Женька

                Черный диск - оракул судеб
                В каждом доме, без обмана,
                Даже иногда молились,
                Слыша голос Левитана.
               
                Сергей Файнберг
               
     Женька плохо спала этой ночью. У её старшей сестры Ляльки был выпускной бал, по случаю окончания средней школы.  Мама только под утро перестала ходить по квартире и прилегла. Женька сквозь сон слышала, как Лялька кралась по коридору, вошла в комнату и юркнула под одеяло рядом с ней.
   - У – гулёна, - проворчала Женя. Она сердилась на неё. Во-первых, они должны были сегодня ехать в Бор на дачу, папа обещал ей пройти речку Рожайку на байдарке, а теперь придётся ждать, когда она выспится.  Во-вторых, ей нестерпимо хотелось увидеть  Алёшу, подростка с соседней дачи. Правда, Алёша предпочитал Ляльку,  и ухаживал за ней, не замечая страданий Женьки. Конечно, Ольга, которую все звали Лялей, пошла в маму, женщину с броской красотой, пышными русыми волосами, зелёными глазами и точёной фигурой. Но мама, будучи  истой интеллигенткой, завязывала волосы в пучок, носила свободную одежду удобную ей одной. Мама была художником и работала в издательстве «Детгиз». Что не скажешь про старшую сестру, та наоборот, распускала свои шикарные волосы, чем раздражала Женьку. А она пошла в папу. Такая же худая, узколицая, с острым носиком и жиденькими пепельными волосами, но глаза были мамины – зелёные и глубокие. Женя обожала своего отца, она могла часами разговаривать с ним и слушать его, как и  студенты  Алексея  Евграфовича,  преподавателя географического факультета Московского университета. Человеком он был невероятно образованным, слыл краеведом и знатоком Москвы.
     Проснулась Женя от громкого разговора в гостиной. Родители никогда не общались на повышенных  тонах, тем более папа. Она открыла дверь и услышала последнюю фразу отца:
   - Маша, нужно готовиться к худшему.
   - Папа, что случилось?
   - Ничего такого, чтобы делать трагическое лицо, - ответила мама и направила мужа в его кабинет, - Евгения, возьми бидон и сбегай к Евдокии Ивановне за свежим молоком к завтраку.
     Но Женя не слышала слов мамы, она только один раз за свою четырнадцатилетнюю жизнь видела папу в такой растерянности и отчаянной беспомощности. Эту дату она запомнила навсегда: 29 августа 1937 года. В этот день снесли колокольню Страстного монастыря. Алексей Евграфович рыдал в своём кабинете. Ещё в июне теплилась надежда на спасение части подворья, где был устроен антирелигиозный музей и туда свозили церковную утварь из других разрушенных церквей, но в августе  попытки общественности и её отца окончательно угасли. За несколько дней всё куда-то вывезли, а церковь снесли. Женя с Лялькой ходили в этот музей и поражались красоте икон, некоторые из них просто валялись на полу, а в сарае на задворках лежали горы подсвечников, светильников, паникадил, резных окладов, крестов – распятий. Больше всего девочек поражал огромный плакат на колокольне с изображением А.С.Пушкина со стихами: «Товарищ верь, взойдёт она заря пленительного счастья, Россия вспрянет ото сна и на обломках самовластья  напишут наши имена…». И почему-то поэт смотрел сам на себя, вернее, на свой же памятник на другой стороне Тверской заставы.
   - Женя, ты слышишь меня?- позвала её мама.
   - А на дачу разве мы не поедем сегодня? – тихо проговорила она.
   - Да что с тобой? Нет, не сегодня, завтра. Ольга должна выспаться. Вы с ней поживёте там неделю,  отдохнёте. Потом ей нужно готовиться к экзаменам для поступления в университет.
   - Конечно, Ляля – то, Ляля – это, Ля-ля, Ля-ля, ля-ля-ля-ля… - пропела Женя, резко развернулась, схватила бидон и выскочила за дверь.
     Но прежде чем отправиться по делу, она влезла на скамейку и громко крикнула:
   - Лёвка! Лёвка! Выгляни, тебе говорю!
     На втором этаже знаменитого дома на Шлюзовой набережной, того самого, где когда-то  комендантом был её родной дед Евграф Кондратьевич, жил её друг и одноклассник Лёва Бернштейн. Женька помнила деда и его старания по сохранению статуса его детища: латунные ручки парадного подъезда сияли, как золото, до самых последних дней его жизни, даже, когда  шикарные апартаменты перегородили на комнатушки-коммуналки. В парадной всегда сидела консьержка,  впоследствии добровольная старушка, в вазонах зеленели цветы, стертые ковровые дорожки прослеживали бывший  ажурный орнамент. Простых людей жило мало -  домработницы и нянечки, а в основном интеллигенция, поэтому пьяных драк  не наблюдалось, и двери не закрывались на замки. После смерти деда квартиру с кабинетом, столовой, гостиной и двумя комнатами оставили семье профессора Алексея Евграфовича Позднякова.
     После неоднократного требования Жени из окна сначала высунулась чёрная кудрявая голова, и только потом из-за подоконника показалось лицо мальчишки.
   - Женька, привет, не кричи, тут такое творится… - он приложил палец к губам, - я сейчас мигом.
     Он скатился с лестницы и опрометью помчался в сторону Новоспасского моста, таща за руку Женю. И только там он остановился и выпалил:
   - Женька, - он огляделся по сторонам, и хотя вокруг никого не было, зашептал ей на ухо, - я слышал, что по радио будет  важное заявление  Молотова в двенадцать часов дня. А отец так и сказал маме: «Это война».
   - Лёвка, что ты такое говоришь? - но вспомнив расстроенное лицо папы, поняла, что её друг говорит правду, - а с кем война, мы, же со всеми дружим?
   - Мы – то дружим, а они с нами – нет, - сказал Лёвка и стукнул кулаком по парапету моста.
   - Да кто это?! – переспросила Женя.
   - Узнаем в двенадцать часов. Но я думаю – немцы. Чего они полезли на Польшу, думаешь так просто, у них там плацдарм для нападения.
