Утром, в понедельник, когда Милана Витальевна разбирала дела, скопившиеся у неё на столе за прошлую неделю, пулей в дверь к ней влетела секретарша прокуратуры.
- О, Господи! Вы уже на месте!
- А где я должна быть, Ольга Владимировна? Во-первых, доброе утро!
- Доброе утро, извините, Милана Витальевна.
- Что случилось-то? Убийца сам пришёл?
- Нет, извините.
- Так, во-вторых?
- Да нет, там к Вам какая-то женщина рвётся. Говорит, бабейковская банщица Мотря.
- Рвётся – запускай. Погоди, только я сяду на рабочее место.
- Ой, а Вы постриглись как здорово.
- Потом, потом. Приглашай её.
Секретарша вышла, закрыв за собой дверь. Было слышно, что она спрашивает, с собой ли паспорт у пришедшей женщины.
В дверь постучали робко. И, не дожидаясь приглашения, дверь открылась.
- Здравствуйте! Можно? Милана Геннадьевна?
- …Витальевна…
- Ой, простите, на отчества память плохая. В бане-то мы всё без отчеств обходимся.
«Интересный будет разговор», - подумала Милана.
- Вы проходите, присаживайтесь, - как можно спокойнее сказала она ранней посетительнице. Что-то подсказывало Милане, что сегодня ключик от этого дела, тянувшего уже на обычный висяк, окажется у неё в руках.
Мотря села на стул, указанный ей. Стала копаться в сумке. Протянула свой паспорт.
Милана раскрыла его. На неё с фотографии смотрела интересная, даже можно сказать, красивая, женщина. Она перевела взгляд на Мотрю.
Простенький платочек, ни грамма косметики, волосы все под платком.
- Матрёна Алексеевна Кораблёва…
- Да, я это.
- Так Вам лет-то. Голубушка… Ровесницы мы.
-…..?
- Ну-ка, платок снимайте, вот Вам зеркало …
- У меня и помада есть. Есть. Дорогая. Сама себе подарила. Французская…
Мотря с радостью, или это показалось Милане, сдёрнула платок, и каштановые, вьющиеся волосы рассыпались по плечам. Она накрасила губы помадой. Словно, рада была, что разрешили себя в порядок привести. Глаза озорно засверкали.
Милане показалась, что она давно знает эту женщину. Но откуда такие воспоминания?
- У меня муж – Лёнька Кораблёв, гулёна бабейковский, - сказала Мотря со слезами в голосе, - Дальнобойщик.Ни одной юбки не пропустит, а сам. Ревнючий, зараза. Ой, простите.Ко мне ж в баню все ходят. И мужики и бабы.
На Милану смотрела очень интересная женщина, с чертовщинкой в глазах.
В это время, постучавшись, вошла секретарша. Увидев Мотрю в новом обличье, ойкнула и встала на пороге.
- Что там? – спросила Милана.
- Потом, - дверь закрылась.
- А почему Вы в баню пошли работать, молодая, красивая женщина? – спросила Милана,
- образование у Вас есть хоть какое-нибудь?
Мотря опустила глаза, и которых выкатились слезинки. Она полезла в себе в сумку и вытащила оттуда что-то ярко красное в прозрачном пакете. Это был диплом. Красный диплом.
Милана с интересом раскрыла его и с ещё большим интересом прочитала. Мотря закончила Филфак МГУ, романское отделение. У Миланы округлились глаза.
- Так мы и учились в МГУ в одно время, - сказала Милана, вспомнила я капустник на 8-ое марта, - Вы там цыганку изображали под песню Дунаевского о гадалке на капустнике. Что ж такое приключилось?!
- Не удивляйтесь, не удивляйтесь, - сказала Мотря, - тёмная история. Если выслушаете, много нового узнаете, поверите или нет, не знаю. А времени нет, так я пойду.
- Что вы, Матрёна Алексеевна, конечно выслушаю! Для следствия всё важно. Я вся – внимание.
- После третьего курса со стройотрядом я приехала в Бабейково. Коровники строить. Там он, Лёнька-то, меня и приглядел, ходил след в след. А у самого-то образование – восемь классов да ПТУ механизаторское. На комбайне в совхозе работал. Красивый он, кто спорить станет. А у меня-то планы – аспирантура, научная работа. Да и жених был у меня, свой с факультета, Лёша, правда, он питерский. Дед у него профессор. Я в аспирантуру в Питере поступать хотела, после свадьбы с Лёшей.
