Центральная Россия. Просто взгляни на серию жилых домов: весь район усыпан ими с божьей помощью, но с порицанием Творца. Ни одного голоса, кроме рассказчика, не слышно – только шумные, перегруженные средними и высокими частотами звуки животных. Все диалоги показывают титры, ниже фокусировки твоих глаз. Полуголый рассказчик сидит в середине красного и синего освещения ванной. Это его чистилище – что-то среднее между физическим восприятием цвета и откровенным вымыслом.
День. Девятиэтажный панельный дом. Квартира номер двести одиннадцать. Часы на старых обоях четвёртый год работают от заводской батарейки. Они показывают - 12:49.
В сигаретном дыме сам собой возник вопрос:
- Сколько тебе лет?
Начав путь с низкого кресла, вопрос недолго повисел дымовыми буквами в середине комнаты. Теперь он медленно потянулся к открытой форточке. Буквы пробираются сквозь ажур белых занавесок, за которыми на подоконнике стоит рамка с фотографией-открыткой дочери Николая второго. Мария Николаевна сидит на свивке шлагов троса в синем платьице, подобном вычищенной шинели моряка. Подпись - яхта «Штандарт», 1907 год. Полуулыбка восьмилетней княжны очаровывает, детские глаза смотрят на поднимающийся к открытому воздуху дым. Отлетая от мученицы, вопрос ппоникает в открытую форточку. Его подхватывает ветер, и несёт над двором дома, где истеричные крики девочки в руках спешащего домой отца, взахлёб парирует пожилая женщина:
- Кто так воспитывает?! Дай волю молодёжи, везде нелюдей пораскидают! Да поставь ты её, успокоится! Поставь, говорю!
В кресле, согнув ноги в коленях, сидит девушка. Напротив неё клуб дыма из тлеющей сигареты держит на привязи буквы повторимого вопроса. Девушка немо водит губами ответ:
- Двадцать два года.
Дрожащие пальцы её рук поглаживают сожжённую утюжком для волос соломенную прядь, криво спущенную на голые колени. Голова неудобно наклонена.
Замочная скважина входной двери оживилась ключами. По замку часто стучат пальцы. Секунда тишины, и по ней звонко стучат кулаком. Затем несколько глухих ударов ногами. Снова шелест перебора железных ключей, и дверь поддалась.
- Мила! Не слышишь, что ли, замок опять заел! Опять куришь в квартире!
Милослава немо водит губами. Уголь сигареты в длинной пепельной шапке.
- Я сходил в пару мест, и, угадай что? Фёдору Савельичу соизволят перезвонить! Повторное собеседование до конца дня!
Фёдор кружит по комнате, в своём неумелом танце скидывая верхнюю одежду на пол. За обоими молодыми людьми со стены наблюдают их общие фотографии. Мила пусто водит глазами, не реагируя на радости парня.
- Ай, да тебе всё не то. Сидишь у окна, не двигаешься. Как старушечий сундук. Смотри, запах у него тоже старый, подмылась бы.
Парень, продолжая пританцовывать, пробежал в прихожую и вернулся с тремя белыми розами.
- С праздником, с годовщиной, любимая Милослава!
Протянув цветы, он с натянутой улыбкой встал выжидать ответ. Милослава неудобно поднимает голову,резко ударяет открытой ладонью по букету, и, яростно крича, вгоняет окурок себе в колено. Парень отталкивает Милу с кресла на пол. Шипящие животные крики, борьба.
Утро. Фёдор встречает у гаражного места под номером сто двенадцать своего близкого друга. Друг, как всегда сутулясь, похаживает взад-вперёд на условленном месте. 9:24, друг сверяется с дешёвыми наручными часами.
- Привет, Андрей.
Андрей долговязый, худой и неприлично живой в любой ситуации. Он в постоянном движении, и куда бы ни привели его жестикулирующие конечности, он расцарапает себе пальцы, запнётся, упадёт, но просто стоять на месте с руками в карманах никогда не будет.
