Вместо пролога – фрагмент из очерка «Аарон и его семья».
В базарный день – вторник – утром, смешавшись со спешившими на базар крестьянами соседнего села, я пришел в Снитков. Как и ранее, пробираясь в гетто, я никакой конкретной цели не преследовал. Тянуло меня сюда общение со знакомой мне с довоенного времени еврейской молодежью. На этой неделе, вернее – в четверг 20 августа – 1942 года мне исполнялось девятнадцать лет1. Мне казалось, что в этот день я должен находиться в той среде, к которой принадлежу.
Накануне, в среду, во второй половине дня на видных местах появились кем-то наклеенные объявления. В них на немецком и украинском языках писалось, что завтра утром – 20 августа 1942 года – все «жидівське» (так значилось в украинском тексте) население местечка должно покинуть свое жилье и собраться на базарной площади. Разрешалось взять с собой верхнюю одежду и на три дня продукты питания. Всем, не вышедшим на площадь, обещалась немедленная смерть на месте обнаружения.
Никто ничего конкретного не знал.
Гетто мгновенно наполнилось слухами об изгнании его узников в другие места – соседние, более крупные местечки. Больше всего говорилось почему-то о городе Баре, где размещалась немецкая ортскомендатура и оккупационная администрация. Из дома в дом ходили стихийно группировавшиеся старшего возраста мужчины, успокаивая взволнованные семьи, призывая подчиниться требованиям, не поддаваться панике и сопротивлению с тем, чтобы не спровоцировать убийства. Им казалось, что оккупанты и их пособники хотят учинить погром и овладеть их имуществом, как это не раз здесь происходило в прошлом.
Утром в четверг, на выходе из гетто на базарную площадь было снято проволочное ограждение и в образовавшийся проход стали стекаться узники. Их подгоняли в оцепленную со всех сторон площадь пошатывающиеся с распухшими, словно налитыми свинцом лицами, полицаи-шуцманы.
Шли семьями, с младенцами на одной руке другой, держа за руку старших детей. Шли со старыми спотыкающимися родителями. Шли с покрытыми над головами талесами, с тфиллином на руке, держа в другой руке открытый молитвенник, и посиневшими губами шептали молитву.
И кто бы мог подумать, что здесь, в этом захолустье скопилось столько немощных, но никому не представляющих ни малейшей опасности людей!
Аарон нес троих самых маленьких внуков. Старших детей вели за руку дочери и невестка. Пятилетнего Нюсика – своего любимца – вела за руку бабушка. Ослабев от переживаний и затягивающегося пути, бабушка тянула внука, боясь чтобы он не упал, или не отстал.
Я нагнал семью Аарона и подхватил худенького, выбившегося из сил Нюсика. Ослабший ребенок, прижавшись ко мне, сразу же уснул. Аарон, в глазах которого я увидел отчаяние, тускло посмотрел на меня. Мы молча двигались в беспорядочной обессиленной толпе, гонимой окриками и прикладами. Казалось, это будет длиться вечно.
Во второй половине дня, преодолев двенадцатикилометровый путь через села Курашовцы, Посухов, пройдя окраиной мимо села Дехтярка и пройдя через последнее, лежавшее на нашем пути село – Попова, от которого до местечка Мурованные Куриловцы оставалось 2-3 километра.
Помню, колонну остановили, и она, изнеможенная, свалилась наземь. Это длилось всего лишь несколько минут, как вновь послышались все те же не утихающие в ушах окрики:
Achtung! Achtung! Achtung!..
Aufstehelle schnell! Aufstehelle schnell! Aufstehelle schnell!
И тут же вслед: Увага! Піднятися! Швидко! Піднятися!
Швидко! Швидко!...
Поднимались медленно, но не все... Это было лишь началом, когда на головы не успевших подняться или продолжавших сидеть на земле обрушились приклады винтовок, остервенело усердствовавших шуцманов. Истерический крик детей и женщин, стоны инвалидов и стариков смешались в один гул...
Живой прямоугольник, подгоняемый окриками и прикладами, сжатый палачами со всех сторон, медленно вползал в местечко Мурованные Куриловцы...
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ/
________
1. По утверждению моей матери я родился 20 августа 1923 года, но мать ошиблась. Согласно метрической записи мое появление на свет произошло 20 июля 1923 года.
2. Надпись на памятном камне в переводе на русский язык:
Этот скорбный камень стоит на месте Снитковский гетто
в знак скорби на черный день 21 августа 1942 года
для снитковчан, расстрелянных за то,
что они были евреями.
Тоски и скорби не высказать словами,
сожаления и отчаяния не выплакать слезами.
О них пусть память будет с нами,
За невинных жертвуй молитвами.
Пусть преступлению не будет возврата,
Пусть в памяти не будет утрата.
21.08.2014 года.