Кто-то из наших, стройотрядовских в Москву на день ездил в отгул, позвонил Алексею моему. Приехал он поговорить с Лёнькой. Поговорили, чуть не до драки дело не дошло. Еле-еле ребята свои растащили. Пошла я Лёшу на станцию провожать. Идём, обнявшись, целуемся-милуемся, нам навстречу Галина, Нюрки-покойницы мамаша. Идёт прямо на нас.
Оттолкнула нас друг от друга, между нами прошла, да ещё за волосы меня больно дёрнула, клок, наверное, выдернула.
Осенью занятия в институте начались. А я места себе не нахожу. Лёша целует меня, мне противно. А я уж к нему переехала. Он мне всё говорил: «Дед у меня тоже филолог, очень обрадовался, что у тебя имя совсем уж редкое. Ждёт, не дождётся, как приедем к нему в гости. Мотишка, это он звал меня так, как я счастлив, что встретил тебя».
Счастливая я была. Сама-то из деревни, из-под Перми, поэтому и имя такое, как батюшка окрестил. А тут – Питер. А Питер – не Москва, сами понимаете.
А меня в Бабейково тянет и тянет, сама не пойму. Как-то раз после занятий, встречает меня муженёк мой будущий. На машине приехал, на председательской Волге… Лёша пытался меня увести, а Лёнька ему горсть песку в глаза как кинет…да с каким-то приговором. Это уж перед самой защитой диплома было.
Затолкнул меня в машину и привёз в Бабейково. А там – столы накрыты, пей-гуляй – свадьба. Мать нас встречает, хлеб соль подносит. Я хотела убежать, да куда там. Сёстры Лёнькины меня ухватили, да в комнату, да наряжать невестою.
Мне плохо стало, потемнело в глазах. Вот тут они меня и напоили чем-то. Мне стало всё безразлично.
Вывели меня, наряженную. Стою полено поленом. Лёнька выходит, в костюме дорогом, в сорочке с бабочкой. «Пойдём, говорит, Мотря, расписываться! Да ждёт нас брачная ночь, не бойся, не обижу! Красавица моя!»
- Как же, - говорю, - мы распишемся, если заявку не подавали.
- А ты не боись, - говорит женишок, - у нас тут всё схвачено.
Так и стала я его женой. На защиту диплома меня сам провожал.
Потом… Потом… Шестерых нарожала…. А Лёша мой спился тут ещё, в Москве, да зимой замёрз на остановке.
Милана, словно очнувшись, махнула рукой перед своим лицом.
- Голубушка, Матрёна Алексеевна, Вы только за этим пришли, чтоб поплакаться? Не обижайтесь, что так строго спрашиваю? Какое это имеет отношение к расследуемому мной делу?
- Простите, - Мотря покраснела, словно девчонка-семиклассница, - отношение самое прямое. Галина, мать Нюркина, тут точно замешана. Приблизительно за день-два до убийства, я слышала разговор Николая Нагайцева с мужем Нюркиной сестры, Анатолием.
Их в Бабейково знаете, как кличут? Толян да Колян.
Я половики из бани пошла прополоскать в пруду. Мы в субботу-то до двух работаем. А это уж под вечер было. Гляжу, сидят с удочками. Карп у нас в пруду зеркальный водится. Раскладываю свою стирку, а они громко говорят, вроде спорят. Я прислушалась
- Достала меня Нюрка, так бы и пришиб её.
- Побойся Бога, Колян.
- Нет сил, достала меня. А тут разговор её с твоей Татьяной в бане подслушал. Жуть. Она меня подпаивает водкой заговорённой все эти тридцать лет. И Танька твоя это знает.
- Да и я знаю.
- Откуда?
Толян снял кепку и показал Николаю.
- Убью заразу, рука не дрогнет! Помяни моё слово.
Я не видала, но знаю, у моего Лёньки такая же в кепке нашивка. Мои волосы с его волосами переплетенные и заговоренные. Да прошита ими тряпочка. Пробовала оторвать из Лёнькиной кепки, она руки мне жжёт, как крапива. Потом недели две ладони лечила, словно язвы какие пошли.
- Спасибо, Матрёна Алексеевна…Мотря… Я всё приму к сведению. А Вы не беспокойтесь, никто о нашем разговоре не узнает.
Милана проводила Мотрю, закрыла дверь кабинета изнутри и присела на подоконник, чтобы собраться с мыслями.
Да, надо ехать в Бабейково, допрашивать снова Татьяну, её мужа и мать. Неужели Татьяна знала, или Толян?
Милана усмехнулась, каждый знал и молчал.
Завтра же с утра и поеду. Надо бы и дом этой Галины обыскать. Прокурору тонкости не буду пока говорить, он не очень то во всякие чудеса верит.