Литератор-4 11-15

                * * *
   
    Новое близкое время,  изменчивой судьбы, которое тоже отдалится,  и станет далеким прошлым, подоспело в мое измерение анализа… За перевалом годов чувствуешь и замечаешь, если  всмотреться, как меняется все в окружающем тебя мире… Как в рассуждениях об этом Игоря Дедкова, костромского  когда-то , а ныне – московского, российского критика… Да и сам порою становишься в тупик – так непонятны бывают поступки людей, особенно молодого поколения…
 

                - I -
   
    Осенью 2011 года я был направлен на учебу в Петербург, - с 27 сентября по 30 ноября. Давно уже я не учился в отрыве от дома. Целых 10 лет, с того памятного, 2001-го, когда попал на усовершенствование в Москву, в Институт экстремальных проблем, от Атомфлота. Теперь я, в столь продолжительном, хоть и не очень, пребывании в невском граде, все-таки встретился с Борисом Орловым, ответственным секретарем Питерской организации Союза писателей России. Если зимой, в начале года, я не без труда, добирался до приятного небольшого особняка на Звенигородской, то теперь отыскал его легко и быстро, тем более, что недалеко располагалась новая, недавно открывшаяся, станция метро, и с одноименным улице названием. Встретились мы тепло, обнялись, и, за закрытой ключом дверью,   даже выпили за удачу, но поговорить обстоятельно не пришлось – ответсека постоянно отвлекали и времени у него не хватало. Но в следующий месяц, с небольшим, я побывал в  том особнячке еще не раз, и попал, ни много ни мало, на семинар известного прозаика Валерия Попова. За широким длинным столом одной из аудиторий уселось нас, «начинающих», человек с 10-12, и во главе сам мэтр. О чем-то говорили, спорили, потом одна, рядом сидящая со мной дама, прочитала рассказик о поездке в лондонском метро; седовласый мужчина, сидевший напротив, показывал свою публикацию в журнале «Нева»; а я, вынув свои две книжки, оставшиеся, прибереженные, все-таки на что-то надеялся, и Валерий Георгиевич, уже после заседания, подошел  ко мне и взял заветные мои томики… Но никакого продолжения знакомства не последовало… А в небольшом зальчике Александро-Невской Лавры, где-то в середине ноября, прошло чествование Глеба Горбовского, по случаю его юбилея. Я, уже задумавший и собиравший материал по сценарию о Рубцове, не мог, конечно, не воспользоваться возможностью увидеть ленинградского друга Рубцова, которого тот  звал особо почтительно, «Глебушка», не раз ночевал  у него, да и сам Горбовский бывал в гостях у поэта, в общежитии на Севастопольской улице… Договорился  я там же встретиться с литератором Любомудровым, приятелем Орлова, чтобы передать рукопись о Лермонтове, для рецензии и консультации, в Пушкинский Дом. Неожиданно, перед началом вечера, увидел  поэтессу Агапову, - и позже  узнал, что та - хорошая знакомая юбиляра. С этой фамилией я еще столкнусь по жизни, когда стану работать в качестве  судового врача в частной рыболовецкой компании… Сценарий о Лермонтове  я собирался отдать и в кинокомпанию РВС. Нашел туда телефон, звонил, но натыкался на странное понимание жанра предполагаемого фильма - исторического…
    
     Как-то, в одном из рейсов, я прочитал монографию литературоведа Аллы Марченко о Есенине. Она мне понравилась. А в книжном, совсем недавно, мне попалась монография ее, – написанная живым, увлекательным языком, - о Лермонтове. Впечатления эти наслоились на работу, как случайную, так и закономерную, - над незавершенной повестью Скромного – «Машук». Она так не называлась. Она никак не называлась. Я сам ее так обозначил, чтобы выразить емко, однозначно и точно значение этой вершины над Пятигорском. Да  и сам Николай Александрович Скромный вряд ли был бы против, он любил краткие названия. То же название «Перелом», тетралогии, так же бесповоротно, как и вся ее тема… И еще дополнительно, - главное подспорье, без чего не сделать было задуманный сценарий, -  я приобрел… «талмуд», букварь, рескрипт – толстенную, в тысячу страниц, книгу.  Это была Лермонтовская энциклопедия, которую я выпросил  в поселковой  библиотеке сроком на год. Каждый божий день, да по нескольку раз, в течение этих месяцев, - февраль, март, апрель, май, июнь, - я открывал и добывал сведения: биографии, события, даты, названия, во все отрезки недолгой жизни Лермонтова. Помогали, конечно, и другие, солидные, базовые издания трудов – Андроникова, Висковатова, Соллогуба; книга маркиза де Кюстрина, «Николаевская Россия», которую я приобрел в букинистическом Клайпеды. Естественно, все произведения – стихотворения, поэмы, проза, -  тоже выручали, - ведь эпизоды там  соотносились  с  жизнью поэта. А письма? Это был кладезь информации! В каждое нужно было вчитываться, вглядываться, - чтобы уяснить суть события, явления. Иногда  удавалось  понять значение одной фразы, или словосочетания – скажем – «девки воняют…» - об увлечениях  поэта в отпуске в деревне  - все-таки ведь мужчиной он был…
    Система, наработанная годами, состояла в следующем. Сначала тезисы, наброски, планы – писались в большого формата, тетрадь, там же ответвлялись описания, характеристики, определения, какие-то оригинальные словеса, удачные сравнения. И на основе этих записей – главное действо – печатание на пишущей машинке. Так выстраивался, выкраивался сюжет, шла какая-то логическая мысль, чаще всего в хроникальном ключе, от прошлого к будущему. Часто не склеивалось, посещали сомнения и разочарования, но медленно и упорно,  постепенно, - листочки напечатанные прибавлялись. Все реалии быта, подробности материальной жизни я решил максимально упустить, но кое-что упомянув,  в частности о спичках, которые  в России появились именно в 30-х годах 19 века. Или звуки боевой трубы, призывающей в атаку; или оркестр роговой музыки, которые в то время были в русской армии. Рецензия кандидата  филологических наук Прозорова, из Пушкинского Дома, была вполне лояльной. Он сделал только несколько замечаний, касающихся  языка тогдашнего светского общества, где вращался Лермонтов. Одна, правда, «неточность», была не в пользу рецензента. Он корил меня за то, что я   неверно вывел генерала Багратиона, что мол, его звали-то Петр Иванович, и умер тот еще в 1812 году, после ранения, полученного в Бородинском сражении. Но в сценарии был другой генерал Багратион, Дмитрий Григорьевич, командир полка, где служил Лермонтов, однофамилец или дальний родственник Петра Ивановича, из многочисленного грузинского рода. Я не стал торжествовать и отвечать по этому поводу, ибо уже понял,  что право по части исторической точности  в сценарии – выдержал, выстрадал…
    В те же дни месяца ноября, за половину, я съездил  из Питера в Сыктывкар – успел на скорбную годовщину памяти сестры… Для скорости прыгнул, в самолет, ну а обратно возвращался фирменным поездом, через Вологду, Череповец, Бабаево, - тем путем, которым не раз ездил Рубцов  и  я уже знал, что следующий мой сценарий будет – о нем. Мне не давала покоя эта саднящая душевная боль поведать о талантливейшем поэте, столько перенесшим горестей и унижений на своем коротком веку! Жившего в самой гуще народа, да так и не выжившего, словно все муки принявший за него…
    Вернувшись домой, за оставшийся месяц декабрь я взялся и сделал, подготовил для издания, книгу одного местного поэта, которого мне представили, и я не смог не помочь земляку, подбадривая себя еще и тем, что остаюсь в орбите издательства, где намеревался  выпустить подготавливаемую книжку, чтобы после – уже продвигать автора дальше – через презентации  в библиотеках районной, областной. Имя тому  поэту-самородку – Коленцов.
   Кончался этот непростой по событиям год. Я побывал впервые в Клайпеде, вновь в Лиепае, был на Канарах опять недолго, пожил в бывшем родном для себя Питере, посетил снова Сыктывкар. В Литве познакомился с хорошими ребятами-литераторами – поэтами Рамайским, Бурдейным, прозаиком Трофимовым. И самое большое достижение - выход в Инет в качестве литератора. Дело в том, что в сентябре я познакомился, а затем и сошелся, -  с одной оригинальной женщиной – асом-программистом. Она пять лет проучилась на библиотечном факультете Питерского Универа культуры и все эти годы – заочно, где задания, семинары, экзамены проводили только через Интернет,- так что она владела  всеми этими премудростями мастерски, если не виртуозно. Она меня так завлекла, что я  уже  всерьез намеревался ее держать женой, мы даже стали строить планы   будущей семейной жизни. Но, как это часто бывает, она сама себя обнаружила несносным и взрывным, чисто молодежного типа,  неустойчивым, неуживчивым характером, что я, сопоставив поведение  и манеры, всплески эмоций, не мог не отметить ее пристрастия  к алкоголю. Причем в самой стойкой ее форме, пивной, распространенной в молодежной среде. Да и возраст сказывался – она мне годилась в дочери. Оказалась она такой придирчивой и прилипчивой, а потом и вовсе – скандальной и невыносимой  в общении, что я, приняв ее в новогодние дни, изрядно намучившись и полностью разочаровавшись, с ней расстался, но долго еще, года 3-4, все описываемое время, - она мне надоедала, надо мною издевалась, изощрялась, преследовала. К счастью все-таки там, у себя, в Архангельске, вышла замуж, и практически притихла… Валова Елена Анатольевна. Ежова… После новогоднего визита, она снова ко мне прикатила в конце  января 12-го года, хоть я ее естественно, не звал. Не без труда выпроводив незванку,  я уже в феврале качался на волнах  у сенегальских берегов. Меня снова послали в третий  раз, на «мое» судно – «Косарев»…
    Подспудная и вечно точившая мысль – пробиться в Союз, - приводила лишь к одной  логической альтернативе. Чтобы значить – надо писать. Что бы то ни было, во имя  всего своего будущего – творить. А поскольку для этого были условия в рейсе - надо было их максимально использовать. Поэтому-то я и решился  взяться за сценарий о Рубцове. Время, как говорится – пришло. Тем более, что я об этом писал в биографической справке в своей книге «Кесарево сечение», да и на презентации тоже прозвучало из моих уст заверение – осветить жизнь двух трагических поэтов России, со схожей судьбой. Даже название будущей книге я придумал – «Два поэта». Как у Лермонтова есть  драма «Два брата», и еще что-то с этой цифрой. Я был еще во власти только что написанного сценария. Но рейс новый  начался, пошел, материал был собран, в том числе и весь возможный из Интернета – воспоминания  из самых первых рук – Старичковой, подруги поэта, Дербиной, роковой страсти Рубцова… Тяготы преодоления, эпизоды, сцепленные картинами видеоряда, вычитанные из пособий, - были  привычными, естественными. Новое мое произведение  продвигалось, - неумолимо, неизбежно. К окончанию рейса, к августу, сценарий, и даже в электронной версии – был готов.

               
                - II -

    Та осень, юбилейная для меня, имела особое значение. Во время полубессонных ночей перед приходом уже составил себе четкий и выверенный план «торжественных мероприятий». Я посетил малую родину и попал в те места, родные, корневые, где не был … полвека(!). Это Усть-Куломский район Коми республики, в двухстах километрах от столицы ее – Сыктывкара. В самый день рождения, 10 сентября, шестидесятилетия, я приехал в дом своей родной тетки, самой молодой сестры матери (сама хозяйка находилась в санатории), вместе с братом и племянником,  сыном Валентины, умершей и горячо любимой моей единокровной сестры. Она была не единственная. Была еще Света, младшая на 10 лет, но, к сожалению, не здоровая и живущая постоянно в интернате, психоневрологическом… С той местности, куда мы забрались, не работала даже мобильная связь, и я с большим трудом дозвонился до немногих близких мне людей, по проводному телефону, потому что тетка, Мария Васильевна, работала учительницей и аппарат у нее дома стоял. Выпили, конечно…
     На высоком косогоре, напротив, через овраг, высился тот самый дом, бывший бабушкин, подправленный, но не жилой, а рядом стоял  дом моего двоюродного брата, добротный, с внутренней отделкой под городскую квартиру. Родственник, впервые мною виденный,  к сожалению, был инвалид – ноги его не слушались, и он вилял ими при ходьбе. Приобретенная эта была хворь, или  наследственная – трудно было понять, но вот, что запущенная и вовремя не леченная – это  точно. И вот этот сын Марии Васильевны – нигде не работал, но и не оформлял себе пенсию, хотя бы минимальную. Непонятно было, отчего такая беспечность, тем более что жена его, сноха тетки,  работала  учительницей. Общий  какой-то пофигизм, смирение  перед  судьбой – были распространенной чертой населения этих затерянных мест. Чтобы обследоваться, показаться врачам, нужно было ехать далеко в райцентр, за 80 километров. Не наездишься. Меня, как врача, просили посодействовать  как-то братцу, но я  даже не знал, как и помочь, разве что  неловкими советами, да несущественными рекомендациями.  И вот как-то мы сидели с ним и вдруг он стал мне высказывать претензии –поучать жизни, даже поругивать и мне отчего-то от этого  стало весело  и легко – я с удовольствием ему внимал, выслушивал, соглашался. Отчего такое на меня  нашло – непонятно.
   А полный праздник устроил я чуть попозже, в  следующую субботу, в одном из гостевых домиков под Выльгортом, своим родным селом, на лыжной базе имени Сметаниной, олимпийской чемпионки. Собралось человек пятнадцать, все в основном родственники. А еще я погулял с одноклассниками, которые неожиданно для меня  сделали приятный сюрприз – позвонили, пригласили и … покатили – в ресторан «Сысола», на улице Орджоникидзе, рядом с бывшим Дворцом пионеров, недалеко от кинотеатра «Родина». Там впервые, когда-то, кажется в году 72-м, смотрел «Джентльменов удачи…». И еще одна встреча, приятная, была с Некрасовым. Александр Васильевич стал более вальяжным, с депутатским значком, однако встретиться со мной не отказался. Мы посидели  в ближнем от его дома на улице Пушкина, кафе. Спиртного не заказывали – Некрасов был за рулем, - обошлись мороженым и кофе. Но  и поговорили… ни о чем. Я еще раньше, лет с пять назад, думал об издании совместного журнала, литературного, но это дело, еще не родившись, заглохло. Теперь мы просто обменялись мнениями  о развитии литературы и все. На память – сделали снимок. Позже  я обнаружил, в Инете - Некрасов   о том не говорил, – его поразительные переводы из Есенина, на коми язык. «Письмо к матери» так проникновенно звучало, как-то по особому напевно, завораживающе, что будто оно специально  и писалось по-местному, или сделан был перевод наоборот… Жаль, видеоролик оказывался совсем маленьким, минуты на полторы.

