Три письма (Михаил Плуталов) / Проза.ру

            Рассказ

            Родной Ане и светлой памяти
            Орденоносца арттехника старшего
            лейтенанта Петра Васильевича
            Казакова, павшего под Сталинградом
            в боях за Родину.*

С утра сеялся мелкий осенний дождь, порывами набегал ветер, рвал с деревьев мёртвые листья и золотыми бабочками кружил их в холодном воздухе.
А вечером - тихо; в прояснившемся тёмно-голубом небе появится месяц и повиснет лимонным ломтиком, разливая серебро и радость на землю.
Веселее от этого становится деревянный город на правом берегу горной речушки.
Война перекинула сюда большие заводы и тихая провинция вдруг закипела бурной жизнью эвакуированного на Урал крупного оружейного производства. Здесь, в глубоком тылу, советские люди своим самоотверженным трудом приближают грядущую победу Красной Армии.
Лена – одна из них.
В чёрном платье, бархатный пояс с никелированной витой пряжкой-бабочкой стягивает её фигуру в талии; высокая, стройная, с широко открытыми карими (в коричневых ободках) глазами – она стоит перед окном и смотрит в него. Пушистые русые локоны сползают на большой красивый лоб. Лена встряхивает их, запрокидывая голову назад – как будто пытается очнуться от преследующих её тревожных мыслей. Снова вглядывается туда, в палисадник с белоствольной рощицей берёз, и дальше - за низкий его забор... Там, словно светлячками, играет на камнях река. Всё это так чудно, что тревога проходит и Лене хочется выйти из дому, и пробежаться по берегу взапуски – как когда-то бегала с мужем по берегу Волги, рассыпая свой звонкий смех зыбью по речной глади. Душа Лены наполняется светлой радостью, сердце жжёт огнём счастья. Она улыбается очень дорогим её сердцу воспоминаниям, что-то шепчет и щёки её горят...
За стеной, у соседки жалостливо запевает девочка заученные с матерью стихи Сурикова, с собственным добавлением:
            « Ты л-лежишь...в глобу тесовом
            Дылуг наш, папа, дологой...
            Д-до лица...заклыт покловом...
            Жёлтый и худой...»
Только недавно отец присылал ей с фронта весёлые, с картинками письма и вот – его уже нет в живых.
- Эх, бедная малютка! - вздыхает Лена, - тяжело такой крошке быть без отца.
И тут же думает о своём – о жестоких боях под Сталинградом, о муже.
Сердце Лены тоскливо сжимается, точно эти вновь нахлынувшие мысли безжалостно обрывают её связи с близким и родным человеком.
Чтобы как-то заглушить тревогу, Лена подходит к столу и заводит патефон. Под звуки оркестра артистка Новикова медленно поёт знакомые слова:
            « Какой обед там подавали,
            Каким вино-ом нас угощали...»
Лена слушает эту песню угрюмо. Она кажется ей насмешкой. Может быть, в этот момент там, на фронте, кто-нибудь корчится в предсмертных болях, повторяя имя близких? И никто не узнает об этом!
В дверь тихий стук. Лена прислушивается. Стук повторился.
- Кто там?
- Открой, Лена, это я - почтальон.
Почтальон? Лена невольно посмотрела на часы. “Уже девять... Так поздно он никогда не приходил...” Смутное предчувствие заставило её вздрогнуть. Почтальон вошёл и по тому, как он вошёл, как заговорил, Лена поняла: случилось горе.
- Тебе телеграмма, Лена.
В его руке дрожит развёрнутый листок телеграммы. Лена подбежала к почтальону, выхватила телеграмму.
« Ваш муж, героический защитник Сталинграда, орденоносец лейтенант Андрей Васильевич Карев при исполнении боевого задания погиб. »
Только сейчас думала о нём, и вот - его уже нет.
Не верит. Листок скользит из её рук, описывая кривую, падает на пол.
- Не может быть!.. – шепчут её губы.
Несколько мгновений она старается овладеть собой, пытается уговорить себя, что это – вздор! Андрей, который так громко и заразительно смеётся, который никогда не унывает, больше того, он безумно любит жизнь и её, Лену! Разве он может умереть?! Ведь только что жить начали...
