Командировка

Почти у каждого жителя нижнего течения Амура нет-нет, да и случится командировка на "дальневосточные юга", в капризный, частенько затуманенный и дождливый "околомиллионник" Владивосток. И случится это по местным меркам именно глубокой осенью, где-то серединой октября.
 Подготовка к этому событию теперь не занимает много времени. За долгие годы капиталистического образа выживания мы стали мобильны, научились обходиться малым, а не тащить через всю страну неподъемный командировочный баул.
 Надо отдать должное, что и отыскать все необходимое нынче не составляет особого труда. Стоит только добраться до рынка в китайские торговые ряды и вы за полчаса приобретёте все необходимые принадлежности для обеспечения сносного командировочного быта, истратив при этом не слишком огорчительную сумму.
 После непродолжительных сборов вас в распростертые объятия заключает поездка к месту назначения. Надо отметить, что поездки на любом виде транспорта во многом схожи, но все же железнодорожный транспорт из немногих доступных выгодно отличается.
 Сами граждане, переживающие поездку по железной дороге также различны и делятся на три основных путешествующих типа.
 Первые из них самые уравновешенные. Они еще за пять-шесть часов до отъезда умудряются нализаться «вусмерть». Собратья по алкогольному возлиянию, взвалившие на себя хлопоты проводин, бережно укладывают сильно ослабевших путешественников на законной полке и в состоянии глубокой комы, беспощадно храпя и слюнявя подушки, те прибывают к месту назначения.
 Второй тип - граждане разнузданные до безобразия. Эти люди в сущности невоспитанные хамы и занимают самую низменную нишу человечества. Пить эти черные элементы не умеют, но приступают к этому занятию, едва усевшись в вагон, и пьют всю дорогу. Причем не просто пьют, а пьют с неуемной спортивной  страстью. Они, балагуря и хрипло горланя, раз двадцать в течение каждого часа вереницей пробегают весь состав туда и обратно, при этом грубо матерясь на инстинктивном уровне. Для чего им этот замысловатый ритуал неведомо, но выполняют они его с таким пристрастием, что, если бы это случилось на беговой дорожке, равных им в марафоне не сыскать во всем свете. Кстати их степень опьянения отчего-то прямо пропорциональна количеству межвагонных передвижений.
 Третьи же относятся просто к сумасшедшим. Это, как правило люди, одолеваемые какой-либо хворью, туристы, бабушки, трезвенники, и те, кто с детьми. Это самая несчастная категория пассажиров.
 Сами посудите: в стесненных, гадких условиях разве здравомыслящий человек позволит себя заживо казнить? Каких мук стоит на российских железных дорогах принять утренний туалет. Ну, а уж если вы мне не верите в отношении обузы детьми, возьмите, к примеру, трехлетнего ребенка к себе на работу. Много вы на пару с живчиком наработаете? Та же ситуация и в поезде. Но не станем отступать от самой сути повествования.
 Без некоторой доли сарказма в нашем начинании не обойтись. Поезд с грустной вывеской "Советская Гавань-Владивосток" больше напоминает собой упрямого идиота, а не современный железнодорожный лайнер. Зависит ли это от состояния  дороги или же от конструктивных особенностей тепловоза неведомо, но вот не желает этот дегенерат быть под стать шустрым западным сородичам и все тут. А вот бюджет прожирает это механическое чудище, судя по ценнику на билеты, абсолютно с завидным аппетитом и не стесняясь. Одним словом не техника, а прорва. Но сейчас не об этом.
 Итак, вы на вокзале и не без труда забираетесь в брюхо этой тупорылой скотины. Почему со сложностями? – спросите вы. Ну, скорее всего, в этот момент вступает в права врожденный инстинкт беспощадной капиталистической подозрительности наших проводников. По всей видимости, довольно частая смена правящих революционных формаций, а равно и политических династий на территории страны, а последнее время и постоянное нахождение в состоянии абсолютного непонимания, что и как с Россией будет дальше, в сознании служителей железной дороги отложили неизгладимый след подозрительности ко всему живому. Некое фельдфебельское рвение.