- Здарова. Приколись, тридцать четыре года назад, в этот день, в Нигерии один ниггер мутил переворот. Он собрал шоболу местную, которой на тот момент командовал, и продырявил тачку с президентом, президентским адъютантом, и ещё парой человек! И знаешь, как его звали?
- Неа.
Андрей набрал полную грудь воздуха, выпучил глаза, и:
- Бука Сука Димка! Первый из офицеров Нигерии! Нарицательный ниггер, ха-ха!
- Ай, всем нужны события, чтобы просто их поболтать... чушью. Типа, вонять изо рта хоть чем-нибудь.
- Му-у, встану, поною. Как всегда, ха! Смуту с тобой уже девать некуда, чума ты! Ны-тик! Лучше дополнить это твоё бабье «хоть чем-нибудь», чем использовать в качестве сахарозаменителя, и, хоть, откинуться. Одержимый! О! – Андрей снимает наплечную сумку без молнии, достаёт просмоленную курительную трубочку, затем небольшую коробку,- это вам на годовщину!
- Что это?
- Ну, читай упаковку, написано! Поздравляю, - протянул он, как бы безучастно.
Фёдор осматривает коробку:
- Зажим для эрекции.
- Не знаю, как действует. Молодой ещё.
- А внутреннее желание как заблокировать, если возникнет?
- Это она уж почувствует, даже не думай удаляться! По-еврейски, ха-ха!
- Жаль.
- Когда, наконец, нормально всунешь, всё покажется милее и Милославе! Ну, а тебе ближе к сердцу, сантименты хоть почувствуешь, там, чо хочешь. И страх, хоть какой ты там социопат дикий – исчезнет. А то задолбал. Так что будь чище, и будешь в решимости. Того и желаю.
- Литератор херов.
- Прошаренные слои человечества взбалтывают бутылку первым глотком, тут обламываться не с чего!
- Ага, а если вы можете заплатить больше, то у вас доброе сердце.
- Так и тут не всё, месье! Там живительный порошок в коробке! Лучше нюхай, если по вене страшно.
- Ну ты и урод.
- Может, ныть перестанешь.
- Хрен с ним, ладно. Благодарю. Пошли.
- Что, по чайку в столовой?
Фёдор достаёт из грудного кармана рубашки запечатанный пакетик, под цвет чёрного галстука:
- Развлекаться принято с умыслом! Вам, блин, почтовый голубь. Сейчас, только наберу папашу.
Пока идут телефонные гудки, Фёдор продолжает, ты видишь его приключения от первого лица:
- И да, кстати, чай невероятен. Вчера нахватил у узбеков в центре. Прикинь, двадцать человек очереди. Такого аншлага при первых бургерах не было даже в России. Да, и действительно, там, в киоске, видно, что на ковре намазы нормально отбивают.
- По пятьсот взял?
- Как полагается.
- Не забывайте спрашивать курево в храмах. Ну, так пошли, дунем сначала.
- Ладно, пошли. Дай ещё наберу, подожди. О, алё. Да… да, давай. Через час здесь будет.
- А чо, зачем встречаетесь?
- Да денег взять.
- Чо с работой?
- Да нахер работу. Там обманывают. Вон, пошли туда.
- Так присаживайся на порошки. Или тебе всё ещё причины нужны не быть модным?
- Ага. Даже коровы знают, где их дом.
- Высший разум, ну. А знаешь, как намаз правильно делать? Чтоб на ковёр не только лбом, но и носом. Вкуснее бутерброда, дядя Фёдор, ха-ха!
Между гаражами трубочка забилась лепестками аптечной ромашки, вымоченной в китайском наркотическом концентрате. Четыре секунды после затяжки, и глаза обоих залились тупым дурманом. Голос из чистилища, глубоким эхом говорит Фёдору, показывая фантомные образы:
- Воскресение - двое суток после четверти часа холодной психастении. Подкладываешь под винтовую лестницу печатную машинку и задёргиваешь шторы наискось. Или просто плюёшь.