     К Вологде я подъехал поздно вечером, почти под ночь и хоть был вооружен не одним адресом предполагаемой снимаемой квартиры, у таксиста выведал про недорогой  гостевой дом недалеко от вокзала. Там и поселился на запланированные три-четыре дня. Основная встреча – с Юрием Малоземовым, писателем-краеведом, знатоком края и города. Оказался очень отзывчивым и внимательным  человеком, обаятельным, обходительным. Не без трепета он взял  у меня экземпляр отпринтованного сценария о Рубцове. Я специально его подготовил, с тем, чтобы Юрий Полиэктович показал его лицам, связанным, или причастным, - к телевидению. Такие знакомые  у него были. Вообще  я стремился, но не успел попасть, на традиционный  рубцовский фестиваль,  в начале обычно сентября, однако одно связанное с этим, знаковое событие – застать успел. Михаилу Андриановичу, отцу поэта, исполнилось 50 лет со дня кончины, и к этому приурочили открытие на его могиле  памятника. Мы постояли с Юрой  возле скромного обелиска, помянули родителя. После прошлись по центральным улицам и площадям Вологды, - увидел я те места, где  разворачивалось действие моего фильма, по сценарию. Потом Юра пригласил  к себе – просторное жилище, с отдельным кабинетом, где хранились его сокровища, собранные за много лет монеты – Юра был страстным коллекционером их,  кропотливым нумизматом. Часто ходил в  экспедиции  с металлоискателем. Расчувствовавшись, он мне подарил одну из реликвий Рубцова, доставшейся ему после закрытия частного музея Старичковой – открытку, написанную рубцовской  рукой, его отточенным красивым почерком. В следующий вечер он меня провожал, на поезд. Мы обнялись…
     Фирменный состав «Вологда-Архангельск» шел всего 14 часов. Я ехал  в плацкарте, где  расположились молодые люди. И не простые… Это были предприниматели, со всех концов Вологодчины, но в основном, конечно, из областного центра, и ехали они на семинар, или съезд, конференцию – по передаче передового опыта. Прямо-таки как в советские времена – комсомольский слет, или фестиваль стройотрядовцев. Так вот, половину ночи ребята спорили, говорили, смеялась, даже пытались петь, и, конечно, очень мешали. Но, в общем, их интересно было слушать. Они здраво рассуждали о хитростях кредитов, займов, аренды и прочих подобных вещей. Напротив меня, на верхней полке, пристроилась внешне очень интересная женщина. Очень ладная какая-то,  плотная, но не полная, в юбке черного цвета, 39 лет -  я отчего-то это хорошо запомнил – она обронила о том. Соседка та, шмыгая простуженным носом, почти не участвовала в разговорах, но реплики подавала очень практичные, умные и обезоруживающие. Этим меня и увлекла. Но и, в свою очередь, рассказала кратко, скороговоркой – чувствуя мою симпатию, - мне о себе. Работала в банке, сотрудницей, двое детей, прекрасный муж, репутация, но  захотелось большего, и вот решила попробовать себя в бизнесе. Я так проникся к ней, взволновался  ею, что редко, да  в последнее время,  с год, может или больше -  у меня такого не было – доверительного, неподдельного интереса. И уж готов был  договариваться о чем-то большем,  с этой Олей, чем просто дорожное знакомство, я уже примеривался к этому городу, откуда ехал, мне он понравился… Но я - сдержался. Меня в Архангельске ждала очередная невеста, которую я должен был впервые увидеть, узнать… для будущей  своей жизни. Стремился безотчетно, почему-то,  в эту поморскую столицу. Может, от того, что  рядом, жила, недалеко – первая моя невеста, настоящая когда-то любовь – Лобанова-Веселова; или потому, что там были студенческие еще друзья, или климат, потеплее и помягче, чем в заполярном Мурманске - с его ветрами, холодной и долгой  зимней ночью… Я отдал Оле визитку…
     Вот уже года с два, в Архангельске, я пользовался услугами одной брачной конторы. Владелица ее, сама счастливая, в браке, и по образованию психолог, старательная и любезная  девушка Катя, наивно полагала чуть ли не совершить в социальной сфере страны переворот. Я познакомился с ней в памятном 2010 году, и перебрал уже нескольких потенциальных, с ее помощью – невест. Никто не подходил. Или требования мои были слишком высокими, или отдаленность моя партнерш смущала, а чаще,  наверное –отпугивал возраст. Но Катя так прониклась ко мне и старалась добиться хоть какого-то успеха, но все как-то, все равно, – не получалось. Один раз, в мой приезд, под Новый, 11-й год, она даже «подогнала» свою незамужнюю родственницу, довольно молодую, лет под сорок, разведенную, но отягощенную воспитанием аж троих детей – двоих своих и еще – от умершей старшей сестры. Мы встретились  с ней в первый раз, в морозный  вечер начала января, около вокзала, посидели хорошо в близлежащем кафе, но вот дальнейшего  у нас никак не сложилось -  я ей не понравился. Хотя лично  я был настроен на продолжение. Были и другие, казалось, вероятные и перспективные попутчицы. Одна из бухгалтерии института, где   я учился, тоже под «сороковник», живущая с матерью в трехкомнатной квартире и никогда не бывшая замужем, и не имеющая детей – очень скромная, с причудами, - разрыдалась, когда я ее поздравил с днем рождения, - но запуганная чем-то, даже… Другая – бизнесменша, тоже бездетная, но уж очень своенравная, себялюбивая, растолстевшая от вредной привычки есть  в постели. Катя так и писала : «Ест в  постели!». И вот теперь – нашлась вроде бы, и вполне «беспроигрышный вариант». Экономист, зам. главного врача детской поликлиники по административной части, с окладом в сто тысяч рублей, - с машиной, квартирой, и с дачей в перспективном районе Архангельска – Соломбале. И приемлемая по возрасту. 44 лет. Наталья.
 
     …Я еще так стремился жить в этом городе, памятном до слез, что здесь покоилась – на городском  кладбище, так называемом Вологодском – моя  дочь… Почему оно звалось  Вологодским, - наверное от одноименной  улицы, которая прямиком от набережной Двины, простиралась и  выходила прямо к главному входу к захоронениям, перед церковью, поставленной здесь… Катенька моя, в  самую молодость свою, вместе с мужем, попала в страшную автокатастрофу, осенью 2004 года, под Москвой… И муж ее -  Цейтлин, какой-то родственник, может, даже отец его, Владимир, работал на «Мосфильме», директором фильмов, среди которых такие значимые и знаковые, как киноэпопея «Освобождение», кинороман «Странная женщина»,  четырех-серийный «Жизнь и смерть Фердинанда Люса», щемящее «Исполнение желаний»  и даже такой  скандальный и  непонятный, как «Скворец и Лира», 1975 года, о разведчиках – последняя работа  Григория Александрова с ролью  Любови Орловой, но именно она, кажется, не захотев выглядеть старой, и запретила этот фильм – он не выходил на экраны. Я, к сожалению, не участвовал в воспитании  Катерины, - это отдельная и длинная, как мучительная, так и  поучительная история, -  но увидеть ее-таки мне посчастливилось – в 2001-м году, определяющем, перед первым разводом, когда я еще только повздорил и разошелся  во взглядах с Леной Веселовой, еще замужней, а после, потом, разочарованный, уже вдовой, оставил ее только в числе других, добрых своих знакомых… Всегда названивал ей, - особенно, когда бывал в Архангельске. А бывал я там, с 2004-го, почти каждый год,  из-за Катеньки…
   
   …Она меня  не сразу нашла. Бродила по перрону с мобильником  в руках. Но я все еще оглядывался на Ольгу, с выражением тоскующем на лице, как будто что-то теряю, самое дорогое в жизни! Но все-таки надо было иметь и честь, я нашел глазами Наталью мы приобнялись даже, и она меня повела за собой, к автостоянке. «Броневик» ее выделялся среди других машин мощными  бортами, высоким кузовом, широкой резиной. Я бросил свою распухшую за поездку сумку,  набитую в основном книгами, и мы покатили в Соломбальский район или округ, как его теперь называли. Минут через пятнадцать были уже на месте – у высокого, в 14 этажей, дома. Квартира ее выглядела солидно - трехкомнатная, с навороченным евро-стандартом, широкоэкранной видеотехникой, застекленным балконом, рыбками в аквариуме. Начали выяснять позиции, за неторопливым завтраком, медленно переходящим в обед и потом -  в ужин. Поздно далеко за ним мы  уже лежали в постели. Пока все было вроде хорошо, или казалось – так. Но в середине ночи, я, уставший от дороги и взбудораженный бессонницей, выпросил себе место для отдыха в соседней комнате  - там стоял небольшой диванчик. Однако  полноценно  выспаться не удалось. Ранним утром, около семи, Наталья, тронув меня за плечо, разбудила, и прозрачно разъяснила, что все обдумала и решила со мной дальше знакомство не продолжать. Как, почему, отчего, ведь было же, было и даже этот пресловутый контакт сексуальный!.. Не понравилось?.. Внутри  у меня  все оборвалось…  Крайне неудобно было собирать так и не распакованную, объемистую сумку (как предвидел!), снова все туда запихивать, но и Наталья снизошла, - не вышвырнула прямо на порог, а довезла до гостиничной квартирной  конторы, на Выучейского, услугами которой  я пользовался уже несколько лет. Мы ехали в веренице утренних машин рабочего дня, в мелкий непрерывный дождик, с бегающими «дворниками» на стекле, ручеечками сползающими с них по бокам, долго, перед мостом, через Кузнечиху, стояли, и мне казалось, что это стекают капельки моих слез, так мне было отвратно, горько и невыразимо тошно, что вот, сорвалось мое очередное «перспективное» знакомство, столько раз прокрученное, прокачанное в мозгах, - своими выгодами, удобствами, уютом… Но внутри меня победительно и торжествующе  росло  чувство другое – удачливости и проницательности, изгиба, который  я намеревался совершить  еще раньше – поехать после гостевания у одной Натальи – к другой(!), после провожания, свернуть, сброситься с поезда, выйти на следующей, еще пригородной  станции,  да и помчаться на такси в близкий моему сердцу Северодвинск – за счастьем! Да, был еще  в запасе у меня  такой вариант – еще одна заочница - яркая и жгучая  красавица из «Севрика», и тоже  с именем Наталья(!), с которой я успел познакомиться в те недолгие полтора месяца, июля-начале сентября, перед поездкой. Правда, ей было  уже 46, возраст запредельный для меня, но уж больно она меня заинтересовала, заинтриговала, завлекла… Она работала медсестрой, в приемном покое одной из крупнейших больниц города, а ведь я стремился в такую же  сферу, именно туда. От чопорной и закомплексованной, расчетливой и претенциозной чиновницы  я попал  к развеселой хохотушке,  в атмосферу понимания и юмора. У этой, новой Натальи, было два телевизора – на  кухне и в одной из комнат – так вот, от каждого неслась одна и та же слащаво-интригующая передача «Дом-2», с секс-разборками и откровениями якобы семейной жизни ее участников. Наталья поначалу стеснялась этого своего увлечения, но потом, не увидев во мне потенциального жениха, и не особо страстного в неумеренных ее утехах, она успокоилась. Отослала меня ночевать в еще одну, отдельную комнату, где   я спал  прямо на полу, на жестком укороченном матрасе, но нисколько от этого не страдал – никто меня рано поутру не поднимал и не выпроваживал. Так прожил  я три дня и три ночи, и все-таки засобирался обратно, в  Архангельск – там  у меня пропадала снятая  жилплощадь – «однушка» на улице Самойло – недалеко, кстати, от Натальи «первой»… И надо же было такому случиться: когда  я, поздно вечером, выехал из «Севрика», не без внутренней радости распрощавшись с хозяйкой, на полдороге поймал умопомрачительную и раскаянную эсэмэску от «первой»! Она извинялась и сожалела о своем поступке и звала меня – обратно!! Вот это был финт!!! Я отговорился, как мог, вежливо, ссылался на поздний час и предложил ко мне приехать по следующему адресу назавтра, - тем более, что была суббота, - за мной и за вещами… Наталья должна  была еще заскочить  в тот полувыходной на минутку на работу, и это как раз ей было кстати.
     Улица Самойло, названная так в честь командующего 6-й армией Северного фронта Гражданской войны, была для меня давно уже знакома, еще  с первого курса. Поблизости, наискосок, располагалась когда-то улица Пятая, где стояло наше общежитие, из комнаток в пять коек, деревянное, с крысами и тараканами… Сейчас этой  улицы  уже не было - она будто растаяла, растворилась… Я ехал как будто домой, слушал вдруг поразившую  меня  песню Малинина  «На том берегу», оттуда, где, действительно, когда-то, оставил настоящую первую свою любовь и  ощущал  в глазах своих влагу… Северодвинск опять был для меня закрыт…
     Наутро приехала Наталья, я погрузил свою многострадальную сумку, еще более нагруженную – в Северодвинске кое-что прикупил, - и мы поехали  на ее работу, в детскую поликлинику. Стотысячную свою зарплату  Наталье надо было отрабатывать. Она провела меня в свой кабинет, не очень даже и шикарный. Это был какой-то  тесный закуток, состоящий из шифоньера доперестроечных времен, стола с наваленными на него бумагами и папками, двумя  стульями, на один  из которых она усадила меня, напротив себя, будто бы  я зашел  сюда на разборку. Она так и вызывала  к себе сотрудниц, те стояли  у двери,  с виноватым видом, что-то мямлили, в оправдание. Через полчаса или минут сорок мы вышли. «Рабочий день» Натальи закончился. Впрочем, он, наверное, ненормированный и уж в субботу она точно  являться  не  должна была – но были все-таки, по-видимому – неотложные дела. Следующий наш пункт назначения – дача. Она  отстраивалась, вернее – достраивалась. К старому основному зданию лепился «офис» – со всеми удобствами, с коммуникациями и размахом. Здесь  же  был и гараж. Недалеко – речка – рукав Кузнечихи. Причем дача эта -  всего в каких-то километре-полтора от соломбальской квартиры. На даче жила мать Натальи. Мы попили какой-то безвкусный чай,  я вымучивал из себя добропорядочного будущего зятя и мужа… Все-таки холодок меж нами, после бесцеремонного демарша хозяйки -  сохранялся. Я даже не нашел сил моральных, а тем более – физических – лечь снова с Натальей в постель. Но и она проявила благодушие – добросовестно  проводила меня на вокзал, мы  с поцелуем расстались. Но где-то через неделю Наталья прислала подробную СМС с отказом от меня и  мотивировкой. Я вздохнул с облегчением…
   
