"Неожиданная встреча.
Дикая плоть в золотом, лоснящемся на свету, шелковистом одеянии, с пытливым и беспристрастным инстинктом, помноженным надвое и светившемся в её хищных глазах - пума, внимала всем своим чувствам, которые прощупывали ту, что стояла напротив.
Пума внимала достоинство: толи чужак, посягнувший на её территорию, а значит противник или все же добыча? Взгляды впились друг в друга когтями, сцепились и вонзили клыки, проникновенно щупая нервы, шерстя вдоль по жилам в поиске хотя бы мизерной мышечной трели, спазма или капли сомнения. Неподвижные, они меряли силы, меряли прочность пропускать сквозь себя жизнь, утверждать выживание вида и тем самым гармонию мира.
Женщина же не моргала и не могла насмотреться. Она впилась в пуму глазами и присосалась к дикому сердцу, что детеныш к материнскому сосцу, утоляя жажду, пила из источника росу воли и бесстрашия. Пузырилось и закипало в горле рычание "мы с тобой одной крови, ты и я. Мы равные части мироздания и чисты мои помыслы. Как и ты, я за жизнь, а коли лгу, так ты это чуешь и что тогда жизнь моя, раз в себе уже несет страх? Тогда это недостойно и поэтому у всякой жизни есть смерть, в таком случае ешь, жри меня.
Я благодарю тебя за правду."
***
Чили. Сентябрь 1973 года, политический переворот и начало режима Пиночета. События этого времени распорядились так, что девочка по имени Инес родилась несколькими годами позже на голландской земле в семье беженцев. Большая латино-американская ладья, переплавлявшая многие поколения коренных индейцев племени Мапуче, раскололась пополам- на два континента- часть семейства во главе со старшим братом осталась выживать в режиме, тогда как двое братьев, прошедшие опыт тюремных пыток, чудом спаслись бегством и с беременными женами и детьми по миссионерским каналам ООН нашли свое временно-постоянное убежище в Европе.
Тридцать лет спустя с Инес мы оказались сотрудницами и подружились. Ей не надо было читать книги Борхеса или Маркеса, поскольку с её семьёй было несоскучиться, как и с книгами этих признанных мастеров, изобиловавшей самыми незаурядными, трагикомическими историями полными суеверий и роковых событий, которыми она разряжала нашу серьезную кабинетную атмосферу за чашечкой кофе. Её скромный отец, как и дядя, были великолепными рассказчиками. Бывало во время семейных празднеств он незаметно мостился на краю дивана или стоял в сторонке с напитком в руке и тихонечко перешёптывался с кем-нибудь из гостей и в интимности такого разговора постепенно рождались занимательные или грустные истории из его воспоминаний, в реальность которых верилось бы с трудом, не узнавай большинство присутствовавших постепенно их семейной саги.
Так, например, он на полном серьёзе вспоминал своего деда по прозвищу, известному во всей округе их чилийского поселения, Тайта Диос, что в переводе означало Дядюшка Бог, ибо был он на редкость высок ростом для кореного индейца, заметен издалека и седой, поговаривают что с шестнадцати лет, только никому не было известно, что за случай или событие в его жизни так рано сказалось на его облике, а сам он достойно хранил это в тайне. Когда Тайта Диос умер, а умер он в преклонном возрасте, хотя мало кто мог предугадать его век, ведь знали дядюшку, сколько помнили, всегда только седым, то несли его в гробу на плечах и братья и сыновья, а кто рослый достаточно был- и внуки, попеременно. Как ни странно, а может и неспроста для такого незаурядного человека как Дядюшка Бог, выдался неслыханно жаркий летний день и мужчины сильно умаявшись походом до сельского кладбища уже охали и стонали, а ведь впереди еще ждали лопаты и яма. Ещё не успели они опустить гроб со своих плеч на истрескавшуюся под знойным солнцем землю как один из мужчин, толи брат, толи сын, с переполоху сразу никто и не понял, шарахнулся в сторону и запрыгал на одной ноге, обхватив её обеими руками в таком пронзительном крике, что по началу мужчины решили- та самая яма не для покойника, а для вот вот готового скончатся свояка.
