37. Путь
Лоренцо Медичи был последним, кому Микеланджело позволил называть себя Микеле. Теперь, Лодовико Буонарроти видел перед собой совершенно иного человека, с которым отцу предстояло знакомиться заново. Плотный юноша невысокого роста, с густой шапкой черных кудрявых волос, с красивыми черными глазами и начинающей отрастать бородой. Возраст определить было невозможно, ибо у Микеланджело очень рано появились угловатые морщины над бровями, около глаз и в уголках рта, направленные вниз. Отцу не понравился вид сына, в нем чувствовалась какая-то взрослость, не наигранная, не притворная, а реальная, идущая изнутри. Да, это был не Микеле, хотя он тоже был не «подарок». У Лодовико Буонарроти тоскливо защемило в сердце.
Пришли все братья: Буонаррото, Джовансимоне и Джисмондо. Зашла Урсула. Лодовико начал первым: «Мы все в сборе, Микеланджело. как ты того и хотел. Мы все внимательно тебя слушаем». Микеланджело обвел глазами самых близких ему людей: добрая, усталая, но всегда готовая в нужный момент придти на выручку Урсула, отец, для которого самое важное на свете – любить и братья: изысканно одетый с умным, хитрым лицом Буонаррото, нервозный Джовансимоне, для которого спокойно сидеть является нестерпимой мукой, конечно, если он не ест в это время, одиннадцатилетний Джисмондо, который пока что просто донашивает за братьями их вещи.
-- Вы видите, что среди нас нет Леонардо, -- начал Микеланджело, - так я хочу вам сказать, что я одобряю выбор Леонардо и согласен с ним.
-- Это все, ради чего мы все тут собрались? – перебил Джовансимоне.
-- Цыц! – рявкнул Лодовико Буонарроти. – говори, сынок.
-- С этого момента все решения, которые ранее принимал Луонардо, буду принимать я. Я сам распределю обязанности среди вас, как это делал он. Только теперь это будет закреплено за вами раз и навсегда, покуда каждый из вас не жениться и не начнет жить собственным домом. По всем вопросам относительно денег или относительно будущего каждого из вас – обращайтесь ко мне.
-- In terra di ciechi chi ha un occhio solo e’re - нараспев протянул Буонаррото, перемигиваясь с Джовансимоне.
-- Буонаррото! – отец сжал кулаки и всем телом развернулся к сыну, - прекрати балаган. Сынок, -- обратился Лодовико к Микеланджело, -- ты прав абсолютно, ты – единственный, кто может помочь этому сброду, - он показал на свой «выводок», - стать людьми и не уйти разбойничать на римских дорогах. Только почему ты не разубедил Леонардо, мне так не хочется терять его?
-- Я не буду его разубеждать. Он уходит потому, что считает это своим долгом перед нашей семьей и перед Богом. Возможно, Леонардо – лучший из нас. Он не равнодушный, не эгоист и ему не все равно.
-- Festa senza alloro , - произнес Буонаррото. Отец вскочил и отвесил звонкую оплеуху своему третьему сыну.
-- Поделом, - прошептала Урсула.
Мальчик схватился за побагровевшую щеку и посмотрел на отца злыми глазами.
-- Вот что, -- сказал Микеланджело, -- пусть Буонаррото будет связываться со мной лично от имени каждого из вас, когда меня не будет во Флоренции. Папа, ты, конечно, можешь действовать напрямую, но чтобы тебя не утруждать, я поручаю Буонаррото быть связным между мной и всей семьей. Буонаррото, я делаю тебя ответственным, ты понял меня?
Микеланджело нагнулся и внимательно посмотрел брату в глаза, Буонаррото смутился и по-взрослому кивнул в ответ.
До последнего дня жизни каждого из братьев, Микеланджело будет нянькой им всем.
38. Ciascuno si diverte come gli piace.
Как я уже ранее заметила, (а я позволю себе такую наглость как цитировать себя), - «В семье Медичи во все времена были яркие и сложные персонажи, но всех их объединяло одно – ничтожеств среди них не было». А как же Пьеро, спросите вы? Для него же самый лучший друг – это бутылка, да не одна, доброго тяжелого дурманящего сицилийского вина. Верно. Так оно и было. Итак, у Пьеро Медичи бывали дни, когда он видел свое отражение только на дне бутылки и здороваясь с ним, не узнавал себя. Фамилия Медичи давила на молодого человека. С рождения ему втолковывали о его исключительности, о том, что само его рождение – это уже нескончаемое благо для окружающих. Он вырос, считая, что сама принадлежность к Медичи уже дает ему право занимать привилегированное положение в обществе и получать желаемое при помощи указательного пальца. Каково же было удивление молодого Медичи, когда он понял, что от него чего-то хотят именно потому, что он носит фамилию Медичи! Это пошатнуло психику молодого человека. Шок перерос в постоянный стресс. Молодой человек увидел глубокую бездну, разделяющую потребности общества и свои возможности. Главным виновником личной драмы Пиеро посчитал своего отца – Лоренцо Великолепного.