Улыбки в объятиях и кровь в открытом поле двух любящих людей. Фёдор и Милослава оживлённо говорят, идя по улице. Они в очереди за молоком, лежит мёртвая Мила, Фёдор говорит, что у него не хватает несколько рублей. Они в столпотворении на площади, Фёдор мёртв, Мила бросает его одного, и говорит, что не чувствует, как он защищает её. Она спускается на эскалаторе одна, где внизу стоит окровавленный голос из чистилища, и держит в руках криво вырезанное из картона сердце, вокруг сердца недоумевающая полиция. Эскалатор вверх, и Фёдор, держа на руках мёртвую Милославу, одаряет её французским поцелуем. Они сидят на лавочке в парке, Мила всё ещё мертва, её спутник бессмысленно уставился вперёд себя. Оба мертвы, лежат на площади с полуоткрытыми глазами. Фёдор мёртв, Мила кричит на труп, и тянет его в общественный транспорт. Фёдор всё ещё мёртв, внизу эскалатора его окружила полиция, Милослава ругается с одним из полицейских. На обрыве оврага равнодушное переглядывание, и влюблённые толкают друг друга по очереди. Сначала Милослава парня. Затем он девушку. Снова и снова. Во время всего происходящего говорит голос из чистилища:
- Я тебе не верю. Сегодня утром ты проснулся от механизма, породившего настоящее беспокойство. Она, с её белыми плечами, высосала из тебя всю жизнь. До абсолюта. Сколько можно считать восторги, лёгкие, доступные настроения всех этих мерзких выродков? Считать, и натыкаться на одурь запутанных мыслей. Всё кончено. Всё иссякло, всё, что казалось преимуществом химического состава планеты. Бесполезные, эгоистичные изменники. И я держу в заложниках два человека насильно. Безумие. Больше нет слов. Я ненавижу вас обоих.
Вечер. Фёдор стоит в переполненном троллейбусе, одной рукой держится за поручень. Картонное табло показывает росчерком чёрного фломастера погоду по Цельсию на минус семи и время -17:51.
Троллейбус едет по застраивающимся пустырям, по будущему ярких, повторимых историй. Навстречу сонной ночи. Крупными снежинками, небо избивает стёкла транспорта.
- Места, на которых вы стояли, заросли плющом. Ты думал о том, как сделать ей предложение выйти за тебя замуж, а она шла со своим ссаным ухожором, и видела тебя, пьяного, грязного, дрожащего неудачника. Ты дышал случайными знакомствами. Прозрачный сквер, туман. Не доведя ничего до развязки, ты сам стал рабом. Ничего.
Пока говорит голос чистилища, Фёдор осматривает пассажиров. Пожилая женщина мерзко глотает всю ветку бананов, отшвыривая кожуру в разные стороны. Мужчина в потёртой куртке воняет перегаром и спорит с роботом-кондуктором о законах и политике. Трое детей одной человеческой самки со свиным лицом капризничают, что их отец разбил машину, и им неудобно и холодно.
- Эти люди. Их детям не нужны примеры.
Одиннадцать минут продажи мысли испанскому писателю, минуты общественного ада. Рука нащупывает упаковку с новым порошком, предложенным Андреем утром.
Выйдя из троллейбуса на назначенном месте, Фёдор видит под крышей остановки одну Милославу. Парень, подойдя к ней вплотную, бьёт подошвой ботинка ей в живот. Девушка падает на спину. Фёдор опускает колено ей на грудь, и тормошит её за плечи:
- Сколько тебе лет?
Голос:
- Это повтор. Нельзя стрелять дважды в одну точку. Попасть не удастся.
Он резко поднимается, вдавливая в живот Милы колено, хватает девушку подмышки, ставит её на ноги, и ведёт к девятиэтажному дому рядом, проклиная всё, что попадает на глаза.