     К ноябрю я собрал три рекомендации для вступления в Союз Российских писателей – к середине месяца все они были готовы. Иванов, председатель местного отделения, запланировал, как он говорил, - «ЛИТО». Что, мол, соберутся, кто сможет,  и будут меня обсуждать. Я приготовил три рассказа, уже достаточно  апробированных, с темой социальной, о медицине, с привкусом неразделенной любви, тоски… Назначен был день… Кромсали меня эдак с час. Какой-то едкий оказался один, из Североморска. Остальные, в основном, - хвалили. Рядом сидел очень уж въедливый оппонент и задавал мне вопросы достаточно смелые, откровенные, на которые я не смог сразу вразумительно отвечать. Это был поэт Александр Акопянц, тоже из Североморска, и капитан-3, давно в отставке. Я не сильно волновался. Иванов еще до начала сказал – «примем», но  я переживал за оценку присутствующего  здесь Владимира Семенова. Я его знал давно -  с далекого 86-го, и не был благосклонен к нему. Да и он  мало знал обо мне, если знал вообще – конкретно нас не знакомили. Правда, был  у нас один контакт – лет с десять, может, назад, я хотел опубликовать отрывки из первой части – «Ветер в лицо», но он, заведуя в областной партийной  когда-то газете, литературной  рубрикой, в этом мне отказал. Вряд ли он вспомнил тогдашний  наш  разговор, все-то однажды, по телефону. Но то, что  был не злопамятен - это очевидно. Как мучительно и страстно, жгучим желанием и безрезультатно я стремился в Союз писателей России, так легко и свободно я прошел в Союз другой. Образно: едва только успел открыть рот, как уже был принят. В этом Союзе, сколь доброжелательном, столько и объективном, действительно адекватно оценивали авторов, а не по симпатиям или знакомствам. До сих пор не пойму, почему в члены Союза писателей России принята Кожеватова из Снежногорска, без единой книги?
     Итак, меня приняли в члены СРП, но пока что на местном уровне. В благодарность за это я два раза принимал  у себя  Чашина, одного из вдохновителей мероприятия и заодно приходил, за компанию, ко мне  – Коленцов. Презентацию его книги, «Миг счастья», которую  я оформил и подготовил к печати, провели еще в середине октября, в районной  библиотеке. Я становился  деятелем районного пошиба, масштаба, обо мне опять уже  упоминали в  местной прессе. Последний раз это было в 93-94-м годах, в единственном и официозном органе, «Кольское слово». Раиса Захарова, куратор презентаций, ответственная за общественные связи библиотеки, советуется со мной. Она намерена открыть литобъединение на базе библиотеки, предлагает возглавить мне. Я сомневаюсь. Не так  уж много пишущих. Да и кто это будет? Наверняка, разнополюсные стороны  –молодежь зеленая да пенсионеры. И пока я – отказываюсь. Мне еще  с работой моей надо до конца определиться. Снова  в рейс просят идти с  середины декабря. Но я, правдами-неправдами – отбрыкиваюсь. И тому –рад. Хоть и мало средств для проживания, но праздник Нового года  я буду встречать с Сашей, и под контролем. НГ все-таки не получился, сын мой бедовый, опять напился. Но хоть  в моем присутствии. Тогда еще не оформилась  моя мысль, еще  в зачатке, но я подумал, что надо писать о пагубности этого явления, - и на собственном, горьком опыте…
    Итоги прошедшего года были не безотрадны. Сценарий был написан, принятие «на регионе» состоялось. Безоглядно и безотчетно, может, поступил, послав рукопись «Рубцова» в Москву, в музей, созданный Полетовой. Но общался я по телефону с ее заместительницей, Ольгой Ивановной. Вроде разговор с ее  стороны  был благосклонный. Услышал  я после и голос  Полетовой, срывающийся, безапелляционный, визгливый. Она категорически была против утверждения Рубцова как зависимого от пристрастия. Я  и сам был бы рад так утверждать, может и сгустил кое-где краски. Это мне еще позже, года через два – отзовется…
     К хорошим итогам года можно было отнести и возобновление знакомства с Курчановым. Александр Курчанов был давний друг Скромного, еще  с тех памятных времен, когда  мы все вместе, трое, посещали литобъединение 80-х годов, в Областной библиотеке, возглавляемое  Тимофеевым и Смирновым. Саша писал  в основном очерки, путевые заметки. Его миниатюрками  и зарисовками, страничка «прозы. ру» была сплошь заполнена, в списке выстраиваясь под сотню, и они были читаемыми и популярны. Именно там я  «достал» Александра, потому что телефоны его, мобильный и домашний, в Мурманске – не отвечали. Оказывается, он переехал на ПМЖ, как сам писал, в Старую Руссу, замечательное местечко Новгородчины, где проживал Достоевский, и где находится старейший знаменитый курорт.
    И одно, малозаметное, но значимое, в конце года, произошло. Я начал набирать в электронном виде «Перелом», имея в виду в будущем разместить роман в Интернете. И еще – порадовал Рыхлов. Он послал письмо, составленное мною, Эрнсту, главному на первом общероссийском телеканале. В следующий, 13-й год, я входил с большими надеждами. Тем более, что это  знаковое число всегда для меня оказывалось счастливым.


                - III -

     В голове неотступно сидела, дальняя, шальная, но едва ли осуществимая мысль. Я все отгонял ее, не верил, что смогу справиться, совладать, сломить, «свалить», - этот перенос в электронку «Перелома» Но уже с началом январских каникул стала мне светить работа, от которой отказаться было невозможно.  Но пока, в конце января,  я с ребятами из Фонда, отметил скорбную годовщину, - 6 лет без Скромного. Если в прошлом году, на пятилетие, я сумел добиться передачи на канале Арктик-ТВ, но сам в ней  не участвовал, побоялся спугнуть Анну Варламовну - намечалось с ней интервью, то сейчас мы просто посидели в кафе, и отметились там крепко, во всяком случае – я. Ребята-то выносливые, а я смутно, в тумане, помню, как разговаривал с одним из сыновей Кочешкова у того на квартире, а потом все-таки укатил домой, на такси.
     Я и раньше приходил-уходил через Мурманск, - на «Сыромятникове», в 2009-м году. Действительно, удобно, - не таскаться куда-то на край  света, с вещами. «Адмирал Шабалин» тоже принадлежал к немногочисленной, северной группе судов Тралфлота, и я сел на него не без радости. Предстояла мойвенная путина, и мы должны были, за два месяца три раза появиться в родном порту – что очень было для меня кстати – что-то успевать. И поджимающие сроки заставляли заканчивать, подгонять намеченное. Работа с «Переломом» пугающе двигалось. Еще я успел закончить два рассказа, а также перевести в электронный вид письма своей бывшей свояченицы, Чернышевой Л.В.,  яркий и своеобразный документ эпохи 90-х годов, сделал то же самое  и с вещами Саши Яхлакова – перевел  в «цифру» его повести, рассказы, стихи. После двух годов подряд напряжения -  я как бы отдыхал, от  творчества сценарного…
    Но два поэта, «Лермонтов» и «Рубцов», томились в ожидании  своей участи. Их надо было куда-то пристраивать. Кому -  я еще не знал. Но раз  начал перекачивать «Перелом», то надо было и продолжать. Рейс, начавшийся в феврале, продолжался всю весну до самого ее конца. 27 мая я появился дома, но с чувством «выполненного долга» - «Перелом» закончил еще 13 мая, попутно сделал  «Яхлакова» и «Чернышеву», рассказ про Абатину. Название последнего долго не искал – «Клавишный ряд». Так она назвала одну из своих песен, символом в которой было чередование черных и белых клавиш - периоды удач и падений – «жизнь в полоску». Образ как тривиальный, так и необычный, достаточно новаторский. Сразу же, по приходу, разочаровавшись  в очередной пассии Скворцовой,  я настрочил по мотивам ее поведения рассказ – «Лихорадка Западного Нила». Я действительно поражен  был этой Натальей, будто нежданной неизвестной  болезнью, которая точнее, наверное, называлась «Дурь», как в рассказе Нилина. Цеплялся за то, что нельзя было – ее  отчетливое и неприкрытое пренебрежение, неприятие всех окружающих рядом… Но самое главное  потрясение ожидало меня впереди. «Перелом» уже был в Интернете! Я как-то это случайно обнаружил и был поражен шоком, как током. Другим способом размноженная Курчановым,  эпопея  в тысячу триста страниц уже  удивляла читателей и пользователей. Саша пренебрег условностями правопреемства, или санкций – может, для Интернета таких понятий не существовало – никто не возмутился и ничего не потребовал. Роман в Интернете жил! И я попросил Александра,  - хоть тоже что-то сделать  и мне – разместить «Машук». Повесть появилась на той же странице «прозы. ру». В разделе критики была размещена и  моя статья о Скромном, которую я писал  как-то, для газеты  «Вечерний Мурманск». Пошатнувшиеся вроде мои репутация и самолюбие чуть восстановились, но все равно - я оставался в растерянности. Полугодовой, упорный и скрупулезный труд, непрерывный – был насмарку! Потому и вышло, что я решил, не теряя времени и свежести впечатлений, сразу взяться за инсценировку. И в этом мне «помогла» отсылка снова в рейс, раньше времени отпуска. Уже с  конца июля, ровно через два месяца после предыдущего, я должен был лететь на Канарские острова, на судно, стоящее там, на ремонте, но вот-вот собирающееся выйти на промысел – «Адмирал Стариков». Ну а пока, до  этого,  я возомнил догонять и восстанавливать чувственность. Принял, измучившись без вожделений, двух подряд  у себя  женщин. Одна – Марина, 49 лет, из Архангельска. Впрочем, выглядела она моложе и поначалу, правда, в 2010-м, говорила о своих сорока двух. Ну да ладно – мне все равно было интересно и приятно. Характер, конечно, ее был если не несносен, то малотерпимым. Марина была придирчива к чистоте, прямо-таки вылизывала, скрупулезно и  нудно,  все мои чашки, ложки-вилки и тарелки, которые  в руки брала. Она даже  ванную мою, задыхаясь в парах хлора, вымыла - выскоблила… Вторая, Оля была чуть ли не противоположностью – спокойна, медлительна, флегматична, и тоже – утомительна. Два  вымученных мною «эксцесса», за пять ночей, назвала «гармонией». Но и она мне пригодилась потом больше. Я заказал Юре Малоземову издать моего «Рубцова», а Оля  имела родителей под Вологдой, в Грязовце, чем и помогла доставить тираж до меня.
    Итак,  я полетел, двумя самолетами, - с Питера до Испании, и  дальше, с Барселоны на Гран-Канария, - остров, где и находился Лас-Пальмас – столица Канар… Дорога дальняя, где впервые я был в одиночестве, самостоятельно. Отдохнув, совсем не предусмотренные  две недели, на благословенных канарских пляжах, я взялся, по выходу на промысел, за инсценировку. И давно так интенсивно не работал. Понимая, что это надо делать сейчас или никогда, пока держу в голове весь текст от недавно перекачанной электронной  версии и поняв, что отступления для  меня нет, - это – «Сталинград», я и взялся за труд, еще вспышками сомнений   озаряясь и терзаясь возможностями реализации задуманного… Работал иногда до десяти часов в сутки, скажем, с 10 утра и до двадцати вечера, с перерывами на приемы пищи, да на сигаррилы с кофе почти каждый час. Гнал. Чувствовал, что в любое другое  время мне подобного сделать не удастся. Еще большие энтузиазм  и вдохновение оказало сообщение о моем вступлении в СРП. На судне, впервые за годы морских скитаний, с помощью ирландской агентирующей фирмы, был налажен Интернет. Но эти байты  нужно было оплачивать. За 30 минут  пользования уходило 750 рублей. И все же, раз в неделю, я выходил в Инет. Но эти полчаса пролетали мигом. И вот, 10 сентября, в день своего  рождения, я получаю сногсшибательное сообщение по электронной почте. Я – член Всероссийского Союза  Российских писателей! Сбылась  мечта «поэта». 22 мая, в день, кстати, святителя Николая, и произошло это великое решение – за протоколом номером «таким-то». Состояние воодушевления, ликования, восторга еще бушевало во мне долго. И оставались еще и два месяца рейса. Но я уже знал, что инсценировка будет закончена и даже переведена в «электронку». Получилось, однако, так, что пришлось разбивать действие на две части, два спектакля, если уж иметь в  виду постановку. В один вечер многостраничный роман было невозможно уложить, как не крутил я сюжет, всю проблематику книги. Что ж - это было вполне приемлемо. Абрамова ставил Лев Додин в Питере два вечера подряд, «Бесы» так прошли в Москве…
     Отметили мы мое вступление с ребятами из Фонда. Подгадали с визитом к Ершову, министру культуры, на улице Перовской. Там рядом, как раз напротив Филармонии, только что открылась кафешка. Правда, там не продавалось крепкое спиртное, но я,  спросив разрешения  у официанта, сбегал за «пузырем» коньячка в ближайший магазин, на Ленина, от угла Комсомольской…
      После Ершова Кочешков сумел организовать встречу с Абдиевым, главрежем Театра Драмы. Естественно, сразу никаких решений не  объявлялось – инсценировку ведь надо было прочитать. На том и расстались, что вскоре, как только будет Султан свободен, соберемся  снова и обсудим конкретнее. Но не случилось…
     В личной жизни мне по-прежнему не везло. Сын спьяну чуть не продал за бесценок свою квартиру в центре поселка, полученную, как ветеран чеченской войны, и я решил ее менять на площадке своей, на трехкомнатную. Соседка, оставшись одна после смерти мужа, захотела переехать поближе к дочерям и подруге. Эпопея с обменом была не менее, а может, и более волнительная, чем написание инсценировки… Но уже 23 декабря переезд был совершен, чему способствовала необычно теплая погода в те дни - всего-то градусов 2-3, «минус», - и начав с позднего  утра, еще не затемно, в самый короткий день  полярной ночи, - мы все  вещи  успели перевезти и перенести. 25 декабря, вечером,  я улетал к Анисимовой. Но 24-го, около 20-ти вечера, я заметил  протекание батареи в комнате. Это была катастрофа. На ремонт оставался один буквально только день… 25-го я батарею отремонтировал, но терзало меня – другое…
     В ту осень, заполошную, суетную, я обнаружил в почте Инета письмо одного издателя из Москвы. Игорь Валентинович Агафонов, сценарист, выпускник ВГИКа, решил издавать журнал, где печатались бы заявки  для сценариев – «Вестник продюсера». Кажется, такое издание было в США, и в Европе, и вот, амбициозный проект молодого (Агафонову было под сорок) предпринимателя появился  в России. Причем Игорь действительно был знающий специалист, он действительно усвоил законы жанра и «давил» этим всех подряд, не принимая  неумелые или примитивные заявки. Так,  заявку на сценарий  о Лермонтове я переделывал ч е т ы р е раза и, сделав все-таки пятый  вариант, Игоря  удовлетворил. Но он попросил добавить еще страницу. Я этим заручился, но выпросил  у него отсрочку на пару недель. Мне предстояли поездка к Анисимовой Наталье и последующая встреча Нового года дома с закодированным от алкоголя сыном. Я слишком хорошо помнил прошлый НГ…