 На мой взгляд, еще одна смена внутриполитической идеи, а именно царизм, ленинизм, сталинизм, брежневский застой, ельцинский раздрай и т.д., сопровождающиеся безграничным эшелонированным разграблением государственной казны и материальных ценностей и к зданиям железнодорожных вокзалов придется пристраивать внушительные отделения дурдомов для ревностных работничков.
 Теперь о самой тупорылой скотине. Это я про поезд. Несмотря на все его достоинства, коих не счесть, на контрасты и недостатки, а их такое количество, что невольно задумываешься о величине суммы взяток для прохождения этим ископаемым регистра, дизельный монстр удивительно душевен. Да, да. Он не только сам любит жизнь во всех ее проявлениях, но и помогает вам раскрыть глаза на все великолепие природы и, что естественно, самой жизненной сути.
 Давайте с вами отбросим все мелочи трогательного отправления «коровного» животного в дальний путь, ухлопаем час времени на внутривагонную суету: для начала обожжем рот изжогочной отравой, величаемой чаем, познакомимся с попутчиками и затем, если купленное место не позволяет, пристроимся к свободному заляпанному окну в проходе полугостеприимного вагона.
 Вот тут с вами и происходит чудо. Вы как бы перерождаетесь и внутри появляется необъяснимая волнительность. Мысленно начинаете искать виновника внезапно возникшего беспокойства. Дело в том, что ваше повседневное рабское состояние, диктуемое рынком, не позволяет вам оглядеться вокруг. Картины окружающего мира, попадаемые в поле вашего зрения, ограничены весьма жесткими рамками: гараж, виды из машины, территория где вы работаете, красоты шопинга, стройные ножки незнакомки, коротенькие юбочки секретарши или работницы бухгалтерии, придорожные одуванчики, знакомая лужа и всегда волнующий сердце и обоняние мусорный бак.  Естественно не малую часть жизни ворует телевизор. Но вы натура щедрая и такая мелочь вас вовсе не беспокоит. Но в командировке вам не просто не мешают, как следует осмотреться, а наоборот, всячески потворствуют этому. И помощником выступает, не кто иной, как ваш покорный несносно медлительный механический отпрыск допотопного животного.
 Итак вы прилипли к вагонному окну. За окном непередаваемым великолепием растеклась природа, русская природа, первозданная красота которой основательно откорректирована  нашей деятельностью в лице непостижимых уму всевозможных строений, их останков и уникальных отечественных заборов.
 Сначала вы, как, впрочем, и любой пассажир, смотрите вдаль. Но это длится пару-тройку минут, потому как факт движения невольно заставляет вас опустить взор ниже, чтобы попытаться узреть до самых мелочей движение поезда по железной дороге, обдумать сие, осознать, ковырнуть поглубже и разобраться в непонятном. Этому действу способствует мельтешение щебня на склоне насыпи, редких сухих веток, ну или перил преодолеваемого составом моста. И вот тут-то вы натыкаетесь на всю несуразицу нашего осознанного бытия.
 Дальний Восток по какой-то причине очень богат ручьями различного природного исполнения, а также умопомрачительными в непревзойденном дизайне заборами. Ручьи, одни из которых претендуют называться речушками, другие своим обличием уподобляются грязной луже, берут за душу не своим разнообразием, а количеством. Некоторые из них бурны, как скандалящая торговка в мясном ряду, другие же тихи, аки нашкодивший малец, третьи ярки и переливисты, четвертые, напротив, или мутны или жалки и неприметны. Но все они неподражаемы и прекрасны каждый по-своему. Иногда создается впечатление, что они множатся для того, чтобы каждый содержал на своем иждивении одного единственного комара, а не ораву этих кровососущих оглоедов.
 Но, по идее-то, чего такого страшного, что ручьев до чертовой матери-то? А вот закавыка кроется в следующем. Вы, невольно натыкаясь взглядом на великолепие бессчетных водотоков, вдруг определяете, что все они пересекаются движением вашего несоизмеримо дурацкого транспорта. То есть железная дорога, как оказывается, пролегает над ними и об этом свидетельствуют не менее многочисленные бетонные конструкции, в которые заключены русла этих красавцев. А красавцы они очень и очень. Много конечно похожих друг на друга, но у большинства различия явственны. И вода разного оттенка, и травы, их окружающие различны, течения не похожи, русла разные и прочая чепуха. А к этому у них разные и сами бетонные кафтаны, в которые мы с вами заключили этих буйных в половодье приятелей. Но самое интересное вы определяете через часа два наблюдения за ними.