День. 14:27 на часах у каждого прохожего.
Милослава, после посещения медицинского кабинета, заходит в православную церковь. Она дрожит, к ней подступает приступ истерии. Она бросается на колени и плачет навзрыд на середине зала. В это же время наркотический голос продолжает показывать образы Фёдору.
- Она снова падает. Вот фейерверк организма — мерцание инея на стёклах троллейбуса. Дрожь поджидает и проламывает поднебесье привкусом соблазна. Ощутима вёрстка рискованных поступков. Атрофированы оба окончания.
Андрей кричит лежащему за гаражами Фёдору:
- Встань!
Голос:
- Под горлом известь, пришедшая из-под низа живота. Желчь сменяет кровь. На предыдущем пробеге — неопознанный фас солнечного мгновения.
Фёдор:
- Хорошо.
Сзади, к Милославе подходит священник, он помогает ей встать, и подаёт ей просфор. Голос:
- Не молчи. Глубже — отблеск пропаганды равнодушия, отблеск суеверия, отблеск страха.
Священник водит губами:
- Я не стану учить тебя.
- А я… не стану… досаждать.
Священник крестит Милославу:
- Потерянным и найденным.
Голос:
- Потерян и найден. Вы отступили, чтобы пройти далее. Оступились, чтобы увидеть мёртвого голубя. Предвидеть некое пламя.
В медицинском кабинете, в дверях врач с участием говорит Милославе:
- … это страшная статистика, это более сорока миллионов абортов в год, более тридцати тысяч смертей, после небезопасных попыток произвести его подпольно!
День. Квартира матери Милославы, кухня с синими стенами и треснувшей побелкой. Предметы интерьера старые. На грязной газовой плите кипит чайник. Мать и дочь, обе за столом с порванной клеёнкой. На холодильнике старый будильник с колокольчиками стрелками на 15:58. Из соседней комнаты приглушённо доносится смех из телевизионной передачи.
- Ты будешь чай?
- Воды. Дай воды.
- Сама налей, взрослая уже.
Милослава встаёт, подходит к раковине, наливает рыжеватую воду из-под крана в кружку.
- А то, как папашка твой. Ходи говно за алкашом убирай. Господи, благо, что издох. Чаю мне налей. Вон, тот. Да не, не этот, вон! Тот, выше. Да. От тех изжога.
Мила готовит чай в молчании, затем говорит:
- Мама, я беременна.
На полминуты обездвижены обе. Мать:
- Что я должна тебе… сказать? Он должен защищать и принимать решения, если вы вместе! Почему… почему ты пришла ко мне?
- Не от него. Мы не спали уже несколько недель.
- Хех, закон жанра.
- Я не знаю, что мне делать. Не знаю, как сказать ему об этом.
- И чего ты, скотина ты, свинья ты, негодная ты, слабая такая ты?!
- Мама…
- И не вздумай тут у меня оправдываться, сучка!
Мать медленно поднялась из-за стола, и вышла из кухни. Мила села за стол, она вся дрожит. Телевизор в комнате выключается из сети - полная тишина. Вернувшись, мать протянула дочери записку:
- Вот. Сходи на адрес. Врача зовут Виталий Захарович. Поломойкой при нём пять лет проработала. Он подскажет, что… как избавится. Хотя бы от постыдства.
- Но…
- На тебе, вот, - мать вскидывает руками,- что, думаешь декорация? Под куполом всю жизнь ходила? Вот она – жизнь! Плита, сортир, ключ от дверей, млядь! А твой папаша, и тот плевал на это всё, в раковину, на посуду всю жизнь ссал!
Голову Милославы клонит к столу, она закрывается обеими руками и плачет в голос. Её мать подходит к ней и расторопно поглаживает пучок выжженных волос дочери:
- Не удаётся воодушевить - выжди время… для… следующей попытки! Всё, уходи! Ты знаешь, что я, кроме как жрать таблетки и спирт, не могу ничего.