   - Лёва, а может что-нибудь  другое скажут, может всё это твои выдумки?
     Они медленно пошли по мосту в сторону Крестьянской заставы. Впереди на возвышенности  сиял белокаменный Новоспасский монастырь, под стенами которого мирно паслись коровы и козы, через дорогу вдоль Москвы-реки на крутом берегу стайкой, цепляясь друг за другом заборами, карабкались вверх дома и сараи местных крестьян и рабочих, утопающих в вишнёвых и яблоневых садах. Весной в них распевали соловьи, тревожа сон городских жителей. Женя с папой часто подолгу сидели на балконе кабинета и слушали их пение. А однажды она увидела, как отец крестился  на купола монастыря.
     Был обычный летний выходной день:  птицы радостно пели,  липы  цвели в скверах, тополя сбрасывали последний пух,  утро занималось ясное и солнечное.  Ничего не предвещало беды. Да её просто не могло быть. Так думала и  Женя,  возвращаясь,  домой с полным бидоном молока. И всё-таки тревожное ожидание витало по всему городу: не было слышно смеха, не звучали задорные песни, не шумели дети, да и люди на улицах больше молчали, а в глазах застывший немой вопрос: « Что же теперь будет со всеми нами?»
     К двенадцати часам дня к динамикам на улицах, через которые в праздники транслировались лозунги и бравурные маршевые песни и чёрным   бумажным тарелкам, по-народному – «сковородкам», стали подтягиваться люди. Ожидание достигло своего апогея. Это напоминало грозу, когда вся природа готова была разразиться громом и молниями, пролиться ливневыми дождями, но стихия не набрала ещё нужной силы и напора, слышны лишь треск разрядов и раскатистое эхо надвигающейся бури.
     Наконец, динамики надрывно проскрипели, и из их чрева послышался голос:
    « Граждане и гражданки Советского Союза! Советское правительство и его глава тов. Сталин поручили мне сделать следующее заявление. Сегодня в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну…».
Речь Наркома иностранных дел В.М.Молотова была краткой и лаконичной. 
Женя услышала только последние слова: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».  Слово «война» затмила своей хищной чернотой всё её сознание. И тут, словно  прорвало эту самую стихию, казалось бы, должно было  наступить облегчение, но на улицах заплакали, закричали, за стеной кто-то рыдал навзрыд, причитая: «Господи, Боже, мой…»
     В гостиной семьи Поздняковых стояла глубокая тишина. После объявления военного положения в европейской части страны и Указа о проведении мобилизации военнообязанных 1905- 1918годов рождения, Алексей Евграфович поправил очки и попросил жену:
   - Машенька, не забудь привезти с дачи мой рюкзак.
   - Зачем тебе, Алёшенька? - с дрожью в голосе спросила мама.
   - Неуместный вопрос, милая, я ещё в состоянии держать винтовку в руках.
   - Но ты  не подходишь по возрасту и у тебя  плохое зрение?
   - Я может, не попаду в «яблочко», но в фашиста сумею, - он встал, наклонился и поцеловал руку жены, - и дома я сидеть не буду, прости, родная.
     Девочки переводили взгляды от мамы на отца, наконец,  Женя не выдержала и громко сказала:
   - Я тоже пойду на войну вместе с папой.
   - Ты?!! – в один голос вскрикнули разом остальные.
   - Тоже мне аника-воин, - съязвила Лялька.
   - Евгения, собирай вещи, вы едете на дачу, а мы с папой пойдём в магазин за продуктами.
   - Маша, прошу тебя, не уподобляйся паникёрам и не надо скупать продукты, они портятся, а потом, я уверен – наша Красная Армия даст должный отпор врагу.
   - Алёша, я хорошо помню Гражданскую войну и, если бы не бабушка с её запасами, мы бы умерли с голоду. Пошли, купим только необходимое, хотя бы спички.
   
     В местечке Бор по Павелецкой дороге у Поздняковых была дача, её снимали много лет, ещё при жизни бабушки и дедушки. Окрестные сосновые леса, по мнению  мамы, хорошо очищают лёгкие и побуждают к мыслительной деятельности. Соседями по дому были замечательные люди из артистического общества. Мама и Нина Ивановна сблизились на почве живописи и часто вместе ходили на пленер.  В сына Нины Ивановны и была  безответно влюблена Женька.
     Не успели Ляля и Женя войти за калитку, как тут же появился Алёша.
   - Девчонки, как хорошо, что вы приехали, - сказал он, глядя только на Ляльку,- мама в отчаянии, папа рвётся на фронт. Честно, я бы тоже записался в добровольцы.
   - Вот-вот, тебе в санитарки рекомендую нашу Женьку. Она тоже собралась воевать.
   - Женя?!! Ты же маленькая ещё, подрасти немного. Но я думаю, что к этому времени война закончится, - улыбаясь, сказал Алексей.
     Он смотрел на неё своими огромными голубыми глазами, они сияли и лучились, как звёздочки на небе, и этот блеск предназначался только ей одной. За этот взгляд она готова была пережить всё на свете,  все трудности и лишения, все войны и невзгоды. И почему Лялька говорит, что он «гадкий утёнок»? Да, он очень худой и курносый и что-то есть в нём нескладное и смешное, но у него  доброе сердце и манеры настоящего рыцаря. Неужели её сестра не видит этого? Даже гостья Нины Ивановны, статная женщина с осанкой королевы, заметила это и сказала ей по большому секрету:
   - Этот юноша с сердцем Данко и душой Ангела. В него невозможно не влюбиться, только будет он любить  только одну женщину. Вот так-то, девочка.
     А потом вечером Анна Александровна  читала стихи про сероглазого короля, и Женя вдруг заплакала, глядя на Алёшу, словно они были посвящены ему.
   - Ну, что ты, это же просто баллада, - сказал тогда он ей.