     Я летел самолетом в Череповец  авиакомпании «Северосталь» - недавно введенным маршрутом…  А Наталью я приметил в Инете где-то сразу после рейса. С фото смотрела  яркая неординарная женщина, - с рыжими волосами, жеманным взглядом, вопросом с полураскрытых чувственных зовущих губ и необычной  профессией. Она была психолог, танцтерапевт,  и еще – писала стихи. Проявила интерес  и она ко мне, и возраст  ее, 44 , был самый-самый,  «мой»,  «золотой». Во мне внутри что-то шевельнулось. Я – клюнул. И – решился… Поздним вечером, в весьма теплом и бесснежном «Черепке», в отличие от заиндевевшего Мурманска, Наталья меня встречала на собственной машине. Она осталась  у меня в квартире, снятой мною, -  в первую же ночь. Днями пропадала, откликаясь  короткими звонками, или названивающая сама и объявляющая,  что скоро появится. Я же пока томился, но и знакомился с незнакомым доселе городом. Жилье я снял, сам того поначалу не ведая, в самом центре, на проспекте Советском, где сохранились старые еще здания, с  восемнадцатого века, но бывал, конечно,  уже с Натальей, и в районах современных, новых, через мосты. Череповец был даже больше Вологды, областного центра. И жизнь здесь, - культурная,  спортивная,   разная другая, - кипела не меньше. Был  и рубцовский  центр,  в усадьбе недалеко, который еще отзовется в моей  судьбе… Зданьице находилось на том же, Советском проспекте, но было закрыто,  вероятно, перед праздниками, хотя вполне я  бы мог там выступить, со стихами поэта, рассказать о сценарии. Но все же  встречу  со мной – «известным писателем», - Наталья организовала,  в частном доме, за городом. Смог комбината, наверное, все-таки чувствовался, а там, в километрах десяти, дышалось легко. Встреча  была домашней, запросто, где несколько женщин  и один мужчина, - оказавшийся  известным в городе издателем Эпанаевым, - внимали моему выступлению, состоящим из сведениях о себе,  показа  привезенных книг,  чтения стихов. Следующим днем, в субботу, 28-го декабря, я уезжал. Наталья подвезла меня к автовокзалу. Лишь потом  я сообразил, что можно было сесть на поезд  и в Череповце, ведь московский состав шел дальше на Архангельск  через Вологду. Но вспомнил  все-таки, что я намеревался встретиться еще и с Колей Учватовым, приятелем  по Тралфлоту, но прождал его на вокзале вологодском утомительно долго и уже перед самым отходом тот появился и мы посидели от силы минут сорок до отправления, в столовке прямо на перроне…

    Дом культуры Мурмашей искал новые методы работы с населением и попросил меня организовать и участвовать в традиционных вечерах-встречах с творческой интеллигенцией. Цикл встреч называется «Рождественские вечера». Я придумал всю программу и провел ее как ведущий. Пригласил Акопянца и влез сюда, чуть не обидевшись на меня,  со своей презентацией новой книги  - Коленцов. Получился, в общем – винегрет. Но, может – это было оправдано. В преддверии Крещения начались морозы, и 10 января  вдарило уже нешуточно, под -30, но все же люди, для достаточного кворума – пришли, собрались. Человек с двадцать заполнили небольшую гостиную вестибюля, так называемую  розовую. Читались стихи, выступали ребятишки из детской библиотеки, хорошо был принят Акопянц и местное светило Коленцов тоже, - держал аудиторию  пристойно. Я же, на полчаса, завладел вниманием  прочно и прочитал Рубцова, которого давно уже представлял в подобных, уместных случаях. Одна хорошая и давняя знакомая так и сказала, что бегали мурашки по ее спине. Из недавней поездки  я привез еще книжки сценария «Рубцов», так что они тоже – дополняли картину вечера. Ну и конечно, не смог не организовать банкетик – просто так расставаться с полюбившимся мне Акопянцом не хотел, - ведь он прикатил  в такой холод, аж из Североморска, двумя автобусами, по часу… Мы сошлись с ним  особенно  в оценке Коржова. Пора было воздавать тому деятелю должное. От него пострадал и Коленцов – того «Корж» просто-напросто шпынял  его и надсмехался.
   Наталья Анисимова должны была приехать. На 12 января  я купил ей билет, еще в «Черепке». Но она сначала отложила приезд, мотивируя  страхом перед морозами, а потом вообще – авиабилет сдала, даже не повинившись и не объяснившись. Этот был удар, прямо под дых. Я был вне себя… Только-только у меня получалось с литературой,  я уже грелся в «лучах славы», и вознамерился что-то радикальное решать и с ней, договориться о совместной жизни… Но все летело в очередной раз в тар-та-ра-ры. Все-таки я еще за что-то хватался - придумал лететь к ней в феврале, перед непосредственно очередным рейсом, уже прикидывал и считал последние свои денежки, крохи. Вроде бы на все хватало…

   Но тут случилось то, чего я никак, конечно – не ожидал. Все не только летело в пропасть. Ребром встал вопрос, быть и не быть мне вообще в ближайшее время на белом свете и сколько  мне еще радоваться ему… 21 января, с четырех часов ночи, меня схватила и уже не отпускала сильнейшая,  беспрерывная,  тяжелейшая, боль – за грудиной…

               
                - IV -

   Время, в том морозном воздухе января 14-го года, как бы остановилось, застыло… Я лежал ошеломленный, ошарашенный, раздавленный морально и немощен физически – голый, рядом с умирающими другими, в палате реанимации, где сам часто бывал, когда работал в этой родной  для себя теперь больнице, которую знал еще с 82 года, более тридцати лет. Прикидывал, размышлял, сопоставлял, вспоминал...
    Началось это недавно. Где-то с конца года, с декабря, стали беспокоить боли в сердце, сначала непродолжительные, а затем все чаще и дольше. Но – проходили. Не придавал этому особого значения, знал, что это стенокардия, классическая форма, с которой вполне можно было справиться. Хотя обследоваться не мешало бы, но я все как-то это откладывал, да еще на неопределенное время – «вот доделаю то-то, потом…». А болезнь все прогрессировала. Беспечен я был, однако. Пациентам своим, в бытность свою терапевтом на участке, сразу выписывал направление на госпитализацию, если появлялась у них эта самая «стенокардия впервые». Именно такой диагноз и формулировался как обоснование обследования. Я же пренебрег. И поплатился… Развился инфаркт, омертвение части мышцы сердца. Может, и не обширный, но повреждение случилось, на ЭКГ была ясная, хоть  и трудно уловимая картина. Потому, может, слегка и запоздали. Меня зажало так сильно, с четырех утра, что  я не мог вздохнуть, и уже боль  не отпускала, то утихая, то возобновляясь вновь. Я с большим трудом спустился на остановку,- эх, надо было все-таки вызвать скорую! - и доехал на маршрутке, в Коле самостоятельно дошел и обратился к заведующей приемным покоем и тогда меня взяли в оборот, положили на кушетку, потом катали на кресле в кабинет ЭКГ, дальше  я уже очутился в отдельной палате терапии, а оттуда днем, все-таки увезли… в реанимацию. Итак, после почти что десяти часов  я очутился на «месте». Теперь было время освоиться,  очухаться, и подумать о своем новом в здоровье состоянии. Где-то через  пару недель я должен был отправляться в очередной рейс. О работе, конечно, теперь приходилось забыть. Сильно не переживал – давно хотел уходить, там были скандалы с начальником, несносным  и придирчивым прямо-таки непримиримым ко  мне, извергом Сателиным, - так что, уходя по болезни,  я вроде выглядел вполне пристойно… Теперь – о причинах. Если брать психологическое напряжение, стрессы - то их было предостаточно. Надорвался. Перекачка «Перелома», затем инсценировка, два рейса  подряд, две женщины в  июле одна за другой, алкоголизм сына, обмен квартирный, подготовка, проведение вечера рождественского, наконец, измена фактическая, Натальи, из Череповца. – все, вероятно, сказалось, зачлось, отразилось, отозвалось…
    Сутки продержав в реанимации райбольницы, на следующий день меня отвезли в больницу областную , для экстренной коронарографии и решения вопроса о «реваскуляризации» - восстановлении проходимости коронарных сосудов, что и было непосредственной причиной развития инфаркта…  С переводом договорился, организовал Кузьменко, Виталий Константинович, заведующий отделением. Я не очень-то  и принимал  его  в душе. А вот он, сказав  про меня,  «что доктор-то свой», отправил меня  к  рентген-хирургам. Виталька, мой ровесник, вместе  учился  со мной на одном курсе. Я его впервые увидел в 69-м, в столовой  мединститута на первом этаже, - 45 лет назад. Почему это вспомнил? Запомнил?.. Все-таки есть в мире  линия судьбы… А повез меня Славик, фельдшер «скорой», с которым мы  вместе, одной бригадой, работали еще в 2005-м, в городе. И наконец, попал я в смену,  приемного покоя  «области», к одной медсестре, с которой  когда-то знался и даже состоял в интиме… Под ее четким руководством санитарочки меня быстро раздели, отобрали мобильный телефон, положили его в конвертик из плотной бумаги, унесли. И «поехал» я - в операционную…
     Самый страшный и непоправимый  бы оказался , да – момент, может с минуту, или полторы, когда  решали, на  «коронации», вопрос – АКШ или стент?  Оказалось что забиты бляшками  все три магистральных сосуда, и один даже на 90 %. Бодрый  уверенный в себе, и  чуть ли не веселый голос вопрошал с потолка будто, по трансляции – «Ну что? АКШ? АКШ?». Это значит – травмирующая, с разрезом груди, без гарантий на успех, с включением аппарата АИК, металлические скобы… Кто меня потом обиходит?  Я как-то попал на вызов участковым – лежит мужчина, как будто после ранения в грудь на поле битвы, - первый  эпизод из фильма «Анжелика и король», - еле дышит, рядом  - испуганная жена… И долог  потом этот процесс восстановления, реабилитации. Что-то сыграло роль… Может то, что за меня попросил Виталий. Или хирургам не хотелось разворачивать операционную? Шел уже третий час, заканчивался рабочий день…. Хотя  у них ведь все  всегда наготове? на экстренный случай… Но так или иначе, мне повезло, относительно, - стент поставили в самую пораженную  ветвь. Пока. А  потом опять – реанимация, уже областная, - чуть меньше двух суток меня там продержали. Это были мучительнейшие томительнейшие  часы. Прохлада от тонких простыней, чувство неудобства от неопорожненного кишечника, шумы, электроды, измерения АД интервальные каждые полчаса, инъекции, бессонница-полудрема… Ночью привезли мужчину, из Мончегорска, за сто километров, он ругался, матюгался - изо рта вытащили  вставную челюсть, - куда-то обронили, потеряли, не вернули… Но вот, - наконец-то! уф! – меня переводят, перевозят в палату. И уже – убрав  груз и шину с правой ноги, от артериальной пункции. Я - свободен?.. И даже принесли одежду и телефон-мобильник. А там – куча  непринятых звонков… В том числе от Акопянца, Чашина, Иванова…
