Жизнь за тонкой перегородкой

Светлая Ночка
                Татьяне Фёдоровне Алейниковой,
                моей крёстной маме на Проза.ру,  -
                с любовью

                Как будет  —  так будет.
                Давай не гадать,  а надеяться…
                Вперёд не заглядывать
                И не грозить кулаком.
                Мы знаем,  что время
                На горе и радость не делится,
                Всё вместе в нём мелется,
                Так и бери — целиком.
                (Е.  Николаевская)



                СЕРАФИМА


Когда она появилась в кабинете заведующей со словами:  «Я по объявлению»,  та даже отпрянула,  шокированная  внешностью вошедшей.  «Выходит,  Дарвин был прав?  Да она мне всех детей распугает»  —  подумала хозяйка кабинета.  Но вспомнив,  что вот уже месяц,  как библиотека без уборщицы,  предложила женщине присесть.
—  Давайте знакомиться.  Я  —  Ираида Яковлевна,  а вас как зовут?
—  Да Симкой меня кличут. 
—  Симкой кличут собак,  а у человека есть полное имя и отчество.
—  А кто ж я,  как ни бездомная собака?  Нет у меня своего дома и не было никогда.  В деревне у сестры живу,  а здесь на вокзале пока мыкаюсь.  Лексевна я.
—  Так у вас ещё и жилья нет,  Серафима Алексеевна? 
—  Мне,  главное,  работу подыскать,  а жильё-то проще…
—  Ладно,  мы что-нибудь придумаем.  Приму я вас,  но пока только на месяц,  надо же к вам присмотреться.
—  Не пожалеешь,  Яковна,  позволь мне так тебя называть?  Проще мне так.  Позволишь?  И выкать я не привыкшая,  ты уж прости. А работы я не боюсь.  Сама увидишь.  А что откладывать-то?  Прям сейчас и начну.  Где тут у вас вёдра с тряпками?  Швабру не предлагай!  Не зря её лентяйкой зовут,  только лодыри ею и моют.  То ли дело  –  руками.  Все уголки выскоблишь добела. 

Через день библиотека сияла чистотой.  Заведующая была довольна новой работницей,  но с сожалением думала,  что та старается лишь на первых порах,  а потом станет,   как и все прежние,   —  с ленцой.  Будто узнав о её мыслях,  Серафима сказала как-то:
—  Ты,  Яковна,  думаешь,  что я нарочно так чистО убираюсь,  чтобы ты меня поскорее насовсем приняла.  А ты не думай напрасно-то.  Я по-другому не могу. 
И засмеялась,  обнажив до дёсен крупные зубы.

Убедившись в добросовестности и аккуратности новой уборщицы,  заведующая приняла её на постоянную работу,  и жить оставила при библиотеке,  отгородив часть читального зала перегородкой из ДСП.

Спустя полгода Серафима отпросилась на три дня и явилась не одна,  а с девочкой лет пяти.
—   Серафима Алексеевна,  признайтесь честно,  чей это ребёнок?  Не украли,  часом?  А то влипнешь с вами в какую-нибудь историю,  –  понизив голос,  встревожено спросила Ираида Яковлевна.
—  Что ты,  что ты,  Господь с тобой!  Как такое можно подумать-то?  Это моя кровинка,   –  обиженно поджала губы женщина. 
—  Родственница?  —  уточнила заведующая.
—  Дочка! Варенька,  —  с гордостью ответствовала Серафима.
Ираида Яковлевна поперхнулась,  услышав такую новость,  и с изумлением глядела то на малышку,  то на крепко держащую её за руку мать.  Белоголовая,  синеглазая,  с прозрачной,  до голубизны,  кожей,  девочка выглядела настолько хрупкой, что её фигурка почти не угадывалась под лёгким розовым платьицем,  словно была она бестелесной,  как ангел.
Перехватив взгляд,  Серафима подытожила:
—  Да,  не в мою породу пошла дочка.  Мы все ширококостные,  крупные,  а она  —  вылита отцова мать,  в бабушку,  стало быть.  Она ведь у меня…  Я тебе потом всё расскажу.
—  Так ведь ребёнку нужны условия,  как же вы в такой тесноте вдвоём жить будете?
—  А ты не волнуйся.  Она у меня привыкшая.  Всю жизнь со мной ютится.  Конечно,  на раскладушке вдвоём тесновато будет,  так я уже кредит оформила на двуспальную кровать.  Нынче привезут.  Не прогонишь нас,  Яковна? 
—  А вы прирожденный психолог,  Серафима Алексеевна.  Не сразу преподнесли сюрприз,  а выждали,  пока привыкнем к вам.  Ладно,  куда теперь денешься от вас,  живите…