- Нет, этого никак не может быть!!
Весь не свой стоит около неё почтальон – дед Арсений. А патефон дьявольски хохочет:
            « ...Я, право, готова...
            Ха-ха-ха!.. Ха-ха-ха!.»
И жутким становится этот смех. Лена поднимает телеграмму и какими-то чужими глазами читает последнее слово:
            « Пог-пог-гиб...»
Поплыл туалетный стол. Закружились комната, мебель...
- Андрюша-а!!
Всё, что Лена чувствовала, она вложила в это одно слово. И с этим словом грохнулась на пол лицом вниз. Перепуганный дед Арсений бросился к ней, неловкими движениями он взял её на руки и положил на койку.
За стеной всё тот же голос девочки:
            - Ты л-лежишь... в глобу тесовом
            Дылуг наш, папа, дологой...
Лена лежит на спине и остановившимися глазами смотрит в потолок. Слёзы непрерывно скатываются на виски, дальше по щеке, светлые, как алмазики, и исчезают в ненасытной подушке.
- Ты это зря, Лена...война...всяко бывает... Не одна же ты... За Родину ведь... святое дело...
Слова деда Арсения падают редко, как капли дождя в колодец, но Лена даже не взглянула на него.
Она ничего не слыхала.
- Лена, слышишь! – позвал её дед Арсений, - прикасаясь к ней рукой. Лена, словно проснувшись, вытерла правой ладонью глаза и оглядела деда так, точно он невесть откуда взялся.
Деду стало не по себе:
            - Я пойду, слышь?..
Она кивнула и дед, вздохнув, ушёл.


            -2-

Всю ночь и половину следующего дня Лена пролежала в постели так, как её оставил почтальон. Она не сомкнула глаз, не пошевельнулась – будто онемела, забылась. И в этом оцепенении и молчании родилось то – что вдруг показалось Лене простым и неизбежным. Настолько простым – как вот этот зайчик на потолке, отражённый зеркалом. Осознание этой неизбежности подействовало на Лену так, как действует приказ: сделать нужно сразу, сейчас! Она жила для него, Андрея. Жила ради их общего счастья и любви... А теперь? Кому, на что нужна её жизнь, в которой нет Андрея? Теперь всё кончено!
Лена встала, не отирая заплаканное лицо, даже не накинув пальто, вышла на улицу. Был ясный сентябрьский день и небо чистое чистое... которое она не заметила. Только над вершиной горы лениво ползло одинокое облако. Лена увидела его.
Быстро, словно боясь опоздать, какой-то автоматической походкой, немного согнувшись, она пошла через мост, свернула в гору и исчезла в березняке.
Потревоженные её внезапным появлением там, взмыли вверх чёрной стаей вороны и громко наперебой каркая, долго потом кружили, что-то давая знать о ней друг другу...
Лена ничего этого не слышала, не замечала. Узкая тропинка вела её всё выше и выше в гору.
На вершине она остановилась, перевела дыхание и огляделась вокруг. Одинокое облако было совсем рядом и чудесный горный пейзаж раскрылся перед ней. Но Лене он показался бесцветным, утратившим свои краски, свою прелесть. Не задерживаясь на вершине, быстрым шагом пошла она по обратному склону горы – вниз, где, огибая подножие горы, бежала река...
Спустившись, прошла берегом реки, поросшим плакучими ивами, кустарниками малины и шиповника. Они цеплялись за ноги, царапались. Казалось, им никогда не будет конца. Лена шла вперёд, не замечая их, не ощущая этих царапин. Вдруг, кусты кончились и перед глазами её ( как-то неожиданно ) река широко распахнулась в большой пруд...
- Вперёд, к старому мельничному полотну! - Лена ускорила шаги туда, где пруд суживался...
Через несколько минут она уже была у цели – стояла на ветхом деревянном мостике, почерневшем и подгнившем от сырости. Скопившаяся за плотиной вода тяжёлой лавиной падала вниз на камни и там разьярённо кипела и пенилась, обдавая оба берега реки брызгами. Лене стало страшно. Сердце захолонуло. Всё же, плотно закрыв глаза, она легла животом на перила и перегнувшись, стала постепенно перевешиваться туда – в бушующую пучину...