     Через десять дней,  перед выпиской,  мне сказали, что надо ставить еще один стент. Но уже на федеральной базе, в Петербурге,  - по квоте. Молдаванин-хирург на консультации, утонченно, чуть не огорченно, на меня посмотрел, и размашисто написал  в истории – в «Центр Алмазова». Я не особо расстраивался, - Питер так Питер. Попутно  можно сделать и другие дела. А пока я «отдыхал» в санатории, устроился  на работу, рядом с моим домом, пять минут пешком, по контракту – врачом-ординатором. Я давно стремился туда – один раз даже пытался участвовать в конкурсе на главврача, мне обещали аж 60 тысяч, и это – в 2005-м году… Все-таки меня волновало, и я даже спрашивал хирурга, на операционном столе,  в шутку,- как повлияет стент на потенцию? Он подбодрил, улыбнулся, но и понятно,  что – без физической особой нагрузки. Медленно, потихоньку, как учила меня в свое время Абатина…
     Первая женщина, с которой  я решил встретиться, из сайта, уже «после», была Майя - чуть за сорок, а может около пятидесяти, но выглядевшая на фото симпатичной. Правда, при реальном  пристальном   изучении были заметны и морщинки, и суховатые кисти рук, но, в общем, она выглядела неплохо, прилично. Редко так бывало, чтобы  внешне оригинал  реальный совпадал с «виртуальным». Исключение - Наталья из Череповца. Но там внутренняя, моральная часть – была искажена, искривлена…  Красивые они же и стервознее, и глупее… Наверное, я приглянулся Майе – она меня уже на следующий раз пригласила к себе домой. Жила она в девятиэтажке, совсем недалеко, где мы  встретились, -  у остановки Беринга, - в двухкомнатной  квартире, одна – после развода, сын учился в Питере. Мы поужинали, посидели, поговорили и надо было приступать  к «ласкам-обнимашкам», но тут Майя меня ошарашила рассказом о своей онкологической операции, - левая грудь у ней полностью отсутствовала – вместо нее – муляж… Это меня не остановило, хоть и подкосило – немного.  Приставать я  к ней не перестал, правда, действовал  уже не так упорно и настойчиво. Она сопротивлялась и достаточно  активно, что мне вдруг, в какой-то момент, стало все безразлично. Я вышел на кухню, будто бы допить остывший кофе, и, посидев  еще немного, для блезиру, распрощавшись, ушел. Она пыталась меня остановить, оставить ночевать, наверное, задумав все-таки  мне – отдаться. Иначе – зачем, какой смысл? Но я отговорился  необходимостью присмотра за сыном. Он после кодировки  смирненько сидел один дома, дожидался, когда  ему вернут отобранные по суду, с год назад,  водительские права. Я бежал по скудно освещенной морозной улице окраины вдоль замерзшего залива, по Достоевского, жевал от спастических болей за грудиной подобающие таблетки и думал, не без радости, что желаний и влечений не растерял, и Майя этому – реальное доказательство…
     Второй, тут же рядом случившейся дамой стала интересная и даже смазливая на личико Ольга, работавшая  не кем иной, как директоршей Музея флота в городе Полярном. Там все развивалось по-другому. Она сама  мне предложила встретиться,  в социальной сети. И вот за это-то я и ухватился. Давно уже, да вообще,  в молодости лишь, редко очень, чтобы симпатичная женщина сама проявляла ко мне интерес. И соответственно  разыгрался интерес взаимный и во мне, явный  и нешуточный. Все-таки положение ее и должность была неординарными – это подогревало. Потом, правда, выяснилось, что образование  у ней учительское, по младшим классам,  и ошибки при письме в сообщениях это доказывали, хоть я считал это милыми недочетами, техническим огрехами, - и попала она в начальницы случайно, -  по протекции и связям… И вот после несколько неудачных попыток, она все же прикатила ко мне в Мурмаши. Но… не усидела и часа. Сорвалась и уехала. Придумала причину, будто происшествие случилось в Музее и что, мол,  ей обязательно там надо быть. Какой-то посетитель, школьник получил там травму, незначительную… Ситуация получилась острее, чувствительней, драматичней даже,  чем с  Майей. Ольга мне действительно нравилась. Я только терялся  в догадках сколько же ей лет и никак не давал больше пятидесяти, а оказалось, потом всплыло на сайте знакомств - 56! Но выглядела потрясающе – можно было дать на больше сорока-сорока пяти. Прямо куколка. Но характерец гордый и, кажется, она была недовольна не корректным к ней отношением – не встретил в городе, ждал ее с маршрутки и, по-видимому, отпугнул ее вид моего запущенного жилья – фото ее собственной квартиры привлекало евро-дизайном. Больше она со мной не общалась и пресекала всякие попытки контакт восстановить – блокировала мои сообщения. Бывают такие непримиримые – обрывают все враз и навсегда.
    В те же самые дни – начала весны, -  я решил  провести презентацию Коленцова в Областной библиотеке. Но саму акцию все же пустил на самотек – не проконтролировал действий  поэта, а он  не сомневался,  что публика на него повалит, раз есть объявление. Но пришли всего 9 человек. К тому же  Наталья Николаевна попросила меня провести мероприятие, и  я  изгилялся, как мог – так трудно было его проводить и вымучивать хоть в какой-либо презентабельный вид. Презентация провалилась. Не знаю, был ли доволен Коленцов. Я решал  уже задачи свои -  лишний раз пообщался с Акопянцем, выставил ролик о  презентации «В Контакте». Вроде бы  будто бы кто-то - заметил.
    Традиционно, перед праздником, каким большим был когда-то Первомай, я устроил себе приключение – поездку в Ковдор. Две подряд неудачи с женщинами не разохотили меня,  а наоборот – только разожгли и я решился на авантюру. Эта ковдорская Ирина тоже меня  сама вычислила и настойчиво предлагала встретиться. Нужно было, до зарезу,  наконец-то, тренировать свою натуру и я воспользовался. Договорился, что приеду на три дня… В пути на автобусе  случайно подслушал разговор одного соседа сзади,  с попутчиком, вероятно знакомым. Так вот, этот первый жаловался, как съездил на консультацию в областную больницу - его донимала стенокардия - и узнал цену операции стентирования – 40 тысяч. Или дождаться надо инфаркта – тогда бесплатно. А что вообще будет  - непредсказуемо… Ковдор не Мончегорск, не сто километров по прямой  трассе, тут все триста, да по колдобинам, да и повезет ли, «скорая»?.. Взволновал меня тот монолог, я прямо благодарил Бога, что мне  относительно – «повезло», - с этим «моим» стентом. И с квотой – тоже. Правда, документа я еще никакого не получил, жил в напряжении ожидания.
     Ирина действительно оказалась привлекательной женщиной. Было ей -48, но она легко сбрасывала со своего возраста десяток годков – подвижностью, гибким стройным телом, густой челкой каштаново-рыжих волос. Работала  она заведующей  лабораторией Ковдорской больницы, чем тоже была интересна, имела трехкомнатную квартиру, миниатюрную собачку и машину – «шевроле». Современная обстановка комнат поражала -   в каждой по огромному экрану. Но… что-то не сложилось, в интиме. Нет, все произошло, как и подобает, но не было страстности, или отдачи должной. Не разрядилась она -  я это почувствовал. После первого раза, на вторую ночь она меня уже не позвала  в спальню. Это меня задело. Я однако, соблюдая приличия – уехал без разборок. Она меня проводила рано утром, на машине  до остановки, хотя  идти туда нужно было от силы минут с десять – можно было  «шевроль» и не заводить, разогревать в морозном еще воздухе конца апреля. Но главное мною было  осуществлено -  возвращался я в настроении приподнятом…
     Время покатилось к лету. Приглашения  все не было. Одну только бумаги получил, вполне обнадеживающую и солидную – решение комитета  областной управы здравоохранения о предоставлении мне квоты  - сразу после праздников. Но самого направления  из кабинета ВМП  (высокотехнологичной медпомощи) – так и не  приходило. Уже больше трех месяцев прошло с февраля, кончался четвертый… Беспокойство охватывало меня  все сильней…
     Компьютер – хранилище ценностей. И вот там, в разделе фото, есть снимок с первой моей презентации апрельской, 2010 года. На нем -  в рядах, - угадывается Королькова. Та самая, из первой части моих записок. Я подзабыл, конечно, о ней – увлечении конца молодости, в 37, но вот как-то, пробегая короткую  улицу Егорова, от остановки до своей еще конторы в поликлинике на Шмидта, лет с десять назад,  я увидел и окликнул удивительно приметную и симпатичную женщину. Это была Алла. Да, это было, значит, в году шестом нового века, когда я уже вернулся из пароходства в свою бывшую медсанчасть, где начинал судовым врачом… Мы посидели пару раз  в кафе,  я смотрел на обожаемую когда-то женщину, но не находил отклика в своей замороженной душе. А она все же оставалось красивой, раскованной, веселой  - любила и понимала шутку… Но вот через пару лет у нее стала прогрессировать серьезная болезнь – давал о себе знать сердечный порок, -  я пристраивал ее в  горбольницу, где остались у меня связи… В 13-м году ей  сделали в центре Алмазова операцию, после которой она еще долго выкарабкивалась,  и  поправлялась  хоть медленно, но верно – состояние улучшалось. И что мне нравилось – чувства юмора  она не теряла. Другие мои пассии мало в этом преуспевали, хныкали и канючили беспрерывно, часто обижаясь на мои слова, безобидные, не понимали моих речей… В общем, я стал с Аллой часто перезваниваться и она меня настраивала на позитив, рассказывая  о подробностях устройства в клинике  Петербурга и попутно  отмечая  какое там вкусное мороженое, в вестибюльном буфете… Все-таки приглашения  я дождался. Вернее, сам его выцарапал,  как-то позвонив и съездив в тот кабинет, ВМП. Интересно, а если бы не позвонил? Да нет, звонил  я туда регулярно… Итак, имея направление в руках, я купил билет на поезд, приготовил для себя расходные деньги, договорился на работе, чтоб мне освободили подряд на две недели от дежурств. А непосредственно перед отъездом  еще и  оторвался – пригласил  в дом санитарочку со «скорой»… И с легким сердцем  «отчалил» от перрона мурманского вокзала.
     Уставший от суточного поезда, разморенный жарой, голодный, добрался я до огромного округлого здания,  с пристройками, недалеко от метро «Удельная», и вошел в сверкающий от света высокий,  с куполом, вестибюль, с тихим журчанием фонтана и с бюстом Алмазова посредине. Меня встретил  строгий, но доброжелательный вахтер, справился обо мне по журналу, отыскал по фамилии, отослал  дальше – к регистраторше за возвышенном полукружии, в виде барной стойки. Она тоже спросила фамилию  и сразу -  о больничном листе – нужен ли? Я кивнул в знак согласия. Как четко и организовано было вначале, так нерасторопно и со сбоями продолжалось устройство внутри. Оказалось, я был принят сверх коечных мест и сначала мне предложили мобильную, на колесиках, койку (они все были такими) в палате отделения неврологии(?). Но часа через два,
когда разобрались с выписными, меня снова подняли и перевели уже в другое отделение, в палату, прямо на центральное место, перед большим экраном телевизора на стене. Всего коек  в палате было пять, но иногда впихивали еще и шестую,  для поступающих экстренно, через «скорую помощь», на «коронацию» - так то место  было как раз под экраном, весьма неудобное и малокомфортное – даже не посмотришь, что там  показывают…

