«То или иное отношение людей к поэзии
в конце концов безразлично».
А. Блок.
К моему сожалению, предыдущий урок словесности был грубо сорван налетевшими клоунами в маскарадных костюмах из группы захвата так называемого отряда милиции особого назначения.
И, признаюсь, судьба преподавателя до сих пор неизвестна.
Увы…
Но я хочу продолжить его дело.
И сегодня давайте поговорим о нашем «всё» в русской литературе – об Александре Сергеиче Пушкине.
Почему-то сложилось, или так сложили в угоду сомнительной политической задаче – а это сплошь и рядом в российской, потом советской, и ныне снова российской действительности, – мнение о поэте, как пламенном борце за, типа, свободу.
Мнение, как бы это помягче выразиться, странное.
И внимательное прочтение Пушкина, внимательное, подчеркну, зачеркнёт это мнение, вымарает его из сознания мыслящего тростника, как именовал человека Фёдор Иванович Тютчев, которого, кстати, Пушкин не признавал и не ценил.
Знаменитое стихотворение 1831-го года «Клеветникам России». Говорят, что заказан стих лично царём Николаем. Он стремился поставить Пушкина и его поэзию на службу православию, самодержавию, национализму. И до какой-то степени это царю удалось. Да и сам Пушкин был не против – он, в частности, считал, что самостоятельное существование Польши не в интересах России.
«О чём шумите вы, народные витии?
Зачем анафемой грозите вы России?
Что возмутило вас? Волнения Литвы?
Оставьте: это спор славян между собою,
Домашний старый спор…»
Вообще-то, если быть точным, литовцы – не славяне. Такое передёргивание делает из мысли Пушкина полную кашу – и доверия к этой мысли уже нет.
Дальше ещё интереснее:
«Славянские ль ручьи сольются в русском море?
Оно ль иссякнет? Вот вопрос».
Занимательно положение частицы «ль» в этих строках. Автор, выходит, сомневается, что в русское море потекут славянские ручьи. Ну да, ведь могут потечь и шведские, и германские, а могут, что всего вероятнее, и что абсолютно подтверждается нынешней ситуацией, потечь и азиатские, и прочие ближне и дальневосточные…
Идея панславизма – идея бредовая, пустые, пустейшие хлопоты.
Есть такая книга, называется «Моя борьба». По-немецки «Mein Kampf».
В своего рода приложении, именуемом «Политическим завещанием» Адольфа Алоизовича, есть такие строки:
«Вполне возможно, что под давлением обстоятельств русские полностью освободятся от еврейского марксизма, но только для того, чтобы возродить панславизм в его наиболее яростной форме…»
Панславизм – это навязчивая мысль об объединении всех славянских стран с царской Россией во главе. Волны панславизма периодически накатывают на Русь, будоража слабые и неокрепшие умы.
Герр Гитлер был абсолютно прав.
В начале века XXI-го идея панславизма в очередной раз снята с запылённых полок истории, и Россия нахраписто пытается силой объединить славянские народы.
Ой как хочется предостеречь славянские народы от опеки со стороны России, от тесного с Россией сотрудничества! Особенно в её, России, нынешнем ущербном виде. Выйдет боком.
Скорее бы развивать идею неославизма. Тоже не новую, но привлекательную тем, что проповедует она равенство всех славянских народов при условии освобождения их от русского лидерства.
Освобождения! Полного!! Окончательного!!!
Кажется мне, что люди уже проходили урок паннационализма – совсем недавно. Идея пангерманизма, поначалу развивавшаяся как нельзя лучше, наткнулась на глухое сопротивление и сдулась.
Как бы России в лице её отдельных персонажей, в подобном безапелляционном тоне отвечающим современным «Клеветникам России», не обломать зубки, подминая под своё начало славянские народы Европы!
Но это ещё впереди, до марксизма ещё далеко, и пока вернёмся всё-таки к нашему поэту.
«Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!»
Юношеская удаль, «раззудись плечо, размахнись рука!», своего рода максимализм, – кому они не знакомы. Насколько сильнее и увереннее себя чувствуешь в окружении таких же озорных товарищей – не случайно наказание за преступление, совершённое группой, выше и жёстче, нежели за одиночный разбой.
Такими смелыми и пьяными (а почему нет, вспомним:
«Скорее скатерть и бокал!
Сюда, вино златое!
…
Придвинь же пенистый стакан
На брань благословляю»)
выходками можно считать и «Вольность», и «Сказки», и «К Чаадаеву».
Венчает же бесшабашный юношеский период Александра свет Сергеевича «Добрый совет»:
«Давайте пить и веселиться,
Давайте жизнию играть,
Пусть чернь слепая суетится,
Не нам безумной подражать…
Пусть наша ветреная младость
Потонет в неге и вине!»
Про «чернь» – чувствуете? – как глубоко и с какой высокой колокольни было Пушкину наплевать на народ. И с чего вдруг взяли, что поэт думал об этом самом народе, страдал от невозможности освободить его от тягот крепостничества, темноты и необразованности:
«Молчи, бессмысленный народ,
Поденщик, раб нужды, забот!
Несносен мне твой ропот дерзкий,
Ты червь земли, не сын небес…
Подите прочь – какое дело
Поэту мирному до вас!
В разврате каменейте смело,
Не оживит вас лиры глас!
