С самодеятельным художником Денисом Васильевым я встретился в доме отдыха Союза Архитекторов в Суханово, под Москвой году в 1983 или 84. Я туда попал по путёвке, полученной моим отцом архитектором, а как туда попал Васильев не знаю. С самого первого взгляда он произвёл на меня впечатление симпатичного и интеллигентного человека. Причём мне стало ясно, что он интеллигент в первом поколении и родители его явно не из дворян. Это как-то сразу всегда чувствуется. Абсоютно никаких предубеждений и снобизма в этом смысле у меня нет и в помине, да и не пристали подобные предрассудки еврею. Не в том смысле, что еврей хуже или лучше, а в том, что евреи приучены историей к постановке вопроса: пан или пропал. Что ты сам из себя сделал, то и получишь. Васильев был старше меня лет на пятнадцать, то есть ему уже набежало под пятьдесят. На первом этаже, на пути к столовой были развешены его картины. По стилю Васильев – типичный народный художник-примитивист. На картинах пейзажи, портреты знакомых, жанровые сцены. Очень красочная живопись, чувством цвета, сразу видно, автор одарён. Не то, что бы уровень картин приближался к Анри Руссо, но смотреть на них приятно.
С самим Васильевым я познакомился в столовой и он сразу же меня к себе расположил искренней приветливостью и отсутствием ощущения от него какой бы то ни было фальши. Васильев был несколько выше среднего роста, полноват, но крепок, с высоким лысеющим лбом, над которым в некотором беспорядке разлетались русые негустые волосы. Левый глаз косил под припухшим веком. В остальном, черты лица мягкие и не запоминающиеся. Руки Васильева выдавали привычку к физическому труду, явно имел он участок земли где-нибудь за городом, где заодно писал свои картины.
Но запомнился мне Васильев, как ни странно, не своей живописью, а загадочным разговором, случившимся у нас на прогулке в близлежащей роще. Было солнечное начало октября, пожелтевшие листья уже устилали тропинки берёзовой рощи. Погода стояла идиллическая. Я зажмурил глаза, как кот, и только что не мурлыкал. Васильев шёл рядом, задумавшись, и неожиданно показал мне на облачко, медленно плывущее слева над кронами деревьев. - Я никому этого раньше не рассказывал, - задумчиво произнёс он, не глядя на меня. – Но вы в сущности, как сосед в купе поезда. Вряд ли мы с вами ещё раз увидимся после окончания отпуска. Я понимаю, что никто не поверит. Однажды за городом я видел издали, как на поле вечером приземлилась летающая тарелка. Вначале она выглядела, как это облачко, и я не сразу обратил внимание. Но вскоре это серебристое облачко село на землю и из него вышли какие-то смутные фигуры. Они что-то делали, а потом вернулись в тарелку и улетели. Я стоял и смотрел пока эта тарелка, или что там, не исчезла в небе. – Тут он первый раз взглянул на меня. Вид мой, надо думать, выражал полное недоумение, то есть выглядел я довольно глупо. Я пялился на Васильева с видом человека, которого внезапно разбудили и он ещё ничего не понимает, находясь между сном и явью, в щели между двумя мирами, в которой отчаянно барахтается. Когда я пришёл в более адекватное состояние, то отметил довольно странное выражение лица Васильева: то ли задумчивость оно выражало, то ли сосредоточенность на невидимой другому фантомной картине бреда.
Надо сказать, летающие тарелки в то время не успели приобрести популярность феномена массовой культуры, как это произошло в девяностые, и к такого рода откровениям никакой привычки у меня ещё не выработалось. То есть, я тогда никак не относился к начинающемуся или вскоре имеющему начаться тарелочному буму. Меня поверг в изумление не сам рассказ, а что-то странное и безумное, промелькнувшее на мгновение в лице и глазах моего спутника, которого я почитал за человека простого и лишённого воображения. Какая-то трещина прошла между мной и Васильевым, трещина с моей стороны, я насторожился. Не должен был он рассказывать эту историю, не должно было это с ним произойти ни во сне, ни наяву, ни в трезвом виде, ни в состоянии пьяного угара. Не соответствовал он самому себе или моему представлению о нём, а следовательно превращался в опасного незнакомца, от которого не знаешь что ожидать. Я не думал о нём этими словами, но уже не мог и встречать его без внутреннего напряжения и мобилизации. Не так уж важно как я закончил разговор. Кажется, не нашёлся что сказать по существу и постарался скомкать эту не очень ясную тему. Васильев не возражал и остаток прогулки мы в основном молчали. Наши отношения после его рассказа незаметно разладились. Осталась досада. Померещилось ему или нет, но я в который раз убедился в зыбкости наших оценок друг друга.