Кто-то сзади сжал плечо. Лена вскрикнула. Стремительно повернулась изумлённая: перед ней дед Арсений и протягивает жёлтый конверт с цензурным штемпелем.
- От Андрюши, - говорит он, поддерживая за повод лошадь.
- Как увидел на почте письмо – сразу же заторопился к тебе. Скорей, думаю, махну через гору – так будет поближе, а то бабочка теперь там сокрушается, а попусту. Вот и ты кстати на дорожке... – Разьяснял дед своё неожиданное появление в месте, где почти никто не ездил. При этом глаза его сощурились, однако он ничем не подал вида, что понял намерение Лены.
Лена в смешанных чувствах поспешно разорвала конверт и вынула из него блокнотный листок, размашисто исписанный карандашом. Да, это он, Андрюша пишет. Это его почерк, дорогой и близкий сердцу. Но только как же так: погиб и письмо? Она впилась глазами в строки.
«Милая и родная Лена!
Сегодня, после эвакуации тебя из Сталинграда, получил первое твоё письмо и рад ему, как в жару измученный жаждой воин радуется холодной ключевой воде. Откровенно говоря, я на тебя крепко было рассердился за долгое молчание, а получил письмо и готов его целовать и лететь к тебе! Только сейчас идёт жестокий, смертельный бой за наш любимый город. И нет у меня права уйти, нет права покинуть город – как нельзя уйти и покинуть, даже на время, своё собственное сердце. Правда, теперь уже нет здесь бойких улиц, весёлых парков, шумных речных вокзалов, нет и нашего садика в Нижнем посёлке - всё изгрызено и разрушено страшной вражеской канонадой. Но всё равно разваленная родная изба в тысячу раз милей чужих дворцов. И не отступимся мы от своего города, не взять нас немцу ни натиском танков, ни шквальным артиллерийским огнём. Пусть мордует он нашу Родину или, как говорят здесь сибиряки, - изгаляется. Пусть! Израненную мы её ещё больше любим и бережём, как берегут больную мать. И ещё сильнее наша ненависть к врагу, а гнев сильнее смерти. И пока живы мы, немцы не пройдут ни на шаг, но и не уйдут отсюда. Здесь, у развалин нашего города будет их могила, могила фашисткой сволочи.
Ты извини меня, Лена, что у меня как-то сухо получается. Но я говорю то, что искренне переживаю и о чём думаю. А тебе мне хочется сказать всё о своих мыслях. Когда я делаю так, то мне легче: мне кажется, что ты тогда рядом, слушаешь. И тебе я говорю: мы, бойцы, верим в победу! Как верят в победу все настоящие советские люди! Да оно иначе и быть не может. Немцы – звери. А зверю никогда властелином над нами не быть! Зверь остаётся только зверем.
... Леночка, землянку, в которой я на корточках пишу тебе письмо, сейчас разворотило снарядом. Мы отряхнулись, как гуси на воде, и собираемся переползать в соседнюю землянку. Вот, какая наша «весёлая» жизнь. Кончаю. Целую тебя много и крепко! Будь бодра и здорова!
            Твой Андрей.
Р.S. Завтра, Леночка, у меня предстоит командировка в тыл, где я черкну ещё письмо. Уж очень мне хочется тебе писать и писать, и писать... Целую!»
Только теперь Лена обратила внимание на дату: письмо было написано за десять дней до гибели Андрея. Лена нервно сжала в горсть опоздавшее письмо и уставилась невидящим взглядом перед собой...
Лошадь почтальона беспокойно стала бить копытом, из-под которого полетела земля, натасканная когда-то на мост для сравнивания круглякового настила. Земля попадала Лене на туфли. Лена молча отступила назад, затем повернулась и тихо пошла.
Дед Арсений поправил седло, потянул за повод лошадь – пошёл рядом с Леной.
- Ну что пишет? – спросил он участливо.