Братва, спохватившись и уж более не медля, сбросила тленное тело Дядюшки и ринулась к дико вопящему брату. Оказалось его в ногу укусил ядовитый паук, которых в тех местах водится много и особенно жалуют они греться на раскалённых солнцем кладбищенских камнях. Мужичкам пришлось бросить похороны деда на потом, а пока по новой водрузив на свои крепкие рабочие плечи, на сей раз ещё живого, но быстро теряющего надежду родного брата, бежать по душным улицам к местному шаману.
Байка xоть плач, хоть смейся, что в конце концов и случалось, когда всех прорывало как из смесителя в слезящийся хохот...
Рассказчик, при чем на полном серьезе готов был продолжать, чтобы-таки заверить, что братья и сыновья все же деда успешно похоронили в тот же день, шумной латинской гульбой вернувшись заодно с пострадавшим от укуса, прихрамывающим братцем на кладбище, ведь они не какие-нибудь проходимцы, чтобы бросить своего именитого родича без подобающего случаю ритуала и прочих индейских почестей.
Каждый раз слушателей истории в ходе вечеринки к отцу Инес подтягивалось всё большее число, пока они все незаметно для себя разинув рот и натянув уши, оказывались сидящими вокруг него и внимали плавно текущему повествованию очередной забавной или грустной истории из его, как оказалось на диво богатой, семейной сокровищницы. Нельзя было сказать, что он во что бы то ни стало хотел стать центром внимания, нет, он просто любил рассказывать, таков его дар.
Была история про тайну шкатулки его бабки Идальвы, которая канула в лету вместе с уходом старой затворницы. А ещё всякие невероятные знамения связанные с птицами, червями, мухами, мороком, закопанным на их территории где-то на холме, прадедом на коне въехавшем в горницу, чтобы посвататься и прабабкой, захороненной вопреки законам под большим деревом родового поместья, под которым Инес очень любила в детстве сидеть и мечтать...
И лишь одной истории он не касался долгие сорок лет своей жизни и судьбы их семей- истории тех роковых событий сентябрьского переворота и в особенности прожитого им и его братом в тюремном заключении военного режима. Конечно вся семья знала, что с ними произошло, но братья оставались партизанами и молчали о кошмарах, посещавших их по ночам в тёплых постелях сытой и безопасной страны.
Их родовое гнездо было разорено ещё задолго до путча семидесятых годов, ведь история Латинской Америки изобилует кровопролитными войнами испанских конкистадоров- завоевателей земель коренных индейцев и лишь передаваемые многочисленными тётушками из уст в уста истории сохранили память об одном именитом вожде их племени по имени Исидро, который удосужился быть запечатлённым в одном важном документе на рубеже 18-19 века о перемирии и разделе земель.
Исидро, предводителю племени, пришлось покинуть свои войной поглощённые территории и вместе с семью жёнами, детьми и соплеменниками бежать в поиске убежища и с целью обретения новой земли. За ними шли по пятам и поскольку среди них были малые дети, тормозившие продвижение, Исидро приказал выкопать ямы в лесу, засадить туда детей и прикрыть сверху хворостом, а они тем временем попытаются увильнуть от погони. Взрослые вернулись за детьми через несколько дней глубокой ночью и продолжили путь. Одним из этих детей был и прародитель Инес.
Но теперь уже и поздние поколения птенцов, выживших на унаследованных землях сотню лет, уподобились перелётным птицам и единая когда-то птица рода, сохранив оба крыла, хоть и на разных континентах, утеряла способность летать- на многие годы утеряла связь, тот жизненно важный и связующий любую семью навык- общение. Поначалу это было небезопасно по политическим мотивам обеим сторонам, ну а потом, год за годом, люди свыклись и океан, пролегающий между ними, стал настолько глубок, что и нырять-то было не то что опрометчиво, но и опасно. И лишь изредка то одни навещали свою родину или слали открытки с мест своего отдыха во время летних отпусков, то другие обменивались парой слов по телефону, чтобы заверится, что все хотя бы живы-здоровы.
Жив, но к своему возрасту уже не здоров оказался отец Инес. Сердце начало шалить и дало встряску несколькими приступами. Сердце начало просить рассказать всё то, что носило в себе потаённым грузом долгие сорок лет. И надо же такому случится, что и из Чили начали поступать новости об аресте повинных в событиях его студенческих лет. Сорок лет спустя!
Всколыхнулись воспоминания, возобновились осторожные разговоры в тесном кругу семьи и теперь уже Инес, пресытившаяся томящимся от бессилия страданием своих близких, не хотела мириться со скелетами в отцовском шкафу.
