ЧАПАЙ
сказка про деревню стариков в стране дураков
Деревня стариков в стране дураков - это сами старики так назвали. Потому что одни деды в этой деревне жили. Хотя какая там деревня?! Один домина посреди Лодыгинского поля.
Страна дураков тоже понятно - кто же в здравом уме будет стариков одних селить, без бабок? Это же им самим пришлось теперь и обеды готовить, и подштанники стирать. Однако нашелся такой добрый человек, сотворил глупость. Наверное, потому что нерусский.
Приехал из своих Америк этот Серж Мэврод и сходу благотворительный фонд учредил - "Ковровское милосердие" называется. Денег под это дело собрал... немеренно! Не наших, конечно, не рубликов. Из наших людей кто даст? Все ведь знали, куда рублики денутся. А иностранцы не знали. Они иногда даже нашим, русским, верят. А уж своему-то, американцу, да на такое благое дело... отвалили долларов и евро столько, что пришлось в Коврове отдельный банк открывать.
И ведь начал работать фонд-то. Купил Мэврод под городом у бывшего колхоза "Заря коммунизма" землю. Целое поле - лодыгинское называется. Начал строить дом призрения. Обещал Серж одиноких дедов и бабок со всей России свезти. И свез - целых шесть дедов - как только первый блок кровлей перекрыли. Красивый домина вышел; в плане (это если сверху на него посмотреть) как раскрытая книга. Вот в одной половине этой "книги" Мэврод стариков и поселил. А сам исчез - вместе с долларами и печатью банка. Центробанк даже не успел последний лицензии лишить.
Но электричество к дому американец провести успел; еще и старый заброшенный колодец восстановил.
И стали деды жить в своей деревне из одного дома. Американец-то порядочным оказался - в смысле бумаг. Дорогу к дому не провел, но все документы на дом, да на поле на стариков оформил. Все по закону! Хотя зачем им поле - скотины ведь они не держали?
Поначалу не держали. А потом кот первым прибился. С него вся история и началась. Деды его Ерофеичем назвали. Почему, спросите? Потому что у них уже были Михалыч, Ильич, Никодимыч и два Николаича. А вот Ерофеича не было. Пока кот не прибился. Сожрал Ерофеич всех мышей в доме, и стал столоваться вместе со стариками.
Да, забыл - шестого-то деда не назвал. Его все Витинаром звали. Раньше, до Хрущева, он коновалом был. А как, значит, всех коняшек на трактора поменяли при Никите Сергеиче, так приказано было всех коновалов как класс вывести. Но он, Хрущев-то, умный был - даром что лысый. Сообразил, что стальными конями пахать можно, а железными кабанчиками да коровами сыт не будешь. А их ВИТЬ, тварей полезных, иногда лечить нужно. Вот и появился новый класс - витинаров. Вот таким макаром шестой дед до самой пенсии и проработал. Он и сейчас что хочешь отрезать может. Как деды со всех уголков необъятной родины съехались, так он сходу и предложил:
- Кого, - мол, - иродические сны мучают, готов помочь - готов помочь.
Ну, что тут скажешь - ирод, он и есть ирод.
Один дед - Николаич, тот, что погрузней, да мордой пострашней был - согласился было:
- Ты, - говорит, - Витинар, сначала сделай, чтобы эти самые эротические сны мне опять сниться начали, а потом - годика через два-три, можешь отрезать. А я тебе за это свои сто шестьдесят шесть и шесть в периоде целый месяц отдавать буду.
Умный мужик был Николаич, хотя и не совсем еще лысый. До пенсии профессором математики в Москве работал. Он и подсчитал, что если две бутылки водки, на которые остатки от пенсий хватало, на шестерых поделить, как раз по стольку и получится.
Но Витинар от такой добавки отказался. Отрезать он еще что хочешь мог, а вот пришить уже не брался - руки дрожали, даже без ста шестидесяти шести граммов, и шести в периоде.
Второй Николаич ростом был поменьше профессора. И лицо имел интеллигентное. А пенсию - на тринадцать целых, триста сорок пять тысячных процента больше, чем у первого Николаича, своего закадычного друга, который эти самые проценты и высчитал. Стаж потому что у меньшого Николаича больше был. Первый-то профессором в двадцать девять лет стал, а второй как загремел в колонию для несовершеннолетних в четырнадцать лет, так из тех краев до самой пенсии только в краткосрочные отпуска откидывался. А поскольку края эти были самые что ни на есть северные...
