(Отрывок из повести "Несломленная параллель")
Едва закончились экзамены - навалилась жара. Наплывший антициклон выключил в одночасье все небесные вентиляторы. Даже тополиный пух переслал кружиться в воздухе. Он лежал под ногами пластами свалявшейся ваты, а деревья с замершими не шелестящими листочками казались неживым и висели над сонной землёй, словно зелёные декорации.
Громады "хрущоб", расцвеченные, как флагами наций, трусами и полотенцами, наполняли дворы жаром накалившегося камня. Эти дома-близнецы с низкими, как кельи, горенками, кухоньками об один женский зад (двум не разойтись в бёдрах) и тесными в коленках туалетами, сработанные без архитектурного слюнтяйства и пространственных излишеств, остывали медленно, до утра, лишая своих обитателей сна и желания улыбаться. Зияя провалами ртов, дома беспомощно ловили неподвижный воздух, который и по ночам оставался горячим, как из раскалившейся духовки.
Скрипучий громкоговоритель, выставленный в окно школьного зала, ещё до захода дня принялся настраивать окрестности на торжественный лад. На звонкоголосые марши, на веселящие людские сердца детские речёвки потянулся, как на гулянье, неторопливый люд.
Первыми опустели облепленные кумушками дворовые лавочки, расставленные, как форпосты, посреди родимых "хрущоб". А у школьного крыльца, образовав широкий круг, столпились зрители. В основном, это были женщины: пышнотелые говорливые домохозяйки, бабушки с малыми внучатами, молодые мамы с колясками и даже задумчивые одинокие старушки. Женщины и не скрывали истинной цели своего прихода: смотреть платья.
День выпускного бала был своеобразным праздником местного значения. Его ждали, о нём помнили, его не пропускали.
А платья в этот вечер и в самом деле были царские: чёрные с позолотою, серебряные, вуалевые, кружевные, с воланами, блёстками, бантами, короткие и длинные, глухие и открытые до самой поясницы.
Девчонки и вели себя, как на международном празднике моды: с удовольствием демонстрировали публике открытость плеч, гибкость стана и раскованность походки. Некоторые впрочем смущались и, сбившись в кружок, прятали гримированные лица от всеобщего бесцеремонного созерцания.
Мальчики не баловали глаз разнообразием туалетов, за исключением двух человек, явившихся, как звёзды заморской эстрады, в белых костюмах и такого же цвета бабочках на аспидно чёрных сорочках. Впрочем и остальные мальчики в своих первых взрослых костюмах мрачноватых отечественных цветов являли собой зрелище необычайное.
И вот всё началось. Построенные, как первоклашки, парами, они в последний раз
вступали под своды родной двадцать третьей школы. И словно не было никогда крикливых девчонок с весёлыми кляксами на мордашках и такими удобными для дёрганья косичками. Куда-то испарились драчливые мальчишки в пыльных брюках с лоснящимися задами и в куцых пиджачках со школьными эмблемами.
В школу входили сказочные принцессы, которых бережно вели под руку галантные красавцы кавалеры.
"Сюда мы ребятишками с пеналам и книжкам входили и садились по рядам" - вспоминал хрипловатый школьный динамик, и слова старой, всем знакомой песни неожиданно наполнились новым пронзительным смыслом. Как живые, толкнулись они в сердца, осыпали ледяными иголочками тело и сжали горло горячей судорогой.
Пары поднимались по лестнице и входили в актовый зал, по-детски разукрашенный шариками и флажками.
На сцене, зелёной, как дубрава, за жарко красным столом уже сидели учителя - такие же нарядные, как на недавних экзаменах, только ещё нарядней: взбитые в пену "нимбы", яркий грим, смело открытые плечи с дугами вечерних украшений - всё говорило о том, что рухнула, наконец, стена, разделявшая два противостоящих лагеря - учеников и учителей, взрослых и детей.
Только классы заняли свои места, в зал хлынула толпа, состоявшая в меньшей мере из тех, кто имел отношение к нынешнему балу - принарядившихся мам, пап, бабушек и дедушек, и в большей степени из тех, кто не имел к нему ни малейшего отношения: любопытствующих соседок в жёваных халатах и шлёпанцах на босу ногу, пацанвы, завалившейся с пляжа - с обожжёнными носами и мокрыми кругами на задницах, подвыпивших зевак, ребятишек - словом, всех, кому не лень.