 Вас сначала удивляет само разнообразие бетонных конструкции. Да, они так же различны, как и их кафтаноносцы. Ну, понятное дело, что разными заводами железобетонных изделий они были рождены. Поэтому и разные обшлага то у них. Но, по ходу движения  поезда, всплывает же и другое. Как можно было умудриться разместить эти изделия в таком порядке, а если точнее беспорядке? Если вы строите дорогу из пункта А в пункт В, то, по идее, вырабатываете одну партию конструкций, затем другую и так далее. Таким образом, под путями должно быть уложено сначала несколько штук одинаковых конструкций по количеству ручьев, затем несколько другого образца.
 Не тут-то было. Разобраться в системе и порядке укладки разных видов конструктива нет никакой возможности. Бардак в этом деле настолько велик, что создается впечатление о моральном уродстве руководителей мостоотрядов и их снабженцев. Либо, если это не так, то сначала бетонные конструкции наверняка раскидали силами авиации и как попало, или повезло, а потом  уже вели дорогу, и где какое попалось, так и уложили. Некоторые из пассажиров даже начинают проводить аналогию строительства на безбрежных просторах России с вселенским взрывом.
 Но все это не идет в сравнение, если вы натыкаетесь взором на возникший забор. Заборы, в сравнении с ручьями, занимают глаза много дольше. Отчего они привлекают к себе особенно пристальное внимание неизвестно, но факт остается фактом. Разнообразие и русская душевность всевозможных оград безграничны. Описывать русские заборы можно бесконечно. Сумятицу в ваше сознание с легкостью внесет дощатый забор, который вдруг в середине превращается в ряд ржавых металлических изъеденных дырами листов, а далее, по непонятным причинам, становится провисающей сеткой-рабицей в обвислом усохшем хмеле. Особый ваш интерес вызывают те, которые живут сами по себе. Они не зависят от строений, и никто не знает, для чего они и кем в этом месте сооружены.  Эти, как правило, неокрашенные, полусгнившие штакетные заграждения внезапно вырастают из вороха сухой травы, затем горделиво тянутся пару метров, указуя на присущие им охранно-пограничные функции, и также неожиданно ныряют в траву или кустарник. Случается, ваш взор притянет красивый ажурный резной забор, к которому обязательно прилеплены самые дурацкие из всех возможных ворота, или же наоборот, красивые кованые ворота с обеих сторон подожмет, кренящаяся в какие попало стороны, заплаточного вида изгородь.
 Уделив время рассуждениям над всеми этими жизненными несуразицами и разногласиями, вы приходите к выводу о состоятельности понятия всемирного хаоса и тоскливо переводите взор выше, туда где линия горизонта ломаной нитью обозначила край земли.
 Вот, начиная с этого самого момента, вы погружаетесь в состояние незначительной тревоги и переживаний. И это неспроста.
 Обычно в это время здешнее небо серо, непрестанно дуют ветра и светило уже по-зимнему холодно. Но иногда, если осеннему светилу вдруг вздумается взбрыкнуть из-за каприза, небо у горизонта может вспыхнуть и по-бристольски, ярко-голубым.
 Загнанный в узкие рамки вагонного окна, пейзаж все же растворяет ваш взгляд своей необъятностью и разнообразием игры осенней палитры.