Самая маленькая пенсия у Ильича оказалась. Что интересно - ветеранам Отечественной войны вон какую пенсию отгрохали, а Ильич всю Гражданскую оттрубил, и никакой доплаты не получает; только социальную минималку. А ведь он самого Чапаева видел! В прицел трехлинейки, правда... А потом тоже сидел...
Ильичу новую путевку в жизнь тоже Хрущев дал. Богатый на выдумки мужик был. При Никите Сергеиче Ильич стал художником-монументалистом. Это те, что колхозом творили. Один букву "К" вырисовывает, другой "П", и так далее. А вместе "Слава КПСС!" получалось. А Ленина другой колхоз рисовал.
Как колхозы-то отменили, пришлось Ильичу добровольно из народных художников на пенсию уходить - кому нужен такой мазила, который только букву "А" умеет рисовать?!
Самым ценным дедом оказался Никодимыч. Он до сих пор значок ЦК ВЛКСМ "Мастер - золотые руки" третьей степени на груди с гордостью носит! Все в деревне уделал. В колодец насос "Малыш" приспособил; трубы на чердак провел. А там уже бак стоял кубовый, в соседнем садовом товариществе на дюжину одеял выменянный. Одеяла-то на всех российских пенсионеров завезти успели; вот деды понемногу и бартерничали.
И титан электрический Никодимыч присобачил - мойся, не хочу. Хотел и отопление к проводам подключить, да Николаич - который профессор - отговорил. Подсчитал, что все шесть пенсий на электричество будут уходить. Даже на две бутылки не останется.
Но Никодимыч выход нашел. Разобрал в общей гостиной камин, который до того нещадно дымил, сложил обычную шведку, да вмазал в нее пару труб, которые с отопительной системой соединил. Теперь в том крыле, где у каждого старика была персональная комната, да еще общие зала, кухня, и удобства, какие не каждому горожанину снились, было тепло. А в другом крыле никто не жил. Пока.
Самым молодым дедом был Михалыч. Он больше всего гордился тем, что не Севере раньше работал (меньшой Николаич-то больше помалкивал о том, где трудовой стаж заработал). Был Михалыч там почтальоном, уважаемым человеком. Письма, да газеты эвенкам развозил. Где на оленях, где на собаках, а больше всего пешком. Вот один раз Михалыч с оленя и упал. Насмерть не ушибся, но ходит с тех пор со свернутой набок шеей. Так-то ничего, что шея свернута, только голова стала нестерпимо ныть при сильных морозах. А там они, считай, круглый год. Пришлось Михалычу с Северов уезжать. Двух месяцев всего до северной надбавки не доработал.
Но свои профессиональные навыки он не растерял. Когда осенью почтальонша из поселка Достижение наотрез отказалась носить им письма и пенсии через раскисшее поле, Михалыч сам стал ходить на почту. Раз в месяц - потому что писем им никто не писал, а шесть пенсий ему в один карман помещались. Да и те он в свою деревню не доносил - тратил там же, в поселке; на продукты и те самые две бутылки...
Так и прожили деды зиму. Лесничество насчет дров беспокоить не стали. А чего людей занятых беспокоить - вон он, лес, рядом. А там валежнику - носить не переносить. Когда еще до него лесники доберутся; они сырой лес пилить не успевают. За осень деды столько валежу натаскали, еле во вторую половину дома поместилось.
А весной на "Ниве" директор бывшего колхоза приехал, Пал Иваныч. Да не один приехал, а с трактором. Вспахал им тракторист часть поля - сорок соток, или пятьдесят - никто не мерил; а потом уехал. А Пал Иваныч из "Нивы" пять мешков мелкой картошки выгрузил.
- Сажайте, говорит, отцы, картошку; на одну пенсию не проживете!..
Хороший мужик директор, уважительный. Но не больно умный - наверное, потому что не лысый еще. Не сообразил, что у дедов не одна пенсия, а целых шесть. И их как раз пора пришла получать.
Пенсию в тот день молоденькая сотрудница выдавала. Старая, опытная, еще подумала бы - давать ли в одни руки сразу почти сто тысяч рублей. Хотя у него, у Михалыча, и доверенности были, бывшим профессором собственноручно оформленные. Но девчонка за стеклом на них даже не посмотрела, махнула рукой - получайте.
Михалыч запихал в бездонные карманы демисезонной куртки девять с половиной пачек тысячерублевок, и пошел по магазинам. Все в поселке обошел; все три. В последнем и отоварился. Здесь очереди были поменьше. Наверное, потому, что водка была чуть подороже, ну, и все сопутствующие товары. Дед загрузил две брезентовые сумки, проверил украдкой, все ли восемь нераспечатанных пачек на месте, и вышел было из "Стекляшки" - так назывался самый дорогой магазин на поселке. Потому, наверное, что был до сих пор государственным. Два других были частными, и за ними хозяева следили - не разрешали развешивать грязные бумажки. Вроде той, какую как раз на дверь какой-то мужичок вешал.