Для каждой истории, как и для сказки, есть место, время и благодарный слушатель.
Для их родины- Чили, настало то время, когда она раскрыла объятья своим пострадавшим мужьям, отцам и сыновьям и признательно слушала, чтобы вершить долгожданное правосудие- выравнять чаши воздаяния и возмездия.
Оба брата согласились поведать свои истории сначала адвокатам, потом следователям и уже когда первые замки были вскрыты и они шагнули через пороги страха, настал черёд мастерам душевного исцеления- для кого-то это возможно психологи, а для мапуче- их земля, их семья, корни, женщины рода и курандеры- местные целительницы, шаманы или ведуньи. Земля призвала их, а они услышали зов и откликнулись- годом позже наконец-то воссоединились с родными в Чили на церемонии родового посвящения.
***
Январь 2017 года. Сантьяго. Чили. Вся семья по обеим сторонам океана засуетлась как один большой пчелиный рой в ожидании встречи, воссоединения и готовящейся церемонии. Провести её была приглашена известная местной общине, потомственная в семи поколениях женщин МАЧИ (у Мапуче- женщина-целительница, духовная повитуха) и её муж-помощник. Приемницу знаний в роду целительниц-мачи определяют в младенчестве и уже с детства растят и обучают отдельно от других детей. Так было и с этой. Её звали Мария. Она обучала женщин слушать и следовать природным ритмам, естественным родам, кормлению и воспитанию детей, даже бывала с лекциями в Испании, ведь народные знания не на шутку востребовались. Мачи- кто-то на подобие общественного соц. работника, санитарки или дулы, так для себя функцию этой женщины объяснила в прагматизме голландской цивилизации родившаяся и бОльшую часть жизни прожившая Инес. И хоть роды на дому были всеобще приняты в стране и приветствовались мужественными голландками, в свои сорок у Инес не было детей и такая идея сама по себе для неё была не то что чуждой, а попросту дикой.
Приготовления к церемонии начались задолго до прибытия всех родных в Сантьяго. Мама Инес, не из кореных, а плод кровосмешения местных испаноязычных, получила задание найти и сшить традиционное платье народа Мапуче из ткани черного цвета, что на практике оказалось затруднительным, поскольку сеньоры преклонных лет, знавшие способ облачения в черную робу на особый лад уже и состарились и за ненадобностью обряда потеряв о нем память, совсем позабыли, так что пришлось изрядно похлопотать в воссоздании хоть частично костюма для своей дочери, а уж о считавшемся семейной реликвией и преходящем из поколения в поколение, но очевидно утерянном в их роду ожерелии из многочисленных бляшек и серебрянных монет и речи быть не могло. Остановились на черной робе и традиционном домотканном поясе с характерными для мапуче цветными узорами. Не смотря на возникшие сложности, мама, хоть и нервничая, тем не менее испытывала вдохновение и в глубине сердца радовалась возможности быть полезной и приобщиться к такому глобальному событию. Всё же она не была из мапуче и уже не жила с отцом Инес.
Тётушка Мирта хлопотала об утвари и обустройстве пространства для церемонии по наказу женщины-целительницы- пиалы, маленькие кувшины, вода из чистого ручья, особые, считающиеся у мапуче священными семена каких то растений, бобов и злаковых, заранее посадила в своём саду называемое “родовым” особое деревце, известное под названием Канело, у которого и должна была проводиться главная церемония, ещё еда на всю честную компанию и напитки. Мачи, ей одной известными способами, уже настраивалась на слетающихся из далека членах семейства и изредка, между приготовлениями, интересовалась у тётушки о том да сём из жизни семьи, а то и задавала конкретные вопросы либо о брате, либо о племяннице, не зная о них ничего заранее и никогда не встречав по жизни, чем всякий раз удвляла тётушку, падкую до таких “шаманских штучек”. Тётушка Мирта же всенепременно пересказывала всё и Инес, от чего та с неминуемым приближением церемонии всё больше робела.
Церемония была назначена на день полнолуния, утром, натощак. “Голландцы”, с непривычки, от незнания и не свычные с природной ритуальной традицией начали было возмущаться, но были лихо осажены тётушкой, как никак раз приехали на родную землю, хоть и не по своей вине отлучившиеся, но за десятилетия “одичавшие” на чужбине, то уж придётся уважить, а то и на веру культуру предков принять, уж будьте любезны соблаговолить проснуться по-раньше и хлебом с сыром спозаранку не давиться!
