Татьяне Фёдоровне Алейниковой,
моей крёстной маме на Проза.ру, -
с любовью
Как будет — так будет.
Давай не гадать, а надеяться…
Вперёд не заглядывать
И не грозить кулаком.
Мы знаем, что время
На горе и радость не делится,
Всё вместе в нём мелется,
Так и бери — целиком.
(Е. Николаевская)
СЕРАФИМА
Когда она появилась в кабинете заведующей со словами: «Я по объявлению», та даже отпрянула, шокированная внешностью вошедшей. «Выходит, Дарвин был прав? Да она мне всех детей распугает» — подумала хозяйка кабинета. Но вспомнив, что вот уже месяц, как библиотека без уборщицы, предложила женщине присесть.
— Давайте знакомиться. Я — Ираида Яковлевна, а вас как зовут?
— Да Симкой меня кличут.
— Симкой кличут собак, а у человека есть полное имя и отчество.
— А кто ж я, как ни бездомная собака? Нет у меня своего дома и не было никогда. В деревне у сестры живу, а здесь на вокзале пока мыкаюсь. Лексевна я.
— Так у вас ещё и жилья нет, Серафима Алексеевна?
— Мне, главное, работу подыскать, а жильё-то проще…
— Ладно, мы что-нибудь придумаем. Приму я вас, но пока только на месяц, надо же к вам присмотреться.
— Не пожалеешь, Яковна, позволь мне так тебя называть? Проще мне так. Позволишь? И выкать я не привыкшая, ты уж прости. А работы я не боюсь. Сама увидишь. А что откладывать-то? Прям сейчас и начну. Где тут у вас вёдра с тряпками? Швабру не предлагай! Не зря её лентяйкой зовут, только лодыри ею и моют. То ли дело – руками. Все уголки выскоблишь добела.
Через день библиотека сияла чистотой. Заведующая была довольна новой работницей, но с сожалением думала, что та старается лишь на первых порах, а потом станет, как и все прежние, — с ленцой. Будто узнав о её мыслях, Серафима сказала как-то:
— Ты, Яковна, думаешь, что я нарочно так чистО убираюсь, чтобы ты меня поскорее насовсем приняла. А ты не думай напрасно-то. Я по-другому не могу.
И засмеялась, обнажив до дёсен крупные зубы.
Убедившись в добросовестности и аккуратности новой уборщицы, заведующая приняла её на постоянную работу, и жить оставила при библиотеке, отгородив часть читального зала перегородкой из ДСП.
Спустя полгода Серафима отпросилась на три дня и явилась не одна, а с девочкой лет пяти.
— Серафима Алексеевна, признайтесь честно, чей это ребёнок? Не украли, часом? А то влипнешь с вами в какую-нибудь историю, – понизив голос, встревожено спросила Ираида Яковлевна.
— Что ты, что ты, Господь с тобой! Как такое можно подумать-то? Это моя кровинка, – обиженно поджала губы женщина.
— Родственница? — уточнила заведующая.
— Дочка! Варенька, — с гордостью ответствовала Серафима.
Ираида Яковлевна поперхнулась, услышав такую новость, и с изумлением глядела то на малышку, то на крепко держащую её за руку мать. Белоголовая, синеглазая, с прозрачной, до голубизны, кожей, девочка выглядела настолько хрупкой, что её фигурка почти не угадывалась под лёгким розовым платьицем, словно была она бестелесной, как ангел.
Перехватив взгляд, Серафима подытожила:
— Да, не в мою породу пошла дочка. Мы все ширококостные, крупные, а она — вылита отцова мать, в бабушку, стало быть. Она ведь у меня… Я тебе потом всё расскажу.
— Так ведь ребёнку нужны условия, как же вы в такой тесноте вдвоём жить будете?
— А ты не волнуйся. Она у меня привыкшая. Всю жизнь со мной ютится. Конечно, на раскладушке вдвоём тесновато будет, так я уже кредит оформила на двуспальную кровать. Нынче привезут. Не прогонишь нас, Яковна?
