Арест Николая.
1 марта взбунтовалась Кронштадтская военно-морская база, а 3 марта - военно-морская база в Гельсингфорсе (Хельсинки). В Кронштадте, как и на кораблях, служба была суровой. Матросам и солдатам запрещалось ходить по восточной стороне главной улицы и заходить на Екатеринский бульвар.
На кораблях начались убийства старших морских офицеров, которые либо носили немецкие фамилии, либо издевательски относились к нижним чинам. Офицеры, которые относились к матросам и солдатам хорошо, оставались, а те, кто плохо - разбегались.
А в Петрограде 1 марта одна за другой к Таврическому дворцу строем подходили воинские части с развернутыми знаменами и присягали Временному комитету, от имени которого всех приветствовал Михаил Родзянко, лидер партии октябристов, действительный статский советник, гофмейстер Высочайшего Двора, кавалергард, член царского Государственного совета. (После Октябрьской революции скатился на Дон в Белую армию. В 1920 году из Крыма его смыло за границу, задержался в Сербии. Похоронен в 1924 году в Белграде).
Даже двоюродный брат Николая II Великий князь Кирилл Владимирович с красным бантом на груди привел к Таврическому дворцу Гвардейский экипаж. Явилась даже жандармская рота с красными флагами под звуки «Марсельезы» - лишь бы укрыться.
А в Царском Селе одна сотня из пяти Собственного Его Императорского Величества Конвоя перешла на сторону восставших.
Бывшие министры или приходили в Таврический дворец сами, как Протопопов, или приводились туда арестованными.
В 7 часов вечера 1 марта царь прибыл в Псков, где на платформе его встречал генерал Рузский, который считал, что самодержавная монархия в двадцатом веке является анахронизмом вообще, и недолюбливал Николая II в частности. А Генералитет во время войны хотел в стране максимум власти, и непогрешимость царя-главнокомандующего его не устраивала.
Рузский вошел в царский вагон, проинформировал Николая II о последних событиях и сказал: «Теперь надо сдаться на милость победителя».
Николай ответил: «Если я помеха счастью России, то я готов оставить трон и даже жизнь отдать за родину».
Рузский вышел из царского поезда и сообщил в Ставку и в Петроград о своем разговоре с царем.
Государь же в ночь на 2 марта долго не спал, ожидая Рузского с новостями. Но Рузский не пришел, так как в Петрограде вышла заминка.
В этот вечер Петросовет стал не только рабочим, но и солдатским. И по этому поводу сразу же выпустил приказ по армии №1: во всех частях создать солдатские комитеты от низовых до армейских, без утверждения которых не действовал бы ни один приказ командиров.
Смелость, с которой Петросовет издал Приказ №1, соответствовала смелости, с которой из ничего появился Временный комитет.
Этот приказ настолько ошеломил военных и политиков, что Временный комитет начал скучать и сомневаться, правильно ли он все затеял. На некоторое время даже исчезли все мысли о царе… Но вскоре сомнительный выход нашелся – создать российское Временное правительство, в котором находились бы и представители Совета, но в меньшинстве:
председатель Совета министров и министр внутренних дел - князь Г. Львов,
министр иностранных дел – кадет Милюков,
министр юстиции – «трудовик» Керенский,
министр путей сообщения – кадет Некрасов,
министр торговли и промышленности – прогрессист Коновалов,
министр просвещения – кадет профессор Мануйлов,
военный министр – октябрист Гучков,
министр земледелия – кадет Шингарев,
министр финансов – крупный предприниматель Терещенко,
обер-прокурор Святейшего Синода – центрист В. Львов,
государственный контролер – октябрист Годнев.
Единственным представителем Петросовета был Керенский.
У него и до революции в Охранном отделении были клички «Скорый» и «Шустрый» из-за привычки бегать по улицам, на ходу запрыгивая в трамвай и спрыгивая с него.
Керенский в первый день своего назначения министром юстиции Временного правительства вбежал в министерство, пожал руку швейцару и спросил: «Ну что, чинушки еще не пришли?»
Теперь в случае победы кого-либо Керенский мог радостно выходить вперед, громко аплодировать и ставить подпись под любым победившим документом.
