стоит маленький человечек, который для них стал - всем. Он причина всех их горестей и переживаний, и он же доставляет им самые прекрасные мгновения, в их не очень-то легкой жизни. И сегодня этот мальчуган, впервые, сам, вернулся из школы.
Конец