Душе противны вы, как гробы.»
Назвал это стихотворение Пушкин, кстати, «Чернь». И лишь через несколько лет, готовя его к печати, переименовал в «Поэт и толпа».
Но к этому же, что называется, раннему периоду творчества относится и стихотворение «Александру».
И как только Сашка не умасливал царствующую особу:
«Русский царь, достиг ты славной цели!»
«Тебе, наш славный царь, хвала, благодаренье!»
«Склони на свой народ смиренья полный взгляд –
Все лица радостью, любовию блестят,
И ты среди толпы, России божество!»
Можно, конечно, предположить, что именно эти строчки Пушкин писал в состоянии острого алкогольного опьянения или отравления, а, например, вот эти:
«Самовластительный злодей,
Тебя, твой трон я ненавижу...»
на в меру трезвую, но раскалывающуюся после как минимум трёхдневной пьянки голову.
Не исключено. А может быть и наоборот…
Нам остаётся об этом только гадать и догадываться.
Не подлежит сомнению лишь то, что в последующие годы поэт поутих:
«… душевных наших мук
Не стоит мир; оставим заблужденья!»,
и нельзя назвать критикой мягкие уколы Александра Сергеевича в адрес русского самодержавия:
«… Всю вашу сволочь буду
Я мучить казнию стыда!
Но если же кого забуду,
Прошу напомнить, господа!»
Быть может, эпиграмма на Александра I довольно обидна, но не кажется ли вам, читая эти восемь строчек, что Пушкин просто хотел (по неизвестным нам причинам) самым банальным образом оскорбить царя?
«Воспитанный под барабаном,
Наш царь лихим был капитаном:
Под Австерлицем он бежал,
В двенадцатом году дрожал,
Зато был фрунтовой профессор!
Но фрунт герою надоел –
Теперь коллежский он асессор
По части иностранных дел!»
Это всё равно, что, в сердцах, повинуясь сиюсекундной неприязни, назвать, ну, например, президента, тупорылым отбросом – тоже довольно низкая должность.
У кого, признайтесь, не возникали подобные минуты гнева?
Вспомним трёхминутки ненависти у Джорджа Оруэлла – достаточно смотреть на портрет врага и накачивать себя многократным громким, истошным буквально, повторением ругательств в его адрес.
И ведь не грохнули Пушкина за это, а всего лишь попросили пожить в деревне, подышать свежим воздухом, попить парного молока, успокоить нервы, отдохнуть от светской суеты.
В этой, язык не поворачивается назвать ссылкой, – в этом удалении от блестящего Петербурга, с его балами, выездами, приёмами, женщинами, Пушкин писал уже другие стихи, вот такие:
«… мы же то смертельно пьяны,
То мертвецки влюблены»,
или такие:
«Да здравствуют нежные девы!»,
а то и незатейливое послание… фонтану.
И даже тон стихов к другу Чаадаеву изменился:
«Но в сердце, бурями смиренном,
Теперь и лень, и тишина».
Прозаический «Воображаемый разговор с Александром I» пропитан подобострастием. Собственно, разговор-то ни о чём, но и в это «ни о чём» Пушкин вплёл парочку дифирамбов Вседержителю:
«Ваше величество, как можно судить человека по письму, писанному товарищу, можно ли школьническую шутку взвешивать как преступление, а две пустые фразы судить как бы всенародную проповедь? Я всегда почитал и почитаю вас как лучшего из европейских нынешних властителей… »
Вспомним, чуть позже Фёдор Михайлович Достоевский, оказавшись в каторге, тоже мягко стелил государю, надеясь на снисхождение:
«Эпоха новая пред нами.
Надежды сладостной заря
Восходит ярко пред очами...
Благослови, господь, царя!
Идет наш царь на подвиг трудный
Стезей тернистой и крутой;
На труд упорный, отдых скудный,
На подвиг доблести святой…»
Вернувшись в свет, Александр Сергеевич успокоился.
«Внемли ж и днесь наш верный глас,
Встань и спасай царя и нас…»
«От меня вечор Леила
Равнодушно уходила».
«Забыв и рощу и свободу,
Невольный чижик надо мной
Зерно клюёт и брызжет воду
И песнью тешится живой».
Период последнего пятилетия жизни поэта тоже весьма скромен по части споров с властью. К четвертьвековой годовщине Царскосельского Лицея Пушкин написал стихотворение «Была пора: наш праздник молодой».
Судя по всему, оно не закончено, но вполне конкретно и восторженно очерчивает личность Александра I, уже с десяток с хвостиком лет оставившего Россию, да и этот несчастный мир:
«… наш Агамемнон
Из пленного Парижа к нам примчался.
Какой восторг тогда пред ним раздался!
Как был велик, как был прекрасен он,
Народов друг, спаситель их свободы!
…
И новый царь суровый и могучий
На рубеже Европы бодро встал…»
Ну а то, что цензура не пропустила строчку «Царствуй, лёжа на боку», – так на то она и цензура.
И в заключении я предлагаю со своей стороны ответ на вопрос Пушкина.
А ответ таков:
Славянские ручьи сольются в русском горе!
Приглашаю вас подумать об этом ответе, это будет вашим домашним заданием. А при нашей следующей встрече мы подробно разберём ваши размышления.