Лена втянула шею в озябшие без пальто плечи, съёжилась.
- Ничего, – уронила она тихо, - это старое письмо, до гибели Андрюши.
Дед Арсений не знал, что ещё сказать.
- Может... Не знаю... Завтра ещё должна быть почта.
Они шли берегом, где недавно прошла Лена. Дед Арсений ни о чём больше не распрашивал. Прощаясь, по доброму, с отеческим сочувствием похлопал её по плечу.
К вечеру в квартиру Лены собрались соседи. Лена была настолько убита, что едва их замечала, смутно осознавая, что люди эти пришли утешить её. Пришла и парторг цеха, в котором работала Лена – Евгения Николаевна Дубко. Лена безучастно слушала её волевой голос и не замечала газеты в её руках. Евгения Николаевна развернула газету и подошла с ней к Лене
- Я принесла вам газету: замечательный человек ваш муж – героя присвоили.
Евгения Николаевна говорила об Андрее, как о живом, а у самой на ресницах блестели слёзы.
Другие выражали сочувствие по поводу тяжёлой утраты и многие тоже плакали... Но Лена была точно не в своём уме. Она не знала, что отвечать... Не заметила, не помнила: кто и когда вовремя убрал в её квартире, кто участливо позаботился о предоставлении ей отпуска – всё шло своим чредом... Для неё же – время и сознание, как будто остановились...
Так было и на следующий день. Лена, ничего и никого не замечая, думала об Андрее и с мучительной тоской ждала от него письма. Она то и дело подходила к окну и подолгу глядела на улицу: не появится ли почтальон... Но его не было.
Только на третий день письмо наконец пришло. Андрей писал ей:
« Прости, Леночка, что вместо «завтра» пишу на третий день. Нам было дано боевое задание: достать «языка» - живого солдата противника. Для этого мы проникли далеко в глубь вражеских войск, где немец чувсвует себя в меньшей опасности; там легче добыть «языка». Не буду расписывать, как мы шли – непросто горсточке людей « гулять» в тылу врага. Начну с конкретного – ранним вечером вторых суток мы логом вышли к одному селу, вернее, не к селу, а к тому месту, где было село - почти всё оно теперь сожжено - на противоположном конце которого мы видели колонны немцев: они куда-то уходили. Дымились остовы изб, торчали закопченные трубы, на пепелище потерянно бродили и плакали люди. У колодца крайней избы, опустившись на колени стояла женщина. Не плакала, а как-то хрипела и рвала на себе волосы. Я по огородной канаве подполз к ней, - она не удивилась, что перед ней свой, русский командир Красной Армии. Я понял – это от страшного горя, которое сильнее всякого удивления. Подле колен женщины лежал мокрый труп беленькой, лет девяти, девочки.
- Кур ловили... она распугала... за это бросили в колодец... – не глядя на меня, ответила женщина на мой немой вопрос.
- Изверги, даже детей не щадят! – сочувствуя ей, произнёс я вслух.
Женщина вдруг яростно повернулась ко мне, точно только увидела. Её глаза, помутневшие от горя, обожгли мою душу – словно я во всём этом был виной. Она сказала с сердцем:
- Сочувствующий нашёлся! Уйди отсюда! Пустили зверя на наше женскоё горюшко: вон погляди на них, они в избе последние тряпки добирают.
И забормотала как помешанная:
- Доченька!.. Доченька!.. Доченька!..
Потом ткнулась головой в трупик и покатилась в истерике по земле. Этого, Лена, нельзя видеть, не содрогнувшись. Я будто очумел. Вскочил на ноги и опрометью подлетев к выбитому окну избы, гаркнул по немецки:
- Halt ! ( Cтой! )
- Hаnde hoch! ( Руки вверх! )
Мой автомат глядел в выбитое окно. Я прыгнул через него в избу и только тогда увидел побледневших от неожиданности моего появления двух фрицев, с трясущимися от страха челюстями и поднятыми кверху руками. Их автоматы стояли в стороне, прислонённые к печке.
- Links um! Gehen sie vor! ( Налево! Идите впереди меня! )
- Keinen larm machen! ( Не шуметь! )
Я забрал их автоматы и повёл к товарищам.