 Засыпающие травы, выбравшие жизненной зоной для себя околонасыпную полосу железной дороги, в это время имеют нежный серовато-зеленый, подобный бисквитной мякине, цвет. Кое-где этот увядающий травяной плед украшен запоздавшими одинокими желтыми или же смесью малинового и фиолетового цветками. Его необычная бархатистость умиляет, как это бывает, когда, привыкнув к искрящимся влажным глазам знакомых и близких, вы вдруг неожиданно встречаете незнакомые бархатные темно-карие глаза. Чуть далее от насыпи, где обычно находится канава для сточных вод, ветерок перебирает кремовые оттенки высохшего камыша с поникшими коричнево-серыми метелками. Иногда взгляд упирается в волнующиеся ветром заросли бежевого тростника где-то вдали. В тех местах наверняка сокрыт какой-нибудь водоем или мутно-зеленая болотина. Иной раз вы неотрывно рассматриваете густой овал зарослей рогоза, с грациозно колыхающимися вызревшими темно коричневыми набалдашниками.
 За полосою камыша, как правило, пятнами располагается густой кустарник, покрытый пожухлыми умершими темно коричневыми листьями. Чуть далее красуется молодняк карельского дуба, густо увешанный неопадающей медью скукоженной листвы, а далее расположились березы. И все это разнообразие здравствует на плотном самотканом ковре из различного рода осок. Здесь осенняя цветовая гамма представлена золотистыми оттенками соломенного цвета. Особенно выгодно смотрятся травы, приобретшие завораживающие цвета старого золота или же червонных переливов.
 Природное буйство этих трав непревзойденно. Диву даешься, как стебли этих растений могут так плотно уживаться. Они подобно московской лимите напичканной в общагах как килька в консервной банке. Создается впечатление, что деревья не растут, а кем-то натыканы, будто спички, в густое переплетение длинноволокнистого ворса.
 Осоковые кочки разнообразны до невозможности. Одни походят на птичьи гнезда, другие чем-то напоминают женские прически. Изредка просматривается схожесть с ежом или дикобразом. Один раз кажется, что кто-то невидимый старательно причесал травы, вдругорядь же создается впечатление, что их злобно потрепали или взлохматили. Если в это время смотреть вдаль, то острова, к примеру, тростниковых зарослей  легко можно спутать с облаками, а колонии осоки с волнующимися ржавыми озерами.
 Самые красивые кочки создает метельчатая осока. Эти пучки всегда правильны и выделяются тем, что всегда как бы сторонятся соседей, сохраняя пусть небольшую, но дистанцию. А вот богемская осока растет сплошняком и из-за ее, как попало разбросанных, соцветий смотрится неряшливо. Большая осока хоть и занимает самые обширные площади своей порослью - невыразительна. Ее заросли всегда неопрятны, множество отмирающих стеблей портит общее впечатление. Этому еще способствуют кляксы стройного тростника. Большая осока непременно соседствует с тростником, и на его фоне классичности смотрится не ахти как.
 Основательно насладившись заманчивостью травяного сплетения, вы переводите взгляд на березы. Надо сказать, что березы далеко не одиноки. Часто они перемежаются с молодыми осинами, изредка среди них живописно красуется стройная пожелтевшая лиственница или темно зеленая сосна. Смотреть на березы можно буквально часами и глаз от этого совершенно не устает. Со временем вы становитесь придирчивым и стараетесь выхватить взглядом самое стройное и самое белое деревце, или же отыскиваете березку с лохматым стволом. Она, благодаря множеству завитушек коры, имеет желтоватый, ланевый цвет и смотрится как бы нечесаной, пушистой. Я их называю - Лахудра.  Поверьте, такие есть, но встречаются они крайне редко, а вот своей необычностью они притягивают. Бросается в глаза, что среди берез много поваленных. Одни упали, вывернув к показу корневище, другие сломились у самого комля. Часть берез просто сильно наклонены и лежат на подружках, некоторые сломлены в метре от земли. Одни явно подгнили, другие обожжены палом, кого сломало ветром, а кого и сам человек. Березы во многом похожи на женские судьбы. Которую сломит внезапная смерть близкого или ребенка, которую надломит несчастная любовь или болезнь. Осины, надо сказать, тоже бывают по тем или иным причинам повалены. Но из-за их серости глаз на это почти не реагирует, отмечая разве что упавшую огромную осину, да и то только потому, что, падая, та обломала ветви многим соседним деревам, образовав плешь в привычном переплетении ветвей.
 Поиски стройного ствола белого перламутра среди растущих берез бывает прерван возникшим каменным срезом, который образовали строители, взрывая сопку для прокладки дороги. Подобный скалистый срез показывается вам всего пару мгновений, но вы успеваете узреть всю его красоту.
