Мне не всегда было трудно откровенничать. В детстве, конечно, я, как и любой другой ребенок, рожденный в нормальной семье, была открыта и доверчива (доверчива, но не глупа). Я рассказывала людям истории, общалась с ними, и не чувствовала никакого дискомфорта. Я смеялась и радовалась, корчила рожицы, показывала какие-то жесты, бегала и удивлялась новому, еще не постигнутому миру. На день рождения мне желали не «не грустить и радоваться жизни», а «побольше конфет и игрушек». В те времена мне были чужды проблемы и разочарования : я с упоением рассказывала звонившей на телефон-раскладушку тете о том, чем меня вчера кормили в садике и какую поделку мы лепили сегодня. Однажды во втором классе у меня случилась истерика посреди улицы : дедушка забрал меня со школы и мы шли домой. Путь лежал мимо целого ряда разных магазинчиков, где продавались конфеты, шоколадки, пирожные и чипсы. Мы зашли в один из них за молоком, и я попросила дедушку купить мне картошку «Ролтон». Дедушка, всю жизнь пропагандирующий здоровое питание, естественно мне отказал. О последствиях своего отказа он конечно же пожалел : на улице я схватилась за его ногу и стала тянуть обратно в магазин, параллельно всхлипывая и собирая под себя ноги, разъезжающиеся на льду. Дедушка тогда так и не поддался на уговоры, потому что он у меня человек серьезный и очень рассудительный, и потому он даже не ожидал, что его умненькая внучка устроит такое представление. Мой дедушка вообще – кладезь гениальных историй, идей, советов, умных мыслей и прекрасных рассуждений. Я живу в этом мире уже почти 18 лет, но за свою жизнь еще ни разу не встретила человека более умного, чем мой дед. Мне всегда было страшно, что я вдруг не оправдаю его ожиданий. Его – человека, который может выбраться из любой ситуации, человека, который из любого спора или конфликта выйдет победителем, человека, который на любой аргумент подберет еще двадцать более убедительных. Человека, который всю жизнь ограничивал себя во всем, всего себя отдавал работе и службе…
Еще когда я была в садике, он забирал меня в 5 часов вечера, и мы садились в скверике перед домом на лавочку, ждали бабушку с работы и считали «джипы с колесом на попе», проезжающие мимо. Я так называла внедорожники и «уазики», у которых сзади была прикреплена запаска. Святое было время – сейчас уже не сядешь и не посчитаешь «джипы с колесом на попе», сейчас на это нет времени, сейчас даже подумать о себе нет времени. Жаль.
Большая часть моих светлых детских воспоминаний связана почему-то именно с бабушкой и дедушкой. У родителей редко появлялась время для меня, а вот дедушка с бабушкой всегда были рядом. Бабушка моя – настоящий музейный экспонат, потому что таких добрых людей, как она, в этом мире остались единицы. Бабушка всегда заботилась о моем образовании : записывала меня то на танцы в «Дзержинку», в художественную школу, то на айкидо, то на фигурное катание, то в театральную студию, где я исполняла роль «Бастинды» из «Волшебника страны Оз», то на большой теннис. Первые три класса начальной школы я жила у них дома, то есть у бабушки с дедушкой, и если выглянуть в окно, то в нем красовался огромный теннисный корт – тот самый, где занимались и занимаются самые сильные самарские спортсмены. Идти от подъезда до него не больше пятидесяти метров, поэтому я давно мечтала там заниматься. До сих пор помню, как бабушка приходит домой и достает и фирменного красивого пакета новенькую форму «Адидас» - розовую флисовую кофту и черные с белыми полосками штаны. Потом папа купил мне голубую ракетку «Babolat» и я действительно чувствовала себя самой крутой. Жалко, что бросила ходить туда, но это случилось не по моей вине.
Дорога от подъезда дома номер 42 по улице Ново-Садовой до теннисного корта пролегала через детскую площадку, на которой одно время водились большие дворовые собаки. Однажды они на меня напали, но на лавочке сидели какие-то старшеклассники, и они успели их отогнать. После этого дедушка долго учил меня, что собаки чувствую наш страх на расстоянии за счет флюидов, которые выделяет человек. Он говорил, что нужно встать как статуя, если на тебя бежит собака, и тогда она понюхает тебя и убежит. Я не была бесстрашным ребенком, но дедушкины мантры помогли – и я до сих не боюсь собак вообще. Подруги всегда визжат, убегают, а я спокойно веду себя и знаю, что бежать от дворняг в сотню раз опаснее. Такая вот простая собачья арифметика.
Дом номер 42 по улице Ново-Садовой – это вообще главное место моего детства. Я до сих пор знаю каждый закоулочек в той части Октябрьского района, я до сих пор стараюсь как можно чаще там бывать. Этот дом считается одним из самых длинных в Самаре - в нем 11 подъездов, его еще называют «дом-интеграл» за его необычную форму. В этом доме я любила все – соседку Ксюшу с 9-го этажа, с которой мы после школы играли в «Нэнси Дрю» и которая хвасталась тем, как сложно учиться в гимназии Наяновой ; одноклассник Саша, который жил через пару подъездов от меня, и в которого я была безумно влюблена (однажды даже несколько дней не ела из-за тоски) ; критическая близость к Волге – стоило дойти до конца дома, обойти три самых известных Самарских высотки, и вот ты уже у Ладьи. Мы с бабушкой летом обычно уходили на пляж в семь утра и возвращались только часам к пяти вечера. Сначала, когда ты только пришел на пляж прохладным утром, когда все лавочки и зонтики свободны, нет назойливых криков про беляши и прохладные напитки – ты походишь к воде и только дотронувшись кончиками пальцев ног, тут же отпрыгиваешь. Холодная, как лёд, думаешь ты. А через час, когда солнце тебя уже достаточно нагрело, ты уже плескаешь, и вода наоборот кажется тебе чересчур горячей. Помню, мы познакомились с женщиной, тоже приходившей со своими внуками на пляж ранним утром и уходившей еще позже нас. Она устраивала своим внукам дневной сон на пляжу : укладывала их под лавкой на песок, подкладывала под головы полотенца, и они действительно спали. А я ждала их пробуждения, свесив ноги с лавки – хотелось поскорее строить песочные замки, плескаться и бегать по горячему песку.
Я училась в школе номер 16, и мне там очень нравилось. Бабушка, конечно, грезила мечтой перевести меня в стоящую рядом 41 школу – школу мажоров и элиты, и меня почти взяли, я прошла по всем параметрам, но места не хватило. Интересно, как бы сейчас сложилась моя жизнь, учись я с теми, кто сейчас зовется «элитой с мака»?
В 16 школе у меня сначала была грозная учительница – Людмила ? Давыдкина. Она не имела детей и поэтому не очень любила свой класс. После второго класса ей запретили быть учителем младших классов, и у нас появилась Елена Викторовна – молодая и красивая учительница, которая дарила нам только добро, учила только хорошим вещам и по-настоящему была второй мамой. С учебой в этой школе связаны все мои положительные эмоции, связанные со школой вообще – у нас в классе были мальчики и девочки, которые никогда не ссорились, дружили всем скопом и никто знать не знал, что такое «вражда», или «предательство». Мы обменивались наклейками, сидели в продленке с учительницей, которой уже перевалило за 80, но она стала для нас второй бабушкой – рассказывала байки о правнуках и истории о Советском Союзе. У меня было много лучших подруг : тезка Марина, с красивой фамилией Майорова, Саша Сорокина, у которой мы часто оставались после школы, играли в прятки и прыгали на батуте, слушали Потапа и Настю и играли в «Girls go games», Тая Дрёмова, у которой мы смотрели мультики по плазменному телику, коих еще нигде не было, Аня Козлова – девочка, с которой я занималась в знаменитой танцевальной студии «Льдинка», и кажется, в настоящее время она добилась там больших успехов. Я была влюблена в Сашу Шадиева, с которым сидела весь второй и третий класс, а по вечерам его мама учила меня игре на фортепьяно. На 23-е февраля я подарила ему блокнотики и ручки, а он мне на 8 марта – заколки и сок. Я думала, что это и есть признание в любви : подарить заколочки.