Мест на всех не хватило, и толпа, сбившись в проходе, плотной стеной нависала над сидящими, напирала на кресла, источая интенсивное тепло, словно громадное огнедышащее чудовище.
Лина стояла толпе, зажатая горячими телами. Из-за патлатых голов ей был виден плакат, приколотый к короткой, как чёлка, занавеске "В добрый путь, выпускники". И ещё верх жёлтой трибуны, над которой уже всплыл директор.
- Дорогие дети! Дорогие мамы, папы, бабушки и дедушки! Дорогие гости! Сегодня у нас и грустный, и радостный день. Радостный оттого, что закончен многотрудный марафон за знаниями и мы выпускаем в большую жизнь умных, культурных и образованных людей, чьими делами и знаниями будет гордиться наша школа и которые пронесут ей заслуженную славу. А грустный оттого, что мы, учителя, их вторые мамы и папы, сегодня прощаемся со своими детьми, которых растили, которых любили и которых знали, как самих себя ..."
... Покуда звучали заученные речи, покуда ученики и учителя клялись во взаимной любви, которая вспыхивает между людьми накануне их скорого и желанного для обеих сторон расставания, покуда разворачивался повторяемый из года в год сценарий официальной части, зал монотонно и нетерпеливо гудел.
Почтительная тишина воцарилась только тогда, когда на трибуну взошла завуч для оглашения приказа.
Вера Ивановна и на выпускном не была похожа на завуча, У неё всегда был ну совсем не солидный вид: то ли из-за пёстрых платьев с весёленькими цветочками, которые она предпочитала строгим учительским костюмам, то ли из-за детских ямочек на круглом лице, обрамлённом кудряшками, как подсолнушек лепестками.
- За отличные успехи и примерное поведение выпускник школы Денис Шамрай награждается серебряной медалью. Вопреки ожиданиям, Вера Ивановна не сказала ни слова о его общественных заслугах. Просто добавила, что, помимо награды. Денису присуждается звание слесаря четвёртого разряда.
Денис рванулся к сцене, как бегун со старта. Директор с полминуты тряс его руку, блестя глазами и дружески улыбаясь.
- Это мой сын! - раздался женский крик, и головы, как по команде, повернулись к заднему ряду. Денискина мама не то плача, не то смеясь, прижимала платок к уголку глаза. Синие глаза горели на красном лице, словно огромные махровые васильки.
В зале захлопали, зашумели раздался беззлобный смех.
Над толпой взвился свист. Директор резко вскинул голову и грозно посмотрел поверх голов.
- Прекратить безобразие! - пророкотал он. - Просил посторонних не впускать! ...
- Серебряной медалью награждается выпускник школы Дима Воронин.
И тут словно потолок раскололся над собравшимися. Зал взорвался таким топотом и рёвом, что ошарашенные учителя сначала переглядывались, не зная, как реагировать на неадекватное и даже безобразное, с их, учительской, точки зрения, поведение зала, но потом стали вежливо подхлопывать этой неожиданной овации.
Лину толкали, Подмигивали, говорили что-то неслышно раскрывая смеющиеся рты, но слов было не разобрать. Ей было и смешно, и приятно, и непрошеные слёзы уже вылезли на глаза. Рискуя разреветься, она сжала кулаки. Ногти больно впились в ладони. Это помогло. Слёзы ушли, отступили. Она проглотила удушливый ком и подняла повлажневшие глаза на сцену.
Долговязый Димка в серо-стальном костюмчике полудетского сорок четвёртого размера застенчиво улыбался и смешно, по-гусиному кланялся на все стороны...
Здесь каждому выпускнику зал ставил свою оценку. Оценка эта часто не совпадала с учительской. Критерием для неё служили не отличные отметки и и не комсомольско-пионерская активность, а авторитет оцениваемого в в "народных" кругах. А для его завоевания человек должен обладать несколько иными качествами. Он должен уметь дружить, хранить тайны, уметь поделиться с другом последним: любимой кассетой, магнитофоном, великом, не быть слишком идейным и правильным, не поддерживать учительских шестёрок и подлиз, не высовываться на уроке, в ущерб утопающему возле учительского стола, безоговорочно давать скатывать домашнее задание или контрольную, не задирать нос, не хвастать ... И если ты, несмотря на всё это, ещё и отличник, то ты самый уважаемый кореш, зашита и опора и гордость всего класса. И, естественно, двора.
