Двадцать шестое
Иногда он останавливался, остолбенев на краю тротуара как человек только что вспомнивший и тут же забывший. Чем дольше он стоял, тем более важным казалось забытое, он уже не ощущал разницы между собой и тем огромным , не сохранившимся в памяти миром. Недвижный, он казался тяжко работающим, боровшимся с какой-то непомерной тяжестью и возвращался из этих далей потрясенный потерей, тяжело дыша с взглядом побелевшим и мутным.
Пошатываясь от усталости, все время сбиваясь вправо, он шел дальше суетливой плоскостопной походкой: голова набок и вниз, как человек что-то упорно ищущий с правой стороны от дороги, руки в карманах плаща цвета стен старых домов, крашенных последний раз, может быть еще тогда, когда у Лихачева украли велосипед.
Я много раз слушал начало его истории, я выучил его на память, наблюдая, как двигается посуда на кухонном столе, я знал, с какого места он начнет сбиваться, мучительно ища слова, багровея и щурясь как человек собирающийся чихнуть. Слова не давались, рассыпаясь в прах, напрягая все свои силы, он пытался составить их вместе, лицом напоминая старую, потертую, исчерканную карту. В конце концов, они все же вырывались из его нутра и были больше похожи на рык или клокотанье. Он потрясал руками, призывая кого-то, на пол летела посуда вместе со скатертью, прятались за собственные тени вещи, изображая испуг, комнаты маленького шершавого домика как-то резко удлинялись, появлялись боковые входы, тоннели, гулкие переходы, откуда тянуло нижним холодком, таинственные подвалы и гроты, рычание отца отдавалось эхом, как в старых сводчатых залах с мутными от старости зеркалами, в которых ничто и никогда не отражалось. Я знал , через секунду он обмякнет, лицо опустится вниз как старая, мокрая от слез рукавица, из которой вынули ладонь.
А за окном конец августа, жестью на ветру бьется белый от солнца день , дикие воздушные ландшафты разлохмаченные безумными порывами сухого как солома ветра, простыни мотались на ветру, ловя рефлексы огромной атмосферы, кипели белесой листвой верхушки акаций.
-- Да я и так все знаю, пап, не надо плакать. Какая тонкая у него стала шея.