В долине Тимна в пустыне Арава не только птица, но зверь появляется ниоткуда. Только что жгло нещадной пыточной линзой белое солнце, а уже фиолетовый дым заката сваливается на Соломоновы столбы и шевелит тени от пещер до арки. Я сидел перед старым медным шурфом, слушал тихий стон из отверстия в каменном грунте, но иногда казалось, что это каленый горячий песок так долго сыплется , что эхо из-под земли сливается в единое заунывное постанывание. Может это и вправду стон усталости тысяч рабочих, вколотивших в недра медных копей свою боль, усталость и надежду пять тысячелетий назад? Боковым зрением усек мгновенное движение тени от скалы к скале – это не песчаный смерчик – сегодня нет ветра вообще. А вот ещё и за малым терновником, малюсеньким кустиком, торчащим среди камней, как испарина земли, шевельнулся воздух, но это совсем не воздух – песчаный кот слился с камнями и спина его лишь дернулась легким дымком. Совсем, как во-он тот дымок от табачной трубки израильского охранника, сидящего с карабином у костра и старых тиглей.
- Якоб! Я-акоб! – кричу я охраннику, - Аппаратуру переставь, пожалуйста, на верхнюю часть навеса. Угол объектива к столбам – 15 градусов….
Якоб – громадный мускулистый дед, бритый наголо, с крупными татуировками , которые не видны под смачным загаром на плечах. Он закидывает карабин за спину и, оглядываясь на южный склон в сторону египетской границы, тащится по сыпучему склону мимо терновника к каменному навесу, под которым Наташка Радостева варит что-то на ужин. Якоб наш ангел-хранитель. В районе Бэер-Шева совсем густо идут обстрелы. Нас пугают вылазками террористов и просто чокнутых палестинцев. Якоб, служивший когда-то во французском Иностранном легионе, а теперь, молчаливо приглядывающий сторожем за «достоянием человечества» на медных копях мидийцев, по еле уловимым деталям поведения гор, дымки в горах, или ещё черт знает чего, периодически связывается по сотовому телефону с кем-то нам неизвестным и трындит языком военных команд какие-то вещи. Может, о нас рассказывает? Ну, пусть… Мне нравится его иврит с французским прононсом.
Мы – это я и Радостева, два израильтянина-анархиста, больше похожих на хиппи или на наших студентов-бардов 80-х годов и профессор Винценто Коунти из Лиссабонского университета, кафедра орнитологии. Что мы делаем на границе с Египтом, а ещё точнее – на границе долины Тимна пустыни Арави с пустыней Негев? Мы ищем место, и уже знаем его, где появятся «ниоткуда» птицы. Мы нашли его. При определенном совпадении фазы Луны, давления (и, наверно, каких-то ещё неизвестных нам факторов) здесь в 20 минутах езды от Восточного Балкона, я окажусь рядом с … ручейком Газь-ю на севере России, который в 20 минутах езды от моего родного Княжпогоста в Республике Коми. В это не поверит никто, но разве нам надо, чтоб кто-нибудь верил? Вчера за бобовым ужином Якоб бросил хорошую фразу, рассказывая нам об опасной живности, которая ночью вылезает из неизвестных щелей загадочной Тимна: « Они глубоко прячутся от жары… Так глубоко, что мне иногда кажется, что они прячутся по ту сторону реальности, …кхе-кхе… по ту сторону Земли….».
За сутки до предполагаемого проявления ЦИТАЛА по распоряжению Радостевой и профессора Коунти мы перешли к непрерывному наблюдению. Каждый в своем секторе. Почти снайперская работа. Меняться один раз в два часа, не отходить от приборов. Я был в паре с Наташей два дня и главное удивление было уже в первый же день: «Ты писяешь когда-нибудь?» - невольно поинтересовался я, сходив за скальный гребень уже, наверно, раз пять. Наталья почти не ела, но пила-то в этом пекле, как и мы все – помногу, иначе нельзя. «Писяю, писяю, - ухмыльнулась Наташа, - Справляюсь... В казахских степях на практике ещё совсем юной девушкой как, думаешь, с этой проблемой справлялась? Среди мужиков научишься …».