Те, а их было в общем целом человек семь, тем не менее умудрились проспать, в попыхах позабывали костюмы и прочие атрибуты, приехали с опозданием, когда мачи уже начала свой обряд и поделив меж собой то немногое, что удалось захватить из так самоотверженно шитых и приготовленных поясов, юбок, роб и тесёмок на лоб, полуоблаченными скучковались у калитки в сад, где были встречены неодобрительным взглядом мачи и не успев толком опомниться и что-либо возразить, обкурены какой-то тлеющей палочкой и обчищены вдоль и вокруг тела странным гремуче-шуршащим, как хвост змеи, веником в её руке. Дальше бедолагам пришлось совсем худо... их по очереди пришлось ставить по местам: должным в ритуале по их полу, возрасту и положению в семье местам. Они гигикали как школьники, то и дело переглядывались, норовили переставить друг друга, ёрзали, чесались от назойливых насекомых и по началу тихо, а через час заныли и во весь голос.
Семья количеством в сорок человек была расставлена полукругом перед родовым деревцем: мужчин мачи поставила на самую окраину полукруга вплотную друг к другу плечами, как внешний, защитный барьер, затем вторым внутренним полуободом ближе к центру стояли женщины рода, а в самом ядре- дети, самые уязвимые и драгоценные-потомки рода, те кто были еще младенцами остались на руках матерей.
Каждый член семьи держал пиалу с зернами и бобами для подношений деревцу и огню, каждый имел свой кувшинчик с водой, чтобы полить древо рода и каждого мачи обкуривала, обчищала, простукивала бубном или пропевала для того, чтобы быть представленным и посвящённым в род с причащением. Мачи обставила деревце подобающими ритуалу атрибутами и обмотала совсем ещё хиленький его ствол традиционно вручную сплетённым набедренным поясом ярко синего цвета с узорами. О нём также заранее похолпотала Мирта.
Солнце поднималось все выше и выше, стяновясь беспощаднее к гостям из дождливой европейской страны и Инес даже показалось перемигивалось с шаманкой в каком-то им одним ведомом тайном сговоре и поди ж разберись, чем там на самом деле заведует эта женщина, уж лучше степенно перетерпеть сие представление. Но всё же ей стало не по себе, еще и от того, что и выйти из круга она не то что не могла, скорее даже как-то странно не хотела, продолжая завороженно стоять и глазеть- чтобы что-нибудь интересное но непонятное не пропустить, чем почти окончательно была выбита с привычного контролируемого равновесия. А мачи и её супруг-помощник на подхвате в своём времени безвременья продолжали загадочную ворожбу толи испытывая терпение, толи закаляя на прочность силу новоявленного клана, всё еще носившего “хищную” фамилию своего далёкого предка, по всей видимости вождя общины и война, так исторически достоверно никем и не побеждённого народа Мапуче.
Его звали Пума Солнца. Все они- его потомки, а значит тоже Пумы Солнца.
На языке Мапуче имя звучит иначе и даже сами теперешние носители фамилии знают, что с приходом испанских конкистадоров племенные имена были переделаны в фамилии, как знают и то, что и само это имя возможно звучало как-то по-другому, а может это была его кличка на войне. Во времена военных сражений предводители принимали другое- воинское имя и обращались друг к другу исключительно по этим кличкам (кличам), так же как и облачались в надлежащую насущным военным задачам одежду с уникально-отличительной вышивкой. Всё, что дошло до их предков в наши дни, это дословный перевод имени основателя линии-Пума Солнца, а сами они из народа Мапуче- людей Земли.
Еще перед началом ритуала мачи призналась тётушке в том, что была польщена приглашением их семьи для проведения ритуала. Такие церемонии довольно-таки распространённое событие в Чили среди индейцев Мапуче, проявляющих всё более оживлённый интерес к восстановлению своих вековых традиций, но проводить ритуал для семьи, собравшейся по этому поводу с дальних краёв страны и даже из зарубежья и что уж совсем замечательно-носившей такое сильное родовое имя, было особо почетным для неё. Мачи, как и все они вместе были одной крови, а эти дети рода, в её понимании, в каком-то смысле возвращающиеся в лоно матери-земли- с посвящением в дух Пумы Солнца, что упрощённо для Инес- с характером и повадками семейства диких кошачьих. Она же пока, соловея от невыносимой январской жары, грезила пропащей судьбой родового серебрянного ожерелья не заметив наступления полуденного апогея.