***

Обещание Серафимы рассказать о чём-то не давало покоя Ираиде.  Она чувствовала,  что за фразой «Она ведь у меня…»  кроется что-то такое,  о чём не всем можно знать,  но не спешила приступать с просьбой поведать тайну.  Женщина сама пришла к ней в кабинет как-то под вечер и начала свой рассказ с той самой неоконченной фразы:
—  Она ведь у меня… профессорская дочка.
—  Всё-таки,  украли?!  —  в ужасе воскликнула заведующая.
—  Да что ты заладила «украла, украла»?!  —  рассердилась Серафима,  —  родила я её от профессора. Я ведь десять лет прожила в Москве.  Как туда попала? Судьба,  наверное.  Науки у меня всего восемь классов,  да и те  –  кое-как,   не дал мне Бог тяги к учёбе.  Зато жизненной смекалки  –  хоть отбавляй.  Книг не читаю,  а людей  –  запросто!  Вот,  ты,  к примеру,  –  разумная,  добрая,  но уж шибко боязлива,  идёшь по жизни,  как та кошка по первому снегу.
Услышав про себя такое,  Ираида рассмеялась,  подумав:  «Как она меня…  Но ведь права!».

Серафима помолчала и продолжила свой рассказ.
—  Судьба нашла меня со спины.  Крыльцо я своё мыла и чую хребтом чей-то долгий взгляд.  Оглянулась,   —   женщина незнакомая стоит,  на вид годов тридцать,  видно,  что приезжая,  причёсана непонашенски и разодета,  как барыня.  Постояла молча и говорит,  что загляделась,  как я чисто и ловко работаю.  И тут же давай меня звать с собой в Москву,  —  прислуживать в доме.  Я и раздумывать не стала,  сразу согласилась,  хоть сестра моя и была против.  Так я в свои семнадцать лет оказалась в столице.

Серафима замолчала и,  повернув голову к окну,  долго,  пристально смотрела в него,   при этом выражение её лица менялось,  словно она заглянула не в окно,  а в свою московскую жизнь. 
—  Знаешь,  Яковна,  жить в услужении,  конечно,   не сладко,  но не так уж и плохо.  Надо только распознать натуру хозяев,  их привычки и капризы,  чтобы на тебя зазря шишки не сыпались.  С первых дней проживания в профессорском доме я поняла,  почему,  окромя моего умения прибираться,  Анна взяла меня к себе.  Профессор,  страсть,  как любил женщин,  был,  по-нашему,  по-деревенски,  отчаянным плёшником.  И прежних-то прислуг,  видать,  не обделял вниманием.  Теперь же хозяйка была спокойна за свой тыл.  Выходит,  и от уродства бывает польза.  Да… 

Притёрлись мы друг к дружке быстро.  Мне выделили небольшую комнатку.  Я её обустроила на свой лад,  навязала скатертей,  подзоров и салфеточек.  Уютно,  тепло,  светло было мне там. 
Профессорша с первых дней начала учить меня ихним манерам  —  как и чем есть,  как говорить и другой ерунде.  Поначалу,  от стеснения,  я ей не перечила,  а потом взмолилась:  «Не старайся попусту,  Нюсенька!  Ведь вы меня всё равно в гости к друзьям-профессорам не поведёте и за один стол с собой не усадите.  Так зачем мне эти науки?  Никогда мне не стать городской,  потому как нутром я  —  вся деревенская».  Она и отстала.  Но,  спасибо ей,  научила меня красиво накрывать стол и готовить еду с ненашинскими названиями  —  бифштексы,  бефстрогановы,  люля-кебабы и разные лангеты.  И я вовсю старалась угодить их гостям.  Сами же они любили есть мою простую,  без выкрутасов, стряпню.

Детей у них не было.  И каждый год,  прихватив с собой профессора,  Нюся ездила по курортам лечиться,  да всё,  видать,  без толку.

Так и жила бы я у них,  если бы не случай.  В то лето профессорша поехала на курорт одна,  без мужа,  — его задержали в Москве какие-то срочные дела.  Он целыми днями пропадал в своих лабораториях,  приходил усталый,  ел и сразу ложился спать.  В один из дней пришёл рано,  весёлый,  всё ходил по комнатам,  потирал руки и приговаривал: «Получилось! Получилось,  наконец!».  Поужинал и ушёл к себе в кабинет. 