     С фронта приходили тревожные вести, немцы брали приграничные города, советские  войска  отступали, ведя кровопролитные бои. В первый день войны немцы разбомбили аэродромы всех западных военных округов, авиация не успела подняться в небо для своевременного отпора. Металлические нотки голоса Юрия Левитана не предвещали ничего хорошего: «… также бомбардировке подверглись города Прибалтики, Белоруссии, Украины, Крыма».  Уже 28 июня немцы взяли Минск, 7июля - Бердичев, 9июля – Житомир, 16 июля – Смоленск. На Москву всё чаще совершались авиационные налёты.
      На дачах остались женщины и дети, мужское население составляли  старики и мальчишки, а почтальон, как птица Сирин или Алконост, приносил то радость, то горе. Ляля готовилась к экзаменам, Женя бродила по дачам, ища себе занятие, но больше прислушивалась к разговорам людей. Мнения были разные: кто верил в близкую победу, кто собирался в эвакуацию, и таких было много. Как-то придя домой, она со всей горячностью выпалила Ляльке и Алёше:
   - Нет, вы себе представить не можете, все собираются в эвакуацию! То есть бросить Москву и уехать в Ташкент, там, видите ли, фрукты дешёвые. Сами они все – дешёвые!
   - Женя, ты не права, папа сказал, что Москва тоже готовится к эвакуации,  так принято при военном положении, - заметил Алексей.
   - Мы что, сдадим Москву, как Наполеону? Как можно эвакуировать Москву?
   - Нет, лучше затопить, как Китеж-град,  история знает много способов, как спрятать город, - сказала Ляля.
   - Ну, знаете, от вас я не ожидала. Да вы предатели! Я лично никуда не поеду, а буду защищать свой город! – крикнула Женька и побежала к реке.
   - Как можно в такой ответственный момент, когда над головами гудят вражеские самолёты, сидеть на даче и строить глазки Алёше? - она плакала от обиды и несправедливости, а больше от собственной беспомощности. Но вспомнив слова Анны Александровны, которая внушала ей доверие и была известным поэтом, Женя вытерла глаза и сказала:
   - Ну и пусть будет Лялька,  моя сестра. Но она, же старше Алёши и совсем не любит его, совсем не любит…
     Наревевшись от души в прибрежных зарослях ракиты, она твёрдо решила, что завтра же поедет домой  и найдёт себе достойное дело.

     Москва поразила её  своей малолюдностью. Те, кто встречался, были заняты работой, незнакомой ей ранее: витрины ГУМа закладывались мешками, у Мавзолея рабочие сгружали доски, а на Манежной площади большая группа людей чертила полосы. Потом Женя узнала от мамы, что это студенты Суриковского училища рисуют вид жилых домов сверху, чтобы дезориентировать немецких лётчиков и отвести от Кремля.Улицы ощетинились противотанковыми "ежами". Окна домов заклеивались белыми полосами, чтобы не треснули от взрывной волны, затем они  драпировались тёмными одеялами. К метро теперь вели огромные  стрелы с надписями «Бомбоубежище», впоследствии появятся надписи « обстреливаемая зона улицы». По всему городу развешивались плакаты  с призывающим текстом «Родина- мать зовёт!». Женя долго стояла у него и вдруг нашла сходство со своей бабушкой Александрой, по маминой линии. Из динамиков гремел марш, от которого кровь стыла в венах « Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой…». Позже мама сказала, что песню написали через день после нападения поэт  Василий Иванович Лебедев-Кумач и композитор Александр Васильевич Александров. На высотках были установлены прожектора,  дома и площади ощетинились зенитными гнёздами, в небо взмыли аэростаты, а в доме с колоннами внутри их района организовали бомбоубежище.
   - Ну, а где же ещё, как ни в подвалах купца Привалова. У отца там склады были от текстильной мануфактуры, того же самого купца. Правда, бедного Петра Фёдоровича отправили в Сибирь, а какой был ценный человек, хозяйственник, - досадовал Алексей Евграфович, - ныне там «Парижская Коммуна»  галоши делает.
   - Папа, а это правда, что Москву эвакуируют? – спросила Женя.
   - Да, 24 июня создан Совет по эвакуации. И это вынужденная, а больше нужная мера. Все ценности, музеи, библиотеки, театры, а также заводы и фабрики вывезут на Урал, в Сибирь, в  Среднюю Азию. Там они будут работать на нужды фронта. Те, что останутся в городе переоборудуют, и тоже будут помогать фронту. Поэтому, Женя, скорее всего мамино издательство тоже эвакуируют, и вы поедете с ней.
   - А ты? Ты поедешь с нами? – с тревогой переспросила она.
   - У меня экзамены вступительные с завтрашнего дня, - он отвернулся, пряча глаза.
   - Евгения, наш папа каждый день ходит в военкомат, - вмешалась в разговор мама, - и знаешь, до чего он додумался? Записался в народное ополчение!
   - Машенька, народное ополчение – это не регулярные войска, наше дело – партизанское, - оправдывался Алексей Евграфович.
   - Женя, хотя бы ты вразуми его, не мальчишка бегать по лесам, - сетовала женщина.
   - А я поддерживаю папу и тоже запишусь в ополчение. И заявляю всем: я никуда не поеду, я останусь, и буду бороться с врагами.
   - Ну вот, ещё одна сумасшедшая. Старый да малый. Я не желаю слушать этот бред! – Мария Васильевна в сердцах хлопнула дверью спальни.
   - Нехорошо получилось, и откуда она узнала? Обидели маму. Женя, пожалуйста, веди себя соответственно, никто тебя не возьмёт на фронт. Ты сходила бы в школу, Лёва искал тебя.
     Женя спустилась на второй этаж, долго звонила в дверь, но ей никто не открыл. Лёвку она нашла на школьном стадионе. Он с группой старшеклассников таскал длинный предмет, похожий на щипцы, которыми хватали молочные бутылки и кидали их в ящики. Всё это было похоже на эстафету: «Кто быстрей».
   - Женька, привет! – он передал щипцы и подбежал к девушке, - куда ты пропала, тут такое творится! Я записался в дежурный отряд, теперь учусь, как зажигательные бомбы тушить.
   - Лёвка, а как же я? Я тоже хочу.
 -  А ты  запишись у старшего сержанта,  только девочек не берут.