Смеркалось.
Рано утром мы привели их в штаб своей части, где пленные фашисты дали нам ценную информацию о местах дислокации противника. Глядя на них, я невольно думал о своём письме к тебе, в котором я написал «зверь остаётся только зверем». Но теперь я знаю, что это не так... Они – не звери. Мне вспомнилась статья в газете и фотография двух девочек, которых нашли в гнезде волчицы вместе с волчатами. Понимаешь, Лена, волчица та кормила своих волчат и... девочек, охраняя их жизнь так же, как жизнь своих собственных детёнышей – удивительный факт! А эти, двуногие, БРОСАЮТ ДЕТЕЙ В КОЛОДЕЦ!! Значит – они не звери, а в тысячу раз свирепей и беспощадней! Они – арийцы. Они пришли на нашу землю, чтобы убивать нас и наших детей! Разорять и грабить наши дома! Они захотели быть хозяевами моей, твоей, Леночка, судьбы... Хозяевами нашей Родины. Может ли это быть?! И тогда, самому себе отвечая мысленно на свой же вопрос, я сказал: ЭТО НЕВОЗМОЖНО – мы этих арийцев должны уничтожить! ДОЛЖНЫ!! Это наш святой долг перед Родиной, перед девочкой, брошенной в колодец.
Леночка, опять прошу простить меня. Опять пишу тебе не то, что надо,- развёз.., расчувствовался.., но я непременно хочу рассказать тебе всё об этой страшной войне, чтобы ты поняла, что мы, воины, переносим лишения, идём на смерть – только ради безграничной любви к детям, жёнам, родителям, а следовательно и к Родине. Только сумею ли я это сделать? Попытаюсь, моя милая, мой лучший земной друг! Я буду надеяться, что ты простишь меня за мои сухие или, я бы сказал, «газетные» письма.
До свидания, моя крошка! Пиши мне о себе и о своей работе. А я постараюсь писать почаще. Несчётно целую! Твой Андрей.»
Лена плакала, ещё несколько раз перечитала письмо, подошла к окну и стала смотреть на улицу, за реку, в гору. Золотом осени горели берёзы. Хорошо бы побродить там, до устали побродить и забыть всё, хотя бы на часок...
Только нельзя ТАКОЕ забыть. Голова болит и мозг напряжённо работает.
Так много горя вокруг... и в сердце её горе. Но она будет ждать писем, она обязательно дождётся...

            - 3 -
Семь дней. Нет ничего от Андрея. Лена шагает из угла в угол и думает о нём. Бесконечно тянется время. Будет ли письмо или не будет? Как же «не будет», когда она так ждёт письма?! Лена опять смотрит в окно: по улице идут люди. Но, где же среди них дед Арсений?
И она жадно ищет его глазами среди идущих по улице. Приди же с письмом, дед Арсений! Она не может больше ждать. Нет сил ждать так долго. Устала. Всё валится из рук.
Нет деда Арсения!
Десятый день, как получена телеграмма. И Лена, осунувшаяся, измотанная ожиданием, всё стоит у окна, всё ждёт с нетерпением: каждый час, каждую минуту, даже каждую секунду ЖДЁТ. Нет? Неужели не придёт?
Щёлкнула щеколда в наружной двери. Почтальон!!
Дед Арсений перед ней. Он протягивает письмо. Лена вырывает из его рук письмо и убегает в другую комнату.
- Душа свёртывается, глядя на вас, бабоньки... жалко, - тихо сказал дед Арсений и ушёл...
« Леночка! Нами только что получен приказ: приготовиться к контратаке, - начинал письмо Андрей. Последние дни я не в силах был написать тебе ни одного слова, т.е. я не мог этого сделать физически, так как каждый день войны приносит всё большее напряжение. Это дни дыма, огня и грохота. На наш участок тоннами обрушивается смертоносный металл. Кажется, что каждый метр Сталинградской земли изуродован немецкими авиабомбами. Я видел, как от страшной вибрации воздуха лопались пустые стаканы, от сотрясения земли – обваливались ДЗОТы, люди падали мёртвыми от осколков и прямых попаданий, разрывающих их тела... Но живые не сдаются и с нетерпением ждут приказ контратаковать!