После ночи, когда мне прилетела мысль о странной цифровой игре времени намаза, утром я выложил аргументы Наталье. Она вышла на связь с Коунти в Эйлате (тот в свою очередь обзвонил ребят - и тех, что на Синае, и в Негеве). Там тоже перешли в режим непрерывного наблюдения.
Особо надо бы отметить два вопроса: а) как нашим военным пришлось договариваться с израильской верхушкой о своем присутствии; б) что такое вообще – Иордан, Мертвое море и пустыни Арава и Негев.
По первому вопросу ничего не скажу – просто все, что знаю – разговор был через научные и большие дипломатические круги. А по второму вопросу, думаю, сама справка об этом месте заставит задуматься о многом.
Если вы стоите на берегу Мертвого моря, то знайте – вы стоите на самой низкой от уровня Мирового океана точке суши. Ниже четырехсот метров от уровня …Речушка Иордан, в который ломятся тысячи и сотни тысяч паломников, чтоб «смыть грехи», по-видимому их-таки смывают . В Мертвом море все мертво. Грехи мира убили все живое и где-то там, под морем Содом и Гоморра, преисподняя всей тварной и нетварной энергетики нарушенного Закона наверху – в мире этом. Иордан течет сквозь Голанские высоты, сохраняет свое русло в Галилейском море (состав воды в двадцати сантиметрах отличается от галилейской воды), продолжает течение, слегка пополняясь пересыхающими ручьями и вливается в Бездну… Вода из Мертвого моря не только испаряется, её не только развозят по бутылочкам с лечебной грязью – ВОДА УХОДИТ. «Берегись. Все в воде!» - я помню ответ Бога на крик души истерзанного человека «без кожи», который ехал из Сергиева Посада домой осенью 2008 года, чтоб зайти в ледяную воду самой чистой реки Русского Севера – неоскверненной кровью, непроклятой, хранящей в недрах своих ключи и пополняющаяся ручьями типа Газъ-ю . Емва – священная вода… Йымынг вош – манси, вогулы и коми знают, что стоит за берегом. Это не просто вода – это ВЫХОД ВОДЫ, это ДАР БОГА
Наташка Радостева не разделяет мой восторженный взгляд на Газъ-ю и на мою Емву. Она считает, что таких выходов на земле много. «А вот Большой Слив – он один. Иордан и Мертвое море». Что-то типа канализации мира.
- Тогда почему из этой жопы должно что-то вылетать? – дразню я её.
-Ну, вообще-то рядом с попой есть ещё дырочки… Особенно интересны они у гемафродитов. А Земля, как единый организм – конечно же, гемафродит. Причем самовоспроизводящийся гемафродит. Бог разделил на мужское и женское многое на Земле. Саму-то Землю не разделил…- Наташкины лекции в стилистике натурфилософии, пожалуй, единственный способ не слышать навязчивый шепот песка: «Шшшто жжждешшшшшь? Ищщщщи….». Здесь птицы не поют, зверьки только ночью роняют камни со скал и шебуршат у выходов из своих норок. Ослепительный от аравийского солнца день, как ни странно, эффект тишины дает ещё больший.
Весной нынешнего года я похоронил свою тетю, она старенькая была , умерла тихо. Родня спорила, где её хоронить, но я решил, что с мужем надо, с сыном, которые ушли гораздо раньше её. «Прилепится жена к мужу и будут они одно…» Страшный Суд вместе ж должны встречать. И вот увезли мы её на сельское кладбище в Шошке, селе, которое всего в 10 верстах от Газь-ю. А уже возвращаясь я снова, уже в третий раз, увидел картину появления птиц «ниоткуда». Вернее, руку положа на сердце, пространство, из которого они появлялись, обозначить было можно, но только вот вылетать там не откуда…. Стая гусей, голов шестьдесят-восемьдесят, в три-четыре секунды проявилась, словно из воздуха на площадке, с одной стороны которой бурелом непроходимый, с двух других - открытое пространство, просматриваемое нами, и с четвертой стороны опять же - глубокий овраг с зарослями ивняка; здесь продраться пять шагов – это большая работа топором. В общем, полнейшее ощущение, что птица « прячется по ту сторону реальности, …кхе-кхе… по ту сторону Земли…., как говорит Якоб. Этой же весной меня нашла Радостева. Впрочем, что значит «нашла»? Её группа как раз и фиксировала «выход ниоткуда» у нас на Выми в районе деревни Кони. Там же они и подстрелили гуся, окольцованного здесь, в махтешим в пустыне Негев. Махтешим в переводе с иврита «ступы». Это огромные кратеры. Их три в Негеве и два на Синае. Об их происхождении есть разные версии – от падения метеоритов до размыва зимними наводнениями оснований гор. Все три махтеша имеют вытянутую форму и направлены с юго-запада на северо-восток. Самый большой из них — махтеш Рамон - длиной около тридцати верст и шириной до пяти. Там сейчас тоже торчат наши наблюдатели – на ступе в Негеве профессор Шакоцкий из Уральского отделения Академии Наук России, на Синае – полковник Сурненко и ещё один незнакомый мне доктор.