 В своей основе срез темно серый, но различные цветные прожилки и трещины придают ему неповторимость. Одни срезы, будто поседели, у других, кажется, словно неаккуратный маляр разлил красную краску, третьи как загорелый веснушчатый мальчуган. Есть угрюмые срезы, есть пустоликие, есть жуткие, нависающие.
 Но наиболее живописны те, у почти черной синевы которых пригорюнилась молоденькая рябинка, впервые обвесив свои ветви красными гроздьями, или те, которые увиты почти до самого верха плюшем мха, насыщенного зеленого цвета.
 Часто вас отвлекает водная гладь, проплывающих за окном, многочисленных озер. Здесь, как правило, вы очень редко обращаете внимание на цвет воды. Она всегда темная и серо-зеленых тонов. Единственно, что вас вдруг заденет, так это отражение солнца на озерном полотне или же играющий в зыби его шлейф. И то, подобное случается не каждый раз, а именно в те моменты, когда природа создает редкостную определенную картину. Например, как два одинаковых солнечных отражения по разные стороны озерка, замысловатый фиолетово салатный изогнутый шлейф, когда он должен быть прямым и традиционных оттенков, или же, при отсутствии отражения, электрически желтый акант водного ока,  и так далее.
 Еще ваше внимание может привлечь ряска. Если она затянула водоем, а ветерок отогнал ее от края водоема – это зрелище одно из удивительных. Озерко как бы состоит из двух половинок, одна из которых зеркальная, а другая бархатисто-матовая.
 В основном же на водной глади вы высматриваете живность, и очень довольны, если вам удалось в прибрежных зарослях углядеть дикую уточку, ондатру, цаплю. В небо над водоемом вы заворожено смотрите, если там грациозно парит одинокая скопа. Этот хищник особенно вам приятен, потому что наше подсознание не определяет его потенциально опасным, ибо это существо рыбоед в своей основе.
 Изредка вашу задумчивость прерывает пара белобоких сорок, скачущих среди березовых ветвей. Вы начинаете анализировать, что же эти так привычные городу птицы делают вдали от населенных пунктов, чем питаются, на  кой черт они вообще сюда забрались.
 Линия горизонта изломана многочисленными сопками. Те из них которые далеко-далеко с бурыми верхушками и неясного синего цвета у основания. Те которые поближе – грязно-зеленые. А вот которые невдалеке, те разные. Лысые как водится по-осеннему палевые, на которых облетевший осинник – серые, где обосновался березняк кажутся седыми, а поросшие карельским дубом – коричневые.
 Среди них особью выделяются лишь те, которые приютили на себе смешанный лес. Они в утопают в осеннем пастельных тонов многоцветье от золотисто соломенного до карминного. Этому делу помогают редкие яркие в осеннем наряде клены, каким-то чудом не опавшие желтые, оранжевые, красные, или чего пуще почему-то еще зеленые, листочки других деревьев, насыщенная зелень хвои, по-разному вянущая трава.
 Особенные размышления будят одинокие правильной конической формы сопки, возникшие на пустынном болотном ровноместье. Ставит в тупик, как в природе такое возможно. Выверенная пирамидальность этих холмов наводит на мысль об их рукотворности. Где-то в подсознании рождается вопрос: А не могильник ли это? Это, на мой взгляд, очень даже возможно. Иногда таких сопочек располагается сразу две или три. Если учесть их небольшие размеры, большую удаленность и обособленность то очень даже может быть, что это древние захоронения. Ведь не видно, что их пытались разрыть.
 Пастельные тона засыпающих на зиму болот осень все же украшает.
 Иногда, явно выкобениваясь, где-то покажется кармелитового цвета кустарниковая поросль или же серость в небе возьми, да и разойдись небольшим бирюзовым окошком.
 Очень волнующе смотрятся одинокие случайно не опавшие листья. Странно, но они разноцветны. Случается увидеть даже ярко зеленый или сочного желтого или лимонного цвета листочек, болтаемый слабым ветерком. Это создает притягательный объем и дивную прозрачность проплывающему пейзажу. Это походит, как если бы художник, закончив писать картину, небрежно разбросал яркие цветные мазки по всему полотну.