В третьем классе к нам перешел мальчик Антон – фамилию я его не помню, зато знаю, что его семья жила очень скромно. Он был странным и не имел друзей, ходил, раскачиваясь из сторону в сторону, разговаривал, плюясь во все стороны и обладал странным, навыкате, взглядом. Мне стало его очень жалко, захотелось обрадовать его – и поэтому на 23-е февраля я уговорила дедушку купить два подарка : Саше и Антону. Я чувствовала себя большим благодетелем, потому что Антон даже поплакал немного, когда я вручила ему блокнотик, цветные ручки и наклейки с машинками… Черт, почему сейчас все гораздо сложнее?
Повторюсь : моя бабушка золотой человек. Зимой она по несколько часов стояла со мной на морозе на набережной – там, ближе к «Кинапу», каждый год была длинная горка. Точнее, горок было несколько, но я каталась только на одной – остальные были с трамплинами и катание на них было чревато серьезными травмами. У меня была синяя ледянка, служившая транспортным средством, довозившим меня в пункт назначения, то есть вниз, а потом я её – наверх. Иногда бабушка брала с собой термос, и тогда мы вместе пили чай прямо на морозе. Это не передать словами – вокруг улица, люди, впереди – небо и ледяная река, под ногами горка, которая отправляет тебя вниз, к елкам и сугробам, а в руке, закутанной в варежку, держишь горячую кружку. Красота!
Еще в то время была жива моя прабабушка - мама дедушки. Бабушка Юля, как мы всей семьей ее называли, на самом деле была Иохой – еврейкой, бежавшей во время войны из Витебска в Самару. Какая она была волшебная женщина! Бабушка Юля была даже в свои 80 с небольшим была полностью в здравом уме, всегда старалась занять меня игрой в шахматы или шашки. Мы могли часами сидеть у нее в комнате, где находились две большие кровати – её, и ее покойного мужа, талантливого портного дедушки Изи (сокращенно от Исаак), и разглядывать репродукции всемирно известных картин, которые коллекционировал родной брат дедушки, ныне известный композитор, пишущий музыку для российских сериалов. Она показывала мне «Последний день Помпеи» и говорила : эта картина огромная, 6 метров в длину, висит в «Русском музее», это в Санкт-Петербурге». Потом показывала «Мону Лизу» и спрашивала : «Видишь её улыбку? Эта улыбка считается самой красивой в мире. «Мона Лиза» находится в Лувре, это музей в Париже». Бабушку Юлю каждый год навещали волонтеры из 13 школы – она много лет работала там секретарем. Рассказывали о жизни школы в настоящее время и дарили конфеты с черносливом, которые я съедала.
Глава 2
Мой дедушка – легендарный человек. Всю свою жизнь он посвятил службе – сначала, будучи следователем, он ночевал дома раз в неделю, расследовал убийства и преступления самых разных степеней тяжести. Он всегда рассказывал мне, что есть наука криминалистика – она изучает преступление, а есть криминология – она изучает преступника. Он рассказывал, как таскал на себе трупы, как выступал на судах и как общался с коллегами. Потом, ближе к пенсии, он стал адвокатом : и я всегда завидовала его кропотливости в отношении к работе : любую кляузу, любой иск, любой документ он проверял с помощью онлайн словарей, он исправлял каждую запятую, поставленную неправильно или не поставленную вообще, он использовал свой огромный словарный запас и, черт побери, как же жаль, что в свое время он не стал писателем! Я так любила наблюдать за ним в то время, когда он работал : сидит такой усатый, правда немного лысый, но оттого не менее серьезный дядька, очки на носу, рука на компьютерной мыши. Он мог сидеть так часами, прищурившись, перечитывая тексты и документы раз за разом. «Дедуль, а что такое кляуза? А ты подполковник? А что это значит?» - допытывалась я. В то время стали появляться принтеры, точнее они уже были до этого, но в тех годах они начали постепенно появляться в каждой более или менее уважающей себя семье. Дедушка купил струйный «ЭйчПи», и иногда распечатывал мне цветными картриджами то, что я рисовала в пэинте. Еще иногда он позволял мне устанавливать игры на его компьютер и даже сам покупал мне их. У меня были «Барби-дизайнер», «Барби и Лебединое озеро», «Кузя» и «Лаборатория Декстера». Обычно я предпочитала играм телевизор – моим любимым каналом был «Cartoon network», который тогда еще был совсем не популярным, и ночной эфир сдавал какому-то американскому каналу с фильмами. Дедушка ругался, что я смотрю «Картонный двор» ( рифма к «картун нетворк»), а я была влюблена в Бена из «Ben 10» и в «Робота Малыша» и с упоением наблюдала за ними каждый день.
Раньше все так просто было. Я приходила домой со школы, мне грели еду, бабушка заботливо наливала чай с сахаром и лимоном, расспрашивала об уроках. Потом я шла делать уроки, выводила каждую букву, старалась сделать свой почерк идеальным – чтобы быть лучше, чем подруга Марина, которую всегда хвалили за ее каллиграфическое изящество. Я хотела быть лучше во всем, и тогда мне казалось, что вся жизнь для этого впереди. Казалось, что к 18-ти годам я обязательно стану известной певицей или художницей, и буду приносить людям радость, а обществу пользу. Казалось, что к 18 я обязательно отращу волосы до пола, и буду красить губы красной помадой, потому что красная помада означает, что ты красива и уверенна в себе. И золотую медаль получу, и буду всегда и везде ходить на каблуках, чтобы все видели, какая я изящная, и рост у меня будет модельный – метр восемьдесят. Я отмеряла каждый месяц сантиметры, прибавляющиеся к моему телу, и всегда безустанно мечтала, что вырасту намного выше мамы и бабушки. Однажды мы с бабушкой пошли в магазин, чтобы купить мне туфельки для утренника в детском садике. Я выбрала самые красивые розовые туфельки на маленьком каблучке, с красивой бляшкой спереди. Но они были мне малы. Желание быть лучше всех все равно перевесило, и я разрыдалась, потому что хотела именно эти, розовые и милые туфли. Мне их купили, конечно же…
Сейчас так не сделаешь. Если кроссовки дешевые, но жмут – лучше взять подороже, но побольше, потому что скупой платит дважды. Сейчас тебя не будут любить только за то, что у тебя самые длинные косички в классе, да и косичек-то давно нет – все отрезано по самые плечи, и кажется, это символизирует легкомыслие и неопределенность. Кажется, счастливая и умная женщина никогда бы не отрезала свои волосы, доходящие до поясницы, но в четвертом классе я хотела быть похожей на Бейонс – у нее в те времена было каре.
В детстве ты еще чего-то ждешь. Помню, однажды лет в 5 проснулась 30 декабря, и скорее побежала к ёлке, хотела получить свой заветный подарок – тетрис. Я бежала, чуть ли не снося дверные косяки, а когда обнаружила под ёлкой пустоту – расплакалась и впервые почувствовала дикое одиночество, будто бы обо мне забыли. Бабушка рассмеялась и объяснила мне, что в декабре 31 день, а не 30. Пришлось ждать еще целые сутки, прежде чем Дед Мороз положил мой заветный подарок. Сейчас я уже ничего не жду – родители еще в 11 лет разбили мой маленький мирок и признались, что Деда Мороза не существует. Я до сих пор не понимаю, зачем они это сделали, мне было приятно жить с верой во что-то большое и доброе. Поэтому, сейчас я ничего не жду – еду и покупаю себе подарки сама, или говорю родителям, что нужно мне купить. Никаких сюрпризов или тайных подарков, ты ведь уже не маленькая, все, прекрати, что за ребячество. А волшебства ведь хочется в любом возрасте.