Время нашего наблюдения всего полторы суток. Всего семь намазов… Такая вот странная привязка к намазам. По утверждению профессора Шакоцкого мы должны быть особенно внимательны в минуты намаза. У каждого из нас памятка на которой расписаны минуты, когда мусульмане встают на молитву. Среди нас мусульман нет ни одного, если не считать эритрейца Омона, работающего на приезжающей водовозке (впрочем, особой набожностью он не отличается и неизвестно, совершает ли намаз). Семь намазов, но готовимся мы к «нашим дням» уже третьи сутки, и, скорее всего, после контрольного периода надо будет здесь остаться ещё на пару дней. Итого – неделя.
Как упоительны вечера, я знаю теперь – не только в России. Это обалденное чувство, когда весь день ты смотришь на пустыню, а потом всю ночь пустыня смотрит на тебя. И ты каждой клеткой слышишь тысячи глаз – змей, каких-то зверушек, леопарда, песчаных котов и ящериц, людей…да, на тебя смотрят какие-то люди, я знаю это точно, как и подтверждает своими ощущениями и Якоб, и Наташа, и парни-анархисты Мишель и Саня. Может, это египетские пограничники, какая-нибудь их разведка, рассматривает нас в бинокли с приборами ночного видения. Может, это молодые бедуины, которым ночь не ночь и пустыня, как сарай рядом с баней, в моей деревне.
У меня есть тоже карабин. Якоб некоторое время присматривался ко мне, потом достал из своего кабриолета-развалюхи такой же карабин с двумя обоймами. Но я, честно говоря, в нашу защиту не верю. Мы ж у костров. Мы ж на виду. И если нет, какого-то реального армейского прикрытия со стороны израильских пограничников, наши с Якобом шансы на сколь-нибудь серьезное сопротивление бандитам или палестинским экстремистам равно нулю. Мы у них на ладони…
Правда, ещё в аэропорту Овда, офицер службы безопасности успокоил нас фразой, наверно, продуманной энэлпишниками израильских спецслужб: «Если потерялись или заблудились, не бойтесь…Об этом мы уже будем знать, потому что за вами будут наблюдать всегда»… И через четко выверенную паузу в две секунды повторил: «Всегда. Совсем буквально…». Вот, наверно, и эти «всегда» наблюдают тоже. Око с небес мы, конечно, тоже чувствуем, но все-таки, когда обалдеваем от упоительных вечеров Израиля и парка Тимна, и чувствуем взгляды из мрака ночи, мы говорим о земных загадках и земном контроле.
Наталья приготовила очень «куриный ужин». Она так и предупредила: «Не закудахтайте… сегодня слишком много курицы…». Куриные биточки, жаренные окорочка, тушеное филе с овощами, паштет и тот из белого мяса грудки. Перец, помидоры, лимон и фляжка кислого вина спасает наши желудки и наш аппетит. Едим до полуобморочного состояния. И третий вечер подряд удивляемся тому, что весь день есть не хочется, а вечером открывается жор.
Наташа ворошит костер. Привычным жестом подтыкает под платок на висках седые пряди, щуриться, задорными лучиками бегут от уголков её глаз морщинки-лучики. Но ещё смешнее, когда она не щуриться – незагорелая часть морщинок делает её лицо улыбающейся маской. Она сама шутит: «Это у меня, как у дедушки То Фун Шана. Была у меня подружка в юности, а дед у неё был китаец…Физиономия у него была вечно в гармошку. Наверно, улыбался много… Жизнь у него горькая была, приходилось много улыбаться… Именно от него, кстати, ещё давным-давно в детстве я впервые услышала про китайское поверье. Случаются времена, и есть такие места, – говорил дедушка То, – Когда на Землю выходит человек и птица, зверь и муха, но выходят они откуда-то из другого мира…».
