Воспитывали его странно. Он был первым ребенком в истории семьи, у которого появилась счастливая возможность избежать посещения яслей и детского сада. За эту возможность с готовностью и благодарностью судьбе ухватились, прежде всего, женщины. Его мама, имея незабываемый опыт пребывания в советском детсаду, прониклась мыслью, что сына нельзя доверять никому. В крайнем случае, своей маме. В исключительных случаях - отцу, другой бабушке, деду, но - обязательно сопроводив передачу ребенка подробными инструкциями на все случаи жизни.
Итак, вся жизнь маленького мальчика проходила под крылом молодой мамы, взявшей на себя ответственность за полноценное развитие и здоровый образ жизни сына. Все мелочи его быта и воспитания долгое время были единственно важными составляющими её жизни. Все остальное - личное, карьера, развлечения - было отброшено за ненадобностью или отложено на будущее. Нет, это не было жертвой, скорее, - осознанной необходимостью, естественным изменением в судьбе женщины, ставшей мамой.
Мама не ленилась разговаривать. Обо всем. Поэтому он рано понял, что общение - это удовольствие, и сам включился в процесс. Чтобы вставлять "слова" в знакомые песни или стихи достаточно было произносить по одной-две буквы, и он тут же оказывался понятым, расхваленным и зацелованным. Как же после этого не заговорить - споро и грамотно, на радость неутомимой маме.
Первые "серьезные" книги не читались сразу, чтобы не утомить маленькую головку, а кратко пересказывались. Все внимание уделялось картинкам и беседам о героях и их приключениях, и только когда книга становилась родной и любимой, мама приступала к чтению. Он, несмотря на юный возраст, был очень благодарным слушателем, вдумчивым и внимательным. В два года он научился складывать из звуков слова, к трем - начал читать самостоятельно. Но мама еще долго не отказывалась от совместных чтений вслух, направляя и помогая в сложном.
"Неорганизованность", в смысле - социальная, вскоре была частично исправлена музыкальной школой, спортом, танцами. Но мальчик долго не доверял окружающим детям, предпочитая общество взрослых. На прогулках, замечая приближение сверстников, он брал маму за руку и настойчиво просил: "Пойдем домой?" Его потребность в общении дети удовлетворить еще не могли, а беспокойство время от времени доставляли. После пяти лет ситуация изменилась - появились друзья, с которыми можно было долго и интересно играть, а затеять новую игру для него было не сложно (головка была полна сюжетами из книг, энциклопедий, маминых рассказов и других доступных пытливому уму источников).
Он был успешен. Способен ко многому. Учителя, которым так важен отклик ребенка, ценили это. Многие позволяли ему вольности в поведении, прощали вспышки гнева, несдержанности, порой, хамство. Зато он всегда блестяще шутил, мог легко свести на нет любой конфликт, сгладить шероховатости в отношениях.
Несмотря на раннюю развитость сына, мама не стала спешить со школой и только в семь с половиной лет отдала его в ученики к пожилой, серьезной, опытной учительнице. Года полтора он, легко и привычно, занимал место первого помощника, "звездочки", "солнышка". Потом ему, видимо, стало скучно. Учительница старой советской закалки, четко разделяющая для себя и учеников мир на "черное" и "белое", не допускала вольностей, беспринципности и несерьезности. Тем более, ей претил рвущийся из мальчишки юмор, часто переходящий в сарказм. А дома и с учителями-одиночниками он привык к свободе и вольному поведению. Принципами, учила мама, как любыми рамками, можно пренебречь, если понимаешь зачем и отвечаешь за последствия. Несерьезность - вообще была кредо его семьи, где все ставили под сомнение, отмахивались от стереотипов, отказывались от навязываемых обществом ценностей и кумиров. К концу начальной школы непонимание между учеником и учителем достигло апогея - он, по прежнему являясь отличником, стал самым нелюбимым учеником в классе.
Новый учебный год в лицее, а не в обычной школе, обещал совсем другой уровень учителей, одноклассников и, разумеется, школьной программы. Во многом ожидания оправдались. Дети годились для товарищеских игр, учителя, в большинстве своем, были профессионалами высокого класса, программа - не позволяла даже мечтать о положении отличника без должного упорства и трудолюбия. Пятерок дома не требовали, пахать он не привык, поэтому быстро смирился с участью хорошиста. Тем более, что в ближайшие годы предстояло закончить музыкальную школу, а на первое место по значимости для него лично уже выходил спорт.
Спортивные бальные танцы - в понимании многих - сомнительное занятие для парня. К этому он давно привык. На танцы, с легкой руки мамы, он ходил всю сознательную жизнь. Не сразу они стали его основным и любимым занятием, сначала это были фортепиано, самбо, тхэквондо. Но другие виды спорта не выдержали конкуренции, несмотря на то, что там ему прочили блестящее будущее. Музыкальную школу он закончил, играть научился, технику и понимание музыки приобрел, но дальше на этом поприще себя не видел, хотя соответствующие предложения поступали... Танцы соединили в себе и возможность движения, и музыкальность, и простор для творчества и самовыражения. Порой не все шло гладко, менялись партнерши, сменился клуб, тренера, но желание танцевать с возрастом только крепло. Вот чем он хотел заниматься сейчас и потом, невзирая на совсем иную специализацию лицея, в котором теперь учился.
А в лицее не одобряли его "легкомысленного хобби", отрывающего от учебы и школьной жизни с её мероприятиями, кружками и другими разнообразными инициативами. Его обвиняли в эгоизме, черствости, равнодушии. Настаивали на участии в детской самодеятельности, когда его ждала настоящая работа и искусство. "Может вам перейти в другую гимназию?" - ревниво предлагали в лицее при каждом случае конфликта интересов, - "там охотнее будут закрывать глаза на постоянные отлучки и пропуски". Но в лицее парень был на своем месте, нормально учился, выходил на городские олимпиады, был благодарен хорошим учителям за качество получаемых знаний. Вот только что делать дальше, после окончания лицея, не знал и не хотел пока ломать голову над этим серьезным вопросом.