    Через день, меня, закутанного в простынь как патриция, - повезли. Оперирующий хирург оказался знакомым! Молодой парень, когда-то подрабатывал в райбольничке Колы, из областной, и вот здесь, проучившись, подженившись, оказался, - в Центре. Меня узнал. Может, это повлияло на дальнейшее. Прямо в операционном зале другой хирург, видимо, поопытнее, объявил мне сначала обнадеживающе, что первый стент  держится хорошо, как «влитой», но тут же расстроил, что надо  вставлять еще и… третий. Наверное, это «эхо»  от несделанной мне, слава Богу, операции шунтирования. Что ж – как соглашаться и смиряться, -  делать мне было нечего… И снова почти сутки прошли в реанимации, в третий раз, в полудреме-бодрствовании, в думах и мыслях о дальнейшей будущей, все-таки, - жизни… 
     Меня всегда интриговали пациенты рядом со мной, это хоть как-то отвлекало, представляло интерес, и не только профессиональный, - а просто бытовой, где каждый со своей  болезнью, судьбой… Самым первым был паренек, еще в Мурманске, худой, молчаливый, и с редкой болезнью для его возраста в 35 лет – будто бы инфаркт. Но мне кажется,  это была форма  миокардита или даже дистрофии сердца – парень  много курил, не работал, недоедал, жил одиноко… Вполне возможно, что и страдал алкоголизмом, так примитивны были его интересы – разгадывал сканворды, да никак не отреагировал, когда я ему купил пачки сигарет, - без всякой благодарности с его стороны и без договоренности  в долг… Положили потом рядом бугая, моряка, тоже доставленного якобы с инфарктом, а самому лет  под тридцать, потому что дочке – около десяти. С молодой красивой женой, - приходившей к нему, - разговаривал… с ласковыми матюгами… Он пил беспрерывно несколько дней, пока шел на судне домой с оказией после рейса, его сняли на «скорую» прямо в порту. Крутили-вертели,   обследовали на «коронарке», но инфаркта не нашли. По-видимому,  была все-таки острая интоксикация,  ударившая по миокарду… Самым приметным в той палате был дед, в 83 года,  с начинающейся сердечной астмой, с пороком сердца. Ему предлагали замену клапана – он не соглашался, - пожил, говорил, хватит… Но ведь через  небольшое время   операции бы уже не перенес бы… Я почему-то его особенно сильно уговаривал и убеждал, даже волновался при этом – без толку. Работал  тот на водоканале,  заядлый рыбак, обещал мне  свежей семги…
    В Питере истории были похлеще. Вперемешку с местными лежали приезжие, буквально со всех концов России. Были с Крыма, недавно ставшего российским. Один татарин оттуда попался в вестибюле, с тяжелым пороком… Другого привезли прямо с работы, с Кировского завода, - без щетки зубной, телефона мобильного, других предметов обихода… Все ему помогали чем могли… Был давно лежавший, месяца с полтора - его готовили к сложной операции – он задыхался от перикардита -  в сердечной сумке скапливалась жидкость и, как я  понял, от ежедневных его осмотров, неизвестно – от чего…
   После операции во вторник,  в пятницу  я уже был свободен. Это чуть –чуть не вязалось с моими планами – необходимо было пробыть в Питере еще 3-4 дня. И я устроился в гостиницу для курсантов-врачей – была такая на проспекте Просвещения. Цены там были приемлемые – во всяком случае, ниже, чем  в других  местах. Правда, далеко было от центра, но это меня не сильно волновало. Я накупил продуктов, пристроился  загорать на  подоконнике и, упиваясь свободой, удачно прошедшей операцией и будущими переменами в судьбе, смотрел матчи чемпионата мира по футболу. Времени было достаточно, я обуревался  мыслями о будущей работе,  и даже поехал в один из дней, понедельник, в санаторий Зеленогорска, «Северная Ривьера», часом на электричке. Там когда-то работал, жил неподалеку, в первые три года после приезда  с Севера, вместе с женой… Главврач очень обрадовалась мне, и предложила выходить на работу с завтрашнего дня. Жилье, в виде комнатки коммунального типа,- предоставлялось. Конечно, я очень тому подивился, как легко и просто  было, оказывается,  устроиться в столичном по существу курорте. Но зарплату обещали всего-то, на ставку – 16 тысяч.  Интересно,  нужно ли было платить за комнату, и была ли возможность  бесплатно питаться  в санаторской  столовой? Этого не выяснял. Вышел на берег Финского залива, постоял там, обветрился, вернулся  в Питер. Наутро, оставив гостеприимный отель, выехал на Ладожский  вокзал, чтобы  сесть там на вечерний поезд…
       В Вологду я попал во второй раз. Поэтому уже ориентировался в поисках удобного и недорогого жилья. Снял самое подходящее – отдельную квартиру возле вокзала… И  прожил в ожидании два дня -  в трепете и волнении… Я ждал Надежду Собанину, - договорился,  что она приедет. С ней  я познакомился – по Инету,- уже в отдаленном 2011-м, еще в Клайпеде -  в то же время,  когда сгорал от прилипчивой любви к Алле из Беломорска, пытался  увидеться в первое посещение Вологды в 12-м году,  и вот теперь только, в этом непростом, и роковом 14-м, пришло, подошло – наше время. Город, приятный во всех отношениях, с духовным старинным центром, улицами и площадями, ожиданию - соответствовал. София, главный храм, рядом – музеи, галерея картинная, памятник Батюшкову, такой необычно оригинальный – конь и спешившийся  всадник… Познакомился и встретился с главным режиссером драмтеатра, оставил ему  инсценировку по Скромному. И, конечно, встретился с Малоземовым, отдал ему  средства для издания  новой  книги – сценария  о Лермонтове. У него еще оказался день рождения рядом – купил для него подарок – набор монет. За день до Нади приехала в город Наталья Анисимова – привезла отца в  областной суд, по каким-то там делам. Так здание то как раз было напротив моего жилья – на улице Чехова. Так интересно все  складывалась. У меня, конечно, особого желания  видеть Наталью не было, - но  убивалось хоть время и надоело одиночество.  Стояла жара, Наталья устала  за рулем, и от обильного обеда, который я ей приготовил. В  квартире было прохладно, Наталья прилегла, прикорнуть, и уснула  на пару часов. Так, по-домашнему, будто родственники, мы  и провели время. Естественно.  я к ней - не прикасался. Тем более, к какому месту непонятно, она рассказала жуткую историю о недавнем своем, с каким-то мужиком, очередном приключении – да еще с венерическим заболеванием. Не знаю, зачем она поведала о  том. Вообще – была  как впечатлительна,  так и  наивна. Но и договорившись еще заранее, она мне привезла книгу, подаренную ей  литератором из Череповца - Вересовым, - о Рубцове. Я взял небольшой в  мягкую обложку , томик, не зная, чем еще это мне отзовется…
     Пришел день, когда Надя должна была приехать.  Я извелся, не спал по ночам, каждый вечер с ней разговаривал, отчитывался о готовности, предвкушал, обсуждал встречу и вот «час икс» - настал, время неумолимо подступало, приближалось… Ехать ей  от Нюксеницы, райцентра,   нужно было – шесть часов….
  Я почти бежал на встречу, задыхался, превозмогая вдруг возникающие боли за грудиной, спасаясь таблетками и парами меновазина, которые вдыхал от ватки в носу… И вот  я уже на месте – возле  маршрутки,  из которой  она вышла и… о Боже! Лицо, да – симпатичное, красивое даже, но фигура!?. И вспомнилось сразу, как она сказала в телефон «тетя приехала». Иронизировала. Да она была погрузневшая, располневшая, раздавшаяся,  со  своего роста, вровень, наверное, со мной. Но это был лишь миг, минутное смятение, замешательство, абсолютно не повлиявшее на мое к ней расположение. Ведь духовная близость  у нас была, голос ее, переливчатый, нежный, казался  сказкой, журчащий будто бы из-под небес… Нет, она мне  понравилась еще больше – с этим маленьким несущественным изъяном, который и не замечался бы в дальнейшем – это ясно… Я постепенно отходил от впечатления, мы шли рядом,  минут с десять, до дома, и разговор давно знакомых виртуально людей, и общие интересы (она работала редактором  газеты) – делали свое дело. Я все более ею увлекался,  она мне в яви – нравилась. И уже по-настоящему, заново,  в реальности -  я влюблялся  в нее. Хотя и признание даже  в любви было мною сделано уже давно, еще в мае. Она это знала и оценила. И потому-то, наверное – приехала…
    Мы расположились в уютной, европейского дизайна кухоньке, сели за стол напротив друг друга. Она, как прокурор, задавала вопросы, я добросовестно и без утайки – отвечал. И все  больше проникался к ней. Она так уже нравилась мне,  что я чуть не дрожал, но отчего-то так  и не смел даже думать об обладании ею. Это как-то не приходило в голову. Мне было хорошо и так. Но просидев с полночи  (она приехала около 21), мы  все-таки уснули  в  комнате, каждый отдельно – она на диване, я – на кровати. Кстати, предчувствуя накануне будто,  я купил еще одно, байковое  одеяло, чтоб она могла укрываться и  хорошо, что оно было широкое – ей хватало. Так я,  не прикоснувшись к ней,  был безмерно, и по-глупому – счастлив. Она не давала ни малейшего повода, - шевеления  или слова. Я знал и понимал эту инертную женскую природу. Ей надо было пообвыкнть ко мне, все должно было произойти, естественно, свободным порывом, непроизвольно -  я бывал в подобных ситуациях, знал, что нужно проявить терпение, чуть подождать, потомиться - и потом все непременно оценится, воздастся, произойдет - чохом, обвалом, водопадом…  Назавтра мы вышли на прогулку. Ей  нужно было в магазины, она что-то искала, потом мы  пошли на главную площадь, после – пили пиво в  уличном павильоне… Я  ее  снял один раз на фото, она щелкнула меня. Я не без  интереса отметил про себя, как она ловко и умело, профессионально, справляется с фотоаппаратом. Потом  я догадался, откуда навык – ведь она работала когда то фоторепортером. Но вдруг… Ох, это вдруг. Что-то в ней внутри произошло. Сдвинулось, сбилось и она  засобиралась, ни много ни мало – домой, в Нюксю! Ей резко захотелось уехать, от меня скрыться, исчезнуть. Я не понимал и не принимал происшедшей  в ней  перемены. Мы шли по раскаленным улицам, я еле различая дорогу, в глазах помутилось, все же чуть не плача, и собрав всю волю  свою в кулак, как можно вежливей просил ее не уезжать, попытаться разобраться… Она была непреклонна. Мы сели в такси, на месте она быстро собрала свой багаж – довольно объемистую вещевую сумку, вышла опять на вызванную машину и просила непременно не провожать. Мы обнялись на пороге, и был мимолетный и прощальный, такой жгучий и летучий, перевернувший всю мою  потрясенную душу, поцелуй. Она уехала. Не пробыв  со мною даже полных суток…
    Это были - катастрофа, крушение иллюзий, обвал миражей. Как посмотреть… В прямом поезде домой, из Вологды, все те полторы суток пути  я думал, переживал, сопоставлял, прикидывал, вспоминал и никак не мог сообразить, понять, почему же она меня так резко бросила, отвергла, рассталась? Какая сила так немилосердно  отторгнула ее от меня, какой разряд случился между  нами в той идиллии двадцати часов вблизи? Мой возраст? Она его знала.  Про болезнь мою – тоже была  в курсе,  я ничего не скрывал. Какое-то едкое замечание ей? Да… было… Даже не замечание – просто недоуменный взгляд. Перед прогулкой она вдруг предстала передо мной в каком-то нелепом балахоне, чуть ли не арабском одеянии в виде длинного свободного платья до пят, которое увеличивало  и без того ее и так грузную фигуру. Она тут же под моими удивленными глазами скрылась, и появилось по-простому, в платьице. Может, так она проверяла о себе впечатление и мою реакцию… Эх, Надя-Надежда!.. Ведь  я ее узнал  одновременно с Аллой из Беломорска, еще весной  11 года, когда стоял на ремонте в Клайпеде. Но вот Алла тогда перевесила, «победила» - но там скорее и случился  разлад. А Надю я потом выискал и в первый приезд в Вологду просил приехать, она – отказалась. Вроде забыл. Но вот снова, уже в этом многострадальном, 14-м году, я снова ее нашел, вернее она отозвалась сама, на том пресловутом сайте, где мы и познакомились. Я встрепенулся,  что-то прежнее во мне ожило – явственно, чувствительно. Мы обоюдно, мне кажется,  обрадовались, я был даже заинтригован, мы приятно общались, она обволакивала меня пониманием, корректностью, мы обменивались песнями любимыми, мнениями… И я – растаял… Признался будто бы случайно, но также и закономерно. Это случилось в самый разгар мая, 17-го числа, она приняла и поняла мой порыв, уже  сама проникалась и нежно даже  в сообщениях иногда писала – «целую». Это был восторг, упоение, все во мне переворачивалось, бурлило и вот наступил этот июль, возможность встречи, и я намеренно  специально еду из Питера на Вологду, останавливаюсь там, квартируюсь, жду… И она – приезжает. Да, облом случился вселенский, оглушающий, потрясший всю мою душу. Почти такой  же, как и с Надей первой, лиепайской. Там три года мучился, с 2008-го по 11-й, и здесь столько же, - за 11-14-й… Надежды  Любви испарились. Даулизм  растаял. Две Надежды, две Любви – пропали… Но  буквально по приезде  я снова, - в который  уже раз - искусился. По сайту познакомился с Леной, из Северодвинска…
   Приехал домой глубокой  ночью, даже под утро в четвертом часу, 19 июля и от таксиста услышал о страшной трагедии с «Боингом» над Украиной… Шел уже полный разворот гражданской  войны, там – на юго-востоке.
Может, натолкнула  меня опять на Северодвинск эта дата. 23 июля. Ровно сорок лет назад (!),  я получил письмо от Лобановой (позже - Веселовой) -  с отказом от намеченной между нами свадьбы. Это было действительно крушение – всех надежд вместе взятых, наперед, на долгие четыре уже десятилетия моей жизни. Вполне вероятно, если не точно, что это обрушение натолкнула меня на мысль сделаться писателем, во всяком  случае – подвинуло на стезю литератора. Я  бы не смог столько написать и так подняться. Самый выворот нутра, обнадеженная откровенность, душа  наизнанку, глубина чувств и мыслей – все что наворотил  в своих опусах –– действительно задевали читающих меня, способствовали моей известности. И вот теперь сценарный поворот, неожиданный, но и закономерный, от мечтаний детства,  велений времени, - люди интересуются тем, что раньше замалчивалось, заглушалось. Наверное, той осенью я уже начал задумываться над триадой  сценариев, объединенных одним временем – 70-е неоднозначные годы, и бурлящие внутри  себя – определяющие дальнейшую историю страны, общества. Эти три сценария – об интернатуре своей, о выступлении Саблина, о «матче века» на первенство мира по шахматам в Багио...
   Итак, пролетел оставшийся июль, прошел август – смены  на работе были чуть ли не подряд, хоть я и продолжал держаться на полу-ставке, но за меньший,  чем месячный срок. Отрабатывал оговоренное.
     В третий раз на операцию, и во второй раз в Питер я поехал уже спокойней, -  поднаторевшим пациентом. Появился  в Центре около шести вечера, встретил там и приветствовал прошлого своего лечащего врача – Алену Рой, она меня  узнала,  я дарил ей книжку. Место  в палате занял самое лучшее - у двери. Отгородишься  и  маленький закуток. Пультом от телевизора тоже завладел сразу, подстраивая программу под себя – новости, фильмы. Пациенты тоже  в основном были все одинаковые – после инфарктов. Один, правда, сосед, оказавшийся  из Москвы,  - приехал в командировку – был после операции удаления тромба из легочной артерии. Фантастическая ситуация, где счет идет на несколько минут, о которой писал еще Юрий Крелин, в своей повести о хирурге Мишкине. Ну а другой больной был еще удивительней – он признался,  что знает брата Саблина. Я собирался писать о том легендарном герое, поднявшим мятеж (другого слова не подобрали – хотя  это была чисто пропагандистская акция), против режима Брежнева,  в 1975 году. И в действительности знал, что жив  еще  младший  его брат, Николай, но вот как он оказался в Нарьян-Маре, откуда был этот пациент, я не понял. Сам сообщивший, сам адвокат,  тоже  был  интересен - внешне  очень похожий  на актера Дмитрия Ульянова, одна из ролей которого - офицер для поручений при Анне Иоанновне, в историческом сериале о ней. Он мне растолковал, да и всем другим, присутствующим, знаний своих не скрывал, что местные органы здравоохранения обязаны оплачивать  дорогу туда и обратно – к месту операции. Однако никто этим  не пользовался, значит чиновники те, ответственные за это, положенные сердечным больным деньги – присваивали… И все же про брата оказалось блеф. Оказывается, он имел в виду двоюродного. Во всяком случае,  я звонил потом  тому «Ульянову» в Нарьян-Мар, он как-то вывернулся  и отговорился,  что-то пообещав, но не позвонив мне больше – никогда…
     Лена Голубева, 37 лет, из Северодвинска, была до такой  степени хваткой  и деловитой,  практичной и циничной, что  я  в своей  жизни никого подобного не встречал. Она так откровенно и так  явно искала себе мужа, достойного партнера, может – из десятка  кандидатов на  каждый следующий  отрезок времени. Что характерно и подозрительно – нигде не работала, и того тоже не скрывала, объясняя все прозрачно, под свои потребности. Но и была, однако, достаточно корректна, интеллигентна. Что поразило также – была в Париже (если не врала). Но, наверное, прокатилась туда с очередным «избранником». Существовала, как я и сообразил(?) на относительно высокую  пенсию  (северную, как  и полагалось в Севрике), матери, которая  была  выжившей из ума, но  в быту, как я понял(?)  требовался все-таки за той постоянный уход. Я также снял квартиру, как и в Вологде, и также почти в центре, на проспекте Труда, и даже недалеко от улицы Воронина, где  когда-то, с родителями, жила Лена Лобанова, и где  я тоже не раз побывал. Я прошелся как-то, мимо того дома, старой, явно хрущевской, с высоким крайним крыльцом, пятиэтажки, и едва узнал ту панельку – все-таки сильно она изменилась, обветшала….
    А Голубева, несмотря на нашу даже прозрачность отношений, не оставалась  у меня дольше пары часов, съедала все мои приготовленные  дорогущие ужины, с вином, и даже не ночевала… Это было совсем уж вызывающе. Но все-таки расстались мы пристойно, надеялись на продолжение не начатых отношений,  и не отказывались от дальнейших встреч. Но уехал  я  с некоторым разочарованием, хоть и с заверением с ее стороны,  что уж обязательно, конечно же, она вскоре навестит  и меня – естественно, - за мой  счет. Однако, - забегая  вперед – этого не случилось. Через пару  недель, также, как это было с Натальей  из Соломбалы,  она от меня, в пространном  письме прямо на сайте – отказалась. Видно,  я чем-то ее не устраивал. Понятно, что был в очереди таких же остолопов –кандидатской шеренге претендентов – она даже не скрывала этого кощунства – завуалированными, конечно, словами  и поведением – пропадала на каких-то дачах в выходные, когда  я изнывал, ожидая  ее на проспекте Труда. Мы, однако, снова встретились через год уже в 15-м, уже в очередном моем вояже, на пути с родины Коми, но это из-за необходимости -  я ей оставлял  кое-какие вещи, достаточно объемные:  белье постельное, книги… Она осталась верна себе – назначила встречу в самом дорогом ресторане -  я узнал об этом позже,-  и вовремя «рокировал», - отговорился нехваткой времени, и мы  увиделись накоротке, у вокзала Северодвинска. Она туда подвезла вещи, я заплатил за такси. Посидели  минут с десять в зале  ожидания, и я высказал о ней  все,  что думал, но вежливо, не умаляя ее  чести  и достоинств. Она слабо  и почти смущенно улыбалась на мои реплики, но ничего в оправдания или возражения – не сказала. Детей она не имела… Но та встреча еще была впереди.
    А пока я стоял перед непростым выбором – куда  мне дальше устраиваться на работу, и выдержу ли я теперь достаточно сложные по  нагрузкам рейсы  в море. Но чувствовал,  и настраивал себя, что смогу, и уже, с конца сентября – «наводил мосты».
     Но сначала о самом горестном известии с момента года седьмого, когда  ушел Коля Скромный, или в 2010-м – когда,  я потерял любимую старшую сестру… 25 сентября  я позвонил Рыхлову. Или он мне – не помню. И уже сразу же в голосе что-то отметил я необычное, не как всегда расположенный и веселый, а какой-то потерянный, странный. Он и сообщил ошеломляющую весть – 15 августа, от инфаркта, повторного, не стало Кочешкова Константина Константиновича, в 55 лет. Неожиданно,  в самом расцвете сил, мы лишились фактического основателя Фонда Скромного. И тут же Рыхлов мне предложил стать, ни больше  - не меньше, как Президентом Фонда. Вот те на? А как же он сам? Я обещал  подумать, но после согласился быть вместо Кости – Вице-президентом. Сергей и сам подумал, что так будет лучше и согласился  со мной.
     Фонд наш осиротел. Нужно было набирать, и ориентироваться на новые, молодые кадры. Я обратился к Светлане Викторовне Грицюк, редактору издательской фирмы «Борей» - она  в свое время организовала передачу о Скромном, на телевидении, и очень уважала творчество автора «Перелома». Мы встретились буквально накануне моего ухода  в рейс, вечером еще не поздним, в китайском ресторане на Полярных Зорях. Так я впервые лицезрел женщину, с которой познакомился еще, уже  в отдаленном 2011 году – на сайте знакомств, как это не удивительно. Потом, правда, Светлана оттуда удалилась. Может, кого нашла. Выглядела она  прекрасно… Позднее,  я уже напрямик предложил ей вступить в Фонд. Отказа не получил. Но вот на недвусмысленные мои пожелания сблизиться с ней она, неизменно корректно и вежливо, даже с шуткой – отказывала. Как-то, в середине ноября,  я пригласил ее на концерт симфонического  оркестра, но пришлось довольствоваться музыкой одному…
   