Интересно стало Михалычу, чего вдруг этот мужик объявление на иностранном языке вешает? Дед точно знал, что на поселке, и в его окрестностях, кроме самого Михалыча - с его эвенкийским - никто даже двух слов по-забугорному связать не мог. Вот он и остановился, попробовал перевести. Не будь у деда кривой шеи, нипочем текст ему не дался бы. А так оказалось, что мужик свое объявление (на корявом, но вполне русском языке) боком повесил - разбирайтесь, кому интересно. Михалыч и разобрался:
"Продается хорошая рыжая корова. Цена - восемьдесят тысяч рублей. Обращаться в деревню... к Петровичу".
Сердце у Михалыча екнуло; он вспомнил, с каким печальным видом провожал его на почту Ерофеич и догнал мужика, на ходу еще раз ощупав пачки в глубоких карманах.
- А как этого Петровича найти?
- Петровича, - приосанился мужик, - не надо искать. Петрович - это я!
Через десять минут Михалыч уже ходил вокруг рыжей Нюрки. И очень ему эта корова понравилась. Упитанная, и действительно ярко-рыжая.
- Даже порыжее Чубайса будет, - подумал дед.
Он хотел спросить что-то насчет контрольной дойки, но мужик-продавец тоскливо посмотрел на брезентовые сумки, в одной из которых весь путь от магазина до его дома потренькивали бутылки, и Михалыч сдался. Пару тысяч, правда, выторговал.
А Нюрка словно и не жила в этой деревне, сразу помчалась на новую родину. Михалыч едва успел на ее крепкую спину сумки загрузить. Так они до дома и добежали.
Четыре деда и Ерофеич были на улице - грелись на солнышке. Ну, и почтальона заодно ждали. И дождались! Удивились, конечно, покупке, но ругаться сильно не стали - решили, что Пал Иваныч похвалил бы; сказал бы, что без коровы в деревне тоже никак нельзя.
Сгрудились они впятером, кроме Витинара, которого с утра радикулит прихватил, вокруг животного; Никодимыч уже и ведро откуда-то чистое притащил. Сгрудились и гадают - за что нужно дергать, чтобы молоко побежало - за тот дрын, что посреди пуза торчит, или за вымя какой-то странной формы, которое у коровы промеж задних ляжек висело. Тут из дрына потекло само, и это было явно не молоко - ни по цвету, ни по запаху. На вкус никто из дедов попробовать не решился.
- Ну что ж, - решил Никодимыч, - значит, за заднее вымя.
И ухватился за это самое вымя. Нюрка повернула голову, уставившись на рукастого деда с недоумением. А может она не на него посмотрела, а на Витинара, который как раз с кряхтением из дома вышел? Может, она в нем своего признала?
- Ты, Никодимыч, - проскрипел Витинар, с трудом разогнувшись, - быка за это место не дергай. Ты у себя сначала попробуй дернуть - понравится?
Никодимыч поначалу хотел поинтересоваться, какое-такое место? А уже потом у него, как и у остальных дедов, челюсть вставная на травку выпала - как быка?! Почему быка?!! Что теперь с этим быком делать?!!
Ну, что делать, деды быстро решили - имя ему надо менять. Не может же быть бык Нюркой. Быстрее всех Ильич сообразил.
- Раз он, - говорит, - был Нюркой, значит Анной, то есть Анкой... А где Анка (может, он ее тоже в прицел когда-то видел), там Чапаев. Так что пусть будет Чапай!
А сам хитро так улыбается, паразит. Сообразил, что в имени этом целых две буквы "А"; значит, ему легче будет бирку быку на шею рисовать. И действительно - соорудил такой красивый медальон, что теперь Чапай точно не потеряется. А он и не думал теряться. Пасся на Лодыгинским поле, а деды рядом для него сено на зиму косили. Это когда картошку не надо было окучивать, да дрова на очередную зиму заготавливать.
Куда только Чапай с удовольствием от дома уходил - так это на почту, вместе с Михалычем. Вернее, ходил бык, а дед на нем ехал самым натуральным образом. Даже погонял животное хворостиной. А чего Чапая погонять? Он и так дорогу знал - до почты, а оттуда в магазин. Еще он знал, что Михалыч обязательно своему любимцу соленые чипсы купит. Очень бычара это лакомство уважал.
