- Ну, а потом этап и, наконец, Вишер,- продолжает свой нелёгкий рассказ бабушка. - Перезимовали в землянке. Генша как-то, сидя за столом, говорит:
- Мама, тятя, я здесь долго находиться не смогу: убегу я и Афанасия заберу.
Отец посмотрел строго на сына, стукнул по тесине, из которой сделан стол и говорит:
- Цыц! И чтобы я больше не слышал этих разговоров. Хочешь, чтобы пострадали мы все?
- Не хочу! – отвечает Геннадий.
- Ну, так вот: тогда проглоти эту затею.
Смягчая свой тон, отец уже дружелюбно произнёс:
- Поживём - увидим, а сегодня разговоров на эту тему и быть не можно.
Ещё год ребята работали с отцом на сплаве: брёвна громадных сосен по сходням сбрасывали в реку, в затон, а там вязали из них плоты. Готовые плоты баграми, цепляясь за брёвна и дно мелководья затона, выводили на чистую быструю воду реки и отпускали плот. Вот такая работа была у ребят. Вечно мокрые, холодные до обеда. А в обед две задачи было – успеть поесть и высохнуть.
Единственное, что было хорошо – это питание. У нас была корова, бычков забивали на мясо, ну и птица была. Так только из-за хорошего питания мужики и держались на этой каторжной работе. А иноверцы все вымерли: в большую яму укладывали замёрзшие трупы и только весной их закопали; по традиции их веры на братской могиле установили каменную плиту.
Мы продолжаем с бабушкой идти за скрипучей телегой, я плотно прижимаюсь к ней, внимательно вслушиваясь в её повествование.
- Я тебе, внучок, почти что всё рассказала. Но ты смотри, не распусти язык – это дело очень серьёзное.
- Бабуля, не переживай. Гад буду, зуб отдам - никому не расскажу!
- А это что за словечки, где это ты так научился?
- У нас в Тагиле пацаны клянутся так.
- Нам, внучек, такая клятва не можно. Господи, да прости мальца за его язык, - и перекрестилась двумя перстами, повернувшись к солнцу.
- Ладно, больше не буду так говорить. Не обижайся бабуля на меня.
- Да уж, что тут за обида. Без отца растёшь, мужицкого присмотра за тобой нет. Вот дед и уговорил твою мать, чтобы ты пожил у нас, сколько сможешь.
- Бабушка, а как же отец бежал из ссылки?- нетерпеливо спросил я.
- Погодь немного, расскажу, только давайте немного отдохнём. Дед, а дед, давайте отдохнём, а то и бурёнка устала тащить такой воз, - попросила бабушка.
- Вон у той сосны и отдохнём, - пробасил дед, ведя корову в тень большой сосны.
Бурёнку на длинной вожже отпустили попастись, сами расположились на полянке. Бабушка разложила съестные припасы, а это молоко в четвертной стеклянной бутыли, хлеб, и каждому по жмени ягод. Что может быть вкуснее, я в то время не ведал. Поели, полежали. И как командир, дедушка, а он служил в Красной армии и был взводным, скомандовал шутя: «Подъём!»
- Ну, раскомандовался тут! – с добрым ворчаньем поднялась бабушка, отряхнулась, поправила на голове платок, оглядела небо и говорит:
- Однако, действительно надо идти, а то часа через два будет дождь.
Я тут же соскочил и спрашиваю:
- А как ты, бабуля, определяешь: будет дождь или нет?
- А вон на востоке, видишь, облака потемнели, и ветер как раз оттуда – вот и придёт дождь.
- Ну, а я что сказал? Подъём и пошли, – пробурчал дед.
Корова оказывала всяческое сопротивление против такой эксплуатации: брыкалась, мотала головой, не хотела идти в упряжку. Но крепкие руки деда сделали своё дело, и с нашей помощью опять вытолкнули гружённую телегу на дорогу, и бурёнка, широко расставляя ноги, так как вымя, наполненное молоком, качалось из стороны в сторону, чуть не доставая до земли, продолжала свой путь.
- Хоть бы молоко не «побежало»! – заметила бабушка.
И вот мы снова идём налегке за телегой, а дед ведёт бурёнку за узду, выбирая дорогу поровней.