Лоренцо раздражало отсутствие у сына должных атрибутов величия семьи, и отец подшучивал над неуклюжестью Пиеро и его робостью. Однажды, Лоренцо высмеял сына прилюдно, когда во время рыцарского турнира, которые без конца устраивались во Флоренции, отец в шутку предложил замкнутому подростку сразиться с кем-нибудь из рыцарей, ибо сам Лоренцо был великолепным бойцом. В ответ Пиеро поднял полные ужаса глаза на отца, отрицательно замотал головой, покраснел и убежал. В спину ему раздавался раскатистый хохот Лоренцо. Чтобы уйти от мучений, мальчик рано стал пить. Лоренцо, обнаружив это из тайных донесений, не протянул руку сыну, а лишь запрезирал его за слабость характера, ибо не любил его мать. Пиеро боялся отца, но остаться без отца боялся еще больше. Он был нужен молодому человеку как щит, как прикрытие собственных недостатков, ибо он понимал, что народ – беспощадный зритель не простит ему, если заметит в игре хоть малейшую фальшь. Тем более искушенный флорентийский зритель, так избалованный незаурядностью натуры его отца, которого, несмотря на все его пороки, прозвал Великолепным. Как-то назовут Пиеро флорентийцы? Тут еще этот Савонарола, без конца твердящий о наступающем Апокалипсисе. Может, он прав, и тогда ничего делать не надо, все само собой как-то разрешиться? А если нет? Что тогда? Нужно что-то делать, что-то предпринять. Но что? И с кем? У Пиеро не было друзей, но были собутыльники. А это, как известно, не одно и то же. К Пиеро на ум пришла сцена, недавно виденная им в городе из носилок: какая-то полубезумная старуха с распущенными волосами кричала на площади перед Палаццо Веккио: «Господь покарает всех нас, ибо пришел Мессия во второй раз на землю, чтобы забрать свой церковь, имя ему – Джироламо Савонарола и духом уст своих, своей проповедью уничтожил он Антихриста – Лоренцо Медичи. Сбываются знамения книги Откровения. Конец, конец проклятому дому Медичи». Не хорошо стало Пиеро от этих слов. Тут же услышал он шепот в толпе: «Слышали, на той неделе во время грозы молния ударила прямо в ризницу Санта Мария дель Фьоре».
-- Верно, верно, а помните какие звезды, и какая луна были в ночь, умирал Лоренцо Медичи?
-- Да, да, все это не к добру. Конец дому Медичи. Конец дому Медичи. Прав брат Джироламо. Во множество грехов вовлекла эта семья флорентийскую Республику. Конец дому Медичи.
Конец дому Медичи. Конец дому Медичи. Злая старуха с разлохмаченными волосами в ярости протянула руки к Пиеро. Конец дому Медичи. Конец дому Медичи. Разъяренные вооруженные горожане идут атаковать виллу Кареджи. Конец дому Медичи. Савонарола, разжигающий костер, в который радующийся проповедник бросает не только статуи, книги и картины, но выбрасывает из склепа Сан лоренцо останки семейства Медичи и с криком кидает их в костер. Потом несут связанного по рукам и ногам самого Пиеро, и его, еще не до конца протрезвевшего, тоже кидают в костер и весь народ Флоренции аплодирует этому событию.
Как это нестерпимо мучительно – заниматься тем, к чему ты не призван, но ты понимаешь, что это именно то, что от тебя ждут окружающие. От Пиеро Медичи ждали действий. Ну, хоть чего-нибудь, но чтобы это было красиво, сильно и побеждающе – в стиле Медичи. Если бы он затеял хоть какую-нибудь резню на душ десять, двадцать, из которой он вышел бы победителем, повесил бы всех тех, кто называл его отца Лоренцо Антихристом, то флорентийцы долго еще бы аплодировали Пиеро, на время забыв о Савонароле и это дало бы Пиеро возможность расслабиться хоть на какой-то промежуток времени и предаться вожделенному ничегонеделанию. Пиеро привык сам считать себя Медичи по рождению, теперь он должен был убедить в этом других своей жизнью, своими поступками. Сможет ли он? Боже, какая мука. Не утопить ли ее в добром итальянском вине?