Мачи же была во всеуслышании- ритмично забила в свой бубен и затянув песнь-заклинание, в промежутках наказала всем присутствующим откликаться на зов, чем-то похожим на утвердительное ахуайя-ей. Чилийская сторона семейства сразу же взбодрилась, а Инес и её родичи с дремоты на солнцепёке и с перепугу от неожиданности проглотили язык. Помощнику маче пришлось их раскачивать к жизни, топчась и махая руками в ритме бубна и в нужный момент вздымать их рывком вверх с широко разинутым ртом в направлении гор, дабы и те начинали бодриться и хоть как-то еле слышно звучать. Для Инес это стало неожиданным осознанием немоты и бессилия, похороненных под плитами светских приличий и чем дальше мачи бубнила и призывала их голосить в обращении к своим предкам и для призыва духа рода, тем сильнее щемило на сердце Инес. И не сдерживай упрямясь она рамки своего приличия, захлебнулась бы и в своем крике и в слезах и в накатывающих волнами из нутра боли и тошноты, сглатывала, держалась из последних сил, хлюпая носом, но в строгости голландской закалки, как и долгие годы ее отец-партизан, не смея оглянуться по сторонам на своих тётушек или за спину- на мужей рода, которые, как все осторожничая выяснили позже, тоже тонули в неведомо от куда по-предательски нахлынувших эмоциях и барахтались на плаву, стараясь выйти из адских вод незамеченными лишь благодаря выгодному положению в родовом строю- на периферии. Большинство силились сохранить свои лица не искушёнными каким-либо чувством, чем ещё больше начали походить на каменных истуканов с острова Пасхи. Похоже женщине-мачи вполне подвластны силы устроить и мировой потоп и заказать землятресение, особенно для встряски таких онемевших.
Некоторые, и Инес в том числе, всё же заметили, что мачи как-то особенно замешкалась с двумя младшими представителями рода. Дальнюю родственницу Инес, девочку лет четырнадцати мачи обходила с бубном в куда более учащённом ритме ударов по-дольше, кружа и кружа и ещё почему-то обрызгала водой спину вдоль позвоночника сверху донизу, как это делали женщины при глажке белья старинными утюгами- изо рта.
Племяннику Инес из Голландии повезло чуть больше, на него “не шипели” водой, но как только мачи призвала мать с годовалым малышом на руках подойти ближе к деревцу, мальчик заёрзал, начал трепыхаться в её руках что птица в силках и уже заходился хныканьем в плач.
Матери мачи велела быть стойкой, не выпускать из рук малыша и ни в коем случае не смотреть на него пока мачи не завершит над ним свой обряд, затем огляделась вокруг зацепив и лазурное небо и начала бить в барабан. Мальчик ещё какое-то время плакал, в то время как помощник мачи завёл какой-то напев или присказку и обмокнув пучёк листьев и веточек в воду из пиалы, предназначенной мальчику, начал водить им перед лицом малыша. Дитя стало стихать и вскоре он сидел на руках матери неподвижно и не моргая, лишь вытянул ручку и пальцем в воздухе следовал движениям маячившего перед ним веника. Мачи заметила удивление родичей и лишь кивком дала знак “Всё в порядке”, обронив всего пару слов, чтобы и зажмурившаяся мать мальчика слышала- “ТРАНКИЛО (спокойно), ОН ЗНАЕТ”.
В это же самое время две маленьких птички сели на ветку деревца напротив и казалось безмолвно с глазу на глаз перешёптывались с малышом. Ну мало ли, просто птички, ласточки, подумала Инес про себя, что тут может быть особенного. Днями позже узнала от тётушки, что шаманка даже поинтересовалась у Мирты- видела ли она и двух птичек, когда очередь дошла в род посвятить малыша и орла, парившего в небе кругами над садом, как только они все собрались? Сказала, что он необычно чувствительный, романтической тонкой натуры и особый, воплощённый в роду; птицы, и не просто птицы, а две ласточки, которых парами почти не увидеть, на него указали…
После церемонии именно матери этого мальчика мачи передала в руки свёрнутый синий пояс с деревца и строго настрого упредила, чтобы мальчик рос с ним и не расставался в течение жизни, никому не передавал. Это его родовой оберег. Яркий синий цвет особо почитаем в племени как символ неба и моря, символ девственной чистоты, непорочности. Таким надо растить его и оберегать чуткость натуры, тогда мальчик станет мужчиной достоинства и пойдёт далеко.