Так они все вместе и прожили два месяца. Сена наготовили - полный чердак. Дров еще больше - почти всю вторую половину дома. Только одну комнату - самую большую - не стали занимать. В ней Чапай зимовать собирался.
Только увели Чапая, ранней осенью увели. Точнее, увезли. Подъехал трехосный ЗИЛ, с крытым верхом, и остановился прямо у дома. Забор ведь Мэврод не успел построить, а у самих дедов не было ни сил, ни лишних денег, ни желания. Да к тому же Чапай лучше всякой сторожевой собаки их дом охранял. Из кабины ЗИЛа двое вывалились. Один длинный и худой, как спичка; другой низенький и пухлый - и лицо дедам вроде знакомое.
В общем - Дон Кихот и Санчо Панса; если длинный главный. А если короткий - то Гайдар и его команда. Вот на кого краснолицый живчик-коротышка был похож! Открыли, значит, эти двое задний борт, а там свинья визжит, словно еще один из команды ей в бок ножик сует. Деды даже подумали, что это Пал Иваныч им решил еще скотинки подбросить, на развод. Потому и не вмешались сразу. А потом поздно было - когда ЗИЛ уехал, а Витинар объяснил, что это не свинья, а корова хотелая в кузове орала. Она - корова - когда захочет, хоть вороной каркать начнет; подавайте ей быка, и все. А бык - вот он; уже бьет копытом об землю. Ему и трап не нужен был, который парочка лиходеев начала было вытаскивать из кузова. Чапай безо всякого трапа запрыгнул. А мужички переглянулись, зловеще усмехнулись, задвинули трап назад и уехали. Со своей коровой и Чапаем.
И поняли деды - пропал Чапай. Можно было, конечно, в полицию заявить (деды по-старому называли ее милицией), да что толку? Николаич - тот, что с большим стажем и пенсией - всем объяснил:
- Скажут - никаких следов, и дело закроют. Или даже открывать не будут. Какие следы от шампуров?
Хотя вот они - следы - целая колея, да еще тонны грязи на асфальте в сторону Коврова; ее только через неделю дождями смыло. И стала жизнь в деревне стариков еще беспросветней, чем в первый год их совместной жизни. И небо все заволокло тучами, и мелкий нудный дождик все никак не кончался. А всего чернее было в душах стариков.
А Чапай вернулся! В тот самый день, когда наконец-то выглянуло солнышко. Деды за переживаниями даже не подсчитали, сколько дней в такой серости прожили. Что интересно - вернулся Чапай не один. Подъехала в тот день фура. К дому-то она не добралась - это вам не ЗИЛ; на асфальте остановилась. Из фуры выскакивают семь лбов; шестеро с коробками подмышками. Из другой машины - легковой - "Мерседеса", там, или "Бентли", но точно не "Жигулей", еще один появился. И прямо к дому, по грязи, лакированными штиблетами. У остальных тоже блестящими были - до тех пор, пока лодыгинской грязи не попробовали. Один даже без штиблет приперся; видать, плохо шнурки завязал. Тот самый, что без коробок притопал. Пригляделись деды - а это Чапай! Старые его сразу и не признали, потому что одет бык был так же, как остальные парни - в малиновый пиджачок, да такие же крутые штанцы. И цепь толстенная на шее - такая, что под ней медальона совсем не было видно.
Тут им главный, из "Мерседеса", и рассказал. Деды, конечно, не все сразу поняли, но головами покивали - им главное было, что Чапай вернулся. А Николаич - тот, что все лучшие годы своей жизни на Северах загорал - позже им перевел:
- Я, - говорит мужик, - главный авторитет в Коврове. Зверь меня зовут - слыхали про такого?
Деды на всякий случай дружно кивнули, и авторитет продолжил:
- А тут еще один кент из зоны откинулся и прямо ко мне подваливает. Мордодер. Это ему такое погоняло будет; потому что он башкой все время дергает. И сходу это Мордодер заявляет: "Мой, - говорит, - теперь город. У меня и общак тяжелее, и быки здоровее. Теперь я тут хозяин!". И зовет своего главного быка. Заваливает тот бычара - Толян его зовут - все быкам бык. На что мои парни быки (тут парнишки в малиновых пиджачках подбоченились, физиономиями став точь-в-точь как Чапай), а перед ни совсем как телята (теперь только Чапая можно было назвать настоящим быком - вон как остальные потупились, и покраснели). Росту в нем два сорок; сам весь квадратный... или кубический.