Детское волшебство заключается в оживающих по ночам игрушках, разговаривающих животных, в зубной фее и в по-настоящему существующем Гарри Поттере. Взрослое волшебство – это крупные хлопья снега, падающие на улицу, освещаемую фонарем, покрывающие все свободное пространство, ложащиеся толстым слоем на все вокруг, обволакивая мир своей густотой и белизной. Взрослое волшебство – это когда американские горки и опасные аттракционы тебя уже не будоражат, а вот катание с ветерком на обычных качелях во дворе заставляет погрузиться с головой в воспоминания и испытать гораздо более высокие чувства, чем простой, банальный адреналин. В 17 волшебством принято считать маленькие подарочки судьбы – например, когда в магазине не списали с карты деньги за купленную шоколадку, или когда учитель в выпускном классе ставит тебе пятерку вместо отличника, чья фамилия написана в журнале сразу после твоей. Вот все говорят : умей замечать волшебство в мелочах. Ну в каких еще мелочах? Я вижу, что улицы по которым я иду, заметены снегом, смешанным с грязью. Я вижу, что от мужчины в автобусе исходит стойкий запах алкоголя, а школьники идут в свою альма-матер с лицом таким, будто путь их лежит на каторгу. Я вижу, что собаки в -30 градусов забираются поближе к теплотрассам и кое-как переживают холода, вижу что кто-то развелся, кто-то умер, кто-то заболел, а кто-то исчез при невыясненных обстоятельствах. Какое же тут волшебство? Его нужно самостоятельно вычленять из действительности, аккуратно вырезать из своего мировоззрения, чтобы по вечерам глядеть с улыбкой на эти маленькие вырезки сознания и улыбаться. Да, нет ничего красивого в ноябре месяце, когда первый снег уже растаял, а второй еще не выпал. Но если покопаться : скоро главный праздник года, магазины уже заполнены безделушками, хоть и безумно дорогими и совершенно ненужными, но тем не менее милыми и красивыми штучками : шариками, гирляндами, открытками, игрушками, украшениями, яркими блестками… В магазинах продается праздник. Если покопаться еще глубже : скоро главный праздник года, щиплет в носу от запаха мандаринов, улицы горят разноцветным светом, везде – спешка, кутерьма, суматоха, подарки, ленты, бантики, пакетики, шелест упаковочной бумаги… Еще глубже : жизнь дает тебе каждый год шанс измениться, начать новую жизнь первого января. Ты и только ты вправе решать, что будет дальше – переезд в другой город, смена работы, места жительства, университета или смена второй половинки, которая давно уже от тебя отклеилась и своим весом тянула вниз. Конечно, это глупости, начинать новую жизнь с первого января или с каждого понедельника, но если вселенная дает тебе шанс, дает тебе билет на право изменения всего вокруг, почему бы, черт возьми , им не воспользоваться?
Глава 3
Я вот, например, холода вообще не переношу. Жару – сколько угодно, хоть плюс сорок. А вот как только ветер на улице становится прохладным, листва желтой, а столбик термометра начинает медленно падать – тут с моим организмом и с моей головой начинаются аномалии. Черепная коробка трещит от самых разных мыслей, одновременно и грустных, и возвышающих, в мозгу будто бы «белый шум» круглосуточно шипит своими помехами, градусник, вынутый из подмышки все время показывает 37 градусов, руки трясутся, голова не хочет работать, а ноги отказываются двигаться. Самое ужасное начинается в середине ноября : когда приходит окончательное осознание приближения очередной зимы, мне хочется разорваться на две части : одна рвется гулять, топтать первый снег, смотреть на новогодние витрины, чей блеск сменяется сотнями огоньков, а вторая хочет просто закрыться в комнате, завернуться в одеяло и несколько месяцев вообще не слышать о каких-либо заботах, проблемах, и прочих поводах, для решения которых необходимо покидать заветные четыре стены. Вот, завтра например, мне предстоит промучиться полтора часа на занятии по истории, потом волшебным образом через весь город, собрав все пробки, домчаться до репетитора по алгебре и там промучиться еще час, это не считая утреннего посещения больницы и шести уроков в школе. Вопрос : сделала ли я что-нибудь для того, чтобы мне не влепили двойку по химии или не отчитали на занятии по истории, сделала ли я что-нибудь сегодня для того, чтобы не завалить стремительно приближающиеся экзамены? Ответ единственно верный : нет. Я сижу и пишу этот чертов текст, или это будет рассказ, я еще не решила. Факт остается фактом : я сижу и пишу этот виртуальный дневник странника, прогуливающегося по жизни размеренным шагом, хотя пора бы уже начать спешить. Диктую в своей голове предложения невидимому слушателю, а пальцами оттарабаниваю письмо неизвестному читателю. Воздастся ли мне за все это, похвалит ли меня за это откровение хоть один из вас, и будет ли в будущем мне вознаграждение от судьбы за то, что я трачу свое драгоценное время не на подготовку к злосчастному ЕГЭ, а на перекладывание своих мыслей на компьютерный экран? Этот вопрос остается открытым, да и на самом деле, пишу я все это сейчас лишь потому, что мне интересен ответ на него, а не потому, что хочу что-то до кого-то донести. Мне параллельно. Люди редко прислушивались к моим советам, которых сами же и просили, редко были рядом в трудные минуты и редко ценили то, что я для них делаю. Поэтому данную исповедь я посвящаю самой себе, а не кому-либо из вас, данным текстом я доказываю самой себе, что я ничем не хуже остальных семи миллиардов.
Глава 4
Каждый день – новая пытка, борьба с общественностью и рутиной, борьба с самим собой, со своим «я», борьба с вообще всем… Словно ты маленький стебелек, допустим, ржи или бамбука, стоишь один в огромном скошенном поле, и ветер тебя метает во все стороны, пытается вырвать тебя с корнем, сломать, развеять по частям в разные стороны… Дом, учеба, улица, магазины, соседи, одноклассники, коты, собаки, телефон, интернет, инстаграм, вконтакте, лайки, репосты, дискотека, музыка, фильм, вино, водка, дым, рассветы, закаты, встречи, расставания, ссоры, примирения. Везде, вокруг, в каждом углу, в каждой пиксельной точке, в каждом взгляде презрение и неверие в тебя. В каждой клеточке твоего тела, в каждом самом малейшем нейтрино чувство собственного ничтожества, апатии и бессилия перед страшнейшим роком судьбы. Никто мне не говорил, что 17 лет заключаются не в веселье и преддверии взрослой жизни, а в самокопании и вечных творческих и моральных муках. Будто бы фильм без конца и начала, в котором вроде бы вот-вот настанет кульминация, вот сейчас все разрешится, скоро будет хэппи-энд, но все никак, все еще ничего не произошло, все еще рутина, все еще не изменилось… И основой этой рутины являешься ты, маленький стебелек, стоящий в поле, маленькое существо, чудом заслужившее жизни. Ты – основа существования, ты протестуешь судьбе и всему миру, ты пока еще стоишь, держишься, но черт, как тут не сломаться, когда все обстоятельства пытаются тебя перемолоть на песчинки?
Но это все было вчера. Сегодня ты жестко настроен побеждать все горести жизни, идти вперед, к своей цели, тело вдруг обретает крепкий стержень, пальцы будто запрограммированные бегают по клавиатуре и на мониторе появляются наконец победные буквы. Кто бы знал, что когда-нибудь мы все станем такими? Ночами мягкие и податливые, словно пластилиновые, нас ранит каждое прикосновение и каждое слово оставляет заметный отпечаток на нашей шкуре, каждый взгляд и интонация ранят, разрезают на части, скатывают в комок, лепят из нас страшные, уродливые фигуры… Куда эта неуверенность пропадает днем? Днем нас никто не тронет. Мы – одинокие волки, бегущие по скалам и буеракам, по степям и жутким, темным лесам, в поисках добычи, в попытках обрести теплое место и пропитание…Мы – животные, дикие существа, одиночки, неприступные барханы, стоящие посреди пустыни жизни. Мы – горы, окруженные непроходимой, страшной чащей. Ветер и дождь лишь оттачивают наши углы, град придает нам огранку, невыносимая жара только больше укрепляет нас и нашу веру в себя, в свое величие, в свое всемогущество…
Я придумала себе образ. Я дикая отвесная скала, восставшая где-нибудь на краю света, я независима и сильна. Никто еще не смог меня покорить, обуздать мои вершины, на мне не растет никакой зелени и даже животные стараются обходить стороной. Я – то, что существует много тысяч лет. Но моя вера в этот образ совсем не так сильна, как сам образ… Малейшая экстремальная, незнакомая ранее ситуация – и я разбиваюсь на тысячи маленьких осколков, рассыпаюсь в пыль, падаю, теряю высоту, моя вершина затупляется, разрушается вовсе, во мне больше нет ни значения, ни величия, ни силы…
Есть люди – настоящие скалы. Они закрывают собой весь мир, обороняют всех, кто успел забежать в их спасительные пещеры, всех кто успел встать под их безопасный навес. Рядом с такими людьми чувствуешь исключительное спокойствие, кажется, больше ничего плохого не случится, теперь ты под защитой, в обиду тебя не дадут. Они не сомневаются в своей силе и могуществе, они никогда не рассыпятся в пыль, не сломаются и не сдадутся. Рядом с такими людьми – рай. Но я их еще не встречала.