А немцы вероятно думают, что сопротивлению человеческих нервов достигнут предел. Они смолкли: должно быть ненадолго. Пользуясь затишьем, я пишу тебе эти строки. Знай, что воля наша не сломана, дух не подавлен. И мы будем биться, жестоко биться. Это – наш смертельный бой. Он должен ясно обозначиться в истории войны; он должен предрешить судьбу Сталинграда, а может быть даже судьбу Родины.
- Загрохотали где-то танки. Сейчас начнётся...
Как бы, Леночка, я хотел тебя видеть в эти минуты! Как я хочу верить в то, что я увижу тебя! Да, я тебя увижу: я приду к тебе, так как люблю тебя, безумно люблю! И в бой я иду без страха, совершенно без страха. Нет у меня в сердце места для него – ты всё заняла. И я иду в бой за тебя, за нашу любовь, за то, что бы ты была счастлива на свободной, а не рабской земле. И если, Лена, что случится со мной, то ты не должна отчаиваться и теряться, а должна с большим упорством отдавать все силы на общее наше дело – на победу! Только ты не думай, что я агитирую тебя. Но я считаю своим долгом сказать тебе, что всё равно, если победит немец, то будет не жизнь, а мука, с петлёй на шее. Я видел эту «жизнь» сам. И такой жизни не хочу ни себе, ни тебе, Леночка. И поэтому в бой иду с лютой ненавистью к врагу, в бой за твоё и своё счастье. Но для счастья нужна прежде всего победа. И я умоляю тебя, Лена, не теряйся в горе, а сделай всё для разгрома врага.Сделай это ради меня. Слышишь? Умоляю! Ради нашей любви прошу тебя! Если ты не сделаешь, значит не любишь...»
Письмо не было дописано, его прислали товарищи Андрея. Прочитав его, Лена не заплакала – только опустила голову, глядела в пол и молчала, точно собиралась с силами после окончательно обьявленного ей приговора.
« Если ты не сделаешь, значит не любишь...» - пронеслось в голове её. Так Андрей в самую тяжёлую, последнюю минуту его жизни, думал о любви к ней! Ей хотелось закричать, что есть сил закричать всем, что она так же любит его, безумно любит и всё сделает ради этой любви!
Но не было голоса, не было слов, она стояла без движения, с чем-то очень страшным и тяжёлым там, внутри. И это было чувство безвозвратной потери мужа и лютой ненависти к врагу!
Она стояла в таком состоянии долго. Сколько? Не знает. Невыразимая усталость сковала её тело. Наконец тяжкое рыдание, как из прорвавшейся плотины вырвалось из её груди. Она подошла к постели и упала на неё в полном отчаянии.., выплакала все свои слёзы и неизвестно когда и как уснула поперёк постели, касаясь ногами пола...
Только следующим утром Лена почему-то очутилась в березняке. Встревоженные вороны, как и тогда, в день после получения телеграммы, взмыли над лесом...
И вслед за ними, чудесным образом, с помощью неведомой ей, незримой силы, Лена тоже стала стремитело подниматься вверх... Поплыла над берёзами туда – к вершине горы, где всё то же одинокое облако привлекало её внимание... И вдруг, из мглы его появляется человек. Он идёт (или летит?) к ней навстречу. Что-то поразительно знакомое в нём. Лена всматривается в его лицо, замирает сердце... Сон или наяву – это же Андрей!
Перед ней Андрей!! Как прежде, в его добрых глазах светятся весёлые огоньки. И никогда он не был так ослепительно хорош. На широкой груди орден «Отечественная война». И блеск ордена спорит с блеском глаз!
Лена немеет, у ней захватывает дыхание, глаза туманятся. Она не может сказать ни слова.
- Так значит, Леночка, ты меня любишь... Любишь? – слышит она родной голос.
- А моя просьба? Помни о ней...
Руки Лены тянутся к нему.
- Андрюша, милый!