Одна из учительниц, еще в бытность его учебы в пятом или шестом классе, признавалась маме, что за все годы преподавания не встречала ребенка столь способного, но столь циничного, и её это пугает... Он, мол, ощущает себя гораздо взрослее сверстников, надменен, насмешлив, порою - жесток. Маме же казалось, что он просто более смел и откровенен, чем другие дети, чувствующие и думающие примерно то же, но благоразумно помалкивающие, в отличие от её сына. Но надменность - это да, это была его черта.
Неуважение к окружающим - вот свойство, которое огорчало маму. Причина неуважения более-менее была понятна. С детства мальчик привык (не мог не слышать бесконечных восхвалений взрослых, не мог сам не сравнивать, не замечать, что для восхвалений были причины) что он особенный, что он умнее, способнее других детей. И если взрослый в его присутствии нес чепуху, если учитель был косноязычен и с трудом выражал свою мысль, это вызывало, сначала, недоумение, потом - смех и презрение. Он уважал, превозносил работавших с ним профессионалов, которые его обучали, вливали в него свои знания и умения. Но, взрослея, стал замечать, что и они, за пределами профессии, в большинстве своем, обычные люди, с типичными и скучными недостатками и слабостями. Вчерашние кумиры становились необходимыми, но рядовыми, вполне заменимыми проводниками к поставленным целям.
Изменилось отношение к маме. Теперь ему казалось, что она знает и умеет меньше, чем он. Ни в точных науках (лицей поддерживал высокий уровень знаний), ни в искусстве мама сильна не была. Помогала, пока он не перерос её собственный уровень, а потом - уже только восхищалась со стороны. Профессиональные навыки она утратила, выбрав для себя роль домохозяйки и мамы двоих детей. Её рассуждения и взгляды, книги и увлечения перестали быть для него интересны. Она уже, скорее, мешала, безотлучно находясь дома и все еще пытаясь сохранить контроль над жизнью взрослеющего сына. Всему свое время. Ее время прошло.
Наступил, как отметили взрослые, трудный возраст. Мир, признание и одобрение которого были так важны вчера, сегодня сам не заслуживал уважения... Реальные ценности этого мира, не те, которые декларировались, а те, от которых блестели глаза и гордо вздымались подбородки, безусловно, стоили усилий, но не стоили поклонения. Образование, о необходимости которого неустанно напоминали все доброжелатели, пока представлялось какой-то химерой, пустой, неопределенной, ложной задачей, поставленной обществом пред каждым растерянным подростком. Семья, требующая внимания, благодарности, соблюдения традиций, тяготила. Люди вокруг как-то мельчали, и чувствуя в себе все возрастающую склонность к цинизму, презрению, осуждению, он сам мельчал в своих глазах. "Может я и правда - нравственный урод?" - спрашивал он у мамы, повторяя чьи-то "деликатные" слова...
Он давно перестал читать. Книги перестали быть занимательными. Если они были правдивыми, то, почему-то, обязательно - нудными и скучными. Классика представлялась настолько удаленной от реальности, что была смешна, не взирая на все претензии... Литература, специально написанная для подростков, так очевидно с последними заигрывала, что становилось тошно уже на первой странице. Появилось ощущение, что книг для него уже не существует.
Было достаточно товарищей, подходящих для веселых прогулок, но не было настоящих друзей. Подростки скрытны, стеснительны и болезненно самолюбивы, что не очень способствует близким доверительным отношениям. Он был любим девочками. Очень немногие нравились ему, но, для более глубокого чувства, необходимо уважение, которого, увы, знакомые девочки в нем не вызывали. Вернее, не вызывали уважения те, которые нравились. А те, что характеризовались им как умные и "порядочные", почему-то были не привлекательны.
Между тем, юность, требовала целей и задач, к которым можно приложить нерастраченную энергию и пыл. Слава богу, в его жизни всегда были танцы, а значит - дело, работа, коллектив единомышленников, стремления и мечты. Интереснее и желаннее для себя он пока ничего вокруг не видел. Но занятия танцами требовали постоянных финансовых вложений, а значит, поддержки взрослых. С этим было не просто, и это постоянно выбивало из колеи. Приходилось просить, убеждать, требовать, вступать в нудные дискуссии о том, на что действительно в жизни следует тратить деньги, а на что - нет... Он предчувствовал наступление момента, когда нужно будет самому принимать решения, оттолкнув "руку помощи", отвернувшись от тех, кто "только добра желает", иначе решения не будут по-настоящему твоими. Это пугало.
Его удивляли те немногие дети, которые выбрали свою судьбу чуть ли не с первого класса и теперь уверенно шли к намеченной цели. Откуда взялась уверенность, что твоя цель - стать биологом? А если есть другие возможности, о которых ты просто не знаешь? А если передумаешь, а будет поздно? А если ты смалодушничал и позволил выбрать цель за себя, чем это обернется в будущем? А если настоял на своем, но вскоре поймешь, что ошибся? Жаль, вокруг не было ни одного взрослого, с которого было бы можно списать судьбу, воспользоваться проторенной тропой, предвидя, что должно получиться здорово!
Продолжить это повествование дальше, означает - начать сочинять историю, которой на самом деле еще не было. Закончить повествование - нечем, потому что хочется верить, что это еще только самое-самое начало. Остается пожелать, чтобы историю не пришлось сочинять в будущем, как это делают некоторые, не сумевшие прожить жизнь, которую не нужно приукрашивать.