     Итак,  я пришел в рыбодобывающую компанию «Робинзон», куда давно  стремился попасть, наверное, лет с 5-6. И думал, что мне повезло, именно так в первый год и казалось – в мойвенную путину  15-го года за полтора месяца заходили  в Мурманск 3 раза, каждые три недели. Но дальше рейсы были продолжительными, за два месяца и больше, а  в конце годового срока плаваний  вообще, ушли на три с половиной. И с 16-го года мойвенный промысел закрывался, на неопределенное время. Так что успел я,  к шапочному разбору. Карьера моя в той компании, «Робинзонада», -закончилась. Но это было еще впереди. А пока  я, оказавшись в рейсе следующем, уже на переломе годов 14/15, принялся оформлять то, о чем задумывал еще в мучительные дни и ночи в реанимациях. Я решил выпустить книгу избранного, куда включить, кроме всех неизданных и даже ненаписанных рассказов, еще и очерки, заметки, критику, воспоминания, публицистику газетную, и даже сценарий для бардовского  фестиваля. Все это вместе собрал,  проверил, скомпоновал…
               

                - V -

   Уже к началу февраля книга была сделана  в электронном виде – готова к печати. Я впервые издавался в качестве члена Союза писателей. Но более ничего не изменилось – нужно было растрачивать свои собственные средства, и немалые. Но книга делалась на «века», оставаясь материальной частью культуры, ее можно было потрогать, поставить на полку, любоваться ею. И это перевесило все мои сомнения и стенания. И был очередной стимул – эту книгу распространять на очередной, юбилейной встрече выпускников, своих сокурсников – врачей  с 1975 года… Надеялся, что к середине июня подгадаю и съезжу на это мероприятие. А еще  я задумал – сделать три сценария, для сериалов. Ибо в тот же момент произошло знаменательное, если не знаковое событие. Издатель московского «Вестника продюсера», Игорь Валентинович Агафонов, с первой моей подачи, без попыток, принял мою заявку,  из задуманных трех сценариев, на первый – «Я - интерн». Почти год назад, возвращаясь с неудачной встречи-расставания с заведующей лабораторией  Ковдорской  больницы Ириной, вынужденно смотрел этот затертый и отчего-то популярный сериал «Интерны». Так вот пришло в голову - а почему бы не создать с похожим названием свое? Тем более, что думал уже  о подобном названии еще лет с десять, если не пятнадцать тому назад, когда писал повесть «Кесарево сечение». Вообще с этими названиями как с символами, сталкиваешься неожиданно и сравниваешь. Скажем,  судно «Косарев», где  всех больше отходил в промысловом флоте, перекликается с «Кесарем»,  а я как-то раньше об этом не задумывался… И еще одно удивительное совпадение. Клаксвик, город Фарерских островов. Я был там впервые  14 апреля 13-го,  и попал во второй раз, в 15-м, тоже  - четырнадцатого апреля! Но это было потом. А пока я успешно справлялся с печатанием своей седьмой книги. Но то напечатанное в 300 страниц было ничто по сравнению с четырьмя страничками в альманахе, органе Союза российских писателей «Мурманский берег». Выпуск его все оттягивался, это было издательство Светы, «Борей». Но вот долгожданный номер  у меня в руках. Рассказ «За пеленой дождя», который был уже опубликован  в одной из книг, достаточно социальной,  о работе в больнице  в переходные  времена, разнузданные девяностые… Раздавали этот альманах авторам, на очередном заседании «Лито», как говаривали всегда все и  прежде всего – Иванов. Он мне и вручил пухлую стопку,  в 10 экземпляров. В тот вечер разбирали поэта Александра Абрамова, из другого Союза, его оттуда турнул, другого слова не подберу - Дима Коржов. А написал Саша оригинальную поэму в стихах, даже трагедию, подобную шекспировской, из времен инков Америки, доколумбовой. Вещь действительно уникальная, с развернутым сюжетом, героем-соглядатаем, как в «Короле Лира», Шутом, со сценой казни в финале. У всех выступающих она получила однозначную положительную и даже, - восторженную оценку. Я тоже выступил, предложив доработать чуть-чуть до инсценировки, и поставить ту поэму – молодежными труппами Североморска или Мончегорска, с коими  я связывался, предлагая сценическую версию «Машука». Они не отказывали, но и не брались. Видимо,  у них были свои планы… Заседание было 15 марта, в воскресенье, назавтра мне предстоял отход, на месяца полтора, опять длительный относительно срок, и я, расчувствовавшись от альманаха и от приятных вокруг себя литераторов, закатил самоличный банкет. Затащил ребят в близкорасположенный кабак «Емеля», заказал на свои средства закуску, водку. Меня тянуло к талантливым людям, и я, от представившихся возможностей, не мог себе отказать в  удовольствии  общаться с ними. Таким был Акопянц. Я много почерпнул от него -  в частности рассказ о Писареве, утонувшем в 26 лет. Я думал использовать этот факт в сценарии  о Некрасове, который планировал писать. Я опять намеревался показать жизнь двух поэтов, уже других эпох и другого уровня – Пастернака и Некрасова. Первого нобелиата советских времен, - и второго, - собирателя всех талантов пореформенной России. Некрасов притягивал еще сложной  своей личной  жизнью.,. что было бы весьма привлекательным для киношников, а Пастернак олицетворял недовольство всех гонимых центральной  властью, сам пострадавший от неё, вынужденный отказаться от самой престижной премии. И еще меня подогревала назначенная на тот вечер встреча с Лолой, мне не хотелось ударить в грязь лицом. Да и появление впервые  в альманахе стоило того, чтобы  это событие отметить по  русской традиции, - водовкой. Наверное, я и состоялся наконец-то как литератор, о чем мне предрекал еще Коля  Скромный… Вот такие мои выводы. И наверное, не было бы  книги, если бы не было… инфаркта. Он сподвигнул меня ускорить выпуск, этого как бы  итогового сборника. Может,  я и торопился, но все-таки издание было оправдано и вовремя.
      Итак, я уходил в рейс до мая месяца. Нужно было выполнять, реализовывать, - задуманные планы. Тревожило, беспокоило, но и даже забавляло только одно – эта разнузданная кампания травли, другого слова не подберешь, на сети «В контакте», группы «Тихая моя родина», - за «Рубцова»… Как писал уже, летом 14-го, во время пребывания в Вологде, - приобрел книгу литератора Вересова из Череповца – о Рубцове. И вот я взял, да и написал ему, с предложением ознакомиться с моим сценарием, а он, без моего спроса(!), опубликовал мое к нему письмо в этой самой группе «Контакта». И понеслось. На меня обрушилась резкая  и разнузданная критика, вся  сплошь отрицательная, в оценке сценария. Я чуть прямо не физически ощущал  эти вопли и визги оппонентов. Особенно старались женщины, одна из них прямо так и написала, что сценарий не читала, но присоединяется к общему хору осуждения. Кто-то не дочитывал сценарий до конца. Такого разносного глумления  я никак  не ожидал и пребывал даже некоторое время в ступоре… Потом немного потом отошел и стал отвечать, - доказательно, корректно, убедительно, что хотел и добивался только одного – показать реальный образ поэта, никак не умаляя его достоинств и заслуг и тем более – таланта… И вот эти притязания тянулись уже месяцев восемь-девять, критики никак не унимались и не уменьшались, хотя, конечно, жару  у них поубавилось, и когда  я разместил ролик со своим выступлением стихов Рубцова, все как-то неожиданно и разом – прекратилось. Видимо, не ожидали  мое такое, не боюсь хвастаться, проникновенное исполнение, в которое  я вложил все свои боль и страсть…   И я считал свою задачу выполненной, да и этот скандал сам по себе, как ни крути, прибавлял мне популярности. Это было очищение через страдание…
     Незаметно подступил долгожданный май – ожидалась стоянка не менее чем в месяц. Книги мои Большакова вынуждена была вывезти в Архангельск, жившему там своему сыну. Грузовая контора в Онеге уже больше не работала, и это как бы символизировало конец  моим отношениям с Онежской типографией, - я сомневался, стоит ли мне  издавать  там книги еще. Хотя полиграфия была там отменной, книга получилась неплохой – в твердой, светло-салатового цвета, обложке, с именем на корешке, - как я и просил – Надежда Павловна десяток экземпляров мне прислала… В том коротком промежутке времени между приходом и поездкой в Сыктывкар-Архангельск случилось  у меня две встречи с Коржовым – одна намеренная, другая – случайная. Я, хоть и недолюбливал Дмитрия, но все обдумав и взвесив, решил предложить ему написать воспоминания о Скромном – сборник такой задумывался, хотя бы году к 18-му, 70-летию Николая. Заранее выяснив, я появился на Полярных Зорях,19, но встретил недоброжелательство и сухость. Он даже обронил, когда  я признался, кем стал, - «ах, этот  п р е с л о в у т ы й Фонд», отворачиваясь от меня и занимаясь каким-то делами – переставлял книги на полке.  Я так и ушел не солоно хлебавши… Как и в другие ранее времена, при Тимофееве… Следующая встреча, буквально через пару-тройку дней, была незапланированной. Я посетил Иванова в больнице, принес ему свою книгу, днем, и он мне сказал, что, где-то, через час-другой, будет презентация альманаха СПР «Площадь первоучителей», в Областной библиотеке. Время у меня было, от больницы было совсем рядом, и я появился  в знакомом зальчике. Прогнать меня оттуда  уже не могли. Я с Коржом даже не разговаривал, приветствовал только кивком головы. Он, впрочем, сидел от меня в отдалении, вместе с библиотекаршей. А присутствовало всего человек десять, из них шесть – авторов. Так что можно было констатировать, что презентация не удалась даже из-за своего кворума и времени проведения. Был обычный рабочий день и время проведения – 17-00,  не совсем удобное, чтобы спешить сюда. Впервые альманах редактировали Коржов и Сорокажердьев. Непонятно, куда делась Чистоногова. Половина журнальной площади была отдана поэтам военной поры и стихам, посвященных Победе. Поэтому не хочется особенно критиковать составителей, но выглядел альманах  бледнее, чем аналогичный в СРП. Может, так мне казалось. Потому что, вероятно, случился   невольно  дистанционный контакт с этой Чистоноговой. Соседом по судну  у меня оказался рефмеханик, зять Марины. И я через него, отправил  ей свою книжицу, памятуя, о том, что  в одной из статей там,  о Скромном, есть строчки о ней, правда, обезличенные, обозначенные словами – «одна ретивая поэтесса». Авось узнает. И вообще, захотелось прокомментировать ее книгу, изданную в погран-издательстве в Москве, о командировках в Арктику. Так вот, стихи там показались настолько уж слабыми, прямо-таки беспомощными, что их было  стыдно и неприятно читать. Я об этом написал,  и возмечтал  статью куда-либо разместить, может, даже в газету, «Вечерний Мурманск», где печатался когда-то, с помощью Кочешкова. Теперь надо было искать новых покровителей.
     В том насыщенном событиями месяце мае произошла  у меня еще одна знаменательная встреча. Кузнецов – один из героев первой части романа, вдруг выплыл теперь вновь. Я его поначалу даже не узнал, но это был он, Вячеслав Данилович, один из ярких журналистов, и ярых, в годы противостояния коммунистов и демократов. Мы с удовольствием  пообщались, он так же, как и я, выражал сочувствие движению Власова  в годы войны, в отличие от моего «приятеля» Саляева, и я к нему еще более проникся, и с ходу предложил написать воспоминания о Скромном, что вспомнит. Вячеслав безоговорочно и легко согласился. Раз начав этот процесс, надо было и продолжать. Значит, книга  воспоминаний о Николае Скромном – впереди. Дело времени.
   Пятнадцать дней, с 20 мая и по 5 июня,  я был  в давно задуманной поездке в Сыктывкар и Архангельск. Прилетел в родной город ночью, около двух. Брата своего, встретившего меня, нашел почти не изменившимся - выглядел он хорошо. Даже как-то окреп после случившейся с ним болезни – инсультного приступа. Была  темень в той ночи – не Крайний  Север, а Печорско-Вычегодский край, около Пермских лесов и уральских гор. Зэковские места – земли Усть-Вым-Лага. Основная цель моей поездки было знакомство с санаторием Серегово, километров за сто от Сыктывкара. Но когда брат привез меня на место, оно мне особо и не понравилось. Старые здания, тесные кабинеты, обшарпанная мебель. Хотя на противоположном берегу Усть-Выми высился не достроенный и не введенный, но будто бы новый  корпус. Но когда он будет  функционировать, никто мне сказать не мог.
     Выступил  я в районной библиотеке Выльгорта, райцентра, где когда-то жил. Поговорил с Некрасовым по телефону, даже заскочил в Республиканскую библиотеку, памятную по бешеной подготовке к экзаменам окончания школы и перед институтом. Оставлял везде визитки…
     Город моей судьбы, стоянка вечной юности, настоящей  первой  Любви, студенчества маяк, место паломничества, хранилище Памяти… Квартира, близкая к вокзалу, освобождалась только к вечеру, я договорился подождать и с тем же таксистом поехал пока на кладбище. Тираж книг, в сотни экземпляров, нужно было  перевезти, перенести с машины  сына Надежды Павловны, на квартиру Паши Шаблакова. Это было все недалеко, в двух шагах от снятого  мною  жилья, на несколько дней, которые  я вознамерился потратить, провести и познакомиться воочию, с Ириной Логиновой, женщиной из Северодвинска.
      Она мне понравилась сразу. В отличие от других, с которыми  я пытался сходиться, начинать «новую жизнь», и часто в этих рядом  расположенных городах, Севрика и Архары… Теперь же сердце мое Ирина задела за живое. У нее была родственная мне фамилия, она училась на филологическом факультете Университета, заочно, собиралась или намеревалась писать продолжение «Властелина колец». И еще – не выезжала из Северодвинска больше 20 лет, жила  одна с матерью, никогда, для своих 32 лет, не была замужем. Была тиха и застенчива, даже замкнута, и даже неясно, являлась ли как таковой – «женщиной»… Но позже,  она мне написала, что были у нее – «романы с возрастными мужчинами». В тихом омуте…
     Жарким послеполуденным, поздним уже, к вечеру, днем, я поджидал ее  на остановке проспекта Труда, в самом что ни на есть бойком месте. Здесь был перекресток дорог, трасса в Новую часть города, на Квартал; кафешки, рестораны, гостиница, остановки дальних автобусных маршрутов, торговый центр… Она запаздывала, я начинал беспокоиться, крутился в волнении по периметру остановочной площадки, где назначил встречу. И она появилась совсем неожиданно, со стороны тенистого бульвара, выплыла, будто, из марева зеленого массива, наклоняясь чуть вперед, как это бывает в манере чуть высоковатых и полноватых  людей, но такая походка еще больше ее красила, притягивала. Ее царственные движения, чуть неторопливые, будто барские, окутали меня, обворожили. Я сразу же хотел ее повести  в кафе, но ей было удобнее быть на воздухе, и мы просто проговорили, проходили, иногда присаживаясь, где попадались скамейки – более четырех часов. Наконец, совершив «кругосветку», мы  снова оказались в том же месте, где встретились и зашли все-таки в рядом расположенное заведение,  съесть мороженное и запить его кофе… Потом расстались, договорившись встретиться снова, через день, Он назавтра была занята, в университете. И на второй раз мы тоже  были вместе – сначала на пляже, на Яграх, потом поехали снова в центр, и там, в тихом местечке, в безлюдном зале столовой, где она отдала  мне свою порцию купленных мною биточков, я и сделал ей – п р е д л о ж е н и е.  Конечно, с ответом не сразу, дать ей время подумать, поразмыслить над столь неожиданным для нее оборотом. А потом она почти убежала от меня, не пожелав даже принять  цветов, которые я хотел купить…
   «..а чё это ты, Коля, звонишь с другого номера?» - вкрадчивый   и в какой-то мере даже доверительный и чуть  ли не интимный голос Саши Шилова меня окончательно сразил. Я решил все-таки, хоть как-то, обеспечить одно давно задуманное дело. Попросил Сашу Шилова, своего однокурсника, доброго и отзывчивого приятеля еще по студенческому театру-студии, распространить мои книги. Он мне даже всучил деньги за увесистую пачку- упаковку, которую  я оставил  в кладовке Музея института. Саня там был своим человеком. Кстати, неожиданно я и подарил книгу, с надписью, в качестве экспоната, Это тоже  было весомой, и настоящей,  удачей…
    Книгу отнес и Валовой. Не выдержал. Положил прямо в окошечко кассы, где она сидела, и даже не видя  ее реакции и, выражения лица, - убежал. Перед этим  взглянул на нее краешком глаза, мельком и… еле узнал. Она  очень изменилась и в худшую сторону. Ее муж имел родимое пятно на половину лица,  ужасно обезображивающее его. А ведь говорят, что супруги становятся похожими. И вскоре Валова отозвалась – очередным наветом и клеветой в странице «Контакта», где как раз обсуждается мой сценарий по Рубцову, сбросила пасквилянские сведения  Вересову, тот заинтересованно ей  отвечал, пытал, где ту книгу можно достать, -  она высыпала и выходные данные.  Так получил я  очередной  ушат грязи…   Естественно,  имя  свое Валова не  раскрывала.
      А Саша Шилов ведь знал и Веселову, тогда конечно – Лобанову, мою судьбу и напасть. И я не смог не связаться и не поговорить, -  с ней. Случилось так, что послал сначала  СМС, а она ответила в своей манере поучать, обронив что-то о приличиях и вежливости… и меня как прорвало – я напомнил ей все неблаговидные ее поступки, связанные с жадностью, за все сорок лет нашего знакомства!.. Но потом, немного погодя, я поостыл, пожалел о своей несдержанности и позвонил уже с извинениями. А она, как ни в чем ни бывало, легко и просто, «простила» меня, будто  бы каждый раз,  чуть  ли не каждый день так, извиняла меня. Мол, знает меня, и мои манеры… Она всегда  невысоко меня ставила. И оставалась в этом стойком ко мне предубеждении. Проскользнуло в ее тоне и голосе, что все равно,  она меня считает  для себя родным и близким человеком, которого она знает «сто лет», и конечно на мои эскапады – не обижается. Такие вот метаморфозы. И все-таки было скучно сидеть  в этой  снятой  квартире – невыразимо. С Ирой мы как будто расстались -  я ее заставил думать над моим предложением и не стоило ее тревожить, встревать, подгонять. Оставалось время для встречи легкой, необременительной. И я позвонил Марине, которая приезжала ко мне в Мурманск в 13-м. Та появилась и пришла, но была холодна и неприступна,  и в такой отчужденности я, естественно, не смог, да  и не захотел ее - уговаривать… Проводил восвояси до дверей, вызвав такси.
     Больше мне ловить в это городе было нечего. Взяв одну из связок книг,  я покатил домой…
 