Временное правительство обязывалось объявить политическую амнистию, обеспечить демократические свободы всем гражданам, заменить полицию народной милицией и начать подготовку к выборам в Учредительное собрание, которое состоится через полгода, на основе всеобщего, равного, прямого и тайного голосования. А также не разоружать и не выводить из Петрограда воинские части, принимавшие участие в революционных событиях.
Получалось, что Учредительное собрание подразумевалось, как неопределенная перспектива: «Как брать власть – так в эту же ночь, а как передавать ее кому-то – «приходите завтра».»…
Псков.
Утром 2 марта Рузский доложил царю, что только что созданное Временное российское правительство требует отречения Николая...
Днем, по запросу начальника штаба Ставки Алексеева, за отречение высказались все командующие фронтами, в том числе командующий Кавказским фронтом Великий князь Николай Николаевич. Командующий Черноморским флотом адмирал Колчак ответа не прислал. Такое единодушие наводило на мысль, что вопрос этот обсуждался заранее.
А Ставка, тем временем, уже нетерпеливо посылала царю телеграммы с иезуитскими словами «ожидаем повеления».
Троцкий впоследствии ехидно заметил, что все семь высших генералов по команде восьмого почтительно приставили револьверы к голове обожаемого монарха.
И генерал Алексеев, и генерал Рузский поняли потом, бредя пешком в своем «Ледовом походе», что оказались пешками в игре еще более высокой.
После получения телеграмм от командующих фронтами и тяжелых раздумий, Николай II сообщил генералу Рузскому, что принял решение об отречении в пользу сына при регентстве Великого князя Михаила Александровича. Это известие было сразу же передано в Петроград.
В 22 часа в Псков на специальном поезде из паровоза и одного вагона прибыли представители бывшей Государственной Думы Гучков и Шульгин. Они долго беседовали с царем в его вагоне.
Царь сказал, что теперь он отказывается от престола за себя и за сына, в виду его болезненного состояния, а престол передает своему брату Михаилу. Он сделал так, может быть, потому, что, по рескрипту императора Павла I, все последующие русские цари имели право передавать трон только непосредственно своим сыновьям. Значит, передача власти брату могла бы, в случае перемены обстоятельств, считаться незаконной. Тогда манифест отречения царя отпечатали в двух экземплярах, каждый на трех телеграфных бланках штаба Северного фронта, с решающими словами об отречении на вторых листах, чтобы эти вторые листки можно было заменить другими по необходимости.
Увидев это, Николай II подписал манифест не ручкой с чернилами, а простым карандашом. Тогда подпись Николая покрыли лаком, чтобы случайно не стерлась. (И только потом, когда события приняли необратимый характер, на одном экземпляре подпись обвели чернилами).
Взяв по одному экземпляру манифеста (мало ли что случится в дороге), депутаты отбыли в Петроград. А Николай ушел к себе в купе и остался один.
Во время приезда депутатов и отречения Николая генерал Алексеев к аппарату и телефону не подходил, сказавшись больным. И Рузскому пришлось одному провести всю эту тяжелую и ответственную сцену, вплоть до отправки царского поезда в час ночи в Могилев. Умели, умеют и будут уметь, решив, как все будет, ответственность выполнения перекладывать на второстепенных лиц.
Николай II записал в дневнике: «Уехал из Пскова с тяжёлым чувством. Кругом измена, трусость и обман».
Утром 3 марта в Петрограде члены Временного комитета посетили Великого князя Михаила и сообщили ему об отречении императора в его пользу.
Михаил поинтересовался, гарантируется ли его неприкосновенность, в случае объявления самодержцем. Увидев, что никто такой гарантии ему дать не может, Михаил, подумав, от престола отказался до решения Учредительного собрания и подписал соответствующий манифест. С этим согласились все, кроме Милюкова, который считал, что самодержавную власть нужно оставить однозначно, но символически.
А Керенский восторженно произнес: «Ваше высочество, вы — благородный человек!»… Про храбрость он не обмолвился…
В 8.20 вечера царский и свитский поезда прибыли в Могилев. Все чины штаба были на платформе во главе с генералом Алексеевым.
К этому времени манифесты об отречении Николая II и Михаила были уже опубликованы по всей стране.
Позднее царь записал: «Оказывается, Миша отрекся. Бог знает, кто надоумил его подписать такую гадость!»
Царь не был нужен никому, даже своей, начавшей разбегаться, свите, в которой говорили: «Отрекся, как командование эскадроном сдал».