После смерти своего близкого друга – Лоренцо Медичи, великий филолог и лингвист Анджело Полициано почти что переселился в монастырь Сан Марко. Ему еще не было и сорока лет, а он уже весь поседел, полысел и всей своей ссутулившейся фигурой напоминал немощнейшего старца. Полициано был очень напуган. В этом была доля вины и Лоренцо Медичи. Он так приучил свое окружение к себе, к своей неисчерпаемой силе, что сам стал казаться себе вечным и незыблемым. Но … Савонарола почуял этот промах блистательного политика и оказался прав в своих предположениях. «Колосс» пошатнулся, трещины поползли по всему организму, называемому «империя Медичи». Лоренцо никто не был нужен, он был самодостаточен. Но он был нужен всем остальным и в этом была главная ошибка Великолепного. Он был слишком горд, чтобы приблизить к себе человека настолько близко, дабы сделать его своим полноправным приемником и передать ему все свои секреты. Нет, Лоренцо Великолепный должен быть один. «Колосс» рухнул. Савонарола возликовал, но «не радуйся, когда упадет враг твой, и да не веселится сердце твое, когда он споткнется». Так говорит Бог, от имени Которого так самозабвенно выступал этот «profeta sarafico».
Никто не верил в смерть Лоренцо Медичи. Он настолько смог убедить окружающих в собственной силе справляться с любыми, казалось, самыми смертельно опасными обстоятельствами, он был настолько закрыт для людей, которым казалось, что они его понимают и видят всего насквозь, что о серьезности его состояния такие люди как Бертольдо ди Джованни, Анджело Полициано и некоторые из домашних узнали лишь незадолго перед самой смертью Лоренцо. Но никто не хотел в это верить. Лоренцо победит, обязательно победит, иначе быть не может. И вдруг … Казалось, только непрестанно воющие борзые в доме Лоренцо искренне верят в смерть хозяина. Больше никто.
Перед Анджело Полициано лежало его «Сказание об Орфее». Светская драма на античную тему во вкусе Лоренцо Медичи. «Бросить ее в огонь? Нет, не могу. Здесь все лучшее, что есть во мне. Здесь – моя Италия, мой язык, моя природа, моя жизнь. Я не могу. Не могу это сделать… И не сделать тоже не могу. Потому что боюсь. Очень боюсь. Оттого, что не знаю где истина и не уверен в правильности моих путей в поисках ее. Я боюсь Савонаролы. Боюсь того, что он говорит. А почему? Потому что чувствую, что он сильнее меня. Он имеет власть. Как Лоренцо. Ах, Лоренцо… Мне тебя так не хватает. Ты бы сейчас меня успокоил, все расставил по своим местам. Лоренцо … Мне так страшно. Я запутался. Я не хочу делать то, что мне кажется сделать надо. По - моему, действительно скоро конец света», -- Полициано опустил свою полысевшую голову на стол, где лежало, к счастью, уцелевшее до нашего времени, «Сказание об Орфее». Пока еще Полициано жил на вилле Кареджи, но частые его отлучки в монастырь Сан Марко, беседы с другом, известным философом Пико дела Мирандола сделали Анджело нечувствительным к ощущениям окружающих его людей, оторвали от реальной жизни. Вилла Кареджи погрузилась в летаргический сон.
Такое состояние устраивало далеко не всех. Закрытие школы Сан Марко было ударом, повлекшим за собой разрушение целой системы художественного образования во Флоренции. Для многих маститых художников, поэтов, скульпторов, артистов и просто неравнодушных людей вилла Кареджи была своеобразным концентратом биологической энергии времени. Там сливались достижения реалистичной гармонии изображения человеческого тела античных времен, монументальность образов квадраченцо и одухотворенность эпохи Возрождения. Все бурлило, все двигалось, интересовало абсолютно все, что могло дать какой-то толчок в познании секретов сотворения Богом вселенной. Изучалось, отшлифовывалась, теоретизировалась любая новая открытая деталь, штрих, способ передачи художником или поэтом, или артистом своего таланта благодарному зрителю. На виллу Кареджи съезжались со всей Италии, со всей Европы. Вилла Кареджи стала знаком качества художественного мастерства. Лоренцо Медичи лично следил за поддержанием престижа.
Франческо Граначчи был, пожалуй, единственным трезвомыслящим человеком в сложившейся ситуации. Шок, конечно, был большой. Начиная с момента, когда Торриджани на всю жизнь изуродовал лицо Микеланджело, потом смерть патрона, потом закрытие школы, потом систематическое избегание Франческо со стороны Микеланджело. Граначчи неоднократно делал попытки встретиться с другом, но всякий раз либо Урсула, либо новый личный поверенный Микеланджело – его брат Буонаррото сообщали очередную нелепую причину, почему тот не может встретиться с Граначчи.
Нервная артистическая система Франческо начала давать сбои. Нет, нет, пить он не начал. Он всегда прибегал к вину, как к одному из средств получения удовольствия. У Граначчи был слишком крепкий, деятельный мозг. «Думай, Франческо, думай», - говорил молодой мужчина сам себе, - «должен же быть выход из этого кошмара. Не даст Бог поколебаться праведнику», - как цитирует Библию фра Джироламо. Собственно говоря, он немало потрудился для того, чтобы , как и многие другие неравнодушные люди, как называл нас покойный Лоренцо Медичи, почувствовал себя бессильным перед так называемым роком. Gladius Dei. Что-то мне не вериться, что Gladius Dei обрушивается исключительно на людей, занимающихся искусством. Хотя…» - Франческо улыбнулся, ибо знал, что может привести не одну, не три и даже не пять причин, по которым слава о флорентийских художниках разлеталась по всей Европе и заставляла зрителей не только восхищенно замирать перед великолепными творениями, но и краснеть до самых кончиков ушей из-за волей-неволей проникающих слухов. Так, что «думай, Франческо, думай».