 Бывает и так, что приблудившийся, не по-осеннему яркий, солнечный луч бросит на болото золотой всполох или же словно опалит заросли рогоза огненной вспышкой.
 Только нечастые остановки поезда у поселений, проходные редкие полустанки да легкий перекусон ненадолго отвлекают вас от красот природы.
 К слову, приближение станций и обжитых полустанков часто вводит смотрящего в окно в ступор. Это случается оттого, что взгляд волей-неволей натыкается на строения отхожих мест. Боже мой, как же они чудесны в своем многообразии, как же они способны усладить взор и дать волю различного рода размышлениям о вечном!
 Из всех описаний отхожих мест, вспоминается только кубанское – до ветру, гоголевское – пойти в бурьян и что-то там туманное декамероновское. В живописи подобное строение как-то не нашло отражения вообще. А это очень большое упущение всеобщей культуры. На самом же деле вид этих строений весьма упоителен и, поверьте, они стоящи. Во-первых необходимость этих конструктивов не вызывает сомнения, а их загадочность и способность к выживанию вызывают уважение. В простонародии эти, как правило унылые, строения называют «скворечниками». В подавляющем большинстве они сколочены из досок, не окрашены совсем или имеют неопределенный зеленый цвет, сильно щелясты и ободраны как питерский нищий. Кособоки и унылы они до крайности. Многие почему-то завалены либо на левый, либо на правый бок. Но в подавляющем большинстве они завалены на спину. Для чего нужно, чтобы они непременно валились назад совсем непонятно. Может они стараются что-то высмотреть на небе, может есть какая другая причина, но факт этот неоспорим. И у всех без исключения тоскливо свисающая на одной верхней, а чаще на нижней петле скрипучая дверь.
 Зачастую бывает такое, как это случилось на станции Нусхи. Там неподалеку от привокзального здания грустит темно зеленый ободранный «скворечник», а метров в двадцати горделиво заваливается на левый бок второй, но уже бледно зеленый и более обшарпанный. В каждый из них непременно втыкается тощая веселенькая тропинка.
 Эти тропинки ужимисты и извилисты как змеи. Одни из них сильно вытоптаны, другие заросли чертополохом или сорняками, но в каждой прямо под самой свисающей дверью в обязательном порядке блестит задумчивая лужа. Почему к «скворечнику» ведет именно вихлястая тропинка, хотя намного легче натоптать прямую, и зачем там обосновалась лужа остается большой и неразрешаемой загадкой.
 Смотря во все глаза из вагонного окна на игру природы, у каждого невольно взыграет кровь. Внутренний бунт вашего свободолюбия утянет вас в приятные грезы побродить там, за окном. Вам непременно захочется, приехав домой, все бросить, напялить на себя полевую амуницию и рвануть туда, на созданную и даваемую только один раз каждому природой волюшку, нескончаемо бродить, вдыхать полной грудью свежесть и наслаждаться красотой, раствориться в природе, а может и просто глупо долго бежать вдаль.
 Так вы и едете вдоль осенних дальневосточных болот, сопок, перелесков, водных зеркал и потоков, растекаясь в благодарности к задумчивому поезду и мечтая под стук колес измученного духотой вагона, а то и наблюдая за серенькой птахой, которой взбрендит минуту другую посоревноваться в скорости с поездом.
 Но нет ничего более неприятного, чем грядущее на смену чудным мечтам огорчение. Вы понимаете, что вам никогда не осуществить только что проплывшие радужные мечты. Дома вас с нетерпением ожидает намозоленная обыденность, которую вы пару раз, под действием неостывших впечатлений, размешаете какой-нибудь телевизионной программой о природе. А уж если командировочный туман воспоминаний будет щемить и беспокоить душонку, вы с лихвой при первой возможности ублажите ее разухабистым пригородным пикником со спиртным и шашлыками, украшенными изобилием изодранных пакетов, битым стеклом, клочьями бумаги и прочих прелестей нашего воспитания и проявлений любви к прекрасному. И не более того.