«- я был готов выносить мусор из дома каждые пять минут.
Пять минут – пядь – может ли слово-время иметь тень?
Один шаг!
- Иногда лучше не думать – дома не будет вонять»
Поучение старого селькупа молодому селькупу.
раз
Тяжелый был день, да?
Уставший, я упал и растёкся в сладкой неге на-по белой простыне, летящей над скалами и морями, над островами зелеными желтой пустыни, над дивными городами, над обширными саваннами, но, захотелось опорожниться. Туалетная комната. Сел и застыл, предчувствуя ход. Ход был сделан и взгляд оживился, увидел краешек книги. Книгу взял в руки. Антология современной японской поэзии 20-го века. Прочитал: «мало кому дано ощутить прохладную горечь саке, пьянствуя, между жизнью и смертью». Закончив, отправился не в постель уже, но к другим книгам, пыли и котам. Слова летели со снежного неба, сыпались на меня и скатывались на пол, ложась толстым ковром: «я не знаю, что умники там, за окном изучают и видят, я наблюдаю за этим окном восход и закат». Два слова о том, о чём не сказать вообще ни-че-го. «Даже в плотных листьях огня есть щель для глаза». Для зачатия, видимо. Щель желанная. Прищур ресниц, крыльев смыкание, окно в восход. Окно на ночную реку, бАрдовые воды, зеленовато чёрная тьма удивлённых зимой, зиме удивлённых вод, удалённых ощупи берегов не ощутимых. Жидкая мать, в твёрдом отце, разрезанной вдоль трубе земляной, каменная канва реки, тайна воды, вовсе, не тайна.
- радость схождения образа в землю – как это понимать? Взять зерно, которое в руки мало кто брал, и представить его, сухое, закопанным в землю и там пре-образующимся в растение. Или, это зерно, про-рощенное и за-пущенное в воду, где, пре-вращая воду в брагу, оно стремится за границы бочки. Или зерно, перемолотое в муку, смешанное, тесто, поставленное в печь, затвердевшее ароматным хлебом. Растение, возрождение всем известное, образ самый близкий. Брага, через перегонный куб выходящая из змеевика тремя частями – ядом, радостью и вонью, образ, живой воды, близкий, родной образ, и вот хлеб. Хлеб, что может быть ближе и яснее? –радость схождения Близкого образа в землю – как это понимать? И, как понимать, что вдруг, ни с того, ни с сего вся хронология уничтожилась. Весь хоровод ежесекундности рассыпался на колышки, град, да всё по лбу! Я понимаю слова говорящего, но не понимаю смысла слов ко мне обращённых. Я не растение, не брага, не хлеб. Но, ко мне обращаются, весь поток чудесных обращений накинут на меня петлёй, но я застыл в недо-умении, в неумении, в тупости, и радость чудесная мимо меня. Я засален, по мне скользит жизнь. Я оглянулся вокруг и увидел всех остальных, сальных, скользких, замыленных соседей. Бьётся и веселится поток, обтекая нас, пытаясь увлечь, и брызгается и звенит. А мы – недвижимое каменное дно и склизкие берега. Канва. Глина. А иногда, к берегу сбегаются обезьяны, хватают камни, кидаются ими в птиц. А иногда, камни ползают, посолонь и из-вращаясь.
Два
Я проснулся: из сладости сна выскочил на плоскость где я. Холодный пол, белый потолок, мутные стены. Стойкая горькая память о безвозвратной потере. Бывает ли потеря возвратной? Переход предела возвратности – забыл я всё!, что было в этом доме, остались в голове тепло и желтый свет окна и всё… Ещё – забыл я всё, что было… Ещё – забыл я то, что я забыл! Ещё – забыл, что ещё? Сообразно трепету я лепечу. Я выдулся, выдвинулся из Того места, в То событие. В место соприкосновения себя и берега, может, воды. Но, здесь, уже давно нет места новакам, здесь всё установилось. Нет места даже для ступни. Остаётся парить над этой страной. Прикасаясь всем собой ко всему, Тому. Томясь и трепеща. С одной стороны, это невыносимое напряжение струны, с другой стороны это славный, легчайший звук, но и пронзительный, слепящий свет, но и мирный, крылатая власть и сила сил. Вдруг вышла из тьмы ночной белая сова… на бреющем полёте, медлительно-стремительная мощь хозяина вольного, как мышам мнится, поля.