— А вы прирожденный психолог, Серафима Алексеевна. Не сразу преподнесли сюрприз, а выждали, пока привыкнем к вам. Ладно, куда теперь денешься от вас, живите…
***
Обещание Серафимы рассказать о чём-то не давало покоя Ираиде. Она чувствовала, что за фразой «Она ведь у меня…» кроется что-то такое, о чём не всем можно знать, но не спешила приступать с просьбой поведать тайну. Женщина сама пришла к ней в кабинет как-то под вечер и начала свой рассказ с той самой неоконченной фразы:
— Она ведь у меня… профессорская дочка.
— Всё-таки, украли?! — в ужасе воскликнула заведующая.
— Да что ты заладила «украла, украла»?! — рассердилась Серафима, — родила я её от профессора. Я ведь десять лет прожила в Москве. Как туда попала? Судьба, наверное. Науки у меня всего восемь классов, да и те – кое-как, не дал мне Бог тяги к учёбе. Зато жизненной смекалки – хоть отбавляй. Книг не читаю, а людей – запросто! Вот, ты, к примеру, – разумная, добрая, но уж шибко боязлива, идёшь по жизни, как та кошка по первому снегу.
Услышав про себя такое, Ираида рассмеялась, подумав: «Как она меня… Но ведь права!».
Серафима помолчала и продолжила свой рассказ.
— Судьба нашла меня со спины. Крыльцо я своё мыла и чую хребтом чей-то долгий взгляд. Оглянулась, — женщина незнакомая стоит, на вид годов тридцать, видно, что приезжая, причёсана непонашенски и разодета, как барыня. Постояла молча и говорит, что загляделась, как я чисто и ловко работаю. И тут же давай меня звать с собой в Москву, — прислуживать в доме. Я и раздумывать не стала, сразу согласилась, хоть сестра моя и была против. Так я в свои семнадцать лет оказалась в столице.
Серафима замолчала и, повернув голову к окну, долго, пристально смотрела в него, при этом выражение её лица менялось, словно она заглянула не в окно, а в свою московскую жизнь.
— Знаешь, Яковна, жить в услужении, конечно, не сладко, но не так уж и плохо. Надо только распознать натуру хозяев, их привычки и капризы, чтобы на тебя зазря шишки не сыпались. С первых дней проживания в профессорском доме я поняла, почему, окромя моего умения прибираться, Анна взяла меня к себе. Профессор, страсть, как любил женщин, был, по-нашему, по-деревенски, отчаянным плёшником. И прежних-то прислуг, видать, не обделял вниманием. Теперь же хозяйка была спокойна за свой тыл. Выходит, и от уродства бывает польза. Да…
Притёрлись мы друг к дружке быстро. Мне выделили небольшую комнатку. Я её обустроила на свой лад, навязала скатертей, подзоров и салфеточек. Уютно, тепло, светло было мне там.
Профессорша с первых дней начала учить меня ихним манерам — как и чем есть, как говорить и другой ерунде. Поначалу, от стеснения, я ей не перечила, а потом взмолилась: «Не старайся попусту, Нюсенька! Ведь вы меня всё равно в гости к друзьям-профессорам не поведёте и за один стол с собой не усадите. Так зачем мне эти науки? Никогда мне не стать городской, потому как нутром я — вся деревенская». Она и отстала. Но, спасибо ей, научила меня красиво накрывать стол и готовить еду с ненашинскими названиями — бифштексы, бефстрогановы, люля-кебабы и разные лангеты. И я вовсю старалась угодить их гостям. Сами же они любили есть мою простую, без выкрутасов, стряпню.
Детей у них не было. И каждый год, прихватив с собой профессора, Нюся ездила по курортам лечиться, да всё, видать, без толку.
Так и жила бы я у них, если бы не случай. В то лето профессорша поехала на курорт одна, без мужа, — его задержали в Москве какие-то срочные дела. Он целыми днями пропадал в своих лабораториях, приходил усталый, ел и сразу ложился спать. В один из дней пришёл рано, весёлый, всё ходил по комнатам, потирал руки и приговаривал: «Получилось! Получилось, наконец!». Поужинал и ушёл к себе в кабинет.