Анархисты от её рассказов с каждым вечером ухмыляются все меньше. Завтра нам, возможно, впервые в истории науки придется фиксировать этот выход живых существ НИОТКУДА. Здесь, на Земле Израиля, в местах, где вообще зародилась ойкумена современной цивилизации, мы увидим Утробу Мира. Примем роды… Ну, или скажем скромнее – будем наблюдать роды. Мы никому и ничего не пытаемся доказать. Нам не дадут доказать. Из нас просто сделают идиотов, облают в прессе и на телевидении. Но мы делаем это не для прессы, а для науки. А я так вообще – для себя. Чтоб понять – где во мне заканчивается моя впечатлительность и воображение, и где начинается объективная реальность.
Я смотрю на листочек в блокноте, где расписаны часы и минуты намаза. Вот выделены те семь, на которые рекомендовано обратить особое внимание. Время: 4 часа 45 мин.утра, 10 часов 11 минут, 13 часов 41 минута, 15 часов 28 минут, 18 часов 22 минуты, 5 часов 24 минут, 9 часов, 18 минут….
- Сегодня отсыпаемся более -менее, - говорит Наташа, - а завтра заступаем на марафон. Напоминаю, что более суток вы должны обойтись без сотовых телефонов. Если мы уж даже с пограничниками и службой безопасности Израиля договорились, то грешно будет самим нарушать…
Она обжигается горячим рагу и, словно давясь, добавляет: «Не думаю, что сотовая связь тут помешает, но уж для максимальной чистоты эксперимента постараемся…».
Ночью я проснусь раз двадцать. «Высыпаемся…ага…». На двадцать первый проснусь с жутким открытием – мы неправильно ждем часы намаза!!! Я встал, подобрался к костру, достал блокнот. Точно!!! Время намаза правильно – мусульманам виднее – а вот наше ожидание должно быть привязано не совсем буквально. Я начинаю играть цифрами. Точно. Совпадений быть не может - не 4,45, а 545. Не10.11, а 11.11. Не 13.41, а 14.41….
И далее так же… Причем последние два намаза наоборот – не плюс час, а минус час, т.е. минус единица. Не 5.24, а 4.24. Не 9, 18, а 8.18. …Симметрия. Знакомая симметрия. В моей жизни она почти всегда означала опасность, или, как минимум – путь сомнительный и опасный… Но тут-то наоборот – Жизнь приходит на Землю. Причем приходит в законченном воплощении. Ни хрена не понимаю… А один момент вздрючивает вообще все мои размышления – ведь ТАМ, наверху, не считаются с нашим социальным временем. Это же мы, земляне, придумали часы, минуты… там, во внечеловеческом пространстве, их нет… Тогда что за странное совпадение? Или одна сила наверху делает Жизнь, а другая предупреждает – Это не Жизнь, а Смерть. Предупреждает или путает? До сих пор – не путала, до сих пор в моей жизни такие предупреждения имели смысл.
Не хочу и не могу ждать до утра. Якоб ворочается у костра и словно слышит мое напряжение: «….(англ)
- Тут неожиданная догадка…Понимаешь (англ…)… Я разбужу Наталью ...