Как закончилась церемония мало кто помнил и не хотел вспоминать, поскольку все на столько устали и от жары и так долго стоять и силиться что-то понять в происходившем, что разбрелись кто куда- в тень, гамак, бассейн, за водой или поспать. Желающих поспать оказалось большинство, в чем оказывается загодя упреждала мачи, хотя сама она, к всеобщему стыду и удивлению, двигала процессами считай за всех- сорок душ.
Вечером, после обеденной сиесты, ожидала вторая часть церемонии- попросту семейное застолье с едой, разговорами, шутками и долгожданным обменом историй их заморских жизней. Мачи на сей раз удивила не только семейство, но и саму себя, ниспросив у тётушки Мирты позволение поприсутствовать на вечери. Опытные мачи, шаманы, ведуньи и иже с ними, проделав свою основную церемониальную работу не то чтобы не соглашаются, а наоборот наотрез отказываются от любых приглашений к застолью с теми, кого оприходовали. Мачи свою просьбу объяснила, тем, что в виду такой разношерстности их семейства, хочет кое в чем убедиться, понаблюдав за всеми ими вне формальной обстановки ритуала и передать наставления четырём членам семейства. Последние слова особо возбудили внимание Мирты. Пощеголяв избранностью знания перед любопытствующими, она своим лукавым “расскажу после ужина” не раз удостоилась звания мифического злобного тролля Черуве.
То было традиционное шумное латино-американское застолье привычное для Инес с детства, но присутствовали среди них и исконные голландцы- семья гостей, приглашённая её отцом в экзотическую для них поездку в Чили. Конечно, они не понимали всего бурлящего веселья на испанском языке, сидели кучкой за одним краем стола и откровенно скучали. А семейство наелось, напилось и кое-кто начали разбредаться по углам большого зала в своих частных беседах с давно невиданными родными. Отец Инес впервые за долгие годы встретив своего старшего брата, оставались сидеть за столом воркуя и час от часу похихикивая о чём-то своём, прибрав к рукам и супруга шаманки. Так незаметно, но и почти предсказуемо намагничивая атмосферу своими рассказами, собрали многих обратно в свой круг. Братья, сёстры, тётушки и племянники, все окружили их составив стулья и то поочередно, то срывая истории с уст, переделывая на свой лад, делились впечатлениями, хохотали что было мощи и обсуждали грядущие намерения и общие дела.
Мачи мало что пригубила, старалась не вступать в разговоры ни с кем, но много говорила с Миртой, наблюдала за происходящим в зале, а на выходе встретилась в коридоре с Инес. Нежно дотронувшись её плеча на последок сказала, что Инес ждёт послание, что тётушка Мирта потом перескажет его. Инес тогда же и поняла, что была одной из тех четырёх, за которыми наблюдало зоркое око целительницы.
Суть такого загадочного поведения мачи и её изначальной необычной просьбы была раскрыта Инес тётушкой Миртой на следующий день, когда все впечатления после церемонии были обсуждены вдоль и поперёк, утряслись, переварились в сиестах или обкатались особо чуткими, как отец Инес и наверное тот младенец-племяша, в сновидениях. Оказалось, что мачи собрала пуд наблюдений. Тётушка Мирта стала всем им посыльным с вестями и особенно тем четырём.
Мачи, эта мудрая женшина-знахарь, отметила не только малыша, но наказала всему роду особо заботиться о старейшей живущей сеньйоре рода- почти девятидесятилетней живой хранительнице историй нескольких поколений Пум Солнца и чтобы она продолжала пребывать в здравии и ясном уме- беседовать с ней по-чаще, общаться, расспрашивать о семейных традициях, для того, чтобы не только они- еще молодые перенимали и память и опыт, но и её ДУША ПРОДОЛЖАЛА УЧИТЬСЯ на их интересе- могла продолжать обновляться и ощущать себя молодой. В этом была её ценность и дар и таков долг служения среди поколений в роду.