А ночью явился ко мне. Я, спросонья, и охнуть не успела, как он сделал своё дело и, не говоря ни слова, удалился. А я… А я с полчаса лежала, не двигаясь, словно одеревеневшая, а потом слёзы, бабья защита, хлынули. Проревев всю ночь, к утру стала молить Бога, раз уж такое дело случилось, чтобы он послал мне дитё.
И Он услышал.
Три месяца я прожила, как в угаре, придумывая, как же мне съехать от них, не вызывая никаких подозрений. И придумала. Они мне каждый год, примерно в одно и то же время, отпуск давали на целый месяц. Время как раз подошло. Уеду, думаю, а потом пришлю письмо, что не вернусь.
Накануне отъезда, улучив момент, когда Нюся ушла куда-то, я не утерпела и зашла к профессору, решив, что он должен же знать о том, что брошенное им впопыхах семя дало росток. Он удивился, увидев меня, так как я впервые за все прожитые у них годы зашла в кабинет в его присутствии. Узнав причину, испугался, как мальчишка, и стал горячо уговаривать пойти к врачу. Конечно, будь я помоложе и хороша собой, он и уговаривать бы не стал, сгрёб бы в охапку и отвёз к какому знакомому доктору. А тут, как меня, такую, покажешь? Позор на весь их профессорский род — мало того, что с кухаркой связался, да ещё с такой «красавицей».
И так мне стало его жалко, так жалко, что хоть реви. «Да не тряситесь вы так, не узнает ни одна душа, окромя нас, что вы отцом скоро станете. Завтра я уезжаю, и вы больше никогда меня не увидите», — сказала я и с этим ушла.
Наутро он пришёл ко мне сам и, пряча глаза, со словами: «На первых порах этого вам хватит», сунул мне в руки увесистый свёрток. Я, сперва, хотела погордиться и не взять, да тут же и спохватилась, подумав, ведь это не для меня деньги, а для дитя, и взяла. До сих пор не знаю, сколько их было. Брала и брала из кучки, пока не закончились. Надолго хватило, не обидел профессор…
Всей правды о рождении моей Вареньки не знает даже сестра. Ты, Яковна, — первая, кому раскрыла я свою великую тайну.
Ираида Яковлевна встала, подошла к Серафиме и молча обняла её. Серафима, не привыкшая к ласке, сначала напряглась, а потом расслабилась и благодарно положила ладонь на руку Ираиды.
ИРАИДА ЯКОВЛЕВНА И ВАРЯ
Отчего опыт поколений не учит и не предостерегает от непоправимых ошибок?..
Почему суть прописных истин постигается с опозданием и тогда лишь, когда всё уже испытаешь на собственной шкуре?
Как уж там сказал Лев Толстой в «Войне и мире»? — "Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом — то уничтожится сама возможность жизни". Так ведь роман прочитан и изучен в десятом классе школы! Тогда — п о ч е м у?..
Ах, бессонница-бессонница! Ты — без совести, приходишь без стеснения, попробуй, прогони… Да и какой уж тут сон? Разворошила Серафима её старую рану. Так больно, будто э т о произошло не много лет назад, а только что.
Её тоже уговаривали. Только Серафиму — пойти к врачу, Ираиду — не ходить. И не просто уговаривали, а умоляли. Она плакала и с ужасом вопрошала:
— И что же мы тогда будем делать?
— Как что? Поженимся!
— На первом курсе? И где мы будем жить, и на что, на стипендию? Втроём? Не смеши! Учился бы ты в гражданском вузе, мог бы подрабатывать, но ведь ты — военный человек. К тому же мне ещё нет восемнадцати, нас не распишут. А если в академии станет известно о связи с несовершеннолетней, у тебя могут быть большие неприятности. Так что, выхода нет, вернее, только один…
— Ты рассудительна не по годам, твои доводы разумны, но беспокоишься не о том, о чём следовало бы, не о главном. А если у тебя больше не будет детей?
— Ерунда какая! Я молодая и здоровая.