К костру неожиданно выходит из своей спальной палатки Саня, один из анархистов. Это высокий шатен с длиннющими вьющимися кудрями с вплетенными в них красными и черными ленточками. Он всегда в одном и том же брезентовом жилете, то распахнутом, то застегнутом на разнокалиберные пуговицы. Сане лет тридцать. Он родом из деревушки под Одессой, но его родители ещё дошколенком повезли в Израиль и не довезли. Застряли сначала в Вене на полтора года, потом в Канаде осели на целых двенадцать лет, а в конце концов переехали в Детройт. Саше переезд не понравился, и он ломанулся в Нью-Йорк, где оказался в среде левацтвующих музыкантов. Политики там было только для антуража, а вот отрицалова всего мира – завались. Их тусовка из Бруклина рассыпалась по всему свету. Сане выбили зубы французские полицейские на акции антиглобалистов в семи льё от Давоса, его пырнул ножом воришка в Испании, которого Саня пытался задержать. В каталонской больнице Сен-Истмонса он познакомился с анархистом-израильтянином Мишелем, который как раз ехал на очередную акцию антиглобалистов, намечающейся в Мадриде, но самым нелепым образом отравился какой-то похлебкой в придорожной харчевне. Они слушали одну и ту же музыку, читали одни и те же газеты, курили одни и те же сигареты, и им нравилось черное и красное. Для сближения одиноким людям на планете иногда нужно очень мало. Теперь Саня в парке Тимна на границе стран и миров ловит с нами ЦИТАЛА - границы коридоров между мирами… Забыл сказать: Мишель, судя по всему, сын очень богатых родителей. Мишель купил в Араве четыре гектара пустыни, поставил там палатки, Скинию Завета и четыре длиннющих парника!! … Слов нет… Парник в пустыне. Н-да… И там круглые сутки гремят гитары. Потерявшиеся в этом мире собираются там, чтоб спеть песенки, накуриться до сильно «измененного сознания» и всю ночь смотреть в огонь костра с мыслями о странных географиях своих судеб.
Мы, здесь в Тимна, , и Мишелю и Сане нравимся. Нравимся оптикой, кострами и сумасшедшими разговорами, расширяющими представления об «однокомнатном мире» … Они считают нас похожими на них. Поэтому Саня ночью пошел на звук голоса моего и Якоба… Гитару и радио мы запретили. Режим тишины и электромагнитного штиля на шесть суток.
Я ему, а он Якобу, вкратце пересказываю свои догадки и свои ощущения от симметрии. Саня оживляется, кивает головой: «В этом что-то есть. У меня такая же фигня…». И он рассказывает, что любые проявления симметрии с детства научился считать сигналами запрещенного коридора судьбы. «Между прочим, - говорит Саня (а разговариваем мы медленно, потому что Якоб просит перевода, но даже когда не просит, Саня пытается ему вкратце объяснить суть), - Между прочим, сегодня у меня уже было несколько симметрий. Что особо напрягло – здесь-то какие могут быть симметрии, абсолютно исковерканный ландшафт. Но! Наталья Александровна шлепнула мне рагу с филе в тарелку, а оно, как на картинке так симметрично улеглось, что… ну, короче, так не бывает. Ваши сумки лежали … Полог на шатре с двух сторон ветром синхронно загнуло и птицы на опоры в это время сели. С двух сторон…Что-то ещё было. И вот чувствую, что-то в воздухе, как будто исчезает, будто воздух откачивают… что-то неестественное…».
Наши предки, наверно, не случайно боялись симметрии, зеркальных отражений и Зло рисовалось ими в строгой острой «правильности». Ни дома, ни храмы не строились симметрично. Святая София в Великом Новгороде, как и сотни храмов домонгольского периода не имели похожих стен и даже стен одинакового размера. Но сегодня тех храмов нет – несимметричных, как природа, дисгармоничных, как грешная человеческая душа. Я рассказываю Сане и Якобу о симметричных пирамидах и несимметричных русских храмах на заре православия. Кстати, на Святом Афоне симметрии не встретишь тоже. Нигде. Ни в чем. Никогда.
Саня рассказывает про здания Нью-Йорка и Детройта: «Там сплошная симметрия… Там из человека само пространство делает «кубика»…». Ладно, это все наша лирика, наш субъективный опыт – именно с ним, с этим нашим ненормальным опытом мы и оказались здесь вместе. Ведь в конечном счете нас всех свела именно эта способность – видеть мир в необычном ракурсе, видеть знаки, которые не хотят видеть другие.