Граначчи спрыгнул с кровати. Оглядел себя. Да, он был красив. Очень гармонично сложен: ноги не слишком длинные, не слишком короткие, великолепные плечи, изящная посадка головы, бархатная кожа, светлые кудри. «Нет, я не могу зачахнуть в какой-нибудь мастерской по вырезанию набалдашников для тростей на продажу. Нет, у меня должна быть иная судьба», - Франческо с удовольствием причмокнул языком. «Терять мне все равно уже нечего. Да и собственно говоря, мой ангел-хранитель ни разу еще не убрал своего крыла надо мной. Все будет хорошо, Франческо. Ведь, это – твоя миссия в жизни – являться как Архангел Гавриил с благой вестью к богоизбранным людям», - Франческо запрокинул голову и захохотал, получив удовольствие от собственной шутки. Он решил действовать наугад, не имея никакого особого плана, не мучая себя измышлениями насчет тактики и стратегии. Главное – динамика, положительная динамика, привносящая ощущение жизни и хоть какого-то осмысленного будущего. Жизнь – весьма странная штука. Именно тогда, когда кажется, что силы уже на исходе и что впереди не маячит не то, что светлый путь, а даже нет проблеска светлячков в кромешной тьме; вот именно тогда, когда ты понимаешь, что только ты один в состоянии помочь себе и только тебе самому придется принимать решение относительно собственного будущего, и уже никто как прежде не придет и не посоветует тебе какую-нибудь очередную чушь, и тебе потом не придется валить на советчика вину за то, что все опять, как прежде, не сработало. Так вот, именно тогда, у людей, у которых достаточно ума, чтобы признаться себе в собственной глупости, наступает прозрение.
Пиеро ди Медичи сам удивился, когда подметил за собой странную вещь – он не пьет уже вторую неделю. Совершенно добровольно. Без усилий. Знаете почему? Он стал думать самостоятельно, ибо понял, что за него это делать никто не будет. Рядом не было никого. Я опять позволю себе наглость процитировать себя: «В семье Медичи во все времена были яркие и сложные персонажи, но всех их объединяло одно – ничтожеств среди них не было». Итак, Пиеро находился в доселе непривычном для себя состоянии – он стал думать и перестал пить. Теперь надо было научиться жить таким образом и самое страшное – нужно было принимать решения не только относительно себя, но и относительно всей семьи. Пиеро был один, и опасность вновь попасть в лапы пагубной привычки еще сохранялась. Но быть прежним он уже позволить себе не мог, ибо он был Медичи по рождению и отчетливо ощутил разницу между своим прежним состоянием, полном звенящей пустоты в голове и теперешним, когда мозг непрерывно занят поиском и сортировкой подходящих решений. Второе ему понравилось больше, потому что он стал себя уважать. Раньше Пиеро и не подозревал, на что он способен. Он твердо решил двигаться только вперед.
Итак, в разных концах виллы Кареджи два совершенно разных человека приняли решение двигаться вперед. У Франческо Граначчи было преимущество перед Пиеро. Да, да у Граначчи было преимущество перед Медичи. Звучит нелепо, но это так. Они были примерно ровесники, но их разделяла бездна. Преимущество было в том, что Граначчи был красив, и он знал об этом и умело пользовался сим даром от Бога. Красота дает огромное преимущество в жизни и решает, порой, самые невозможные проблемы. Граначчи легко принимал решения.
Франческо быстро и легко прошелся по галерее, пересек дворик и вошел в покои Пиеро. Для Пиеро услышать стук к себе в дверь было наверное равносильно получить видение ангела. Молодой мужчина так привык жить один и к нему в положенное время со стуком, к которому Пиеро привык как к колоколам собора, входил лишь камердинер. Что-то необычное зашевелилось у Медичи в душе. Что-то таинственное, тягучее, тревожно-сладкое предвкушение. Мужчина даже застыл на мгновение, чтобы продлить и запомнить это ощущение. Стук повторялся все настойчивее.
-- Кто там?! – громко выкрикнул Пиеро, сам испугавшись собственного голоса и решительности.
-- Это Франческо Граначчи, ученик Бертольдо ди Джиованни, художник.
-- Что Вам нужно? – с тревогой спросил Пиеро.
-- Я бы хотел побеседовать с Вашей светлостью.
-- О чем?
-- А можно войти?
