(отрывок из повести "ЦИТАЛА.Резонансы". Опубликована в журнале АРТ №1 2017 год)
… Старший брат Сергея Куликова служил срочную службу на флоте. Встречали его по возвращении со службы большой толпой, почти пол деревни собралось. Он почему-то припозднился на дембель и возвращался уже в середине июня. Сережке было тогда ещё двенадцать лет, и он ждал брата, как главный ожидальщик. Потому что кому, как не им — двум старшим братьям было о чем поговорить осле трех лет разлуки. Сергей ревностно смотрел на собравшихся встречать машину двух дружков брата в немыслимых клешах, мода такая тогда была, тетку, прибежавшую из школы прямо с кухни в белом поварском халате, пропахшем специями и маргарином, смотрел на трех девиц...Ну, эти так, две соседки да Валька- заплетайка, заика с почты. Они просто из любопытства. Сидели на лавках у поворота к майдану несколько стариков, задержалась, вышедшая из магазина с авоськой учительница начальных классов, торчали на крыльце магазина поодаль несколько тетушек и мужиков. Сейчас-сейчас, вот подойдет машина, посмотрим встречу... порадуемся чувствам встречи после трех лет. Да и флотский человек — то ж диковинка в их степных ставропольских краях. Валька-заплетайка раз пять повторяла: «Ой-на крас..схивый же, наверно...кр..расивый Петьк-то...» Телеграмму принесла, кстати, именно она. А по телеграмме было понятно , что к четырем вечера Петр будет на железнодорожной станции, а потом на машине за минут сорок доберется до родной станицы. Если, конечно, с шофером не будут шлындать по магазинам, выбирая подарки и чего-нибудь в праздничному столу.
Прошли ожидаемые минут сорок, потом ещё полчаса. Что-то машина задерживалась. Приехать она должна была из-за дальнего взгорка, а там дальше , уже вдоль лесополосы, её было бы видно, как бегущую мишень в тире. Потом она повернет у старого склада и уже прямиком подкатит сюда. Но степь дрожала от горячего воздуха вместе с лесополосой. Народ, кажется, даже стал расходиться. А Сережка все чаще вытягивал голову, будто мог заглянуть за тот дальний взгорок, за этот дрожащий воздух.
И вот в этих своих непроизвольных движениях вытягивания головы сначала ощутил, а потом тревожно «навел резкость» где-то в голове, не в глазах, а где-то в голове... Странно. И сердце биться начинало редко, оно будто останавливалось. Сережка ещё не понял, но уже ощутил, что он заглядывает куда-то не в пространство, а , будто за время и за пространство одновременно. Причем и пространство то, и время то были чем-то одним... Он увидел машину, тот грузовичок, на котором должен был приехать брат, видел как пылит позади лязгающего борта, как потряхивает машину на ухабах проселка за лесополосой, как почему-то перед крутым поворотом склада грузовик не сбрасывает скорость...А потом Сергей одновременно видел, как машина опрокидывается на повороте, делает два кувырка и врезается в угол склада...При этом вот по дороге уже совсем близко к нему идет Петька, но Петька старый-престарый. Такими бывают дядьки лет в шестьдесят. У него скособочено плечо, лицо все в морщинах, и он не во флотской одежде, а в каком-то довольно дорогом костюме темно-синего цвета...
- Ты на обратном пути к Павлу-то заедешь? Если заедешь, то прихвати для меня черешни, если не трудно. Она как раз подойдет...Не утомишься до Москвы-то? - говорит странные слова этот старый Петька.
А Сережка со страшным восторгом на долю секунды вдруг понимает, что Павел, о котором говорит постаревший его брат-матрос Петя — это... его сын. Что все это будет когда-то потом, через много лет, что он, Сережка, на окраине пыльной ставропольской станицы 1974-го года довытягивался своей головой и любовью к брату, и смог заглянуть куда-то туда, за время...
Из-за взгорка появилась машина. Это был, как повтор фильма. Но только в голове одного мальчика. Машина тряслась на ухабах и пылила. Потом почему-то не сбросила скорость. Дважды опрокинулась и врезалась в угол старого склада. И шофер и Петька были живы, но Петр сломал ключицу и порвал сухожилия на плече, а шофера и вовсе увезли на «Скорой» в больницу. Вроде бы, у него и сотрясение мозга случилось, и ногу сломал в двух местах.