А ночью явился ко мне.  Я,  спросонья,   и охнуть не успела,   как он сделал своё дело и,  не говоря ни слова,  удалился.  А я…  А я с полчаса лежала,  не двигаясь,  словно одеревеневшая,  а потом слёзы,  бабья защита,  хлынули.  Проревев всю ночь,   к утру стала молить Бога,  раз уж такое дело случилось,  чтобы он послал мне дитё. 
И Он услышал.

Три месяца я прожила,  как в угаре,  придумывая,  как же мне съехать от них,  не вызывая никаких подозрений.  И придумала.  Они мне каждый год,  примерно в одно и то же время,  отпуск давали на целый месяц.  Время как раз подошло.  Уеду,  думаю,  а потом пришлю письмо,  что не вернусь. 

Накануне отъезда,  улучив момент,  когда Нюся ушла куда-то,  я не утерпела и зашла к профессору,  решив,  что он должен же знать о том,  что брошенное им впопыхах семя дало росток. Он удивился,  увидев меня,  так как я впервые за все прожитые у них годы  зашла в кабинет в его присутствии. Узнав причину,  испугался,  как мальчишка,  и стал горячо уговаривать пойти к врачу.   Конечно,  будь я помоложе и хороша собой,  он и уговаривать бы не стал,  сгрёб бы в охапку и отвёз к какому знакомому доктору.  А тут,  как меня,  такую,   покажешь?  Позор на весь их профессорский род  —  мало того,  что с кухаркой связался,  да ещё с такой «красавицей».

И так мне стало его жалко,  так жалко,  что хоть реви.  «Да не тряситесь вы так,  не узнает ни одна душа,  окромя нас,  что вы отцом скоро станете. Завтра я уезжаю,  и вы больше никогда меня не увидите»,  —  сказала я и с этим ушла. 

Наутро он пришёл ко мне сам и,  пряча глаза,  со словами:  «На первых порах этого вам хватит»,  сунул мне в руки увесистый свёрток.  Я,  сперва,  хотела погордиться и не взять,  да тут же и спохватилась,  подумав,  ведь это не для меня деньги,  а для дитя,  и взяла.  До сих пор не знаю,  сколько их было.  Брала и брала из кучки,  пока не закончились.  Надолго хватило,  не обидел профессор…

Всей правды о рождении моей Вареньки не знает даже сестра.   Ты,  Яковна,   —  первая,  кому раскрыла я свою великую тайну.   

Ираида Яковлевна встала,  подошла к Серафиме и молча обняла её.  Серафима,  не привыкшая к ласке,  сначала напряглась,  а потом расслабилась и благодарно положила ладонь на руку Ираиды.


                ИРАИДА ЯКОВЛЕВНА И ВАРЯ


Отчего опыт поколений не учит и не предостерегает от непоправимых ошибок?..
Почему суть прописных истин постигается с опозданием и тогда лишь,  когда всё уже испытаешь на собственной шкуре?
Как уж там сказал Лев Толстой в «Войне и мире»?  — "Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом  —  то уничтожится сама возможность жизни".  Так ведь роман прочитан и изучен в десятом классе школы!  Тогда — п о ч е м у?..

Ах,  бессонница-бессонница!  Ты — без совести,  приходишь без стеснения,  попробуй,  прогони… Да и какой уж тут сон? Разворошила Серафима её старую рану. Так больно,  будто  э т о  произошло не много лет назад,  а только что.

Её тоже уговаривали.  Только Серафиму  —  пойти к врачу,  Ираиду  —  не ходить. И не просто уговаривали,  а умоляли. Она плакала и с ужасом вопрошала:
—  И что же мы тогда будем делать?
—  Как что?  Поженимся!
—  На первом курсе? И где мы будем жить,  и на что,  на стипендию? Втроём? Не смеши! Учился бы ты в гражданском вузе,  мог бы подрабатывать,  но ведь ты  —  военный человек. К тому же мне ещё нет восемнадцати,  нас не распишут. А если в академии станет известно о связи с несовершеннолетней,  у тебя могут быть большие неприятности.  Так что,  выхода нет,  вернее,  только один…
—  Ты рассудительна не по годам,  твои доводы разумны,  но беспокоишься не о том,  о чём следовало бы,  не о главном.  А если у тебя больше не будет детей?
—  Ерунда какая!  Я молодая и здоровая.