Решили все-таки разбудить Радостеву. Если симметрия поперла, то, возможно, не стоит ждать условного времени намазов, а уже сейчас дежурить «на оптике» и на инфракрасных, ультрафиолетовых измерителях. Они простые у нас – от армейских приборов ночного видения до специальных линзовых «выгибателях» пространства. Жаль, профессор Коути задержался в Эйлате. Может опоздать…
Х Х Х
Краем уха от одного из академиков Сурненко услышал версию, что подопечные «научного колумба» хотят победить математической моделью, а потом физическими опытами абсолютный ноль градусов – минус 273. Там замирает вся относительность вещей и объектов, а значит должно замереть и Время… Интересно, а за минус 273 они обнаружат «минус Время»? Или этот минус интересен, только если в те суперминусовые температуры уйдет сам наблюдатель? Сам ученый со всей окружающей действительностью должен остекленеть в абсолютных нулях. И это, конечно, невозможно - бред какой-то… Математически понятно, но это как раз тот случай, когда математика точна, а к физике реальности это не имеет никакого отношения.
А где она – реальность? Вадим Владиленович Сурненко – бывший военный специалист электронной разведки, человек весьма искушенный всякими аномальными явлениями и имеющий большие или меньшие подтверждения «документальности» этих явлений, терялся в одном – и считал это главной проблемой – каковы критерии реальности и СКОЛЬКО РЕАЛЬНОСТЕЙ? Ну, вот, например, математическая реальность одна, а физически она невозможна. Уже хотя бы потому, что действие не взять в скобки, как на бумаге. Или знак «бесконечность». Математики придумали его, чтоб создать «актуальную бесконечность», а для людей актуальной бесконечностью «придуман» Бог. Или люди придуманы частью «бесконечности»? «Самое плохое – в разборке линии между жизнью и смертью почти невозможно зачастую даже приблизительное проверочное действие», - устало вздыхал от «тупиков» внутреннего труда Сурненко.
Зато профессор Шакоцкий был для Вадима Владиленовича настоящей находкой. Он с удовольствием и легко принимал любое чудо. Этот био-физик, посвятил себя нескольким направлениям науки сразу. Он искал ключи генома и занимался новыми кластерами воды нано уровня. У него были седыми, как у волхва, ресницы. Он сжег ферментацию в своих веках долгой работой с лазерными микроскопами. Голосом вещуна сквозь тьму веков, он мог, как былину, петь парадоксы на тему конфликта и гомеостаза парасимпатической и симпатической нервных систем и классификации внутреннего и внешнего сигнала конфликта… Более того – он это чудо пытался расшифровывать немыслимым смешением разных наук. Его методики казались сами по себе чудом лабораторного гения, и этот гений привлекался в комиссию по чудесам не только при Священном Синоде Московской Патриархии, но и академиками Геленжиновским и Гинзбургом. Нобелевский лауреат Виталий Лазаревич Гинзбург был, кстати, гностиком до мозга костей, но при этом яростным богоборцем-атеистом. На него в последние годы несколько «воспитательно» влияла дружба с дьяконом Кураевым, но Гинзбург был тот человек, который «вне всяких церковников» хотел разобраться с чудесами. Шакоцкий с удовольствием брал на себя часть направлений… И оба они разводили руками над частью чудес – «это вне всех известных законов!». Сила настоящего ученого в умении сказать – «тут я ничего не понял, этого я не знаю, но подтверждаю – это как-то работает». Гинзбург был честным ученым. Шакоцкий тоже.
В Клуб Колумбов времени он попал тогда, когда создал интегральный видеоскоп, позволяющий ставить диагноз процессам в организме одновременно на нано уровне, на молекулярном, на клеточном, тканевом, органическом и полевом – уже вне тела. И видеоскоп этот занимал пространство меньше ноутбука. Это был немыслимый прорыв в диагностике. Но что увидели за всем этим академик Геленжиновский и еще два светила академика? (В Клубе к 2004-му году уже был состав, уровень которого позволял Клуб называться научно-исследовательским институтом). Академики увидели возможность считывать резонанс времени. Дело в том, что смещение объектов в микромире, мире и макромире идет по-разному, а Время невозможно считать иначе, как относительностью объектов друг другу. Ведь так мы считаем день-ночь по отношению к Солнцу, так мы считаем годы и мгновения… Но в микро и макромирах свои «часы» - там своя идиотия (не от слова «идиот», а от слова «идиос» - особый, отдельный).
Короче говоря, о Шакоцком два московских института говорили примерно так: «Был Гук, был Левенгук, был Парацельс, но они только были, а сейчас есть живой Шакоцкий...»