Глава 5 : Погодно-жизненные условия
Весь день сегодня быстро просрался. На улице бушует метель – сотни людей сегодня утром стояли в пробке, тянущейся в несколько километров, проходящую мимо моего дома. Наступил декабрь, от него ожидаешь чуда, волшебства, жизненно-важных перемен. А он приносит метель, которая заметает твой путь вперед, застилает весь обзор, и ты идешь, ноги тонут в снежной каше, заплетаются, в лодыжках мокро, за шиворотом холод, и ты идешь, не знаешь куда, но надеешься, что к лучшим временам. Так вот, стояли мы в этой пробке два часа, проехали чуть больше одного километра. Я даже представить боюсь, сколько всего людей объединила эта пробка – тысячу, полторы? Страшно. Вот и стоишь ты, упершись в зад «Ниссану», как осел, и никуда деться не можешь. И «Ниссан» никуда податься не может, ни вперед, ни назад, ни в сторону. И вас таких тут несколько сотен, на этом отрезке пути. Стоите, как ослы, проезжаете по паре метров за десять минут, и все тут. И тут ты понимаешь, что в жизни у тебя такая же пробка, и ты не можешь ни вперед, ни назад. Дергаешься на месте, глохнешь, изредка тебе везет, двигаешься вперед метров на 15, а потом снова по чуть-чуть, маленькими шажками. И все это не кончается, тебе вдруг начинает казаться, что ты стоишь на этом месте уже час, и ни на каплю не сдвинулся. Где же тот волшебник в голубом вертолете, который бы прилетел, и забрал меня отсюда?
Все, что происходит на улице – отражается в голове. Заметает все – улицы, дома, лавки, качели, деревья… Снег быстро загрязняется и смешивается с песком, потому что ложится на еще чистую землю. Все вокруг серое, лучам солнца радуешься, как самому дорогому и элитному наркотику, дарящему бесконечную эйфорию. Хочется пойти и взять кота с улицы, потому что холодно не от минусовой температуры, а от окружающей тебя ледяной действительности. Снежинки больно царапают лицо. Слова и поступки больно царапают душу. Дома тепло, но дома к тебе все относятся холодно, а потому ты мерзнешь, даже прислонившись к батарее. Да и кто в такие времена согласится делиться теплом?
Вот такие погодно-жизненные условия. Темно, серо, зябло.
Вдруг замечаешь вдали одинокий фонарь. Он стоит один посреди темноты, но его света хватает для того, чтобы освещать все вокруг. Его окружают снежинки, ветер щекочет его бока, а он стоит непоколебимый, даже не качнется. И ты ясно осознаешь, что именно этот фонарь принадлежит именно тебе, хоть ты его и видишь впервые, но знаешь, что он согреет своим светом. И даже если лизнуть его холодный металл, то язык не прилипнет, потому что этот фонарь не способен приносить зло. И ты бежишь все по той же снежной каше, шарф развязался, дыхание сбилось, ноги вязнут, видимости нет, а ты все бежишь, в надежде, что этот фонарь – твое спасение. Он окутывает тебя своим оранжевым светом, поглощая твои обиды и невзгоды, забирая все плохие воспоминания, все домыслы и глупые размышления. Этот свет защищает тебя теперь от всего – от вьюги, метели, снега, холода, от острых коварных снежинок, от всего. И вот ты стоишь посреди улицы, обнимаешь фонарь, греешься его теплом, ты счастлив. Плевать на прохожих, плевать на прошлое, самое главное, что будущее теперь у тебя есть. Благодаря свету…
А вы когда-нибудь встречали людей-фонарей? (Все это бред, я позволяю вам забыть данный отрывок – нытье про фонарь выглядит очень странным)
По обществознанию задали написать сочинение по цитате Сартра , мол «человек рождается никем и становится личностью, причем делает себя сам». Почему бы не задуматься о своей жизни в 12 ночи? Как определить, личность ли ты, или еще так себе, только зерно, из которого в будущем вырастет подобие личности?
Я не знаю ответов на этот вопрос. Знаю только, что взросление не за горами (не знаю как там у сверстников, но у меня точно). Скоро восемнадцатилетие, потом сдача экзаменов, поступление, переезд в отдельную квартиру и начало взрослой, одинокой, трудной жизни. Впервые я почувствовала ее вкус неделю назад – ссора с родителями, впервые настолько серьезная, что мне пришлось несколько дней скитаться по чужим квартирам и жить у подруги, заставила трезво взглянуть на жизнь. Когда идешь с пакетом шмоток и с сумкой, в которой лежит зубная щетка и шампунь, то тебе уже плевать, что происходит в остальных сферах жизни, лишь бы переночевать в спокойном месте. И покушать хотя бы чего-нибудь.
Это как обухом по затылку. Приходишь домой и понимаешь, что здесь тебе не рады, здесь против твоего присутствия. С вакуумом в голове собираешь вещи, садишься в последний автобус, идешь по желтой из-за света фонарей улице, снег падает, люди едут домой, а ты идешь, и не знаешь, куда будешь идти завтра. И вот вроде бы понятно становится : это взрослая жизнь постучалась в окошко, такая горькая и противная, мерзкая, тошнотворно-отвратительная. Постучалась и стоит, ждет, пока ты сдашься и опустишь руки. А потом ты просыпаешься в чужой постели, к счастью, она большая и чистая, зимняя темнота пожирает все в этой просторной и пустой комнате, не оставляя глазу ни единого светлого пятнышка, за которое можно было бы зацепиться. Собираешься в школу, макияж, мокрые волосы, белая рубашка – вроде все как обычно, но совершенно в другой геолокации. Овсянка с клубникой, сваренная заботливой подругой – и вроде дальше будет лучше. Холодный троллейбус, медленный, словно черепаха. Окна с узорами от мороза, сквозь которые первые утренние лучи пытаются пробиться внутрь и хотя бы немного зарядить витамином Е. Этих желтых малышек, тонких солнечных лучей сейчас так не хватает! Одноклассница просит плотнее закрыть жалюзи, через которые лучи пробираются и светят на лицо, а ты пытаешься поймать последний лучик, пока их еще не закрыли, вдохнуть его, впитать его золотистый свет…
Все это имеет ничтожную важность для кого-либо, но на человеке, проживающем такие периоды, они оставляют неизгладимые следы на душе. Кажется, все наладилось, звезды снова горят и на столе снова мамин борщ, но что-то не то, рубцы в голове еще ноют, кровоточат, не дают успокоиться. И вот так каждый раз, как по кругу – просыпаясь с утра надеешься, что наступающий день станет лучшим в жизни, и люди начнут тебя понимать, и семья примет таким, каким ты являешься, и в школе, и на работе поставят пятерки и поднимут зарплату, и с неба свалится миллион, а любимый человек с экранов всех городских телевизоров прокричит, как сильно тебя любит, но вдруг нежданный …дец кусает за жопу без проса, как говорил Кемпель, и возвращает тебя к обычному существованию. Приходится спускаться с седьмого неба на мерзкую Землю и идти по накатанной, из раза в раз наступать на грабли (иногда на те же самые, иногда – на новые, изощренно припрятанные судьбой), плакать по вечерам в подушку и ежедневно начинать новую жизнь без лени, сладкого и пустых людей. Когда же ты уже поймешь, что жизнь и судьба – две злобных сестры, которые никогда не будут играть на твоей стороне, когда же ты поймешь, что только придумав собственную тактику, только идя по нехоженой тропе можно пробиться и стать действительно значимым? А пока вот, держи еще пару грабель, помажь вновь разбитые коленки зелёнкой и попытайся идти вперед по этой сколькой обыденности.
Глава 6 : Реалии взрослой жизни
Взрослая жизнь начинается с того, что ты не ночуешь дома, потому что знаешь, что тебя там не ждут. Или с того, что тебе пришлось бросить спорт из-за учебы и приближающихся экзаменов, а вместе со спортом где-то в прошлом осталось и все здоровье, заработанное на тренировках. Я прямо-таки чувствую как вечные репетиторы, контрольные работы, сочинения и четырехчасовой сон забирают по кусочку моего и без того шаткого иммунитета, и забирая очередной его кирпичик, будто шепчут у тебя в нутре - "тебе ****ец". Взрослая жизнь начинается с первой таблетки противозачаточных, с первого осознания своей никчемности перед внешним миром, с первого маленького, но своего дела, прогоревшего так же быстро, как все твои мечты и надежды.