Они поженились после окончания учёбы,  но,  прожив вместе три года,  расстались.  Главной причиной было отсутствие детей. 

***

С появлением Серафимы и Вареньки обстановка в библиотеке заметно изменилась. 
Ну,  вы же знаете эту тишину читального зала?  И вот представьте,  что из-за тонкой перегородки раздаётся свисток закипевшего чайника,  прерванный «на полуслове»,  и громкий шёпот:  «Ой,  я забыла,  что библиотека-то ещё не закрылась». Или звон посуды. И шёпот,  шёпот…
Приходилось объяснять читателям,  что за стеной живёт маленькая девочка с мамой.

А вскоре саму малышку можно было увидеть с книжкой за столиком у окна.  Она уже понимала,  что книгу или журнал из читального зала ей разрешили бы взять «домой»,   но мама,  её дорогая малограмотная мама уважала установленные порядки,   и её учила тому же.  Купаясь в её безграничной любви,   Варенька росла послушной,  нежной и ласковой,  и весь мир в её представлении был тёплым,  радостным,  полным любви,  книг и добрых тётенек-библиотекарей. 

Подошло время идти в школу,  и жизнь за пределами библиотеки оказалась совсем иной.  Привыкшая к тишине,  Варя на первых порах никак не могла понять,  почему дети так громко разговаривают,  а то и вовсе кричат.  А сама она,  по сложившейся привычке, говорила очень тихо,   почти шёпотом,  чем вызывала насмешки учеников. 
Как-то,  Варя прибежала из школы в слезах.  Серафимы не было дома.  Ираида Яковлевна,  услышав рыдания,  зашла в их закуток и выяснила причину.  Оказалось,  один мальчик из класса сказал,  что её мама похожа на обезьяну.  Она прижала девочку к себе и спросила:
—  А ты сама ведь так не считаешь?
—  Моя мама  —  самая красивая в мире и самая добрая!
—  И ты,  после слов мальчика,  по-прежнему так думаешь?
—  Да!
—  Выходит,  ничего не изменилось,  и тогда зачем ты плачешь?
Девочка тут же успокоилась.

Вечером Ираида пригласила Серафиму к себе домой.
—  Ой,  Яковна,  это кто ж тебе будет,  такой красавец бравый?  — увидев на книжной полке фотографию Ираиды с молодым человеком в военно-морской форме,  —  воскликнула гостья.
—  Это Юрий,  муж мой… бывший.  Правда,  на момент,  когда сделано фото,  мы ещё не были женаты.  И,  как потом оказалось,  права народная примета:  нельзя до свадьбы фотографироваться вместе  —  не будет совместной жизни… 
На-ка,  полистай,  пока я чай ставлю,  —  протягивая фотоальбом,  сказала Ираида.
—  Ты погоди с чаем-то,  давай вместе смотреть,  будешь мне рассказывать,  кто тут,  где и с кем.
—  Это ленинградский альбом.  Ленинград  —  город моей юности,  недолгого счастья и любви.  Мы с Юрой учились там.  Я — на библиотечном факультете института культуры,  Юра,  после нахимовского училища,  — в военно-морской академии.  Здесь,  в основном,  наши с ним фото,  да ещё любимые места города,  так что разберёшься сама.

Когда они уже сидели за столом,  Серафима сказала:
—  Какая же ты красавица,  Яковна! И в молодости,  и сейчас почти не изменилась.  Эх,  мне бы твою красоту…
—  Перестань переживать по поводу своей внешности,  Сима! Красота   —  это ведь не только черты лица,  но и внутреннее состояние,  настрой человека.  Я вижу,  как светится твоё лицо,   когда смотришь на дочь,  и в этот момент нет никого красивей тебя.  Кстати,  почему ты никогда не снимаешь платок с головы?  Он тебя старит.  А ведь мы ровесницы.
—  А я думала,  ты намного моложе меня.
—  Вот видишь…  Ничего,  ты у меня сейчас тоже помолодеешь!  Я неплохо стригу.  Во всяком случае,  все мои подружки стригутся только у меня.  Давай,  усаживайся к зеркалу.
Серафима замахала обеими руками,  отнекиваясь.  Но Ираиде всё-таки удалось её уговорить.  Минут тридцать колдовства и…  Перед ней сидел совсем другой человек.
—  Таак… Причёска готова.  Теперь примемся за лицо.  Сначала подправим линию бровей и превратим лохматые домики в два птичьих крыла,  но придётся потерпеть,  в первый раз будет немного больно.  Теперь глаза.  Из твоих маленьких и круглых сделаем большие и продолговатые.  А губы подкрасим неяркой помадой лишь в центре,  чем зримо их уменьшим.  Нос,  скулы и подбородок оттеним пудрой. Всё! Ну-ка,  посмотри на себя. 
—  Это ты чего такое со мной сотворила?  —  воскликнула Серафима,  не веря,  что это она отражается в зеркале. — Я же сейчас буду реветь,  и вся наведённая тобою красота вмиг смоется.
И она действительно заплакала…
—  Не реви.  Я научу тебя всем этим премудростям.  Ну,  а стричься будешь приходить ко мне. Помни,  у тебя растёт дочь.  Ей же надо у кого-то учиться быть Женщиной. 