     Женя подошла к мужчине в военной форме и громко сказала:
   - Немедленно запишите меня в дежурный отряд!
   - В отряд патрулирования. Помогать детям, пожилым, инвалидам спуститься в бомбоубежище. Комсомолка? – спросил он и, наконец, повернулся к ней лицом.
   - Да. А можно мне с ребятами?
   - Нет, щипцы тяжёлые, не положено.
   - Ну, пожалуйста, товарищ старший сержант.
   - Отставить боец. В школе найдёте ефрейтора Нефёдову и запишитесь в отряд патрулирования, пройдите инструктаж и получите косынку и повязку. Кругом, шагом марш!
     Женя сама не поняла, как это произошло, но она вытянулась в струнку и четко ответила:
   - Есть! Разрешите выполнять!
   - Выполняйте, боец, - с удивлением ответил сержант ПВО.
     Мальчишки на стадионе разразились хохотом, но тут,  же были пресечены строгой командой:
   - Отставить! Учитесь. Продолжаем занятие.

    В июле участились налёты на Москву. Особенно страшным и разрушительным  был в ночь на 22 июля. Фашисты сбросили на город сотни световых и зажигательных бомб. Такого кромешного ада люди ещё не видели, пожары полыхали по всем районам. Горели склады на Белорусском вокзале, завод «Серп и молот», разрушены жилые дома, больше восьмисот  раненых и погибших. Три бомбы попали на Арбатскую площадь, повредили метрополитен. В ночь на 23июля бомбили Кремль и Красную Площадь, погибло тридцать пять человек. К утру было локализовано более тысячи крупных и мелких возгораний. В воздушном бою в эту ночь лётчики - истребители сбили  «Юнкерс». Потом он долго стоял на площади Свердлова для общественного обозрения, а больше, как наглядный пример победы над фашистами.
   Женька честно выполняла свои обязанности,  её узнавали, и к бомбоубежищу она  приходила нагруженная вещами. Но никто не знал, что после этого она бежала на крышу своего дома помогать Лёвке и ребятам. Сначала ей было очень страшно, особенно вой сирены и рёв самолетов, они заполняли всю её до самых кончиков пальцев, до каждой клеточки тела, хотелось кричать от ужаса. Но, когда упала бомба  недалеко от Шлюзовой в районе села Люблино-Дачное, их дом содрогнулся, а от грохота и взрывной волны её чуть не снесло с крыши,  во рту появился металлический привкус, заложило уши, она поняла, что сирена – это флейта.
     В семье с трудом приняли её патрулирование: после долгого разговора с папой, плача  мамы и осуждающего взгляда Ольги ей всё-таки разрешили этим заниматься. Лялька поступила в университет на исторический факультет, но последнее время их часто вывозили на рытьё противотанковых рвов. Она приезжала уставшая, со стёртыми в кровь руками. Мама врачевала её мозоли и просила Алексея Евграфовича освободить дочь от тяжёлой работы, но он отказался наотрез.

     В сентябре Женя пошла в восьмой класс. Одноклассников заметно поубавилось и с каждым днём становилось всё меньше.  С первого дня отменили физкультуру, а эти часы отвели на общественные работы. Их стали вывозить на уборку овощей в Подмосковье. В один из таких дней два старших класса, всего тридцать два человека поехали на уборку моркови в Малинский колхоз по Октябрьской железной дороге.
     Лёвка сразу предложил сбежать на фронт, потому как жажда приключений не давала ему покоя с детства.
   - Уже слышна канонада, говорят, что фронт под Калининым. Тут рукой подать.
   - Лёвка, и не стыдно тебе врать, - возмутилась Женя, - сегодня передавали бои идут под Смоленском и Киевом.
   - И чем ты будешь воевать, щипцами? – засмеялся Вадик Крапивин.
   - А он им будет головы отщипывать, - с издевкой сказал Толя Ермилов.
   - Ребята, ладно вам, - заступилась за друга Женя, - а вы видели, сколько  инвалидов в
Москве -  безногие, безрукие. Смотреть больно. Папа говорит, что все больницы переполнены.
     В Малино их поселили в школе.  День был солнечным и тёплым. Берёзовая рощица сеяла на поле жёлтый лист, терпко пахло полынью и увядшей травой. Ощущение праздника  и покоя упали на землю. После пережитого в городе всем было легко и радостно. На время даже забыли о войне. Работали быстро и весело. Мальчишки дёргали морковь, девочки обрезали и бросали в огромные корзины. Между рядами ездил трактор,  женщины грузили  и отвозили овощи в подвал. К вечеру все сильно устали, наевшись гречневой каши с молоком вдогонку к моркови, которую они съели за день, все повалились  на солому в комнатах. Александр Иванович, пожилой преподаватель физики, предложил ребятам посмотреть на звездопад:
   - У кого есть силы за мной на урок астрономии? Нельзя пропустить это прекрасное зрелище.
     Весь Женькин класс поднялся  и отправился за любимым учителем.
   - Посмотрите, ребята, какие яркие и близкие звёзды. Только осенью можно так чётко увидеть созвездие Ориона. Оно прямо над нами. Три ярких звёздочки – это пояс, а внизу –меч. Кстати, наше Солнце в той части Галактики, которая называется рукавом Ориона. Надеюсь, Большую Медведицу вы все видите?  Если проведём прямую линию от ребра ковша Большой Медведицы, то уткнёмся в звезду Альфа, самую яркую в Малой Медведице, а это и есть Полярная звезда. Значит там – север.
     Они шли по полю, глядя на таинственный и неизведанный мир, который с каждым шагом открывал свои тайны. Казалось, что ничто не могло нарушить эту гармонию красоты и чистоты окружающей природы. А страшные сводки Информбюро совсем в другом неизвестном им полушарии, в другом измерении, на другой земле.
   - Женька,  там, в конце поля на пригорке огромная копна сена, давай залезем на неё, оттуда лучше видно, - предложил Лёвка.
   - Здорово, ребята полезли на копну! - крикнула она, и все побежали за ней, - Александр Иванович и вы с нами!
