Фишка

      
               
      
  Нам с «дедушками» не повезло. Хотя глупо в такой ситуации говорить о везении. Не знаешь, что хуже: бегать в самоволку за водкой для «стариков», рискуя попасть в руки патруля и сесть на «губу» или подписывать сигареты для «деда» с циферкой (сколько дней до дембеля осталось), а сама сигарета обязательно должна быть с фильтром; скрести лезвием писсуар с красными, слезящимися от паров хлорки глазами, или зубной щёткой драить «взлётку». А ещё каждую ночь вскакивать на построение с обязательным пробиванием "фанеры". Подшивать подворотничок кителя, да чистить сапоги старшему по сроку службы товарищу?!
  Не нами заведено, но дедовщина в армии — обычное дело. Жизнь по уставу давно потеряла актуальность. Внешне всё вроде выглядит, как положено, а внутри — свой мир, свои законы. С молчаливого согласия, а то и прямого попустительства офицеров «дедовщина» приобретает законный статус: удобно — сами солдаты держат дисциплину в подразделении (хоть в роте, хоть во взводе), всё исправно и вовремя выполняется. Начальство хвалит ротного и старшину. Те же закрывают глаза на факты унижения молодых солдат. Все довольны. Лишь "салаги" с нетерпением ждут новый призыв, чтоб самим принять эстафету от старшего поколения. И так по цепочке….
  В оркестре коллектив маленький всего-то 20-25 солдат и поэтому всё намного проще.
  Наших «дедов» было вообще всего двое, оба играли в оркестре: ручки нежные, пальчики тонкие, разговоры только о музыке, инструментах и ещё о литературе. Интеллигенция в зародыше, одним словом. Но вот пришли мы, и тут сразу им пришлось столкнуться с серьёзной проблемой: как уйти от столкновений с другими обитателями воинской части? Среди оркестрантов они теперь старшие, а это значит должны быть нашей защитой от каждодневных нападок связистов. Решение было принято: «продать» своих салаг связистам в обмен на личное спокойствие. 
  Распив две бутылки «Столичной», договаривающиеся стороны заключили устный контракт, гласивший: «оркестр» шуршит по столовой, выполняет чужие приказы, а связисты в свою очередь не трогают музыкантов-дедушек.
   Связисты ненавидели нас. Ненавидели за то, что условия службы у нас легче, чем у них. За то, что мы бесплатно, так сказать, пользуемся их рабским трудом: несение нарядов по столовой, КПП, по уборке территории, драение сортира и т.д. Мы квартиранты-нахлебники! Сейчас же у них появилась уникальная и законная возможность «оторваться» за всё.
  В столовую каждый день мы шли как на фронт. Оба «дедушки» провожали нас из казармы печальными взглядами, как штабники провожают солдат на верную гибель.
 — О-о, «духопёры» пришли! Ну-ка, убрали быстро всё со столов… — доносились окрики со всех сторон. Мы "духи", шугаясь, жались друг к другу. Шуточное ли дело: нас двадцать человек — их две тысячи.
— Так, военный, вот с этих столов все подносы уберёшь. Понял? Иначе я тебя вечером в сортире замочу, — злобный «дед» смотрел в упор на Лёшку.
— Не могу, у меня свои «дедушки»…. Как они скажут?! — Лёшка ответил, как нас учили говорить в таких случаях.
— С ними мы вопрос решили! Вы теперь — наша собственность! — ухмыльнулся связист, блеснув золотой коронкой.
  За нас заступились «черпаки», те, что призывались на полгода раньше нас. За синяки, рассечённые брови и сбитые кулаки мы их зауважали. Ни одного из нас в обиду они не дали и не позволили унизить. Они заслужили авторитет. А нашим «дедушкам» пришлось перейти на дневное пребывание в подразделении. На ночь их отпускал старшина домой. Местные были.
  После демобилизации один из них Константин Брилль остался на сверхсрочную. Первое дежурство по оркестру в качестве сверхсрочника мы постарались сделать для него незабываемым. Для этого выбрали вот такую тактику… Был у нас солдат — профессиональный певец. Закончил институт культуры по вокалу и на год призвался в оркестр. Он очень здорово умел подражать голосам наших командиров: майора и подполковника. Он-то и предложил разыграть молодого «сверчка». Мы этот план утвердили.