Как-то само собой получилось,  что Ираида стала незримо,  но постоянно помогать этой маленькой семье.  Приложив немалые усилия,  выхлопотала им отдельную однокомнатную квартиру,  помогла с ремонтом и переездом. 

На десятилетие Вареньки она решила сделать её подарок — мутоновую шубку,  но Серафима  категорически отказалась принять со словами:  «Не обижайся,  Яковна,  но такой дорогой подарок мы взять не можем.  Он попросит ответного такого же.  А где ж мы возьмём средства?  А в долг жить  —  последнее дело».  «Я бы так не смогла»,  —  подумала тогда Ираида,   в очередной раз обескураженная прямотой и искренностью слов и поступков Серафимы.

Ираида Яковлевна мягко и ненавязчиво влияла на формирование Вари,  как личности.  Она ориентировала её в океане книг,  музыки,  фильмов,  учила общению, развивая хороший вкус и прививая вкус к жизни.  Когда девочка подросла,  Ираида стала брать её с собой в туристические поездки и путешествия.  Она дала ей всё то,  что не могла дать Серафима.

У Вари оказались незаурядные способности к точным и естественным наукам,  особенно она любила химию и биологию.  Она участвовала в олимпиадах различных уровней,  завоёвывая первые места,   и вскоре стала гордостью школы.

Перед выпускными экзаменами Ираида затеяла разговор с Серафимой о будущем Вари,  осторожно намекнув на возможную помощь профессора,  отца девочки,  в поступлении в МГУ. Реакция Серафимы была бурной.  Она впервые за всё время их знакомства сорвалась на крик.  «Это только моя дочь и больше ничья!  И фамилию она носит мою,  и отчество у неё моего отца! И зачем ей ходатаи,  если ты сама мне уж который раз твердишь,  какая она у меня умница,  и учителя на неё не нахвалятся? А учиться она будет не в Москве,  а в Ленинграде!».

Как сказала Серафима,  так и сбылось.  Варя поступила на биологический факультет ЛГУ,  а через год забрала маму с собой в Ленинград.

***

Отблески рассвета только появились в окнах дома напротив,  а Ираида уже поднялась.  Время нынче летит так быстро,  а дел так много,  что едва успеть.  А день-то особенный начинался.  Сегодня  —  юбилей её родной школы. В этой школе училась и Варя.  Приедет ли она на праздник?  В недавнем телефонном разговоре сказала,  что постарается,  но точно не обещала.  Они все эти годы писали друг другу письма,  перезванивались,  поздравляли с праздниками.
Из писем Вари она узнала,  что Серафима вышла замуж за вдового отставного военного и очень счастлива.  Получив это известие,  Ираида искренне порадовалась.  Её всегда восхищало отсутствие у Серафимы страха перед жизнью и её простая и глубокая философия:  что жизнь ни даст  —  всё во благо. 

«А я всю жизнь боялась жить.  Да что теперь-то об этом…», — грустно улыбнулась Ираида.

Не стоит в зеркало смотреть -
там целый день одно и то же...
Мы вряд ли сможем стать моложе,
и не успеем постареть.
В душе есть черно-белый снимок,
есть удивленные глаза,
и жизнь...
Стремительно и  –  мимо.
Другую выдумать нельзя.*

***

Она приехала. 
Перед началом торжества директор школы перечислил имена иногородних гостей.  Первой была названа доктор биологических наук,  профессор Варвара Алексеевна Владимирова.




_________

*стихи Саши Веселова «Фотография на память», моя благодарность автору!
публикуются с согласия поэта