Три
Что может измениться от не знания новости?
Четыре
Всего одна секунда, секунда бытия, чего ж ещё секунда может быть? Рука тела, волос головы, бред человека, крик орла, зрак ока, снег земли, дождь неба, или любви лазури и золота, только молчит язык, молчат зубы и губы, молчит горло и щёки молчат, до тех пор, пока ты не вздохнёшь! И, выдыхая, ты скажешь, приведёшь в движение мир, заставишь дрожать воздухи, так отразится здесь то, что ты скажешь, возникая не вслед словам, но, как то сразу, так, как будто было всегда и ты вспоминаешь это, и не удивляешься. Хотя, вот ты смотришь на старый свой город, и он тебе кажется странником, пьяным и грустным, но, с огоньком в заплывших глазах. Или, он видится тенью Санкт Петербурга за один день до октября. Или, ещё интересней – он – облака, принявшие образ людей, чьи тени замерли в последнем акте, и потому, твой старый город такой недоделанный и не понятный пришельцам. Ведь, как сказал старый селькуп БэГэ, ушельцы не смотрят назад, им не интересно, и потому их города такие всегда, даже после дождя, даже в снегу, в Рождество или так. Так, как ты скажешь.
Пять
Мы воздержимся. Мы не найдём пути. Мы провалимся, мы уйдём в тайги воротники, поиск грибов, странен, но это судьба, сегодня настала пора варить сок и смотреть на огонь теперешней ночью так сладко… дай мне да дай, руку, губы твои! Ай, до ворот, только молчи, не говори, не твори творог! Сила смотрит в тебя, глазом бегущей строки. Тиши тишина, гладит верхи, гладит ту, самую часть ноги, где дырка от чёрной стрелы, и лечит и лечит и пьёт эту черную кровь! Лисица подходит и в лапы берёт огонь. Что-то чудное тут происходит! Мне не ясно, кто здесь говорит! Бесконечное танго подводит две ладони – католик стоит. На картинке, где негры рисуют, откровенные сцены свои, я тебя ни когда не целую, кто ты? Беги! Убегает вода из-под снега, звон ручьёв красит день, наполняет ночь, наклоняюсь, в снег зарываюсь, хочу выпить тебя, укусить! Но вода веселей гитары, и быстрей Брюса Ли, я лежу на снегу, не умираю, смеюсь сам себе, дураку. Вот подсолнух громадный и красный, наклонился и распустил вдоль забора небесного алые листья свои. Побежали по кругу стада прозрачных оленей. Тому, кто их видит, рано идти в пастухи. Потому, что он понимает, что света не много, света не мало, свет загорается из нутрии, из начала, а разгораясь, отходит тихо, за горизонт диких событий! Как будто есть горизонт, и есть события! А что, есть горизонт, есть и события, есть уходящий свет. Охотники, пьяные идиоты! Всё оцепление, вся их охота не поможет найти след уходящего света…
Так протекает жизнь в захолустье. Под лучистым пологом зари, где нет конца волны рассвета, где сочетается всё бесконечно, всё, что кажется странным и млечным, всё, что выходит из моря невидным, всё, что летает, улыбкой Бога, всё это капля, одна из множества, падающая в сетку иголок кедра, в полуденном жарком июльском лесу. Здесь путешествуют без-цельно два селькупа и говорят, говорят без-конечно.
- Что это такое, папа?
-Это грибной дождь, сын.