Они поженились после окончания учёбы, но, прожив вместе три года, расстались. Главной причиной было отсутствие детей.
***
С появлением Серафимы и Вареньки обстановка в библиотеке заметно изменилась.
Ну, вы же знаете эту тишину читального зала? И вот представьте, что из-за тонкой перегородки раздаётся свисток закипевшего чайника, прерванный «на полуслове», и громкий шёпот: «Ой, я забыла, что библиотека-то ещё не закрылась». Или звон посуды. И шёпот, шёпот…
Приходилось объяснять читателям, что за стеной живёт маленькая девочка с мамой.
А вскоре саму малышку можно было увидеть с книжкой за столиком у окна. Она уже понимала, что книгу или журнал из читального зала ей разрешили бы взять «домой», но мама, её дорогая малограмотная мама уважала установленные порядки, и её учила тому же. Купаясь в её безграничной любви, Варенька росла послушной, нежной и ласковой, и весь мир в её представлении был тёплым, радостным, полным любви, книг и добрых тётенек-библиотекарей.
Подошло время идти в школу, и жизнь за пределами библиотеки оказалась совсем иной. Привыкшая к тишине, Варя на первых порах никак не могла понять, почему дети так громко разговаривают, а то и вовсе кричат. А сама она, по сложившейся привычке, говорила очень тихо, почти шёпотом, чем вызывала насмешки учеников.
Как-то, Варя прибежала из школы в слезах. Серафимы не было дома. Ираида Яковлевна, услышав рыдания, зашла в их закуток и выяснила причину. Оказалось, один мальчик из класса сказал, что её мама похожа на обезьяну. Она прижала девочку к себе и спросила:
— А ты сама ведь так не считаешь?
— Моя мама — самая красивая в мире и самая добрая!
— И ты, после слов мальчика, по-прежнему так думаешь?
— Да!
— Выходит, ничего не изменилось, и тогда зачем ты плачешь?
Девочка тут же успокоилась.
Вечером Ираида пригласила Серафиму к себе домой.
— Ой, Яковна, это кто ж тебе будет, такой красавец бравый? — увидев на книжной полке фотографию Ираиды с молодым человеком в военно-морской форме, — воскликнула гостья.
— Это Юрий, муж мой… бывший. Правда, на момент, когда сделано фото, мы ещё не были женаты. И, как потом оказалось, права народная примета: нельзя до свадьбы фотографироваться вместе — не будет совместной жизни…
На-ка, полистай, пока я чай ставлю, — протягивая фотоальбом, сказала Ираида.
— Ты погоди с чаем-то, давай вместе смотреть, будешь мне рассказывать, кто тут, где и с кем.
— Это ленинградский альбом. Ленинград — город моей юности, недолгого счастья и любви. Мы с Юрой учились там. Я — на библиотечном факультете института культуры, Юра, после нахимовского училища, — в военно-морской академии. Здесь, в основном, наши с ним фото, да ещё любимые места города, так что разберёшься сама.
Когда они уже сидели за столом, Серафима сказала:
— Какая же ты красавица, Яковна! И в молодости, и сейчас почти не изменилась. Эх, мне бы твою красоту…
— Перестань переживать по поводу своей внешности, Сима! Красота — это ведь не только черты лица, но и внутреннее состояние, настрой человека. Я вижу, как светится твоё лицо, когда смотришь на дочь, и в этот момент нет никого красивей тебя. Кстати, почему ты никогда не снимаешь платок с головы? Он тебя старит. А ведь мы ровесницы.
— А я думала, ты намного моложе меня.
— Вот видишь… Ничего, ты у меня сейчас тоже помолодеешь! Я неплохо стригу. Во всяком случае, все мои подружки стригутся только у меня. Давай, усаживайся к зеркалу.
Серафима замахала обеими руками, отнекиваясь. Но Ираиде всё-таки удалось её уговорить. Минут тридцать колдовства и… Перед ней сидел совсем другой человек.