Дочь обессилено поднимается:
- Ты правда… к нему… думаешь?
- А чего велосипед изобретать? Надо сразу мотороллер! Иначе породишь ещё выродков, хуже себя. Даже разбирать не хочу, какую скотину мне пришлось вынашивать.
- Мне очень… жаль…
Мила выходит в прихожую. Мать из кухни:
- Хочешь чистой помереть? Тогда не рождалась бы!
Телефонный звонок. Милослава договаривается о встрече на остановке с Фёдором.
Утро. Гаражи. Подъезжает солидный автомобиль, в нём отец Фёдора. На деревянной панели внутри машины часы показывают цифры - 10:43
В бытности папа Савелий немногословен и всегда конкретен. Как-то он встал за штурвал с модными усами, так во времени той моды и остался. Это всё, что ты должен знать.
- Сегодня у тебя пободрее голос, рад слышать,- папа протягивает руку.
- Давай деньги, млядь,- Фёдор стоит с красными, отупелыми глазами.
- Попридержи язык. Ты устроишься на работу когда-нибудь? Думаешь, это вечно продолжаться будет?
- Не твоё дело, плевательница ты конченая.
Савелий остолбенел.
- Не верится, что я породил такую сволочь.
- Не верится, что ты такой мудила.
- Следи за своим языком, щегол!
- Следи за своим хером, когда суёшь его в педиков, а то с чинов погонят!
Фёдор отбивает от машины зеркало заднего вида, и пинает его. Вдребезги.
- Ты! Ты, мерзавец, да как?.. как ты смеешь?! Ты!
- Давай, давай, Келдыш херов, Сократ е*учий, поток жизни мне объясни! Добился безнаказанности, и меня в говно сунешь? Убьёшь меня? Как мать, убьёшь? Стреляй! Ну, где там твои шестёрки? Спишешь табельное, и всё тут!
- Да что ты знаешь о вседозволенности, щенок?!
- А толку мне голову окунать в ушат с говном, если по верху воняет, имбецил! Деньги давай, обезьяна!
- Подавись ты, сволочь,- Савелий бросает на землю несколько купюр, и открывает дверь автомобиля, - Ты мне больше не сын!
- Передавай привет своим…- Фёдор орёт и подбирает купюры,- Соси там дальше своим Сидорам!
Вечер. Квартира номер двести одиннадцать. На часах - 19:21
Скурив всё содержимое пакетика, Фёдор ничего не чувствует и не слышит. Он избивает Милославу до обездвижения, с подоконника падает рамка с открыткой. Он поджигает край вязальной спицы, и вгоняет её Миле в пупок. Сев у батареи над мёртвой девушкой, он кипятит в ложке порошок, который днём ему передал Андрей. После укола его тело хватает судорога, льёт пена изо рта, и он перестаёт дышать. Княжна Мария Николаевна исчезла с открытки. Она стоит над двумя трупами. Она очарованно улыбается, выбирает из треснувшей рамки пустую открытку, и поджигает её зажигалкой Фёдора. Сзади к ней подходит голос из чистилища, и небрежно ведёт её за руку из квартиры. В подъезде, на лестничной площадке, великая княжна присаживается за стол с высокими, нарядными куклами – парнем и девушкой. Куклы-чревовещатели бросают жребий в призрачном помутнении, ты видишь это, но не успеваешь понять. Не отпуская руки княжны, голос из чистилища берёт вагу, чьи верёвки протянуты к лицу парня, и манипулирует его мимикой и ртом:
- У меня есть валюта. Я могу обменять её на воспоминания?
Затем то же с девушкой-куклой:
- Кто-то должен это сказать.
Княжна подняла голову, и смотрит на голос из чистилища:
- Давай вместе.
Голос из чистилища вынимает из внутреннего кармана пальто пистолет, и стреляет в голову великой княжне.
Играет колыбельная, шум моря. Ты апплодируешь, но тебя тошнит.