   - А что, неплохо заночевать в скирде свежего сена. Ребята, только аккуратно не разбросайте. Это очень тяжёлый труд.
     Когда класс благополучно взобрался  наверх и уютно устроился в душистом сене, рассказывать было некому. Тут же все уснули.
     Проснулись они от страшного грохота, свиста падающих бомб и сильного зарева.  Был рассвет.
   - Всем на землю вниз, лежать и не подниматься до конца налёта! – закричал Александр Иванович.
     Женя скатилась и остолбенела. Там, где должна быть школа зияла огромная воронка и по краям догорали разбросанные брёвна. Увиденное  потрясло её сознание и выкинуло  из реальности, вся  жизнь сжалась до маленькой чёрной точки и исчезла в глубине той чадящей воронки.
   - Позднякова, ложись! Ложись, убьют! – кричали со всех сторон.
   - Женька, что с тобой, сюда беги! – звал её Лёвка.
     Вдруг из этой чёрной точки вырвался страшный душераздирающий крик, он наполнял и разрывал всю её сущность:
   - А – а – а - а – а … - она  безумно кричала и бежала к пожарищу.
     Александр Иванович  бросились за ней.
   - Нельзя туда, девочка, нельзя, им уже не поможешь, - мужчина держал её за руки, старался посадить на землю, но Женька билась об него головой и кричала.
   - Принесите воды из речки, - попросил учитель.
     Потихоньку все стали собираться в кучку. Девочки плакали навзрыд, мальчишки крепились, но тоже шмыгали носами.
   - Ничего, ничего, будет праздник и на нашей улице. Пусть только придут сюда, я лично глотки буду грызть зубами каждому фашисту. Иначе нельзя. Звери они, ребята, лютые звери, - он крепко стиснул  кулаки и застонал.
     Позже, когда приехали пожарные, военные, прибежали колхозники, они узнали, что разбомбили эшелон с горючим на станции Крюково в пятнадцати километрах отсюда, а в школу попали, может случайно, а может намеренно, недалеко была машинно-тракторная станция. К школе никого не подпускали, поставили оцепление.
     Председатель колхоза, женщина средних лет, отвела их в свой дом, поставила на стол ведро с молоком, выложила из мешка три каравая свежеиспечённого хлеба и сказала:
   - Детушки мои, родимые, я понимаю не до работы вам сейчас, ваши друзья погибли, но  девятнадцать пар рук, ой, как нужны. У нас-то всего восемь учеников и те на коровнике, старики да инвалиды. Помогите, ребятушки, а мы вам овощей дадим, молочка, - она всхлипнула и запричитала, - Господи, упокой души невинных чад твоих…
     Женя плохо воспринимала происходящее. Лёвка, как мог, опекал её, периодически встряхивая и повторяя:
   - Женька, ну, ты как? На, поешь, Жень, ну, хватит тебе…
   - Слава тебе, безысходная боль.  Умер вчера сероглазый король… - шептала она.
   - Какой король? Женька? – не отставал Лёва.
   - Лёва, ты лучше напои её молоком и положи на кровать. Не в себе она, - сказал Александр Иванович. А мы пойдём на поле. Ребята, собранные нами овощи пойдут на питание бойцам, поэтому мы соберём их за себя и за погибших товарищей. Это будет наш посильный вклад в победу.
     Последующие три дня Женя металась в горячке, гибель сверстников усугубила её болезнь. По-видимому, дежурства на крыше дали о себе знать, она простудилась, обострился бронхит. Лёва забегал на дню по пять раз, но Мария Васильевна строго-настрого  запретила ему беспокоить дочь, тем более рассказывать о похоронах в школе.
     В период с июня по сентябрь на Москву авиацией Вермахта было проведено 134 налёта, после каждого были погибшие, в их число вошли тринадцать ребят из школы на  Шлюзовой. Женька и Лёвка поклялись на братской могиле своих друзей, что отомстят фашистам за  их смерть.
   - Лёвка, что делать будем, наши Киев оставили? - спросила Женя.
   - Ничего.  Бомбы тушить, учиться, назло врагам.  А придёт время - в строй встанем.
   - Ты думаешь, война ещё долго будет?
   - Поживём – увидим. Только я обязательно отомщу за пацанов.
     Трагедия сблизила их. Они понимали, что в ответе друг за друга. Детство в одночасье распрощалось с ними. Лёвка перестал щуриться и  беспричинно улыбаться, глядя на Женю, она же совсем не вспоминала об Алёше. Как-то в разговоре с сестрой, Ольга поведала ей, что соседи по даче эвакуировались в Свердловск.
   - Бегут, значит, с тонущего корабля, - безразлично сказала Женя.
    - Что ты такое говоришь? Театр переехал вместе с труппой, это тебе не заезжий клуб, а Театр Советской Армии.
    - А я думаю, почему мы отступаем, выходит, бежим за театром, может их место на фронте? – рассуждала она.
   - Ты стала невыносимой, Евгения, - отрезала Ольга.
      Во время очередной бомбёжки Мария Васильевна поймала дочь у дома:
    - Довольно,  Женя, я не пущу тебя на крышу, ты не имеешь права заниматься этим, пожалей нас с папой, мы же с ума сходим от беспокойства за тебя. Иначе я буду жаловаться.
   - Кому, мама? Если только дяденьке Гитлеру? Я пойду.
     В один из холодных вечеров в начале октября Мария Васильевна сообщила, что издательство эвакуируется в Новокузнецк:
   - Завтра вечером мы все уезжаем. Берём документы и тёплые вещи, там уже холодно, снег выпал и морозы. Поезд в 19 часов, с Казанского вокзала. Пожалуйста, я буду вас ждать у пятого вагона, вы все вписаны в мой билет. Ничего не говорите, просто придите к поезду. Я люблю вас, - она всхлипнула и удалилась в спальню.
     Алексей Евграфович долго сидел за столом, глядя перед собой, потом поднялся и сказал:
   - Всё слышали, девочки, маму нужно слушаться, завтра в семь на вокзале.