Лена вскакивает с постели и полными изумления глазами несколько мгновений глядит на Андрея. Он, улыбаясь, постепенно исчезает...

Над улицей виснет бас заводского гудка, зовущего на работу. Лена подошла к окну, раскрыла его и стала слушать, словно слышала гудок впервые. Гудок пробуждал в ней неожиданное, решительное и безудержное желание – немедленно идти на завод, не просто работать – МСТИТЬ за Андрея! МСТИТЬ за девочку! МСТИТЬ за растерзанную фашистами Родину!
Лена вдохнула полной грудью свежий утренний воздух. Ощутила прилив сил, внезапно рождённый её осмысленными уже стремлением и целью.
- Да, я буду жить, Андрюша, я буду отстаивать право на жизнь, как ты.
- Прощай, мой любимый Андрюша – я буду помнить тебя всегда...
Утро было прохладное, бодрящее, но Лена ослабела за эти тревожные и скорбные для неё дни. Её отяжелевшие ноги изменили ей на первом же квартале пути. Однако, она не желала вернуться назад: способность к сопротивлению трудностям в ней усиливалась и развивалась с каждым шагом вперёд, к рабочему месту. И в душе её одно осознанное чувство и желание, одна главная мысль в мозге её – МСТИТЬ!
В этот первый рабочий день, после отпуска в связи с полученной похоронкой, Лена дала полтораста процентов нормы. На следующий день – двести. К концу недели её показатели уже достигли четырёхсот процентов за смену! Упорный труд, от которого она уставала, чертовски уставала, стал для неё необходимостью. Добравшись до своей квартиры, сразу валилась в постель и засыпала даже не поужинав. А ранним утром, просыпаясь до восхода Солнца, с ещё большим упрямством и желанием «сделать», сделать что-то полезное для Родины, для фронта, для памяти о её погибшем Андрее – шла на завод. Опять и опять...

            1942 год, фронт

*Примечания:
• Михаил Фёдорович Плуталов посвятил этот рассказ своей родной сестре Анне Фёдоровне Казаковой (Плуталовой), муж которой, старший лейтенант Пётр Васильевич Казаков, погиб под Сталинградом в 1942 году.
• На фото: «Три письма» – название написано рукой автора на обложке, выцветшего от времени, оригинала его машинописного текста 1942 года. Подлинную фамилию свою Михаил Фёдрович изменил на литературный псевдоним «Плутаталов».
• Рассказ был передан вдове писателя, Коростелёвой Марии Игнатьевне, вместе с личными вещами Михаила Фёдоровича Плуталова, после его смерти. Рассказ публикуется впервые.
• Дочь писателя-фронтовика, Плуталова Тамара Михайловна, близкие и родные Михаила Фёдоровича выражают огромную благодарность поисковому порталу «Память народа», созданному по инициативе министерства обороны Российской Федерации и Российского оргкомитета «Победа» - за предоставленную информацию о боевом пути, наградах и месте захоронения героя.
• Старший лейтенант, командир батареи 546-го стрелкового полка, 191-й стрелковой Новгородской Краснознамённой дивизии (Ленинградский фронт), писатель Михаил Фёдорович Плуталов был награждён медалью за оборону Ленинграда 01.06. 1943 г.
• При форсировании реки Нарва и штурме города Нарва батареей под командованием
   Михаила Фёдоровича Плуталова было уничтожено четыре пулемёта в ДЗОТе,
   разбито шесть землянок, разрушено 45 метров траншей, проделано три прохода в
   проволочном заграждении и уничтожено 25 солдат и офицеров противника.
   Награждён орденом «Отечественной Войны Второй Степени» 28.08.1944 г.
• Умер в госпитале (ХППГ 2181) от тяжёлых ран 24.09.1944г. Захоронен 26.09.1944г. в Эстонии (Валгаский уезд, Куйгатский с/с, д.Раудьяни, западнее 800 м. Могила №14, 1я. с Севера). Каждому, кто проживает недалеко от места захоронения, кто захочет и сможет поклониться памяти автора этого рассказа, Михаила Фёдоровича Плуталова,
выражаем сердечную признательность!