Пиеро стал думать: «впустить или не спустить? Он увидит меня, а вдруг будет смеяться, и обсуждать мое жилище? А вдруг, сам я ляпну, что-нибудь такое, что потом станет предметом пересудов среди их братии художников? А они, ведь, такие люди, им только дай повод. А если я его не впущу, то он решит, что я что-то скрываю у себя такое, что не хочу всем показывать и это может стать причиной доноса, который положат в ящик – тамбури на колонне собора Мария дель Фьоре, как это было с Леонардо да Винчи и Вероккио в 1476году. Может быть суд. А я этого не вынесу. Нет, лучше впустить этого художника». Пиеро теперь мыслил с крейсеровской скоростью.
-- Войдите, -- уверенным голосом произнес молодой Медичи. Вошел Франческо. Оба были похожи на двух баранов, встретившихся на мосту. Но кто-то должен был уступить.
-- Синьор ди Медичи, - произнес Франческо, - я пришел к Вам, как к наследнику великого человека, Вашего отца Лоренцо ди Медичи Великолепного, которого во Флоренции будут помнить вечно. Он сделал Флоренцию центром европейской культуры, и я обращаюсь к Вам, как к достойнейшему продолжателю семейной династии. Синьор Пиеро, верните всех тех, кем так дорожил Ваш отец на виллу Кареджи. Дайте снова услышать стук резца скульптора, вдохнуть запах лаков художников. Пусть строки Данте и Петрарки снова огласят античные мраморные павильоны садов Кареджи. Пусть шумные празднества и карнавалы опять вселят радость и веселие в сердца горожан. Пусть люди снова почувствуют себя счастливыми и желанными среди благоухающих роз и великолепных кипарисов на аллеях этой сокровищницы искусства – виллы Кареджи, принадлежащей династии Медичи. Пусть будет праздник во Флоренции. Пусть будет звучать лютня, а не унылые погребальные колокола церковных соборов. Хватит страха, хватит мучений, хватит кидать в костер все самое лучшее, что когда-либо было создано во Флоренции. Надо прекратить эту «pazzia bestialissima” . И я знаю, что Медичи всегда приходили на помощь Флоренции – соей колыбели, и Флоренция слушалась Медичи. Я верю, что так будет и сегодня.
Франческо закончил. Он поистине относился к той категории людей, которых Лоренцо Медичи выделял как «неравнодушные». Франческо сам был неравнодушным и никого не оставлял равнодушным по отношению к себе. Пиеро был потрясен. Граначчи сделал все за него: провозгласил все цели, обозначил позиции и сам поставил Пиеро Медичи во главе. Сам Пиеро никак не мог подобрать нужных слов, он не был по своей природе актером как Франческо и не был умелым политиком-оратором как отец, но резкие повороты в жизни сделали Пиеро восприимчивым в любым возможным и необходимым переменам. Сейчас надо было соглашаться с Граначчи. Но как? Каким способом? Взять и заявить, что он, синьор Пиеро Медичи всю жизнь сидел только и ждал этого «Мессию»? Ну, конечно, нет. Он, Пиеро, не обладал неоспоримыми достоинствами своих предков, но вырос то он в доме, где тайных ходов, дверей, люков, глазков, подслушивающих трубок было больше, чем роз в саду Сан Марко; в доме, где то тут, то там возникали странные, а порой и страшные лица угрюмых молчаливых людей, которые входили через одну дверь в кабинет отца, а выходили через другую, а иногда вообще не выходили и никто не знал, что случалось с этим человеком. Вопросы в этой семье задавать было не принято. Пиеро с большим чувством радости и изумления ощутил, как все больше и больше из всех тайников его сокровенного существа, из каждой жилки, из каждой клетки, из всех, дотоле неведомых ему кладовых подсознания выбираются наружу разные составляющие этой науки, которую не проходят ни в одной школе, кроме как в стенах родного дома, особенно если этот дом – дом Медичи. Хитросплетения, интриги, заговоры, тайные покушения и методы отравления. На ум молодого Медичи мгновенно пришел случай, связанный с его отцом Лоренцо. Будучи еще ребенком, Пиеро как-то подошел к столу отца, на котором стояла жаровня, перешедшая к Лоренцо по наследству от деда Козимо Старшего. Знаменитая жаровня. Мальчика привлек необычный запах, который издавали лоскутки, тлеющие на ней. Это был острый запах горелого чеснока. С любопытством ребенка Пиеро потянулся, как это делают все дети, чтобы взять лоскуток в руки и поглубже вдохнуть необычный запах. Вспоминая, что было дальше, Пиеро вдруг ощутил, что сердце его забилось с невиданной скоростью. Теперь, к наследнику пришло озарение, он по-новому ощутил столь банальный, казалось бы, эпизод из детства. Пиеро вспомнил, что как только он протянул руку к жаровне, отец, его отец, которого юноша так раньше ненавидел, перехватил руку ребенка, истошно прокричав: «Нет!» Пиеро, вдруг, вспомнил глаза отца в этот момент, это были глаза родителя, ребенку которого грозила смертельная опасность. Пиеро почувствовал себя на вершине счастья. « А папочка то жег минеральный яд на основе мышьяка», - довольно быстро осознал наследник. Школа Медичи давала хорошие всходы. Пиеро широко улыбнулся. Он был Медичи. В этом не оставалось никакого сомнения. Граначчи истолковал эту улыбку по - своему и улыбнулся Пиеро в ответ.