      В последние дни он редко бывал дома. Из мимолётных разговоров Женя знала, что он занимается эвакуацией географического факультета, вместе со студентами ходит на рытье окопов и рвов, по вечерам проходит военную подготовку в отряде народного ополчения. Он заметно осунулся и похудел, но лихорадочный блеск в его глазах говорил о силе и решимости этого человека.
   - Папа, - спросила Женя, - а как же Москва? Неужели вот так сесть и уехать? – губы её задрожали, и мелкие слезинки потекли по щекам.
   - Завтра на вокзале, жду вас. Спокойной ночи, родные. Надеюсь, сегодня налётов не будет, - он погладил, как в детстве, дочерей по голове и  последовал за женой.
   - Женя, пойдём спать, я думаю, завтра не стоит идти на занятия, будет время собраться, хорошо, что мы уезжаем, здесь так страшно, - она прижалась к сестре, - я так боюсь бомбёжек, как ты сидишь там на крыше? Ты такая смелая, я горжусь тобой.
     Впервые за долгие месяцы девочки крепко обнялись и расплакались друг у друга на плечах. Женя гладила Ольгу по спине и причитала:
   - Лялька, я же была влюблена в Алёшу и ненавидела тебя, прости меня, пожалуйста…
   - Я знала и дразнила тебя. А он мне совсем не нравится, у меня есть друг и я его, кажется, люблю…
   - Да ты что? А как его зовут?
     Сёстры проговорили до самого утра, ещё никогда они не были так близки.
    
     На следующее утро Женя покидала в тёплый платок вещи, завязала узел и пока спала Ольга, быстро спустилась на второй этаж. Лёвка, ещё заспанный и взъерошенный, как ёж, открыл дверь и удивлённо спросил:
   - Женька, ты? Что так рано, до школы ещё целый час?
     Увидев друга, она засмеялась:
   - Ой, тебе на голову лавровый венок и ты вылитый патриций!
   - А ты ещё и насмехаешься, - он дёрнул её за руку, Женя не удержалась и упала ему в объятья.
     От неожиданности оба замерли, Женя постаралась высвободиться, но Лёвка крепче прижался к ней. От него пахло молоком и ещё чем-то очень волнующим и тревожащим её обоняние. Близость его,  не пугала её, наоборот, она была приятна и радостна. Непокорные  тёмные кудри щекотали ей нос, но это не мешало.
   - Лёвка, - она оттолкнула его, - никогда больше не делай этого, я пришла, чтобы сказать тебе, что мы сегодня уезжаем.
   - Как?!! А клятва? Наша с тобой клятва бить врагов! – кричал он, размахивая руками и бегая по коридору, - это предательство, ты не можешь так поступить!
     Он был так несчастен и обижен, что Женя даже растерялась, но потом она тоже закричала:
   - Ты не дослушал меня! Я остаюсь в Москве!
     Лёвка перестал метаться, остановился напротив неё и тихо попросил:
   - Повтори, что ты сказала.
   - Я остаюсь с папой. Я так решила. Мама и Лялька - уезжают.
    - Женька! Женька моя, - он взял её за руки, но потом резко приблизился и поцеловал в губы.
   - Ты зачем это.., - выдохнула Женя, - никогда  не смей, иначе я уеду.
   - Это я так по-дружески, - глаза его сияли от счастья, вернулась забытая лукавая улыбка. Он смотрел на нее, чуть прищурившись, своими чёрными, как ночь, глазами  и на Женю вдруг нахлынуло ощущение тёплого лета, спокойствия, лёгкой безмятежности и защищённости.
     До вокзала пришлось идти пешком. Все трамваи и троллейбусы  были переполнены. Пятого октября немцы взяли Юхнов, бои шли под Вязьмой,  канонада была слышна днём и ночью, уже месяц Ленинград задыхался в блокаде, слухи о поражении на всех фронтах распространялись молниеносно. Народ спешно покидал Москву. Уже на подходе к площади трёх вокзалов толпа заметно уплотнилась, пришлось пробираться по закоулкам и дворам. Но к семи часам в кромешной темноте им всё-таки удалось прорваться к вагону. Мама с отцом ждали их на месте.
   - Ну, где же вы?  Заходите, скоро отъезжаем, - нетерпеливо сказала Мария Васильевна и направилась в тамбур.
   - Маша, Машенька, я не поеду, я остаюсь, не обессудь, родная, - Алексей Евграфович рванулся к жене, - прости и пойми меня.
   - Алёша, как же так, мы же обо всём договорились, - она всхлипнула и обняла мужа, - береги себя, пожалуйста.
   - Мам, а я тоже не еду, я с папой, я его одного не оставлю, - громко сказала Женя.
   - Евгения, немедленно прекрати! – резко одёрнула её мать.
   - Нет! Нет! Нет! Я – комсомолка и мой долг быть здесь, а не там отсиживаться!
    - Как знаешь, - жёстко ответила Мария Васильевна, - прощай и присматривай за папой, - она развернулась и поднялась в вагон.
   - Женька, не надоело тебе воевать? Что ты творишь? – набросилась на сестру Ольга, - ну, а впрочем, с папой кто-то должен был остаться.
     Состав дёрнулся и плавно тронулся с места. Ольга вскочила на ступеньку и помахала рукой. Отец и дочь долго стояли на перроне, глядя в темноту и слушая затихающий перестук колёс. Наконец, Алексей Ефграфович вздохнул и вымолвил:
   - Спасибо, дочка. Вместе веселей. Пошли домой.
     Последние дни были самые тяжёлые с начала войны. Шестнадцатого октября немцы прорвали оборону на Можайском направлении, пали Калуга  и Боровск. Участились бомбардировки и тревогу объявляли каждые два часа. С каждым налётом на Москву выбрасывались тонны листовок, призывающих к сдаче города и обещающих прекрасное будущее. На Павелецком вокзале целый день надрывно гудел паровоз, заводских гудков слышно не было, может он призывал людей опомниться и вернуться на рабочие места. Сначала Женя и Лёвка спускались с чердака, но потом решили остаться  и просидели там до вечера. В этот день Лёвка узнал о сдаче Одессы, там жили его дедушка и бабушка. Родители остались в Москве. Они были хирургами, и в последние дни не появлялись дома, жили в больнице.