    Снова рейс продолжался с 9 июня  и по 20-го июля. Я вплотную приблизился к написанию сценария о Корчном, его «матче смерти» с Карповым в Багио. И в следующий  цикл, который неожиданно, вместо полутора месяцев, растянулся на три с половиной, я, конечно, сей  сценарий завершил, оставив в черновике. Таким образом, за год с небольшим было сделано: 3 сценария, один рассказ, выпущена новая книга, и завершен длинный, почти   в   два десятилетия, документальный роман, «Литератор», - четвертая его часть. Этот самый, настоящий. И уже была подготовлена заявка на сценарий «Рубцов», для Агафонова…
   
                *  *  *

    Игорь  Агафонов меня потряс. Едва я заикнулся, что заявка моя готова,  как он тут же заявил, что притормозит выпуск седьмого номера «Вестника…», чтобы только успеть вставить меня… Я  тотчас же выслал полагающуюся сумму…
   Тут же по времени,  через недели полторы после  моего прихода, 9 ноября, состоялось очередное ЛиТО нашего Союза.  Обсуждали  Владислава Кликунова, с характерной кликушечьей фамилией. Он слушал только самого себя, 18-летнего, когда читал их, свои стихи, размахивая руками и  форсируя голос. Хотя строчки писал вполне складные и даже подражательные, Мандельштаму и Бродскому. Приняли его тем не менее  доброжелательно, прочили славу, но и отмечали, что, наверное, так быстро же он может и погаснуть… Что-то меня подспудно тревожило и Акопянц , да, подтвердил -  давно уже, еще летом, в ночь с 12 на 13 июня не  стало Виктора Леонтьевича Тимофеева. С ним как бы закончилась эпоха. Давшая, после талантливых Романова, Маслова, Блиновых, Николая Николаевича и Бориса, еще такой монумент как Скромный. Характерно, что «Леонтьича», приближенного к властям советских и переходных времен, почитали в обычном скромном зальчике областного морга, присутствовал от правительства лишь  представитель  от Ершова, поминки устроили в не более презентабельном «Камелоте», трактирчике под столовую рядом с театром…  Со Скромным прощались в Филармонии,  там были губернатор со свитой, широкая публика. Поминали тогда, кажется, в зале вокзального ресторана, - со слов Саляева…
    Акопянц, получив мою новую книгу, устроил мне уничтожающую критику,  но не разносную, что вполне меня устраивало и даже умиляло – Александр Эдуардович был верен себе – честен и объективен.
   Пошатнувшееся здоровье, за год пребывания в рейсах, за  месяц я подправил, и даже сделал несложную операцию и вот с 15 декабря, полный надежд, пришел на работу в Управление  трудовыми ресурсами Мурманского морского пароходства. Гутян, работавший там, расписал мне прелести того учреждения, «хороший коллектив, здоровая атмосфера», я  ему не поверил, потому что знал, и давно, изнутри, ту прогнившую и продажную  контору,  - на блате, недоверии,  наговорах, родственных связей, кумовства. Но и от Юры я узнал, что главный мой «враг», начальница УТР, Светлана Викторовна, - племянница Маслова. Почему вышло недоброжелательство – объясню.  Раньше работу врача-методиста  выполняли на трех ставках, теперь  же сократили до одной – сиди с 9 до 18, да еще сбегай в другое место за километр, через виадук, прочитай лекции по неотложной медицине.  Я и согласился, намереваясь выпросить эти  полставки, где раньше сидел врач на «полной», но как раз Светлана Викторовна на это не согласилась. Категорически. «Два отпуска, два больничных…» И самое главное – не было времени вывести в электронный вид написанные вчерновую сценарии. Не успевал. Выматывался на транспорте. Туда-сюда, по полтора часа, плюс  новые тарифы, выложи 120 рэ, да и пожевать где-то требовалось. Но я выкрутился – выучил поэтическую программу, почти всю, сидя в кабинете в закутке, за примитивной  нагрузкой,  строчил  там заявки  на аптеки лекарств, однотипные и примитивные,  на суда, или давал консультацию по поводу больных. Но все же гордился, немного, что занимал должность когда-то всемогущего Богатикова, флагманского врача пароходства, Бога, как его  все называли. Еще бы… это был идол. От которого зависело многое, если не все. Мог миловать и посылать в  самые престижные рейсы, на линии – Роттердам-Дудинка, или там  в «средиземку», в Грецию на ремонт, а  то  запихать в круиз аж до Тайваня, Китая…
     26 декабря, к сбору на Октябрьской, Иванов пригласил, как обычно всех, но невнятно,  неясно, что многие не поняли, для чего. Отпугнуло требование принести по 500 рублей. Думали, будет элементарная пьянка. Не пришел Акопянц, не появился Руднев. Зато увидел я  Ивана Бессонова, редактора  альманаха. До этого я встречал его в 2006-м, когда он пожимал руку Скромному, в комнате Людмилы Александровны, в честь примирения и сотрудничества. Значит, почти десять лет я не видел ведущего деятеля СРП. Ведь он занимался альманахом. Он сел во главе стола, справа оказался Блинов, слева под руку я, чуть подальше – Иванов. Сразу  как-то получилось так, что  Иван взял на себя руководство собранием, по крайней мере. В какой-то момент, когда  обсуждение и разговоры приутихли, и  вышел какой-то перерыв, я спросил председательствующего о судьбе подборок в очередной номер альманаха, моей и Коленцова. Иван сказал, что меня включил, а Коленцова – нет. Это меня обескуражило. Я для того и подал обе заявки, имея в виду Валеру, он и так был удручен отказом  в приеме в Союз, уж в  альманахе=то вполне мог напечататься. Сам я не хотел,  светиться в двух номерах подряд, считая  это нескромным. Терпение для литератора важнее спешки. И вновь решался главный определяющий вопрос – кого на премию в 16 году. Из трех возможных претендентов (Бессонов, Блинов, я) выбрали, конечно – патриарха. Ну  и после как-то  все быстро разбежались. Остались мы, перечисленные трое, да художник с Самусевым. Борис Николаевич Блинов как бы заново со мной знакомился.  Интереснейший разговор за столом, много сведений глубинного  свойства. Леонтьич был ярый антисемит, и меня причислял к евреям (по моей первой жене). Потому и Скромного - гнобил. Заслушался и я  многим другим сведениям – имена Бакланова, Кузнецова Юрия, Шавкуты, Василенко так и  сыпались с языка  Бессонова. Он всех знал,  с ними общался, пока учился в  Литинституте в самые бурные непредсказуемые годы – конца 80-х годов. Но я убежал пораньше...  Мурмаши не близко. Простились с Блиновым тепло, на пороге…
   Когда я начал искать этот дом, еще не предполагал, что он мне давно знаком. И постепенно я проникался чувством героя актера Ронинсона из «Зигзага удачи», когда того вели к собственной, брошенной им жене. Потому что адрес и квартира были мне знакомы! Я здесь останавливался в прошлом июне, в последний приезд. Будто очутился в родных стенах, но также еле-еле показывал телевизор, не совсем исправна была сантехника  в ванной, но вроде бы надежно держалась штора, и сверху газовой плиты сияла электрическая двухконфорка. Туалетная бумага, мыло, и спички, естественно, отсутствовали. Ненавязчивый совковский сервис! Но я был спокоен, удовлетворен - ведь я здесь уже  существовал. Меня больше беспокоила предстоящая встреча с Натальей, особой сорока лет, недавно разведенной, имеющей дочь-подростка и снимающей жилье в Соломбале. Вообще-то биография ее была темная, она приехала из Ростова, но уже нахваталась архангельского акцента; с  мужем,  теперь бывшим, странно встречалась,  раз  в неделю, - тот проживал в Северодвинске. Там  она и работала, каталась читать лекции для студентов, в  частный какой-то институт…
   Дороги и улицы Архангельска  начала января странно все позамерзали и пройтись по ним требовало особого рода искусства скольжения. Поэтому я и ухватился сразу  за Наталью, как  только ее увидел. Тонкая, хрупкая, улыбчивая. Но и строгая, никаких намеков или там вольностей, с моей стороны, не позволяла. Один лишь только раз, скользнула по моей щеке, полу-поцелуем при выходе, просидев  у меня чуть  более  часа.  И после… Не появлялась,  хоть я не раз пригашал. Отговаривалась. Скучнейшие пять дней  я провел один на один. Единственное в чем преуспел – почти выучил , наизусть,  всю программу стихов, с которой  намеревался выступить, - да и был  уже запланирован, объявлен вечер - выступить в ДК Мурмашей, - деваться было некуда.  Наверное, это главный и положительный  результат поездки. Дома  я бы так не сумел -  рядом живущий  сын, на площадке, - все равно бы отвлекал. А начал я  учить еще  сидя в пресловутом кабинете врача-методиста, куда сглупу согласился  устроиться.  Предыдущий доктор Алексеев так меня  вдохновил и уговорил, что  я раскис, размечтался о  руководящей  работе в медицине, о которой всю  свою врачебную карьеру  мечтал. А тут -  шутка ли! «Главный врач» пароходства…
    Надвигались, разворачивались холода. Вслед за рождественскими  вступили  в свою силу крещенские. Но я пережевывал и  осмысливал  свой прошедший «творческий вечер». Внешне он, на первый взгляд, вроде бы удался. Было человек под двадцать, без всяких моих предварительных приглашений и звонков. Я специально так  подстроил,  полагая,  что помнят мое двухлетней давности выступление с Рубцовым - я слышал восторженные оценки зрителей-слушателей сразу и позднее. Но сам я, конечно, был недоволен. Во-первых, сбивался несколько раз, забывая очевидные  слова. Заметно это было или нет, но  я-то знал про то и от этого страдал. Хотя потом, после просмотра роликов видео, начала и продолжения, Пушкина с Лермонтовым. и далее – Баратынского, Пастернака, Васильева Павла и Бродского, читал сносно. Но все равно, все- таки -  чувствовал, что надо, надо – отшлифовывать и осмысливать до основания, до мельчайшего оттенка. Особенно лезли в голову строчки  Рубцова, вновь выученные – «Фиалки», «Тихая моя Родина», о Тралфлоте. Значит, нужно  действовать, готовиться и дальше  читать, может, даже  сделать афишу и продвигаться, выдвигаться. Может, даже  и сделать концерты эти поэтические, - платными.
     С Натальей так ничего и не вышло. Со своей бестелесностью она так и осталась в недоумении, почему ее не приемлют мужчины. А потому, что  нет зацепки у нее, манка, привлечения, да чисто  тех пресловутых женских  чар, которыми и окутываются-обуреваются, - партнеры. Но главное – чувство, интерес, общность духовности, настрой на будущее. Счастливое…

 Январь 2016 г. Мурмаши.