39. По-новому
Поладив с Пиеро Медичи, Граначчи, у которого теперь был особый статус на вилле Кареджи, самолично принимал решения относительно приглашения известных особ из мира искусства на виллу от имени Пиеро Педичи. Будучи от природы очень чувствительным к своему «я», Пиеро угадал подобную болезненность и в Граначчи, поэтому решил использовать пышное тщеславие Франческо себе на пользу, дав, как ему казалось, неограниченные полномочия.
Ни Буонаррото, ни Урсула не лгали Франческо Граначчи, когда говорили, что Микеланджело не может видеться с ним. Не имея тонкого художественного воображения, они предлагали любящему другу не всегда уважительные причины, чем очень сильно раздражали Франческо, так как он обладал достаточным умом и вкусом, чтобы понять, что его пытаются обмануть и делают это достаточно топорно и не искусно. Последнее было, пожалуй, самым обидным проявлением неуважения, так как Франческо был тщеславен. Здесь крылась какая-то тайна. Это очень сильно возбуждало нервную систему Граначчи. Он понимал, что просто так, его лучший друг не стал бы скрываться от него. Зная природу Микеланджело, Франческо понимал, что тот сам ничего не расскажет, даже если его на коленях умолять будешь. При всей братской привязанности, Франческо, чутьем ревнивой женщины, ощущал, что Микеланджело тщательно оберегает внутри себя тайник, который так до сих пор и остался недоступен для Франческо Граначчи. Франческо опять ревновал Микеланджело к нему самому. Ни общие игры, ни общая работа и учеба, ни геройское самопожертвование Граначчи, ни пирушки до упаду у д'Аньоло, ни общая комната на вилле Кареджи – ничто не помогло Граначчи до конца овладеть Микеланджело. Он так и не стал «своим парнем». И вот опять. «Ну, что он бегает от меня? Он же прекрасно понимает, что я ему не враг, что я для него сделаю все, что смогу и даже больше, стоит только намекнуть, что у него какие-то проблемы. Микеле, Микеле, ну, зачем ты так со мной?» - Франческо готов был выть от досады, сидя на паперти Ор Сан Микеле, где они впервые встретились. Вот ведь как получается – стараешься, стараешься ради человека, чтобы показать ему свою любовь, а он …
Франческо не был большим оригиналом и привык мыслить практически, а не отвлеченно. Но воображение его было наделено недюжинной силой, и сомневался молодой человек в себе достаточно редко. Было решено – Франческо будет следить за Микеланджело и если узнает, что другу угрожает опасность, то сразу же бросится на помощь. Главное – быть рядом.
У юного Микеланджело Буонарроти родился замысел – создать фигуру героя – сильного, отважного, надежного, но не христианского мученика, истерзанного телом, но не душой, а античного героя – идеального как внешне, так и внутренне, глядя на которого можно было бы черпать недостающие силы. Микеланджело тосковал. В библиотеке Сан Марко Микеланджело, по указанию Полициано, изучил трагедию Еврипида «Геракл» и «Описание Эллады» Павсания. Описание подвигов Геракла поразило впечатлительного юношу своей красотой и силой. Могучий с детства Геракл, а римском эпосе - Геркулес, не терпел поражения ни в чем и всегда выходил победителем. Геркулес воплощал в себе все животворящие соки античного искусства, питающие и по сию пору корни современной цивилизации. Геркулес – отпор оголтелым иезуитам, символ нетленной красоты. Да, Микеланджело весь мысленно погрузился в замысел, забывая о времени суток, поедая лишь ту пищу, которая находилась в данный момент под рукой, не воспринимая ни одного слова ни от кого, если это не относилось к работе. Так будет всегда. Тяжелая лихорадка, доводящая ночной и дневной работой зрение до исступления, мышцы до судорог и мозг до потери сознания. Это – Микеланджело Буонарроти, скульптор…
В «Геркулесе» все должно быть совершенно. Это должна быть статуя идеального мужчины, с идеальными пропорциями. Воображение юного творца было великолепным, но какое воображение может дать плод, если оно не подкреплено теоретическими познаниями в анатомии? От Лоренцо Медичи Микеланджело знал, что гениальный художник, который был старше его на двадцать три года, Леонардо да Винчи, со своим учеником Джованни Бельтраффио занимался рассеканием трупов странников в монастыре Сан Спирито, приор которого был довольно просвещенным лекарем и покровительствовал художникам, стремящимся достигнуть полной реалистичности в изображении тел на своих полотнах. Леонардо да Винчи, за которым до конца его жизни тянулся шлейф слухов, сплетен, различных скандалов, доносов был неоднократно обвинен в колдовстве не столько за изучение строения человеческого тела, ибо, в сущности, он не был пионером в этой области, так как учитель Леонардо – флорентийский художник Андреа Вероккио тоже занимался анатомией, а да Винчи обвинялся в циничном подходе к использованию натуры и рассекал трупы беременных женщин, чтобы исследовать положение плода. Порывистый и трепетный душой Микеланджело скривился от отвращения, но все равно решился идти тем же путем – заниматься анатомией по ночам, в тайне ото всех.