      В Москве начались паника и беспорядок. Стоял транспорт, в метро   не ходили электропоезда, не работали магазины, булочные, а в тех, что работали, была давка и нескончаемые очереди.     Впервые на шоссе Энтузиастов от Заставы Ильича образовалась многокилометровая пробка автомобилей и бегущих людей из города. Зачастую машины захватывались воинствующими группами, сбрасывали женщин, детей, стариков, тут же активизировались воры и мародёры, подстрекатели разных мастей, начиная с « Громи склады и магазины!», заканчивая - «Бей жидов!». Народ метался в бумажном вихре немецких листовок, рабочие бросали станки и мартены, налегая на руководство и требуя выплаты зарплаты по указанию правительства. На многих предприятиях это самое руководство сбегало, прихватив деньги трудящихся. В правительстве тоже царили неразбериха и хаос. Молва, что И.В.Сталин покинул Москву, много раз подтверждалась и опровергалась. В кабинетах сжигались  партийные билеты и документы, освобождались сейфы, партийцы  спешно эвакуировали свои семьи и сами садились в «эмки» и бежали кто куда. Город наводнили беженцы,  скрывающиеся дезертиры и диверсанты. За два дня были заминированы все стратегические объекты Москвы.
     Женя и Лёвка нашли отца у военкомата, они знали, что сегодня в ночь, он с отрядом ополченцев уходит на передовую. Видеть молчащих и сосредоточенных людей с автоматами и, в основном преклонного возраста, одетых не по форме было непривычно. Только команды они выполняли точно и решительно, словно всю жизнь стояли в строю.
   - Папа, - крикнула Женя, - я здесь!
     Он обернулся и махнул ей рукой.
   - Я вернусь, дочка, обязательно, жди меня!
     Они долго шли по Тверской за отрядом и только у  заставы, где когда-то сияли купола церквей Страстного монастыря, Женя подбежала к отцу и кинулась ему на шею:
   - Папа, я так люблю тебя, возвращайся, пожалуйста, ты самый лучший. Я горжусь тобой.
      На обратном пути они несколько раз прятались в проулках, избегая встреч с группами подозрительных людей, несущих набитые мешки. Витрины многих магазинов были разбиты. Ночь вступала в свои права, законы уже не действовали.
     Двадцатого октября в Москве было объявлено осадное положение. Закрылись все въезды и выезды, ужесточился паспортный режим.  В эти  дни было выявлено около двадцати тысяч граждан, не имеющих прописки, включая дезертиров. Был объявлен  комендантский час. Силами милиции наводился порядок на улицах и предприятиях, мародёров расстреливали на месте. Не один десяток чиновников попал под статью. В город вернулся Г.К.Жуков, и его выступление вселило надежду москвичам.
     Крепчали морозы. Занятия в школе прекратились. Весь город замер в ожидании развязки. Женя устроилась на фабрику «Рот Фронт» упаковщицей сухого военного пайка, там было тепло и давали сухари на обед. Позже она получила карточку, и жить стало веселей. Лёвка пропадал днём  в госпитале у родителей, работал санитаром, а вечером дежурил на крыше. На его счету было уже десять зажигательных бомб, чем он очень гордился. Дом на Шлюзовой ни разу не горел, но с отоплением и светом были перебои. В одну из таких холодных ночей, Женя постучала в дверь друга.
   - Лёвка, я так замёрзла, ты  хотя бы одну бомбу принёс погреться. Керосин кончился, керогаз не работает. Темно и страшно.
   - Хочешь, пойдём в госпиталь? А может, ты у нас переночуешь в маминой спальне? – спросил он и жутко смутился.
   - Нет, я, пожалуй, пойду.
   - Никуда ты не пойдёшь, заходи, будем пить чай, у меня керосин есть.
   - Ладно, я только согреюсь немного. Лёва, от папы нет вестей, я так боюсь за него, - она всхлипнула и уткнулась ему в плечо.
    - А когда бы ты их получила, прошло чуть больше недели. А потом я слышал, что московские ополченцы бьют фашистов и держат оборону.
   - Правда? Прямо так и сказали?
   - Совершенно точно, сегодня по радио передавали.
     После горячего чая и хороших новостей Женю разморило, она стала засыпать на кресле, но Лёвка помог ей дойти до постели, там она и уснула, так и не отпустив его руку. Он лёг рядом и долго слушал её дыхание, но его громко стучащее сердце не давало насладиться этими мгновениями. Ему казалось, что оно вот-вот разорвётся от волнения и счастья, и чтобы как-то урезонить его он стал шептать:
   - Я тебя люблю… Я тебя люблю…
     В эту ночь многие москвичи, как и Женя с Лёвкой не бежали в бомбоубежище, они крепко спали под вой сирен и бомб, грохот канонады и сотрясения земли. Человек ко всему привыкает, даже к ужасам войны.

     Приближалась 24-я годовщина Великой Октябрьской Революции. Измотанный бомбёжками город не ждал ничего хорошего. Он практически вымер. Все кто мог, уехали или просто бежали в ночи через тропы и лазейки. Остались те, кто верил в победу и работал во имя её. На МАЗе  организовали производство пистолетов-пулемётов Шпагина – ППШ, затворы к нему поставлял  Первый подшипниковый  и завод Имени Серго Орджоникидзе. На Втором часовом заводе делали взрыватели к минам, троллейбусный парк Ленинградского района – гранаты. Танки ремонтировал завод «Серп и молот» и «Красный пролетарий», завод «Можерез» кроме деталей для подвижного состава делали мины и снаряды. Даже малые галантерейные предприятия выпускали противотанковые гранаты, коктейли «Молотова», взрыватели для мин. Фабрика «Рот фронт» кроме сухих пайков выпускала пищевые концентраты, где и трудилась Женя Позднякова. Таких как она было много: детей и подростков, женщин и стариков, заменивших своих отцов у станков и пультов управления.