Вот и говорит мне этот Мордодер: "Забиваю через три дня стрелку. На площади двухсотлетия Коврова. Выставишь против моего Толяна своего бычка. Чей победит - тот и хозяин в городе". Ну что тут поделаешь? Нет у меня такого быка, чтобы Толяна завалить. Выруливаю я в расстройстве на своем "шестисотом" (ага - все-таки "Мерседесе"!) на проспект Ленина, который как раз у этой площади заканчивается, а там ваш Чапай гуляет; вместе с дружбанами.
- Это какими? - встрепенулся Михалыч.
- Один длинный и худой, как глиста; другой колобком катится. Ну, а Чапай их рогами подгоняет. Я его, Чапая-то, перехватил, перетер с ним. Уговорил, значит, с Коляном пободаться. Ну, прикид мы ему обеспечили. Пиджачок и штанцы ему сам Юдашкин шил - специально из Москвы выписали. Хорош прикид вышел?
Деды опять покивали.
- На цепочку, правда, весь общак пошел. Так что я ее оставить не могу, забираю.
Тут Зверь ключом в замке амбарном золотом поскрежетал, и цепь упала на землю, едва не отдавив авторитету ноги. Тот отпрыгнул (шустрый!) и кивнул двум бычкам в штиблетах. Парни положили на пожухлую траву коробки и, кряхтя, утащили цепь в фуру. А Чапай-то сам ее сюда приволок! И не кряхтел нисколько.
Авторитет продолжил:
- Подстригли мы вашего Чапая в салоне "Ковровчанка", чтоб он на законного стал похож.
Деды отвели взгляды от Зверя, и на своего быка их перевели - любуются. А тот действительно коротко пострижен. Тоже как-то знакомо. Не знают, как на законного, а вот в кресле руководителя "Роснано" он точно за своего теперь сошел бы. Хоть имя опять меняй.
- Ну, значит, - авторитет никак не мог остановиться, - заваливаем мы на стрелку. Колян уже ждет. Мордодер тоже. Этот как Чапая увидел, даже рожей перестал дергать. А Колян не испугался. Зато я чуть не обос... В-общем, когда он Чапая промеж рогов кулаком звезданул, нашего быка аж развернуло - рогами ко мне, а хвостом - к Коляну. Это я потом понял, что Чапай сам развернулся; пожалел парня, не стал до смерти калечить. Рогами не стал бить, значит - задними копытами в лоб припечатал. Сразу двумя. У самого Коляна тоже два копыта было; он на них не удержался, слетел с копыт-то. Ну, ничего, даже сотрясения мозгов не получил. Нам потом главврач главной ковровской больницы объяснил, что нечему было сотрясаться; кто-то раньше Чапая все вытряс. Отлежался Колян в больничке три дня, и уехал. А Мордодер еще раньше исчез.
Так что я теперь опять главный в Коврове. А это вам с Чапаем за помощь.
Тут четверо оставшихся бычков тоже опустили свои коробки на землю, и ушли вслед за Зверем, к фуре. Один только задержался. К Чапаю подошел, ткнул ему кулаком в шею и сказал:
- Ну, бывай, братан.
И тоже ушел. Отвернулся резко - может, чтобы подслеповатые деды не увидели, как он слезу с глаза ладошкой смахнул?
А старики с Чапаем и Ерофеичем провожать их не пошли. Грязно, во-первых, на поле. А главное - интересно же, что там, в коробках?
А там!!! Мясное и сдобное, хмельное и сладкое, копченое и слабо-соленое! Всего и помногу. Даже профессор все опознать не смог. Может, потому, что все не наше, не российское. Бандиты, оказывается, на импортозамещение еще не перешли. Это дедам профессор объяснил; он политически самым подкованным оказался. Повертел этот Николаич целую голову сыра, испорченного плесенью так, что только на выброс, и еще раз пояснил:
- Это он пропал, пока в Белоруссии документы переоформляли.
- А что это сразу на выброс? - проворчал Михалыч, вынимая из профессорских рук голову, - мой Чапай солененькое очень даже любит.
Бык сыр с удовольствием съел. Ему действительно все равно было - чипсы, или сыр плесневелый; лишь бы соленый был...
Думаете, я вам дальше про праздник рассказывать буду? Праздник-то через два дня кончился, когда все коробки опустели, и в печке сгорели. И наступили будни - тяжелые, серые и тоскливые; как обычная русская осень.
А если вы еще одну сказку про Чапая послушать хотите, приезжайте сами в деревню стариков - их у нас в России много. Сказку вам деды, или бабки сами расскажут...