Приор Сан Спирито принял юношу, и он понравился ему. Мужественный настоятель проинформировал Микеланджело о возможной опасности, которая таится в сих занятиях. Любой контакт с мертвым телом всегда расценивался, как элемент черной магии, тем более в Тоскане, древней Этрурии, где заклинания, гадания и чародейство были тесно вплетены в христианскую добродетель. Колдовством занимались все. Это было частью быта, и боролись с колдовством все те, кто им занимался. Самыми просвещенными в этой отрасли были монахи- иезуиты, ибо они и боролись с колдовством и языческими пережитками во всей Италии и особенно в благословенной Богом Тоскане. Монахи знали обо всем и умели все: новейшие рецепты мазей для рук на гелиотропе, новейший способ настойки шпанских мушек, смерть от которой происходит в точности назначенный отравителем срок, новейший способ приготовления опиата для губ, от которого они блестят и кажутся еще более свежими, пышными и манящими, любые способы гадания по печени и мозгу убитых животных и даже, о чем говорили шепотом, человека и рецепт животворящего ликера, от которого тело восьмидесятилетних старцев приобретало юношескую уверенность.
-- Каждое произвольное движение человека представляет собой результат координированной работы костей и мышц», - внушал менторским тоном Бог весть в какой раз прогрессивный отец приор монастыря Сан Спирито, - «скелет придает телу форму и защищает внутренние органы от повреждения, например, кости черепа предохраняют мозг, а грудная клетка окружает легкие и сердце, слышишь, мой юный ученый друг или ты уже спишь?» Микеланджело и вправду, немного побледнел и слегка качался. Запах дешевого бальзама, исходящего от трупа, сальный свечной угар наполняли помещение, в котором не было окон. Первый контакт с мертвым телом, от которого леденеет кровь в жилах даже у самых хладнокровных натур и потом – время, время близкое к полуночи – все эти обстоятельства гармонично действовали на впечатлительного юношу. Он был близок к обмороку. А приор все продолжал: «Место контакта двух костей называется суставом. Движения суставов направляются связками, прикрепленными к костям и хрящам… Мышцы способны сокращаться. Именно сокращение, тянущее за сухожилие и создает движение костей … Для того, чтобы перемещать какую-нибудь часть скелета необходима координация работы связок, сухожилий и мышц … Микеланджело Буонарроти, ты слушаешь меня?» Юноша в полубредовом состоянии кивает о ответ. Приор идет дальше и на рассеченном трупе мигом, абсолютно бесстрастно указывает: « Движения тела осуществляются тремя типами мышц: полосатыми, гладкими и сердечной».
- Полосатыми, гладкими и сердечной, - шепчут белые губы Микеланджело. Раскрытый труп, как большая книга, открывает все тайны человеческого тела: «Видишь, гладкие мышцы закрывают собой кишечник, мочевой пузырь, кровеносные сосуды. Сердечная мышца работает как насос для перекачки крови в сердце и из него. О, Мадонна, что же это?! На помощь!!!»
Микеланджело упал в обморок.
Он очнулся сидящим на скамейке в монастырском саду. Жутко болела голова и очень хотелось пить, отчетливо ощущалась нехватка воздуха. Захотелось раздеться догола и улечься спать нагишом на земле, но нужно было хотя бы ползком добираться до дому, ибо Урсула, как верный пес, ожидает прихода своего любимца и приготовила ему что-нибудь вкусненькое. Микеланджело улыбнулся краями губ, вспомнив о доме, о еде и о теплой постели.
-- Микеле, - раздалось как пушечный залп над его головой.
-- А-а-а!!! – истошно заорал Микеланджело. Он ожидал всего чего угодно, но только не этого. Он опять был близок к обмороку. Вперившись глазами в фигуру человека, встреча с которым была сейчас не более уместна, чем с бешеной лисицей, Микеланджело мало-помалу стал узнавать столь знакомые черты.
--А-а, Граначчи, - без удовольствия произнес любезный друг.
-- Микеле, я пришел помочь тебе.