Есть в роду и одна женщина, но на самом-то деле всё еще девочка, продолжила делиться своими наблюдениями мачи, потерявшаяся и ищущая своё место под Солнцем, свой путь. Эта девочка зла на отца, очень обижена и не может смириться, простить, хотя сама не зная того, как две капли воды похожа на него- они оба независимы и непокорны, не любят привязанностей, отец свободен как река, а дочь к ней приток и если та не признает природы отца и своей, то женщина-девочка пострадает в здоровье, на почках. А вот что надо действительно знать о вине, вернее повинной, так это о матери, с детства растившей девочку одомашенной кошкой- бессильной, беспомощной, как неприкаянный зверь в зоопарке, хоть зоопарк этот и оказался цивилизованным государством Голландией, но изощрённее клетку еще поди отыщи, тогда как в Инес течёт кровь Мапуче, кровь дикой Пумы!
Вот это, сказала мачи- злодеяние против природы и добавила, что мать всё еще держится дочери паразитируя своей алчной любовью и жертвенностью, чем тормозит девочку в становлении женщиной. Конечно, что удивляться, ведь мать не из наших, не из Мапуче, иначе бы знала как растить девочку не калеча, чтобы и всем и девчушке совладать с норовом, упрямством, вспыльчивостью и неуёмным характером- наследием всех женщин рода- непокорённым, а посему непокорным огонём их свободолюбивых сердец. Инес, как и ты Мирта, тоже Пума Солнца. Ей надо побеседовать с матерью всенепременно и быть бдительной, на сей раз не позволяя той увильнуть, ведь обе уже- взрослые женщины. Инес надо заявить о себе и предъявить право на волю, свободу и ценность. Войти в свою силу, не бояться осуждений выпустив когти, когда этого требует здоровый инстинкт. Решиться- ступить в свою жизнь.
Мирта с нескрываемым наслаждением растопырила пальцы и по-хищному зарычала.
-Надо же,- сказала удивляясь сама себе- неспроста всех нас -женщин нашего рода- мужчины степенно побаиваются и обзывают “лока”- помешанными, несносными. Ха, ещё бы, и поделом им, раз позарились на дикую сущность. Ну теперь-то я знаю, что в природе моей-охотиться, попадись мне кто нерадивый под руку, на куски разорву без каких-либо угрызений совести…. гррррр...мяуу...
Мирта умела даже самый серьёзный разговор превратить в лакомство. Сверкнув глазами, по-кошачьи облизнулась и продолжила.
“У вас всех есть ещё шанс - прощаясь сказала мне мачи - не всё безвозвратно утеряно, как мне показалось по началу. Лишь для того, чтобы разубедить себя, дав место вере в наше наследие, я попросилась за ваше застолье, чего не делала до сих пор ни разу. То, что я наблюдала в вашем семействе меня искренне порадовало и обнадёжило- в ваших семьях всё еще жив навык общения. Да, с коммуникацией из-за разделённости расстоянием, утери связи на десятилетия и разными языками возникли ямы, барьеры и тупики, но та отличительная черта народа Мапуче- душевное общение в семейном кругу и дар сказительства всё еще живы. Это ваша живая жила и лучшее целительное зелье.
Орёл, паривший над садом кругами, которого я заметила сразу же приступив к церемонии для вашего рода, был добрым знаком. Это значит, что вы все собрались с благим намерением, искренне и души предков откликнулись и одобрили, тем самым заверив своё присутствие в обряде. Орёл кружил обережным кругом над нами и для меня это подтверждение, что и место и время и люди прониклись духом и естественно слились в единое, призрастающее через этот и другие миры. Ритуал возымел силу.”
В последующие пару недель своего пребывания на родине предков Инес поговорила и с отцом и со своей матерью. Вернулась в Голландию похудевшей, изрядно уставшей, но и в новообретённом уютном душевном спокойствии. Высвободившейся.
Сейчас она готовит пряжу, собирает станок и учит узоры, чтобы ткать своё традиционное чёрное платье-робу, да такое чёрное, как говорила мачи, такое черным-чёрное, чтобы казалось синим как бездонный океан глубокой ночи, а в ярких узорах на поясе- весь цветной колорит световой жизни. Пояс, по которому они читают мирские пути и провожатый, которым подпоясавшись как пуповиной, Мапуче возвращались туда, от куда вышел весь их народ- в Землю, продолжая ткать нити и плести узлы в полотно мироздания.