Фрагмент из книги Лайбы Анатолия "Восхождение к Антарктиде" (2012 г.), которую можно назвать документальной летописью первых советских антарктических экспедиций 1955-1958 годов.
Зимовщики на досуге
Всякая зимовка отличается от суматошных летних сезонов наличием довольно большого досуга из-за сокращения наружных работ. Однако еще первые южно-полярные зимовщики заметили, что безделье ни к чему хорошему не приводит и старались разнообразить досуг всяческим ремеслом, спортивными и азартными играми, взаимной учебой, чтением интересных книг и, конечно же, различными праздниками
В тесноватой, но уютной кают-компании вечерами демонстрировались фильмы, читались лекции и проводились заседания Ученого совета, на которые приходили, как правило, все зимовщики, переводя частенько научные дискуссии в общие собрания с разбором насущных проблем.
В небольших выгородках располагались стол для игры в пинг-понг, (термин «настольный теннис» еще не прижился), шахматный столик и библиотека. Музыку, правда, слушали у себя на личных и казенных патефонах.
В шахматы играли активно как на внутренних, так и заочных турнирах. Уже упомянутый шахматный заочный матч с полярниками французской станции миряне выиграли и затеяли новый – с полярниками Диксона на 10-ти досках. (Чем он окончился – сведений у меня нет.)
Концертная самодеятельность в 1-ю КАЭ была, можно сказать, только в зачатке. Лишь однажды в Календаре экспедиции упомянут подобный концерт на 7 ноября.
Большую информационную и досужную роль выполнял местный радиоузел. Трижды в неделю под звуки «Молодежного вальса» выходила в проводной эфир специальная радиопередача, посвященная актуальным событиям недели
Фотография – еще одно повальное увлечение всех мирян. В зимние месяцы едва ли не каждый полярник колдовал над своими пленками, отснятыми в летний сезон; проявлял, старательно печатал, в том числе делая фотоколлажи, и лучшие отпечатки выставлял на всеобщее обозрение
. Все стены кают-компании украшали оригинальные фотоработы, как это видно на сохранившихся снимках. Журналисты Строганов и Кочетков занимались фотографией профессионально, а Юрий Глебовский даже экспериментировал с цветной фотографией. Жаль, что это всеобщее увлечение не реализовалось в портретную серию всех участников 1-й КАЭ
Свой досуг зимовщики разбавляли шутками, байками и грубоватыми каверзами. Что ж, еще Беллинсгаузен ведал, «что веселое расположение духа и удовольствие подкрепляют здоровье; напротив, скука и унылость рождают леность и неопрятность, а от сего происходит цинготная болезнь» («Двукратные изыскания...», 1831; 1949).
Признанными шутниками считались авиаторы, а среди них механик Вася Мякинкин – «Теркин 1-й КАЭ», по отзыву Бориса Втюрина. «Если слышишь в кают-компании взрывы хохота, – значит там Вася Мякинкин».
. К примеру, бортмеханик Мохов начинает медленно: «Вот... у меня были… пингвиньи яйца…». Шустрый и быстрый на слово Мякинкин тут же встревает: «Саня, а свои куда дел?»
Или же случай с фотограмметристом Николаем, пришедшим на вечеринку к авиаторам и застрявшим у них на трое суток. Когда он, наконец, собрался домой и сообщил об этом хозяевам, Вася Мякинкин огорченно воскликнул: «Ну ты, Коля, и трепач!» На что Николай удивленно спросил: «Почему?» – «А потому. Ты уже третий вечер говоришь, что пора домой, и все никак не уйдешь!»
Так за ним и закрепилось с тех пор прозвище «Коля-трепач».
Своеобразным юмором и даром рассказчика обладал также бортмеханик Чагин, тот самый, что первым увидел подходящее место на мысе Мабус.
Он мог рассказывать, например, неискушенному слушателю с самым серьезным видом: «Летим с Кашем на льдину. Самолет перегружен, но делать нечего, садимся. Вдруг видим: поперек льдины пошла свежая трещина. А мы на подсосе и вверх нам уже не уйти. Тогда я включаю реверс, даю задний ход, и мы благополучно садимся на целой половине».
Или вспоминал, как вкручивал журналистам на Севере, что там, мол, уже вывели морозоустойчивых пчел, собирающих нектар под снегом. А как-то весной на Чукотке случилась бескормица, и они для оленьих стад разбрасывали с воздуха большие тюки сена.