Зато к Николаю в Могилев приехала его мать, которая с 1916 года проживала в Киеве, занимаясь организацией госпиталей и санитарных поездов для раненых.
И все время до 8 марта, пока Николай II находился в Ставке, он каждый день встречался со своей матерью. У нее был свой поезд, своя свита и, очевидно, своя связь. И о событиях в Петрограде Мария Федоровна знала больше сына. Очевидно, Мария Федоровна, кроме утешения сына, выступала и посредником между отставленным царем и его двоюродным братом (а ее племянником) королем Англии Георга V. А генерал Алексеев вел с Петроградом переговоры об отправке царской четы заграницу через Мурманск.
Впоследствии Мария Федоровна перебралась в Крым и в апреле 1919 года на борту британского линкора «Мальборо» была эвакуирована в Великобританию, прихватив с собой Великого князя Николая Николаевича (хорошо быть вторым человеком в государстве, но прятаться в тени царя). Вместе с ними отбыли и другие члены Российского императорского Дома, оказавшимися в то время в Крыму.
Но 8 марта Исполком Петросовета постановил арестовать бывшего императора и его семью, конфисковать имущество и лишить гражданских прав, а Керенский, как министр юстиции Временного правительства, еще и захотел устроить над царем суд. В Царском Селе были расставлены караулы.
Около 4 х часов 8 го марта в Могилев прибыли четыре депутата левого крыла бывшей Государственной Думы, которые объявили, что государь должен считать себя арестованным. Услышав это, царь побледнел и ничего не ответил.
Из дневника Николая II:
«8 го марта. Среда.
Последний день в Могилеве. В 10 подписал прощальный приказ по армиям, простился со всеми чинами штаба, конвоя и Сводного полка – сердце у меня чуть не разорвалось! В 12 час. приехал к мама в вагон, позавтракал с ней и ее свитой и остался сидеть с ней до 4 час. В 4.45 уехал из Могилева, провожала трогательная толпа людей. Погода морозная и ветреная.
Тяжело, больно и тоскливо».
В последнем вагоне царского поезда ехали думские депутаты.
Отсутствие Николая II в столице уже не требовалось, и 9 марта в 11:30, без всяких препятствий, царь прибыл в Царское Село, но как «полковник Романов». Увидел часовых внутри парка, увидел в комнатах жену и больных корью детей. Завтракали в садике, так как дальше выходить было нельзя…
По свидетельству очевидцев, последний российский император характер имел мечтательно-задумчивый, на резкие повороты истории отвечал неторопливо и часто опаздывал. Дорожил своим покоем, привычками и благополучием семьи.
Правление большой страной было для него напряженной работой, и он справлялся с ней только по принципу «Вода камень точит». И лишь убеждение, что он - монарх, дарованный этой стране богом, помогало ему до поры, до времени. И те, кто никогда не видел царя, убивались по его отречению больше, чем те, кто его знал.
Многие испытывали жалость к царю, который пережил свое время и казался нелепым во времени нынешнем, к его профилю на монетах, который, слава богу, не мог повернуться к вам лицом. Огромное царство которого, переваливая через очередной бугор истории, начало трескаться и крошиться.
На народе царской крови нет (он сам пролил свою кровь). Она на Государственном совете, на Государственной думе, на генералитете, на буржуазии, на союзниках... Да даже на высшем духовенстве, которое с любопытством смотрело, как свергают наставника божьего.
И сидел после этого царь в Царском Селе вместе со своей семьей, играл в городки, шашки и домино со своей охраной и колол дрова в ожидании своей судьбы.
Дворцовый комендант генерал Воейков в конце 1916 года называл пять центров оппозиции Николаю II, жаждущих перемен: Государственную думу во главе с Родзянко, Земский союз во главе с князем Г. Львовым, Городской союз во главе с Челноковым, Военно-промышленный комитет во главе с Гучковым и Ставку главнокомандующего во главе с Алексеевым. И все они приняли непосредственное участие в государственном перевороте. Их зоркие глаза видели сквозь стены монархии еще массу неиспользованных возможностей страны. Оставалось только устранить одно могущественное лицо, которое по своей высшей исключительности не было заинтересовано ни в каких реформах.
И эта восьмидневная комбинация была «разыграна» как по нотам.