Сергей Николаевич Куликов никогда не рассказывал про эту единственную в его жизни странность. Во-первых, потому что таких чудес с видениями будущего у него больше не было (до определенного случая на службе в джунглях Анголы), во-вторых, он искренне пытался все эти годы забыть то состояние ума и сердца, которое позволило, вытягивая голову, заглядывая вроде бы в реальном пространстве и в реальном времени....Короче, Сергей помнил как сдвигается «занавесочка». Идеально помнил — и нервами, и мышцами, и умом. И знал, что может в любой момент за неё заглянуть. Но никогда... Если не считать боя. Реального. Рукопашного. Куликов никогда не заглядывал вперед за «странную занавесочку», нащупанную в детстве, но допускал это спонтанно только в бою - на несколько мгновений вперед, и в будущем сшибал противника с ног. А падал противник, когда будущее становилось настоящим. Например, через 2 секунды. Это был феномен теперь широко известного бесконтактного боя, разрекламированного Кадочниковым и Лавровым в сети интернет, вызывающим споры... Куликов свою способность не рекламировал. Настолько не рекламировал, что о ней не знал даже прапорщик Пигаш до того страшного боя в Анголе, когда выжили они втроем и с ними находящийся без сознания кубинский боец, освобожденный в лагере бандитов объединения УНИТа.
Из крон, из шатрового купола джунглей, из звездного неба, из тьмы небес в тьму земли падала Тьма!.. Огонь был синим и тихим. Крикнуть успел, кажется, только Капитан. Из тех, кто был в центре, огонь открыл только Рой и, вроде бы, успел подняться в атаку Гагава… Его руку нашли с зажатым кинжалом. Сергей Куликов помнил писк в ушах. Он не был даже уверен в том, что писк появился в момент разгрома группы – он, кажется, появился до удара Тьмы. Исходил писк ото всюду, а в сине-лунном сиянии было просто дыхание. Старшина Пигаш сдирал его с головы, с груди и, кровавя, ковырял пальцами уши. Потом, подчиненный внутренней программе сопротивления, он заставил себя и двух выживших бойцов делать хоть что-нибудь. Опасность была отсюда – с этих крон, из этого сектора неба. И Пигаш обрушил огонь сюда. Бил «зетом» в четыре этажа. Потом ему почудился взгляд и дыхание справа вверху. Он выпустил туда короткую очередь. Автомат заклинило. Левой рукой старшина вырвал кинжал, правой достал пистолет и ещё – стрелял, стрелял, стрелял и замер…
Куликов , присев от «падающей Тьмы», в смятении от того, что не видит объекта сопротивления. Как в детстве вытянул голову, и страх позволил заглянуть туда, за ту самую «занавесочку»... Там он увидел врача. Во всяком случае, этот человек был похож на врача, который распыляет аэрозоли. Капельки жидкостей летят, как зонтики одуванчиков на их группу. Человеку в белом важно, чтоб пыльца с «зонтиков» проникла в людей этой группы, шарахающейся на другом конце мира со странными задачами почти животных — убить других животных. Так распыляют аэрозоли, когда стоит задача дезодорации во время карантина. От опасных бактерий, например. Их группу уничтожали, как опасное звено в человеческой эволюции. А потом Куликов увидел себя и много, очень много мертвых людей вокруг себя. Точнее — они были не вокруг Сергея Владимировича Куликова, они были, как на конвеере в ряду поставленных столов, на которых лежали открытые, закрытые, вскрытые, распиленные, сшитые... И неведомым чутьем Сергей теперь знал — это он. Он теперь будет всю жизнь искать в людях пыльцу этих «одуванчиков». Но почему в мертвых? И кто ему это даст сделать? Он зарычал от досады — пыльцу можно было остановить не выстрелами, не боем, не криком, не встречной волной воздуха. Её, может быть ( только может быть.) можно было остановить встречной аэрозолью, но какой? Или фильтром какого-нибудь полотна. Какого? Полотно человеческого иммунитета тут не работало.