     Утром седьмого ноября Женя и Лёвка, как обычно, отправились на работу. Они почти не расставались, всё свободное время проводили вместе. Отношения были прежними, только более доверительными и тёплыми. Лёвка нежно опекал Женю, и было видно, что он бесконечно в неё влюблён. Но ввиду своей стеснительности и робости поцелуев больше не было.
     Однако в это утро всё-таки что-то происходило в городе, и к своему великому удивлению, они увидели большое скопление техники и солдат на Манежной площади. Здесь были артиллеристы, пехотинцы, зенитчики, моряки в полной боевой выкладке. Вдруг над Москвой во все динамики грянул марш «Прощание славянки».  Женя и Лёвка бросились со всех ног на Красную площадь, следом за ними выбегали все кто мог это сделать. И вот – чудо. По площади, чеканя шаг, шли наши родные бойцы Красной Армии.  Парад принимал на вороном коне командующий округом Семён Михайлович Будёный. На трибуне мавзолея  В.И.Ленина сам  И.В.Сталин обращался к ним и к народу с приветственной речью: « Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, командиры и политработники, рабочие и работницы, колхозники и колхозницы… от имени Советского правительства и нашей большевистской партии приветствую вас и поздравляю с 24-ой годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции…».
     Женя и Лёвка не верили своим глазам. Всё, как прежде, словно всем им приснилась эта страшная война, только эхо канонады заглушал оркестр, гремя трубами и тарелками. Кто мог знать, что оркестром руководил Василий Агапкин, тот самый штаб-трубач запасного кавалерийского полка, автор прославленного «Прощания славянки», опалённого Балканской войной 1912-1913годов. Марш летел над Москвой, вселяя в души людей веру в победу и вдохновляя бойцов, шедших прямо с парада на фронт. Город, наконец-то, вздохнул и понял, что жив и может, и будет бороться, как сказал об этом И.В.Сталин: « За полный разгром немецких захватчиков, смерть немецким оккупантам.  Да здравствует наша славная Родина, её свобода и независимость!  Вперёд к победе!»
     Женя и Лёвка кричали, словно сумасшедшие, «Ура!», прыгали и скакали по тротуару, поздравляя всех, кто попадался им по пути. Тут загудели гудки заводов, Женя остановилась и сказала:
   - Лёва, я на работу опоздала, кажется…
   - Да нет, же. Слышишь, гудят ещё. Помчались быстрее.
     На этом Женькины радости в этот день не закончились. Вечером в квартиру Поздняковых кто-то громко постучал. Женя выскочила в коридор и услышала нетерпеливый Лёвкин голос:
   - Женя, Женя, открой дверь, слышишь меня!
    - Что? Что случилось? –  в спешке она не могла повернуть ключ. Наконец, в замке что-то щёлкнуло, и в квартиру ворвался Лёва.
   - Женя, Алексей Евграфович  в госпитале, его оперировал папа, ранение в грудь. Но всё хорошо, он будет жить. Папа сказал, что жизненно  важные органы не пострадали. А, если он так говорит, значит это правда, Женя…
     Он ещё много что-то рассказывал ей о ранении, словно не отец, а он – Лёва провёл эту сложную операцию по извлечению осколка из груди её любимого папы. Женя слушала его голос, и ей казалось, что она стоит в храме и где-то там под куполом сам Господь Бог вещает ей историю болезни. Голос становился всё глуше и глуше, она медленно сползла по стене.
   - Женя, что с тобой? Он жив, понимаешь. Женечка, очнись…
     Лёвка взял её на руки, отнёс в комнату и положил на кровать. Потом намочил полотенце и обтёр лицо. Её бледность испугала его. Женя была худенькой и при хорошем питании, а при нынешнем постоянном недоедании, по-видимому, развилась анемия. Лёва Бернштейн многому научился у своих родителей, и профессия врача вошла в его жизнь при рождении. Когда она очнулась, он сделал серьёзное лицо и сказал:
   - Пациент Позднякова с сегодняшнего дня вам назначается усиленное питание, начнём прямо сейчас. Примите этот кусочек сахара для восстановления сил, а завтра ты ляжешь в больницу и не спорь, заодно будешь ухаживать за своим папой.
     Женя слушала его, и крупные слёзы радости потекли из её изумрудных глаз, они сами изливались из  их бездонной глубины, заполняя светом маленькую комнату.
   - Женя, какая ты красивая, - прошептал Лёвка, - ты сама не знаешь какая ты…

     Ещё много будет тяжёлых дней и ночей, ещё не раз оголтелые захватчики будут прорываться к Москве: под Яхромой, Кубинкой, сдача Дедовска, бои на станции Крюково, на Ильинских высотах. Но парад на Красной площади повернул вспять ход войны. И грянул бой: утром 6 декабря 1941года войска Западного фронта севернее и южнее столицы начали контрнаступление. Развернулось грандиозное сражение от Калинина до Ельца. Вал гнева, ярости и напора сметал всё на своём пути и уже 11 декабря был освобождён город Истра, 12 –го – Солнечногорск, 15-го – Клин, 16-го – Калинин, 20-го – Волоколамск. Победное шествие началось, но ещё долгие четыре года страна будет биться с врагом, впереди – Сталинград, Севастополь, Одесса, Ленинград, Киев. Только Москва им не сдалась. Немецкие генералы ссылались на грязь и непроходимость дорог, однако, Г.К.Жуков в своих воспоминаниях пишет, что мороз был - 5-7 градусов и дороги были вполне проходимы. «Выпавший в первых числах декабря глубокий снег несколько затруднил сосредоточение, перегруппировку и выход войск в исходные районы для подготавливающейся операции. Но преодолев эти трудности, все рода войск к утру 6 декабря были готовы к переходу в контрнаступление».
 
     На том стояли и стоим не один век. 
     И будем стоять. 
     МЫ –  НАРОД  РОССИИ.

Р.S.
Написано со слов  Евгении Алексеевны Прусаковой –  журналиста, член-корреспондента Союза журналистов СССР, проработавшей долгие годы в городах:  Тикси, Воркуте, Нарьян-Маре, Москве в газете «Правда».
Медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945годов» она получила в 82 года.
Имена и фамилии героев изменены. Присутствует художественный вымысел.