Случившийся в аэропорту столичный газетчик поинтересовался – для чего? «Да, понимаешь, – ответил Чагин, – нашли в тундре живого мамонта. Гоним его теперь к железной дороге, ну и на пути сеном подкармливаем». Михаил Иванович даже схлопотал выговор, ибо тот наивный журналист кинулся за подробностями к начальству.
Императорские пингвины, хлопотливые соседи мирян по зимовке, очень помогали эту зимовку скрашивать, как сейчас говорят, положительными эмоциями. К ним ходили все, когда выпадало свободное время, и устаивалась хорошая погода.
В середине июля появились в колонии первые птенцы, что еще более усилило интерес к ним зимовщиков. В ходе визитов они воочию видели, сколь тяжела пингвинья жизнь и как много гибнет едва народившихся птенцов.
Одного месячного замерзающего птенца, выставленного из «детского сада», подобрал доктор Палеев и принес под полой в санчасть. Он поселил его в бойлерной, подстелив в углу мягкую тряпку. Кормил вначале кусочками размороженной рыбы, а когда Петька подрос – целыми рыбинами, которые тот жадно заглатывал.
Это был самый успешный случай приручения императорского пингвина. Он привязался к Николаю Романовичу как домашняя собачка. Когда доктор совершал обходы полярников для медицинского обследования, Петька бежал следом и терпеливо поджидал своего «родителя» на очередной крыше. Если же доктор уходил надолго (дежурства на метеостанции, весенние полеты), Петька оставался с доктором Михайловым. Но стоило Палееву поднять крышку домашнего люка, как Петька бросался к двери и нетерпеливо стучал клювом.
Пытались приручать маленьких «императоров» и другие зимовщики, но , очевидно, не хватало терпения. Павел Воронов мне рассказывал, что у них в доме тоже обитал пингвиненок Пиня. Быстро подросший, он стал гадить кругом, и его переселили в наружную клетку. Но однажды, уже весной, в налетевшую внезапно пургу пингвиненок замерз, занесенный снегом.
Еще одним человеком, питающим искренний и добрый интерес к императорским пингвинам, был кинооператор Александр Кочетков. Это по его просьбе доктор Палеев приносил Петьку снова в колонию и выпускал на лед.
В созданном фильме «Повесть о пингвинах» есть кадры подросшего Петьки, с любопытством знакомящегося со своими сородичами или же выясняющего отношения с пришедшими по весне адельками. Но стоило Палееву обозначить уход домой, как Петька бросался на брюшко и догонял врача. «Его даже звать не надо было, – говорил мне Николай Романович, – он там ни за что не хотел оставаться».
Николай Русин не раз наблюдал кормление подросших птенцов. Они встречали возвращающихся с моря взрослых пингвинов на окраине колонии. Подбегали к ближайшему и начинали тереться головой о его брюхо, выпрашивая таким образом пищу. Тот обычно наклонялся и распахивал клюв, давая возможность малышу забраться своим клювиком в самое горло.
Но бывало и так, что взрослый пингвин равнодушно отходил в сторону либо отгонял птенца, долбанув его клювом. Не доставалось пищи и слабым птенцам, которых опережали более крепкие особи. Голодные, они тогда ложились на брюшко и жадно клевали снег. Для подрастающих птенцов критическими являлись 40-градусные морозы, особенно, если они сопровождались сильным ветром. Такая погода случилась в районе Мирного 29 августа, когда в колонии замерзли, по наблюдениям Русина (1959), десятки и сотни маленьких жителей.
Георгий Миньков, помогавший в съемках фильма Саше Кочеткову, запомнил один любопытный эпизод из пингвиньей школы.
На их глазах маленький птенец бегал вдоль свежей ледяной трещины, не решаясь ее перепрыгнуть. На его жалобный писк откликнулся взрослый император. Он легко перепрыгнул трещину, подошел к малышу и неожиданно сильно поддал его клювом. Тот миновал трещину по воздуху и шмякнулся далеко за ней, после чего долго и обиженно пищал. Вот такой он получил урок: либо рискуй сам, либо получай «дружеский» пинок под хвост.
А оператор Саша Кочетков очень жалел, что не успел заснять эпизод на камеру.