...А через минуту в эпицентре схватки живых было двое – Иван Рой и кубинец, находившийся все так же в бессознанке. Живым был Куликов – он шел первым и по инструкции так же, как Пигаш, сделал несколько шагов, но только не вправо, а влево. Четверо… Живых было четверо, если считать кубинца, который не вспомнит вообще ничего, ни «до», ни «после». Рой не приходил в себя. Он окоченело смотрел вперед себя широко открытыми глазами, зрачки реагировали на свет фонарика, но мышцы не расслаблялись, и он был похож на эпилептика, застрявшего в фазе острой судороги. Куликов дрожал, как осиновый лист и плакал. Не навзрыд, он плакал не так, как обычно представляется плач – он скорее судорожно рычал. И рык его был от досады. От странной безумной досады — дело в том, что Сергей видел, что выхлопы двух его выстрелов, сам выход пороховых газов из ствола, сработал против «одуванчиков», дал останавливающий эффект. «Эх, не «Калашников» бы сейчас, а раздолбанную какую-нибудь охотничью берданку!» Потому что она дала бы «встречный аэрозоль» сгоревшего пороха лучше и больше, чем их автоматы и пистолеты. Куликов рычал-плакал и его колотило, колотило…
- Я ж попал. Два раза попал! Видел!
Писк не ушел, но он, словно сползал, как сползает грязь или паутина под густым душем.
Старшину Пигаша в первые минуты не интересовало ничего, кроме Роя и кубинца. Пигаш действовал, как ему казалось в тот момент, правильно – вколол парамедол и сунул под нос Ивану нашатырь. Но через неделю уже находясь в Советском Союзе, на погружениях в гипноз, на вопросах в отделе экспертизы особого отдела, он и Рой однозначно признали, что именно эти действия не дали Ивану Рою и Сергею Куликову детально вспомнить всё, что он видел в бою, и то, что увидел, уйдя в неизвестный коридор погони. Коридор тогда называли «коридором», понятие было общим, ещё даже приблизительно не дифференцировали типы и направления Цитала. Парамедол спутал видение и ту реальность, галлюцинации и тонкое видение мира. Но все это станет ясно потом.
Руку Гагавы принес Куликов. Вместе с рукой принес окаменевшие соляные ветки папоротника и каких-то цветов. Что удивительно – ножки у корня были живыми, а верх был соляным и хрупким, как корочка бизе-пирожного. Сверху на них посыпалась белая пыль, и они поняли, что это тоже соль. Солью было все – платаны, лианы, гигантские секвойи и деревья с цветами, похожими на нашу милую русскую сирень. От легкого ветерка над джунглями они давали белую пургу, и место с единственным кровавым пятном у тела разорванного солдата (больше крови нигде не было) зеленело от набрякающей сыплющейся соли и удивляло дикой цветовой гаммой. Кстати, на вопросах той комиссии и в отделе экспертизы Куликов несколько раз настоятельно рекомендовал считать оружием именно эту корочку-»бизе», эту соль, эту пыль. Её попадание в кровь, несло пыль в эпифиз мозга, превращая небольшой участок этой железы (тогда изученной вообще крайне мало) в одних случаях в песок, в других — заражая какими-то микрогельментами, в третьих просто опустошая эту пазуху мозга. Ничегошеньки Куликов больше не знал, но ПРО ЭТО откуда-то знал. Наверное, от того себя — из будущего. От себя, стоящего на конвеере столов с трупами... Доля секунды, давшая ему в бою заглянуть за «занавесочку», знакомую с детства, снова странным образом дала и знание, и уверенность.
Куликова, будто не слушали. Но, оказывается, записывали. Всё записывали. Ещё как записывали. Его забрали ночью. Заставив написать дурацкую записку. «Разбудить через 48 часов!». Куликов, действительно, перед этим два вечера подряд до усрачки надирался коньяком с парнями из выздоравливающего отделения ожогового центра. Оба раза ответственный по режиму военврач пытался пугать Куликова нахлобучками самого высокого уровня. Поэтому, когда на третий вечер пришли ребята с потрясающе ледяными глазами людоедов, подхватили Куликова под мышки, усадили за стол и сунули в руку бумажку со словами: «А теперь поедем действительно спать и лечиться», он не задумываясь написал про 48 часов... На самом деле — Сергей Владимирович Куликов навсегда уезжал в новую профессию. Сначала в Склиф на неделю, потом в институт Мозга, потом на спецкурсы, потом во второй московский мед... В общем, Куликов исчез со своей кровати , точнее вместе с кроватью. Пигаш зашел к нему в бокс, а там подметено, вымыто и даже от оконных рам пахнет свежей краской… Ни слуху, ни духу.