Взрослая жизнь… Кончик языка совершает путь в три шажка вниз по небу, чтобы на третьем толкнуться о зубы, как написал бы старина Набоков. Взрослая жизнь. Слова, от которых многих бросает в дрожь, другие просто морщатся, а третьи уже привыкли. Взрослая жизнь – это когда ты не плачешь над «Хатико», но плачешь после просмотра социальной рекламы по «Первому каналу». Во взрослой жизни больше нет денег на карманные расходы, манной каши с сосиской по утрам, в ней нет слов «Мам, а ты мне что-нибудь вкусненькое купила?», или «Мариша, иди ешь, суп остывает». Взрослая жизнь сурова – родители всегда стараются подвести ребенка к ней как можно медленнее и аккуратнее, но когда приходит момент проститься, взрослая жизнь просто хватает ребенка-переростка за плечи, кидает в темный угол и заставляет его самостоятельно искать путь к свету, шарясь по темным стенам, полным паутины и грязи.
Сейчас канун нового года. По телевизору все программы пестрят красной рясой дедов-морозов самых разных оттенков и форм. В каждой квартире стоит елка, развешаны гирлянды и на окнах висят снежинки из бумаги. Раньше, конечно, казалось, что елка в углу стоит просто гигантская. Не было даже понятно, как ее смогли затащить в квартиру, наверное, через балкон поднимали на шестой этаж. И украшена как красиво… Столько мишуры, шариков, все блестит! Но это было раньше. Взрослая жизнь как бы намекает, что в детстве абсолютно все было приувеличено. И теперь ты явно видишь, что елка на самом деле не сильно выше тебя, облезлая, серая. И игрушек мало, и мишура сейчас очень дорогая, поэтому приходится довольствоваться дешевой из «Ашана». И нет уже былого энтузиазма, когда мама уходила в магазин, а ты бежал перерывать все ящики и шкафы в поисках запрятанного новогоднего подарка. И нередко ты его находил, и это было именно то, чего тебе так сильно хотелось, и тебе становилось еще интереснее из-за искушения, потому что до Нового Года еще несколько дней, нужно потерпеть… Во взрослой жизни такого не будет. К тебе подойдут, отведут в сторону, и шепнут на ушко «Ну, понимаешь, денег не хватило, ну ты не расстраивайся, к дню рождения подкопим». Или даже не так. «Мы много денег на подарок твоему младшему брату потратили, не ной». И ты уже не жаждешь впервые попробовать шампанское и узнать, почему люди становятся после него такими веселыми. Тебя не привлекают больше пузырики, переливающиеся в золотистой жидкости, потому что ты знаешь – после шампанского жутко болит голова. Ты знаешь, что лучше либо пить только пиво и не пьянеть до потери памяти, либо сразу начинать с водки и не снижать градус.
По телевизору крутят, неизменно, «Один дома» и «Иронию судьбы». Устала уже их смотреть. Листаю дальше и натыкаюсь на «Географ глобус пропил». После просмотра стало еще хуже, хочется начать пить, курить, устроиться на работу в школу и чмырить своих учеников.
Вдруг ты понял, что все салюты уже отгремели. Предновогодняя суета, сопровождающаяся толкотней в торговых центрах и супермаркетах, красные ценники, говорящие о том, что покупателей снова обманут, и на самом деле цена не снижена, фигуры в красных халатах и с белыми бородами – все это прошло. Ларьки с фейерверками и хлопушками, две тысячи рублей лишь за то, чтобы пару минут посмотреть на цветное зарево – закрылись, и откроются теперь только через год. Радость перед приходом мамы домой, желание обнаружить в пакетах очередные подарки, бутылки со знакомой надписью ДЗИВ, которые ждали своего часа под столом, а так же банки с маринованными грибами, горошком, кукурузой, ведерки с майонезом и палетки с яйцами – все это уже открылось, смешалось, преподнеслось на стол и съелось. Секунды, которые и взрослые, и дети ждали с такой неумолимой трепетностью, когда сжигались самые заветные желания на салфетках и выпивались последние капли шампанского, когда внутри все содрогалось от такого родного и знакомого боя курантов, знаменующего начало чего-то нового, разрушение всего старого, победу добра над злом, исполнение всех мечт – эти секунды уже прошли, пролетели, испарились. Новогодняя ночь, полная тайн, загадок, удивлений и сюрпризов прошла, сменилась мутным, темным и нудным первым числом января месяца. Самый бесполезный, ненужный и нежеланный день в году, день, который хочется стереть из своей памяти (хотя, от него в памяти и так практически ничего не остается). День, когда все желания загаданы, подарки получены, куранты услышаны, а волшебство по-прежнему не постучалось в дверь. День пустого, глухого разочарования. День, когда будешь чувствовать себя самым одиноким человеком в мире, даже если проснулся в заполненной гостями квартире. Оглушающая музыка и звуки взрывающихся салютов сменились оглушающей тишиной, молчанием, сопровождающим тебя и в доме, и на улице, и в магазине. Дороги молчат. Снег молчит. Даже звёзды, первые звезды наступившего нового года и загоревшиеся первого января не знаменуют о начале нового времени, не кричат о приближающихся переменах. Они упорно и неумолимо молчат.
По телевизору все еще показывают праздник. По десятому разу крутят «Голубой огонёк». По сотому разу – «Иронию судьбы». В телевизоре все всегда хорошо, и нет этих разрушительных реалий жизни, когда кто-то напился и испортил праздник, когда папа не принес сыну желанный подарок, когда человек вынужден встречать праздник в пустой квартире. В телевизоре всегда блеск, мишура, восхищенные реплики и блеск софитов. В который раз ловлю себя на мысли, что хочу жить в телевизоре…
«С новым годом! С новым счастьем!» говорит президент. Но счастья я не наблюдаю – ни нового, ни старого.
Глава 7 : Люди
Сидишь в кабинете. Зеленые стены. Репетитор говорит о своем, заставляет читать текст про глобализацию, втирает по экономике что-то. Помещение в примерно в 10 квадратных метров освещают две лампы. Одна из них – та, что правее, обессилено мигает. Скрипит, загорается вновь, тужится, вновь гаснет. И так уже полтора часа. Погаснет ли когда-нибудь она полностью? А я?
У меня весьма странная, автономная жизнь. Два раза в неделю я хожу на курсы в один из офисных центров в городе. Там много-много небольших секций под аренду. Кабинет моего репетитора находится в самом конце длинного коридора из примерно десяти секций с обеих сторон. Секции полностью прозрачны с внешней стороны, от пола до потолка стекло. Проходя мимо них можно увидеть все, чем заняты люди внутри. Два раза в неделю я хожу по этому коридору, туда обратно – значит четыре раза в неделю вижу одни и те же лица. В основном это мужчины – мастерская мебели, турагенство, бухгалтерии, организация праздников – у всех одинаковое выражение лица. У них будто бы написано углем прямо на лбу – «убей меня», или «вчера я пытался резать вены». Особенно жаль мужиков из агенства по организации праздников – оно называется «Ярмарка эмоций», но эмоция на их лице всегда только одна – желание скорейшей смерти.
Мысль – очень странная материя. Полгода я ходила мимо этих мужиков и размышляла о том, что они, наверное, ненавидят свою жизнь. Так вот – целых полгода я считала угадывание их мыслей очень интересным и даже смешным занятием, а сопоставить, сформулировать и наконец оттарабанить по клавишам все это смогла только сейчас. Как научиться ловить в подсознании интересные моменты, как понять, что из увиденного мною за день необычно, а что – заезженная, никому не интересная бурда? Теперь я понимаю, почему Гоголь сжег второй том «Мертвых душ».