-- Не называй меня так больше и вообще, давай отложим разговор на потом, ладно?
-- Хорошо, хорошо, ты – Микеланджело Буонарроти, искусный ваятель, - Франческо готов был зацепиться за любой крючок, лишь бы не расставаться холодно с другом. Как хочешь, мы, конечно, можем отложить наш разговор на потом. Давай, я провожу тебя, Микеланджело, до дому, а завтра я приду к тебе в назначенное время, и ты мне расскажешь об этих странных полуночных прогулках возле славного монастыря Сан Спирито.
Прочувственная речь Франческо пришлась весьма кстати. Ночная зимняя свежесть уже помогла Микеланджело придти в себя, так что к большому удивлению Франческо, его друг, которого он нашел обессиленным на садовой скамейке и которого заботливый Граначчи уже готов был чуть ли не на руках нести к нему домой, вдруг, вскочил и весь затрясшись от переполнивших его чувств, начал буквально орать на ошарашенного Франческо:
-- Ах, ты меня проводишь, да?! А завтра придешь ко мне, и я тебе должен доложить буду с подробностями, которые ты всегда так любишь выяснять? Так вот, мой дорогой Франческо, я не желаю принимать помощь ни от кого, слышишь, ни от кого, пока я сам не попрошу, понятно?
-- Микеле …
-- Не называй меня, так, слышишь? - лицо Микеланджело было непроницаемым, - что ты пристал ко мне как муха к лаковой бумаге? Что ты все вынюхиваешь, выслеживаешь обо мне? Я тебе денег не должен, Франческо, я ничего никому не должен. Что, что тебе от меня надо?!!!
Микеланджело разговаривал всем телом, даже в ночном мраке можно было различить, как сверкают два черных блестящих глаза и как подпрыгивают как змеи, при каждом повороте головы, его черные кудряшки.
-- Я же люблю тебя, Микеланджело, - не умно вставил Франческо Граначчи.
-- Любишь? Ха-ха. Вот это да. Да, ты всегда умел меня позабавить. Знаешь, что, Франческо? Ты мне не отец, и я не должен перед тобой отчитываться в каждом своем шаге, и ты – не женщина, Франческо. Слава Богу, - Микеланджело перекрестился, - я не имел такого счастья, как приносить тебе клятву супружеской верности.
-- Микеланджело, ты – маленький. Вдруг, обидят? – Франческо явно был сегодня не в форме. Микеланджело был и в самом деле младше того на пять лет и на полторы головы ниже. Микеланджело рассмеялся. У Граначчи был поистине жалкий вид, это было различимо даже в ночной темноте.
-- Пошли, Франческо, пошли отсюда, а то мы бродячих собак перебудим, - голос Микеланджело стал тихим, нежным и спокойным, - а ты сейчас где, неужели все еще на вилле Кареджи?
-- Да, знаешь, я собственно говоря, и искал тебя, чтобы передать тебе весточку оттуда.
Переборов волнение, Микеланджело тихо спросил: «Кто же просил тебя передать ее мне?»
-- Ну, во-первых, я сам, - Франческо решил прихвастнуть и рассказал о своих карьерных продвижениях, думая, тем самым, поднять свой рейтинг в глазах Микеланджело.
-- Значит, это – ты, да?
Франческо мгновенно уловил не ту нотку в голосе друга и поправился: «Микеланджело, Пиеро Медичи очень нужна помощь. Наша помощь. Твоя и моя в частности. Он, естественно, не отец, и он знает об этом. А это, как известно, ранит больнее. Пиеро сам попросил меня привезти тебя к нему. Он – не Сократ, не Данте и даже не Полициано, но с ним можно говорить, так, что не откажи, Микеланджело, поедем завтра к нему. Будет праздник Зимы. Тебе необходим отдых, отвлечешься от тяжелых мыслей. Решено? Я приеду за тобой завтра.
Они вошли во двор дома Буонарроти. Туда же выбежала, поджидавшая их Урсула: «Ну, слава тебе Господи, пришли наконец. А то тут тебя уже ищут, Микеланджело».
-- Кто ищет? – спросил он дрогнувшим голосом. В голове сразу же пронеслась мысль о доносе на него иезуитам. Микеланджело повернулся к Граначчи и сказал: «Я согласен». Франческо хитро улыбнулся и спросил: «Чего ты так боишься, друг мой?»
-- Иезуитов.
-- Что ты натворил?
-- Я занимаюсь анатомией в Сан Спирито.
-- Тебе непременно и как можно скорее нужно укрыться у Медичи.
-- Я и сам так думаю. Кто приходил, Урсула?
-- От синьора Пиеро Медичи привели тебе хорошую лошадь и сказали, чтобы ты как можно скорее приехал на виллу Кареджи по личному приглашению его Сиятельства.
-- Бог покровительствует тебе, Микеланджело Буонарроти, - сказал Граначчи.
-- Да, это так, Франческо.