… ветер, люто обжигая по-ледяному кожу, рвал пацанячьи щёки, щедро на них ляпая колкую кашу из хлопьев, легко выжимал из синих глазёнок две обильные солоноватые струйки, быстренько смыкающиеся в здоровенной слезе на кончике шершавого носа. Малец в очередной раз вяло слизал каплю и нехотя сглотнул. Ноги в чёрных, изрядно сношенных за зиму, ботинках почти по колено увязли в полуметровом жестковатом барханчике. Иначе было никак: мимо беззвучно скрипела снегом под кислое завывание ветра хмурая ватага мужиков и баб в разноцветных ватниках и искусственных шубейках красно-коровьего оттенка, давеча завезённые в местный сельмаг; на головах привычно серо пыжились-топорщились плюшевые ушанки и куцые шалёнки. Из-за не на шутку cбрендившего бурана лиц в толпе было не разглядеть, но по фигурам без напряга считалось до сотни шествовавших под знакомое моцартовское…
Шестеро подвыпивших дядек, обутые в рыжие казённые пимы, тащили на длиннющих суровых узорчатых рушниках узкий гроб, оббитый ярким багряным сатином. Глаза у дядек были мутные и злые, из мясистых носов у всех торчали сопливые сосульки, в такт ударявшие в потресканные губы. Носильщики помпами раздували слегка примороженные щёки; раздувала щёки и кучка весьма кривых тутошних музыкантов – с десяток, наверное, доморощенных менестрелей упрямо фальшивили спьяну, впрочем, вой ветра это глушил с лихвой своими протяжными природными нотами. Бабы изредка всхлипывали и семенили валенками, мужики жадно курили «астру». Впереди кумачом маячила гробовая крышка…
Мальчонок на полчаса врос истуканом в чистый сугроб. Почти бешенные порывы ветра сильно загибали полу его серенького суконного пальтишка на стёганом подкладе. К груди он крепко прижимал озябшими ручонками в бабушкиных варежках громадный, где-то за три кило, грубый кулёк с бурыми печеньками для девочек из класса. Был канун женского праздника. И сейчас, часто шмыгая ноздрями, пацан точно ощущал его кондитерское торжество, случайно столкнувшееся с угрюмым торжеством траурной ситуации. То ли от ветра, то ли со страху, он утопил ребячью шейку в цигейковый воротник своего пальтишка и, судорожно вздрагивая, прямо уцепился взглядом в главный субъект процессии: в гробу противно зияла мелкая башка отвратного старикашки; её грязно-жёлтый цвет постепенно плавно переходил в лиловый колор длинного тощего шнобеля, обрамлённого с боков мерзкими, резко вдавленными скулами. Мальчугановы слёзы преломляли зрение, и казалось, что калган деда весело мотыляется со стороны в сторону, а сам старикан при этом загадочно улыбается происходящему.
Околдовавшее было пацана оцепенение махом спрыснуло вдруг опосля резких криков поодаль: «Серый, и чё ты застрял там?! Трупака не видал, штоль?! Бабы в классе давно уж ждут, капец как чаю пить хочут!» Буран как-то сразу стих. И засияло морозное солнышко. Невдалеке стайка мальчишек дружно ржала взахлёб. А впереди теперь уже отчётливо отдалённо слышался саврасый ржач медных дудок, поспешно уносящих за собой дыхание обычной смерти… Пострел живо выкарабкался из сугробного плена, громко застучал обшарпанными ботиночками, уверенно стряхивая с них липучий снег. Потом он носком правой ноги что-то нацарапал и побежал догонять товарищей, бережно поглядывая на пахучий кулёк. Кругом радостно стрекотали жирные сороки. Солнце окончательно выползло из-под жидких туч и осветило крупную надпись на снегу: «6 Марта»…
7 января 2014 года