На улице снег летит прямо в лицо. Как будто сверху кто-то посыпает город железной стружкой – она больно царапает лицо и слепит тебя, заставляя идти вниз лицом, как на конвое. Автобус никогда не приходит вовремя – вселенной не выгодно, чтобы ты был счастлив и здоров. Я всегда смотрю в лицо прохожим, пытаюсь угадать их настроение, пытаюсь понять, каким мусором забита их голова. Некоторые из них очень красивые – девушки с пепельно-блондинистыми волосами, пухлыми губами и проникновенным взглядом, в красивых пальто, массивных шарфах и модных пуховиках. Я представляю, как в интернете их фотография набирает 300 лайков. Бородатые парни со скулами, которыми можно было бы резать бумагу, картон с самой высокой плотностью, да даже металл – они одеты в зимние джинсовки с белым бараньим мехом внутри, они грациозны и мужественны. Их голубые глаза на секунду касаются твоего лица, и в следующую секунду взгляд их уже устремляется далеко, в другую сторону, сквозь пространство – фотографии таких парней набирают в «инстаграме» лайков по 500, не меньше.
Кондукторы в автобусах всегда вызывают у меня отвращение. В последнее время я стала разделять людей по своим предположениям о том, что находится у них в мыслях. Большинство кондукторов – женщины за 40, у которых что-то не сложилось в жизни, сломалось в самый неподходящий момент. Я езжу в общественном транспорте по несколько раз каждый день, и за свои неполные 18 лет жизни я нагляделась на самых разных людей, продающих билетики. И что-то мне подсказывает, что у этих не очень чистых женщин в голове всегда либо желание купить после работы ноль пять «беленькой», либо желание украсть у тебя рубль-другой со сдачи, чтобы хватило денег на пропитание ей и ее нежеланному спиногрызу. «Не очень чистых» - потому что в целом кондукторши выглядят нормально, ну допустим одежда с рынка, ну допустим мешки под глазами – жить вроде бы можно. Но когда одна из таких несчастных женщин подходит к тебе за платой – ты видишь ее сальные волосы, помыть которые она не успевает уже четвертый день – домой приходит в 12, а встает в 4:30 утра, ты видишь усталость, проступающую красными сосудами в ее глазах, ты пытаешься сосчитать – до скольких рук она сегодня дотронулась в попытках вернуть сдачу, во сколько глаз она посмотрела, перед сколькими из всех пассажиров на мысленно извинилась за неотданный рубль, который потом поможет ей купить тетрадки или конфеты для сына? Ты протираешь запотевшее и замерзшее окно, стараешься спрятать свои глаза в этот кружочек стекла, смотришь в вечернюю темноту, делаешь вид, будто высматриваешь свою остановку – тебе стремно. Ты вжимаешься в сиденье и мечтаешь только о том, как бы поскорее выползти из этой скорлупы, из этой вонючей, протухшей раковины, представляешь свою остановку, мысленно пытаясь приблизить открытие дверей автобуса на ней.
Я оказываюсь в больнице. Нет, у меня не случилась потеря памяти и в обморок я тоже не падала. Меня привез сюда папа по направлению терапевта. Снимок легких говорит о том, что все плохо – новогодняя тусовка после высокой температуры дает о себе знать. Добротная правосторонняя пневмония, - говорит врач. Уже третья за почти восемнадцать лет, - отвечаю я не без доли наигранной гордости. Врачу лет шестьдесят, и я совру, если скажу, что он не похож на Билла Мюррея. Сними, пожалуйста, это, - с насмешкой говорит он. Я покорно расстегиваю лифчик, но продолжаю придерживать его руками – полностью оголять свое тело перед первыми встречными я еще не готова.
К тому времени, когда врач-Мюррей вызвал меня на осмотр, я находилась в больнице уже несколько часов. Мы приехали туда к часу, я очень пафосно зашла в приемный покой – руки в карманах, широкая походка, жвачка во рту и волевой взгляд – типа не лечиться сюда приехала, а так, отдохнуть пару деньков. Типа я не обычная девчушка семнадцати лет, загнанная в угол, а что-то из себя значу. Куда нам идти? – спрашиваю в окошке регистрации. Ловлю от головы в окошке взгляд, который обычно кидают на говно, и отдаю главную роль папе. Хотя и он тут мало что значит – ему вручают карточку для заполнения, после чего вновь перестают обращать на нас внимание. Кое-как отправляют на рентген на второй этаж больницы - за последний месяц я уже делала два снимка. Захожу в маленький кабинет, посередине которого стоит небольшая кабина – теперь так выглядит рентген, не то что раньше. Тут меня первый раз просят раздеться (первый раз именно в этой больнице). Покорно снимаю кофту, свитер, майку и розовый кружевной бюстгальтер – за это хоть не стыдно – и перемещаюсь в кабинку. Напротив кабинки дверь, в ней сидит врач-мужчина и угол обзора для рассматривания больных ему предоставляется отличный. «Флюорограф малодозовый» - написано на кабинке. Не знаю, насколько уж он там «дозовый», но меня облучают еще три раза – то есть делают три снимка : спереди, сзади, и с правого бока, и теперь я чувствую себя выходце6м из Чернобыля. Медсестра приказывает одеваться, совещается пару секунд с врачом и выдает – пошли оформляться. Ну вот и все, думаю я, теперь все точно. Спускаемся на первый этаж. Там сидит симпатичная девушка с мамой, и я очень надеюсь, что ее положат со мной, и мы будем общаться. «Где ваша обувь?». Сменная обувь в машине, как и все остальные вещи. Папа быстро принес, я обуваю сланцы в палец прямо на носки – люблю этот чисто русский стиль. Пакеты тяжелые, я взяла с собой полквартиры – подушку, много одежды, книги. Донесешь сама – говорит тучная (нет, все-таки жирная) женщина, которая сопровождает новоиспеченных больных до отделения. Пытаюсь спорить с ней и повышаю голос – бесполезно. Приходится попрощаться с папой и заходить в большой грузовой больничный лифт – у него распахиваются двери вручную и в нем обычно возят людей на каталках в операционную. Тут красные стены и довольно крипово. Со мной в лифт помещают мужика – ему лет 35, его в больницу привезла престарелая мать и видно, что он только недавно просох от алкоголя. Жалок.
5 этаж. Отделение пульмонологии. Тут довольно чисто, новый ремонт и солнце красиво освещает медсестринский пост, стоящий посередине длинного коридора. Пост разделяет отделение на две половины – мужскую и женскую. В обоих концах коридора – по два туалета. Пятьсот девятнадцатая – говорят мне. Захожу туда и оказываюсь в ярко освещенную золотистыми лучами палату – пять коек вдоль стены и одна перпендикулярно входу. Тут уже лежат две взрослые женщины, лет по 50 каждой, и под капельницей лежит совсем молодая особа – на вид ей лет 19. Моя кровать обнаруживается в конце палаты, предпоследняя. На последней сидит бабулька лет 70, но через 10 минут ее осматривает заведующая врачиха и говорит, что принесет ей выписку через минут 30. Бабулька ретируется. На ее место быстро находится новый претендент – девочка лет 15-ти, она проходит совсем без вещей и пакетов, просто садится на кровать и начинает ждать. Очень странная девочка – думаю я. Она так и сидела в течение нескольких часов, просто смотрела в окно или на время в телефоне, пока ей не привезли одежду и вещи. Я в свою очередь ждала, когда на единственное оставшееся место в палате придет та девушка, которая была в приемном покое. Мне очень не хотелось провести как минимум неделю в окружении людей, не соответствующих мне ни по возрасту, ни по социальному статусу. Тут в палату заходит человек, которого я ну никак не ожидала увидеть – мама той самой девушки. Надежда падает куда-то на дно сознания и умирает. Еще долго я пыталась занять себя чтением тома Пелевина и сном, но ни то, ни другое мне не давалось. К вечеру мы разобщались – девушке, которой на вид я дала 19 лет, оказалось 27 – и у нее уже были двое детей. Невольно ловлю себя на мысли о том, что внешность безумно обманчива. Остальные три женщины оказались очень общительны, и более того – интересны мне. Эйджист во мне умер за считанные минуты. Если бы я встретила этих женщин в реальности - ни за что бы не обратила на них внимания. А если бы и обратила, то явно не общалась бы с ними наравне. Но сейчас мы общаемся с ними о жизни, мужчинах, семье, сексе. "Я сладкое есть не люблю, но приходилось. Едет мимо тебя сто конфет - грех десяточку не засунуть в рот" - рассказывает бывшая работница шоколадной фабрики с первой койки. Другая, риэлтор в отставке, рассказывает о том, сколько пива нужно выпить, чтобы не снять трусы перед мужиком. Третья – о детях, муже, кератиновом выпрямлении волос и татарах. Четвертая – о том, как жить с мужем, который уезжает на вахту на несколько месяцев. Она довольно-таки набожная, но при этом очень современная. Только девочка продолжает молчать – все, что я о ней знаю, это что ее зовут Даша и ей 15. Обстановка теплая - две женщины имеют дочерей моего возраста (я бы ни за что не подумала, что мамы моих подруг тоже могут быть такими простыми и веселыми), и поэтому испытывают чувство родительского долга, все время спрашивают, не голодна ли я, предлагают помощь.