— Таак… Причёска готова. Теперь примемся за лицо. Сначала подправим линию бровей и превратим лохматые домики в два птичьих крыла, но придётся потерпеть, в первый раз будет немного больно. Теперь глаза. Из твоих маленьких и круглых сделаем большие и продолговатые. А губы подкрасим неяркой помадой лишь в центре, чем зримо их уменьшим. Нос, скулы и подбородок оттеним пудрой. Всё! Ну-ка, посмотри на себя.
— Это ты чего такое со мной сотворила? — воскликнула Серафима, не веря, что это она отражается в зеркале. — Я же сейчас буду реветь, и вся наведённая тобою красота вмиг смоется.
И она действительно заплакала…
— Не реви. Я научу тебя всем этим премудростям. Ну, а стричься будешь приходить ко мне. Помни, у тебя растёт дочь. Ей же надо у кого-то учиться быть Женщиной.
Как-то само собой получилось, что Ираида стала незримо, но постоянно помогать этой маленькой семье. Приложив немалые усилия, выхлопотала им отдельную однокомнатную квартиру, помогла с ремонтом и переездом.
На десятилетие Вареньки она решила сделать её подарок — мутоновую шубку, но Серафима категорически отказалась принять со словами: «Не обижайся, Яковна, но такой дорогой подарок мы взять не можем. Он попросит ответного такого же. А где ж мы возьмём средства? А в долг жить — последнее дело». «Я бы так не смогла», — подумала тогда Ираида, в очередной раз обескураженная прямотой и искренностью слов и поступков Серафимы.
Ираида Яковлевна мягко и ненавязчиво влияла на формирование Вари, как личности. Она ориентировала её в океане книг, музыки, фильмов, учила общению, развивая хороший вкус и прививая вкус к жизни. Когда девочка подросла, Ираида стала брать её с собой в туристические поездки и путешествия. Она дала ей всё то, что не могла дать Серафима.
У Вари оказались незаурядные способности к точным и естественным наукам, особенно она любила химию и биологию. Она участвовала в олимпиадах различных уровней, завоёвывая первые места, и вскоре стала гордостью школы.
Перед выпускными экзаменами Ираида затеяла разговор с Серафимой о будущем Вари, осторожно намекнув на возможную помощь профессора, отца девочки, в поступлении в МГУ. Реакция Серафимы была бурной. Она впервые за всё время их знакомства сорвалась на крик. «Это только моя дочь и больше ничья! И фамилию она носит мою, и отчество у неё моего отца! И зачем ей ходатаи, если ты сама мне уж который раз твердишь, какая она у меня умница, и учителя на неё не нахвалятся? А учиться она будет не в Москве, а в Ленинграде!».
Как сказала Серафима, так и сбылось. Варя поступила на биологический факультет ЛГУ, а через год забрала маму с собой в Ленинград.
***
Отблески рассвета только появились в окнах дома напротив, а Ираида уже поднялась. Время нынче летит так быстро, а дел так много, что едва успеть. А день-то особенный начинался. Сегодня — юбилей её родной школы. В этой школе училась и Варя. Приедет ли она на праздник? В недавнем телефонном разговоре сказала, что постарается, но точно не обещала. Они все эти годы писали друг другу письма, перезванивались, поздравляли с праздниками.
Из писем Вари она узнала, что Серафима вышла замуж за вдового отставного военного и очень счастлива. Получив это известие, Ираида искренне порадовалась. Её всегда восхищало отсутствие у Серафимы страха перед жизнью и её простая и глубокая философия: что жизнь ни даст — всё во благо.
«А я всю жизнь боялась жить. Да что теперь-то об этом…», — грустно улыбнулась Ираида.
Не стоит в зеркало смотреть -
там целый день одно и то же...
Мы вряд ли сможем стать моложе,
и не успеем постареть.
В душе есть черно-белый снимок,
есть удивленные глаза,
и жизнь...
Стремительно и – мимо.
Другую выдумать нельзя.*
***
Она приехала.
Перед началом торжества директор школы перечислил имена иногородних гостей. Первой была названа доктор биологических наук, профессор Варвара Алексеевна Владимирова.
_________
*стихи Саши Веселова «Фотография на память», моя благодарность автору!
публикуются с согласия поэта