... Такие же аплодисменты, как Диме, достались и вечному двоечнику Васе.Зал приветствовал Васю за то, что он всё-таки получил свой аттестат. Выдали ему сердобольные учителя. Верней, даже не не ему, а его несчастной и вечно заплаканной маме.
Зал грохотал, а люди смотрели на Лизу, которая впервые за всю свою горькую жизнь не плакала, не краснела, а, не веря ушам своим, застенчиво улыбалась.
Вася солидно поклонился залу и дал пожать свою лапу директору (слегка при этом попятясь назад) и понёс свой аттестат в зал, смешно держась за него двумя руками, будто боясь, что он вот-вот выпорхнет и, словно птица, улетит в небо.
***
Когда горячая волна вынесла Лину в широкий коридор, она с удовольствием прижалась к прохладной стене.
- Я вас поздравляю, - коренастый мужчина в просторном костюме приветливо ей улыбался. - Ваш мужик молодец! Сам, своими силами добился. Никто его не помогал, никто не тянул. Гордитесь им. Из него человек выйдет!
- Спасибо... Извините, я не знаю вашего имени-отчества.
- Глеб Иванович я, учитель физкультуры. Обидно, что у него не "золото". Ведь он с первого класса... Ума не приложу, почему у него не "золото"?
Голову Лины осыпали мурашки. Возле сердца вскрикнула приутихшая было боль: уж она-то знала, почему сын не получил сегодня золотую медаль.
Но она тряхнула головой, прогоняя тяжёлые воспоминания, и через силу улыбнулась преподавателю.
- Спасибо за добрые слова, Глеб Иванович.
И опять предательские слёзы защипали глаза. И опять она сжала кулаки, загоняя их вовнутрь.
Сейчас, после всего пережитого она испытывала облегчение от того, что всё наконец, кончилось ...
Под руку с сыном вышла Шамрай, выставляя на общую зависть своё ликование. С видом победительницы прошла она мимо Лины и посмотрела на неё, как на насекомое. "Куда, мол, вашему до нашего", - взгляд её был красноречивее слов.
Денис же, напротив, приветливо улыбнулся и выпалил по-школярски торопливо: "здрасте". У суперакселерата Дениски было лицо примерного пионера: светлые прямые волосы,аккуратно, зачёсанные на косой пробор и правдивый взгляд. Преданность во взгляде обезоруживала. Она заставляла забыть всё плохое, что вы знали об этом мальчике, и проникнуться к нему полным доверием.
Глядя в "пионерские" глаза, Лина подумала: "А ведь и впрямь хороший мальчик. Может, это я не права?"
И в противовес этой мысли горло сжала грызущая боль, та самая боль, которая появлялась всегда при воспоминании о нём и его ангелах-хранителях, боль от несправедливости, от невыплаканных слёз, от бессилия что-либо изменить. Эта боль не покидала её всё последнее время, пока её "неправильный" Димка пробивал себе путь сквозь тернии безраздельно и повсеместно господствующей "правильности".
"Может, и не он виноват в этом?" - подумала она снова о Шамрае - А кто? Родители?? Историчка? Или кто-то другой? И кто он, этот прилизанный паинька с преданным взглядом? Откуда такие берутся? - спрашивала она сама себя и не находила ответа.
А вот и Димка. И, как всегда, в окружении "шпаны". Все как один в бродяжных шортах и с клювиками сигарет в циничных губах. Димка им что-то рассказывает, хохочет и размахивает руками. Завидев мать, он согнал с лица радостную улыбку и быстрым шагом подошёл.
- Что, ма? - Дима смотрел н протянутую ладонь. - Ах, это? - порывшись в карманах, он достал плоскую белую коробочку и ткнул матери в руку, да так, словно это была не медаль, а обыкновенные дверные ключи. - Можно, я пойду, а? - по-детски скривился он и посмотрел в сторону ожидавшей его толпы.
- Иди, - сказала мама, и они слились в темноголовой рекой, стекающей по лестнице вниз, туда, где гремела дискотека, кружился зеркальный шар, гоняя по стенам огромные - с чайные блюдца - "снежинки", где в зыбкой полутьме, подсвеченной огоньками цветомузыки взрывались хлопушки, осыпая всех праздничной мишурой, а разноцветные мигалки выхватывали из полутьмы знакомые, застывшие в летящем танце фигурки.