Вид из окна вечером и ночью просто неописуемый - на закате небо озаряется багровой дымкой, облаками цвета бургунди и белесой ватой тумана. Окна выходят на улицу Мичурина и Московское шоссе, и за счет того, что больница стоит на ощутимом подъеме, видно чуть ли не весь город – три дома «Ладьи», «Вертикаль», музей «Самара Космическая», то есть ракета. И днем и ночью тут снуют тысячи машин, тысячи людей ходят по дорогам и за этим безумно интересно наблюдать. Ночью же, лежа на кровати видно только черноту небес, но если чуть привстанешь - твой взгляд тут же затмевают тысячи огоньков ночного города, свет в окнах высоток и многоэтажек, фонарики, вывески, я словно на небесах, наблюдаю всю эту красоту с высоты и не могу остановиться!
Эйфория длилась несколько дней. Несмотря на то, что моя болезнь усугублялась, кашель стал похожим на лай и не прекращался ни в какое время суток, я чувствовала, что интересна людям, разделяющим мою участь. Мы не спали до трех часов ночи, пили чай и ели сладости, общались и смеялись. Узнавали друг друга. Женщины расспрашивали меня о молодости, о парнях, об учебе и подростковых проблемах. Первые два дня были тяжелыми – организм отвергал антибиотик, который мне назначили внутривенно, и после каждого укола я сразу же бежала в туалет, потому что желудок опустошал сам себя. Уколы поменяли на системы, но теперь после систем меня знобило, начался тремор рук. Я чувствовала себя зомби, голова кружилась от количества вливаемого в мой организм лекарства, мозги не работали, порой не было даже сил взять трубку, если звонила мама. Через неделю мне стало тяжело. Нескольких людей из палаты выписали, и в один «прекрасный» вечер на койку рядом со мной положили бабушку 84-х лет. У меня у самой два года назад умерла прабабушка в возрасте девяноста лет, но в сравнении с тем одуванчиком, что кряхтел рядом со мной в больнице, моя прабабушка была просто ангелом во плоти. Сначала мы за ней ухаживали, налили чай и дали конфеты. На удивление, слышала, видела и двигалась она довольно хорошо. Весь комизм ситуации только начинал проявляться : в 23.00, как по будильнику, бабуля начала ходить как привидение по палате и причитать о том, как у нее болит колено, и как она не хочет мешать нам, обычным людям, и вообще лучше бы ее отправили в сарай. Мы просто не знали что ей отвечать и пытались как-то помочь – довести до туалета, укрыть одеялом. Но вот парадокс : как только мы укладывали в кровать, она тут же вскакивала, начинала шариться по тумбочке, искать таблетки, перевязывать в тысячный раз эластичный бинт на ноге и ныть о том, что ее нужно упечь в сарай. Дальше – больше : бабуля налила себе корвалола, мол, дома ночью она не спит и всю ночь ходит, а тут надо спать. Астматики в нашей палате начали чувствовать себя дурно, но виду не подали. Час ночи. Пытаюсь заснуть. В горле начинает резко першить, поворачиваю голову : бабка мажется «Финалгоном» ( обезболивающая мазь, имеющая специфический запах перца). Не успеваю обернуться в другой конец палаты, как слышу бодрый голос нашего риэлтора Марины : «Бабуль, ну ты че творишь-то, ну еб твою мать?». Начинается полнейший шорох. После введенных медсестрой пяти кубов димедрола бабуля ничерта не утихомирилась, начала плакать о том, что мазь жжет руки. К пяти часам утра мазь с рук была вытерта, потом снова намазана на колено, снова крик, снова кашель и слезящиеся от ядреного запаха перца глаза… Я не выдержала и пошла спать в коридор на кушетку. Напротив нашей палаты находился кабинет, где проводится бронхоскопия, и делал ее устрашающего вида мужик – высокий, широкий, в очках с роговой оправой и внушительным лицом. На рукавах у него были надеты специальные манжеты, как у мясников, поэтому и прозвище у него было соответствующее – мясник. Проснулась я спустя минут сорок от того, что надо мной нависла глыба – мясник, который пытался понять, что я делаю на кушетке в коридоре в шесть утра. Не знаю, как я убедила себя не завизжать.
Следующие несколько дней казались мне адом. Я стала замечать, как уродливы люди вокруг : вот бомжиха со СПИДом из соседней палаты, вот женщина из 508-ой, у которой явно недостает какого-то органа во рту – кожа на подбородке и шее настолько сильно прижата к челюсти, что страшно смотреть. Вокруг грязные вонючие бабки, деды, которые не стесняются ходить без штанов, харкаться и засовывать половину руки в рот, мужик с ужасной формой грибка на руках. Я чувствовала себя лишней здесь. Пришло понимание того, что я явно делаю в своей жизни что-то неправильно. Может, просто неправильно живу.
Глава 8 : Жить
Трудно было так долго находиться совершенно без личного пространства, круглосуточно разделяя его с кем-либо. Сижу в коридоре напротив лифта, на лестничной клетке. «Дедуль, почему я всегда доставляю людям неприятности? Почему я кричу на них, вымещаю свою злость и никогда не могу пойти на компромисс?» Мне больше было некому звонить. Мой дедушка – мой самый главный психолог и только он способен вставить мои мозги на место.
В тот день мне звонил Он. Он, конечно же, и приезжал ко мне, привозил сладости, но я видела, что с ним что-то не так, потому что Он стремился скорее уйти. Я оправдывала это его занятостью, конечно же. Но в тот день когда он позвонил – я сдалась. Я больше не могла искать оправданий тому, что Он не отвечает на мои, полные нежности, сообщения, что не сидит со мной, пока я плачу от безысходности в больнице… Хотя все это началось до. Я видела и прекрасно понимала, как он выдумывает дела, лишь бы не видеться со мной. Я видела, как Он дарит подарки – просто вручает и все (а чаще всего даже и не вручает ничего), не говоря уже ни о каких милых пожеланиях. Я видела, как Он смеется с другими девушками, и как Он серьезен со мной. Я видела, что Он не стремится больше к счастью со мной. «Я всегда была на твоей стороне, - говорила я в трубку с полной уверенностью в своих словах. – в любом месте, в любой ситуации, в любой ссоре и споре. Я боготворила тебя и давала тебе уверенность в себе, я всегда говорила, что ты лучший. Я и сама всегда хотела быть лучшей для тебя. Но ты все время указывал мне на то, что идеальной мне не стать – ты может быть и сам этого не замечал (да ладно, прекрасно знаю, что ты делал это специально) – чрезмерно общался с другими девушками, фотографировался с ними, опаздывал на наши встречи, ты не находил на меня времени, не говорил комплиментов – я могу бесконечно все это перечислять, потому что каждый такой маленький поступок оставил огромный след у меня на сердце. Я знала с самого детства что я идеальная и самая красивая, что я самая лучшая и самоуверенная – но ты отбирал по кусочкам мою уверенность в себе, ты делал это косвенно. В итоге я такая, какой сделал меня ты – я начала верить в существование у меня комплексов, начала считать себя «не такой», из-за тебя я все держу в себе – я не могу рассказать никому о наших отношениях, поделиться проблемой и облегчить ее, потому что ты выработал во мне страх того, что все настроены против меня. Из-за тебя я не могу доверять действительно хорошим людям. Самое интересное – что действительно худших людей, тех, которых я давно исключила из своей жизни, ты почему-то оправдываешь. Ты заставляешь чувствовать меня самой последней идиоткой и психопаткой на свете, говоря, что я сама потеряла их. Я прекрасно знаю, что эти люди были меня недостойны, они отравляли мне жизнь и точно так же как и ты вырабатывали во мне комплексы. Самое обидное, что я не могу так же избавиться от тебя. Я слишком сильно тебя люблю и наши отношения слишком много для меня значат. Я прекрасно осознаю, что если сейчас скажу, что бросаю тебя – ты не будешь сопротивляться, ты смиришься с этим и будешь снова весело жить, с тусовками, друзьями, подругами и алкоголем. Я прекрасно знаю, то ты никогда бы не смог бросить меня первым – ты слишком слаб для того, чтобы признавать свои ошибки. И ты сделал меня такой, что я тоже не могу тебя бросить. Слишком сильно влюбил в себя. Я всегда думала, что достойна такой же сильной любви, которую отдавала тебе, но в итоге получилось так, что ты окружен моей любовью, купаешься и плещешься в ней. А я пожизненно страдаю от недосказанных тобою слов, неподаренных цветов и не отданного мне тепла и любви. Я пожизненно в минусе, ты пожизненно в плюсе, и ты никогда не хотел поделиться со мной и восстановить баланс.»