  После отбоя все кому положено (по сроку службы) спокойно смотрели в триста первый раз «Терминатора» по видику в ленинской. Командир отделения сержант Соколов с рядовым Пьянзиным были в «самоволке». Молодой "сверчок" сидел рядом с "тумбочкой" и читал приключенческий роман.
  Внезапно зазвонил телефон. Дневальный взял трубку.
— Товарищ сержант, Вас спрашивает начальник оркестра, — он протянул трубку дежурному.
 «В такое время, после отбоя, зачем он звонит?» — пробежала тревожная мысль. Он взял трубку.
— Здравия желаю, товарищ майор! За время моего дежурства происшествий не случилось! — голос его немного дрожал.
— Хорошо. А сейчас, позови-ка мне командира отделения, — майор, как в воду глядел, знал кого звать. 
— Его нет, товарищ майор! — сержант понял, что это «залёт».
— Как это нет, понимаешь? — недоуменно взвизгнул майор.
— А он с Вашей собакой гуляет, выгуливает, так сказать, — выкрутился дежурный.
— А, ну, понятно! Молодец Соколов. Тогда ты мне рядового Пьянзина к телефону позови, — начальник не унимался. Дежурный, как держал трубку, так и рухнул с ней на стул. Сержант Брилль не мог больше ничего лучшего придумать, поэтому через некоторое время промычал:
— А его тоже сейчас нет… он тоже с Вашей собакой… гуляет…, товарищ майор.
— Это что, понимаешь! Они там у тебя вдвоём собаку выгуливают?! Все, наверное, в самоволку свалили? Что у тебя там за бардак?! Сейчас лично приду и проверю! Если что, ты у меня последний день служишь! Завтра же уволю, к едрене! — майор бросил трубку.
  Сержант с минуту сидел весь белый. Сердце гулко билось в груди. Потом он встал и пошёл в «ленинскую».
— Всем быстро спать! — срывающимся на визг голосом, заорал он.
— Да, ладно тебе, Костян, дай фильм досмотреть.
— Сейчас майор придёт! Вы не понимаете? Этих ещё отпустил…на свою голову….
— Да расслабься, — успокаивали мы его. — Тебя майор на понт взял. Ночь на дворе — куда он попрётся в такое время?!
  Никакие доводы его не убеждали. Мы, шутя, поддались, выключили телек. Из «ленинской» перешли в «бытовку».
— Костян, мы покурим и сразу спать ляжем. Обещаем.
 Сами стали ждать, что будет дальше? «Подопытный» прошёл в раздевалку, где наш Стёпа устроил мастерскую. Окна здесь выходили на КПП. Запрыгнув на подоконник, он стал смотреть в окно, не идёт ли там майор? Просидел на «фишке» он около получаса. Сигарету смолил одну за другой, прикуривая прямо от окурка. Было видно, как ходят его желваки. Нам стало по-человечески его жалко. Мы не были подонками.
— Костян, это я звонил из соседнего кабинета, — извиняясь подошёл солдат-певец. — Мы тебя разыграли!
  Молодой сверхсрочник посмотрел на нас растерянными глазами, полными слёз. Руки его тряслись. Он действительно искренне поверил, что это первое и последнее его дежурство в оркестре. А виной всему солдаты — его бывшие "духи"!
— Козлы! Козлы! Уроды! — он замахал руками, потом схватил себя за голову и стал метаться по комнате.
  Мы стояли, столпившись в дверном проёме, и смотрели на беснующегося "сверчка".
  Всё было придумано для смеха, а стало грустно и противно. Молча мы легли в постели.   
  Утром, умываясь, вспоминали прошлую ночь. Делились. Гадкий осадок был у каждого на душе. Хоть и подло поступил он ранее с нами, но всё же жалко было бывшего «деда». Душа, видимо, у него тонкая, ранимая, вот и надорвалась….
  Бывший дед два месяца после этого случая с нами не разговаривал, но мстить не стал.
(фамилии изменены автором)