Я произнесла эти слова на одном дыхании. Молилась только о том, чтобы они были поняты и восприняты. Не веря своим ушам, я вновь слушала о том, что во всех проблемах виновата я – слишком много выношу мозг, слишком многого требую, слишком не понимаю его. Ах да, какой-то психолог сказал, что нам не дано быть вместе, и что дальше будет только хуже. Поверить не могу, что я поддалась этим словам и уже спустя несколько часов вновь набрала знакомый номер и слезно говорила о том, что я все (что?) поняла, что готова меняться и исправляться ради нас. Боже, как я себя не любила, оказывается.
Через несколько дней меня выписали. Но Он не спешил ко мне. Дела, учеба, заботы, замуты, все как всегда. И я как маленькая овечка поддавалась его блеянию и покорно ждала.
Он сидит напротив меня. Перед ним руль, мы в месте, где нет людей, чтобы наконец нормально поговорить. Вновь огромное чувство вины (за что, боже?), огромная неуверенность и ненависть к самой себе. Начинаю разговор – «Ты можешь мне верить или не верить, но я уже изменилась, я чувствую это всем нутром, и так как раньше больше не будет. Я готова меняться и дальше, только при условии, что ты будешь делать это вместе со мной. Пообещаешь мне расти и развиваться вместе в этих отношениях, снова быть счастливыми, как тогда, в самом начале, снова осознать важность друг друга. Давай станем вновь одной командой и тогда все мирские проблемы будут нам ни по чем.»
Я помню его взгляд. Я помню, что он действительно искренне пообещал мне, что теперь мы изменимся. Изменятся наши отношения и изменится вся наша жизнь. Он, якобы, дал мне шанс. Якобы поверил мне и поверил в меня. Я помню как крепко он сжимал меня в объятиях и как нежно целовал – после такого невозможно было не поверить в то, что он тоже изменится. После такого, казалось бы, весь мир открыт и все чувства наружу, поднять паруса и навстречу к новой, счастливой, давно забытой жизни. Казалось бы…
Я к другу, говорит. Ну, на ту его квартиру, где еще ремонт. Посидим, пообщаемся, выпьем. Нас моя подруга довезет, говорит. Я верю. Ночью – внезапная фотокарточка в дуэте с вышеназванной подругой, а на фоне – обои с цветочками, платье на вешалке и фотографии на заднем фоне. Да это у друга, говорит – просто мама ему распечатала фотки с его девушкой. Покорно верю и даже не сомневаюсь в том, что комната с цветочками и платьем действительно находится в мужской квартире.
После этого – разлука на неделю. К папе в другой город (хоть в этом не соврал), спасибо за вновь проигнорированные сообщения и нежелание звонить. Терплю, думаю, так нужно. Приехал. Извини, не получится сегодня, завтра увидимся нормально, а послезавтра я уезжаю на сборы на юг.
Наступило завтра – наверное, я еще никогда так не ждала дня нашей встречи. Мне кажется, что все впереди, что разлука в три недели укрепит наш союз. Девушки всегда до последнего верят в лучшее, и даже стоя на пепелище будут утверждать, что у них под ногами цветочная поляна. Звоню в десятый раз, на часах 21.00 – «Я в универе, тут заставили курсовую писать, скоро буду». Верю. На часах 22.00 – «Я скоро буду». На часах 23.00 – «Я подъезжаю».
Смотрю в окно. Едет со стороны своего дома. Больно.
«Ты меня обманул?»
«Нет, я деньги снимал в банке, вот они»
(Вновь верю)
«Я не хочу чтобы ты уезжал, я хочу быть рядом»
Вижу огонек в его глазах. «Ты красивая, даже когда плачешь». Я вижу, как крепко он меня обнимает и слышу, как нежно успокаивает – таких слов любви я не слышала уже очень давно. Держит за подбородок, в глазах – стопроцентная нежность, и будто бы не было всей этой путаницы между нами. Вот же он – в универе с 9 утра и до 9 вечера (как я могла поверить?), а все равно приехал ко мне, стоит, любит.
И дело даже не в том, что женщины по своей природе глупы и наивны. Дело в том, что мужчины за многие века своего существования научились пользоваться этой наивностью. Вы когда-нибудь слышали, что любовь начинается там, где два человека создают действительно одно целое, один качественный живой организм, эволюционирующий каждую секунду своего существования и несущий эту положительную эволюцию в массы? Что любовь – если она конечно настоящая, подлинная, не срисованная с картин и не списанная с книг, начинается там, где два человека одним лишь только своим существованием заставляют своего партнера меняться в лучшую сторону, понимать жизнь и идти, отбивая своим шагом ритм вселенной? Из такой любви (я бы даже сказала, из такого экстракта любви и нежности) рождаются союзы, чью силу нельзя сравнить ни с мощью камня, ни с твердостью алмаза, ни с жаром самого древнего вулкана на Земле. Любовь в таких союзах соткана из таланта, креатива, ума и гениальности двух людей, а потому ее нельзя ни сломать, ни разрушить, не свергнуть.
Мое существование разорвал звонок. «Я тебя больше не люблю».
Или не разорвал? Сейчас, спустя месяц, я думаю о том, что вся эта боль, нервы, все услышанные мною за эти долгие годы слова и увиденные мною поступки научили меня жить, отсеивать ненужных людей, издалека видеть надежных, в конце концов – подарили горький, но опыт. Быть женщиной – значит быть хранительницей очага, и я покорно несла свой долг – хранила, хоть и разрушенный, но очаг. Все вдруг стало так легко и просто – не нужно отзваниваться, ждать часами сообщений, не нужно выбирать подарки не нужно плакать, когда взамен не получаешь ничего. Вообще, плакать вдруг стало какой-то ненужной частицей в жизни – раньше я делала это так часто из-за обилия поводов, а сейчас вместо слез я очень часто улыбаюсь. И это так забавно – видеть очевидные изменения себя самого и понимать, что нужно было изменить свою жизнь еще раньше. Этот рассказ называется «Небо открыто : небольшое откровение» потому, что теперь передо мной действительно открыто все, даже небо. Я никогда еще раньше так не откровенничала с людьми, тем более с читателями – потому что отношения сделали меня замкнутым человеком. Сейчас же, дописывая последние страницы этой повести, этих мини-мемуаров я чувствую свою открытость миру, страсть к изменениям и влечение к будущему, которое меня ждет. Пожалуй, именно любовь отрезвляет детей, отучивает от игрушечного фарса и делает их взрослыми, возносит двух людей к небу и впоследствии разбивает их о скалы непонимания. Любовь учит жизни, и любовь учит жить.
Не так трудно смириться с тем, что человек обманывал тебя и врал, сколько трудно смириться с теми изменениями, что он в тебя привнес. В один момент ты знаешь, что будет дальше, ты расписал свое будущее : дом, учеба, работа, свадьба, семья… А на следующий день просыпаешься обнаружив, что с тебя будто сняли воображаемые оковы, разрушили стены, отделяющие тебя от мира, ты приподнимаешься в постели на локти и понимаешь, что вот он, мир – огромен, ужасен, и в тоже время до безобразия прекрасен – он перед тобой, зовет тебя к себе, зовет навстречу приключениям и открытиям. И ты не имеешь права отказаться. Мир, жизнь, будущее – это все, что у тебя сейчас есть, и если ты не воспользуешься этим сейчас, у тебя этого больше никогда не будет. Будь открытым, человек, не дай себя сомкнуть, закрыть и сломать, и тогда перед тобой будет открыто даже небо.