Вера ГАГАРИНА-АРСЕНЬЕВА
СТАРОВЕРЧЕСКИЙ АМБУРГСКИЙ СКИТ
(Православная Русь. № 9 за 1951 г.)
Много слышали мы о старинном ските Амбургском по Онежскому тракту, и потянуло нас туда. В Архангельске сели мы на пароход и проехали через весь порт, увидав множество иностранных пароходов, грузивших строевой лес. Мы плыли мимо целого лабиринта мачт и труб, и я узнавала флаги: норвежский, британский, голландский, итальянский, даже греческий. Советы продавали лес дёшево, чтобы только получить «валюту», так что иностранным фирмам было выгодно, несмотря на дальнюю дорогу. Почему же Советы продавали так дёшево? По той причине, что труд был р а б с к и й , даровой. Пилили и грузили доски голодные ссыльные и заключённые. На смену умиравшим поступали сотни тысяч новых жертв. Пристани, мимо которых нам приходилось ехать, были оцеплены часовыми с винтовками, чтобы грузчики не прохаживались и не разговаривали с иностранной командой. Мы подъехали совсем близко к пристани и увидели духовенство в подрясниках, пожилых, измученных; бывших военных с вырванными погонами, штатских в очках - явные «учёные» и других «бывших людей». Все они таскали тяжёлые брёвна и доски под окрики часовых. Я видела, как из люка одного корабля матрос (кажется, норвежец) выкинул на пристань остатки какой-то пищи - и изголодавшиеся люди припали к земле, как стая голодных воробьёв, и подбирали крохи... В другом месте, когда часовой зазевался, бойкий молодой парень, вероятно, раскулаченный крестьянин, подошёл близко к борту норвежского корабля и закричал: «Эй ты, кувырканец, подай-ка сюда белого хлебца», - и вниз полетела булка, которую стали ловить, к большому веселью норвежцев.
Мы двигались к устью Двины, которая всё расширялась. Сперва тянулись многочисленные лесопильные заводы, затем пошли деревни, низкорослый лес и луга. Время как раз было «страдное», т.е. сенокос, крестьяне «страдали» на «пожнях» (лугах). Луга часто расположены далеко от деревень, и крестьяне едут семьями на больших лодках («карбасах»), живут в шалашах неделями. Вечерами льются песни молодёжи над рекой. Потом постепенно везут душистое сено домой. Скоро нашим взорам открылся знаменитый Никольский монастырь. Обнесён он деревянной оградой, с остроконечными башнями, стоит там каменный собор Николая Чудотворца, основанный в XV веке Марфой Посадницей на том месте, куда морем прибило тела её двух утонувших сыновей. Эта стариннейшая обитель севера одиноко возвышается над лугами и речным простором. Через 3 часа доехали мы до деревни Рикасиха, откуда начинается Онежский тракт (шоссе). Здесь мы вышли, переночевали и рано утром пошли по тракту вглубь - лесом хвойным, дремучим. Ни души не встречали. Такого обилия малины и грибов я нигде не видала! Мы буквально спотыкались о грибы, они стояли прямо на краю дороги: под мхом и иглами манили нас маслята и белые грибы на крепких ножках. - Куда их класть?.. Когда стемнело, стало жутко идти; раз мы слышали тяжёлые шаги и треск сучьев в лесу и чьё-то сопение и фырканье. Мы прибавили шагу: нас предупредили, что медведи совершают свои вечерние прогулки... Шли мы вёрст 20 или больше - кто их считал? Народ говорит, что «баба их клюкой вымерила». К вечеру пришли в маленькую деревню на берегу озера, и переночевали. Местность здесь болотистая, унылая, народ бедный. У нашей хозяйки мы спрашивали, как попасть в скит, где дорога туда? Сначала баба отвечала неохотно и недоверчиво спрашивала нас: «Для чего туды собираетесь?». Постепенно она разговорилась и рассказала нам про эти Амбургские скиты. «Дороги туды нет, - говорила баба, - идти надо болотом по одной дощечке. Кого Господь сподобит, тот дойдёт. Многие погибали по дороге, которые недостойные. Я там выросла, а как замуж вышла, пришлось уйти, «смирщилась» я (т.е. ушла в мир). Может, Господь сподобит меня туды вернуться, в «истинную веру» - вдовам можно». В скиту жили лишь вдовицы или холостые: принадлежа к безпоповскому, филипповскому толку, были они «безбрачниками». Не желая принять исправленных Никоном книг, староверы уходили нарочно в непроходимые леса и глушь, подальше от населённых мест. Этот Амбургский скит был основан Соловецкими монахами, которые воспротивились Никону.
- Как же туда пройти? - спросили мы.
- Это нелегко, - отвечала баба. - Тропинка ведёт через болото, тропа сокрыта от грешных глаз, от всего мира она сокрыта, ни жилья, ни дома вблизи нет.
К счастью, в деревне ночевала одна девушка оттуда, и мы с ней сговорились вместе пойти утром.
Вышли мы рано утром, вооружившись длинными, крепкими палками, и шли по лесной дороге. Девушка шла впереди нас, была необщительная и на все наши вопросы отвечала кивком головы. Вдруг она раздвинула кусты сбоку от дороги, пролезла под ними и поманила нас. Мы пошли за ней, раздвинув ветки: перед нами вилась чуть заметная тропинка. Чужой глаз никогда бы не заметил её, так она была сокрыта. Шли мы по тропе недолго, и скоро глазам своим не поверили: насколько мог окинуть взор, расстилалось болото, безбрежное, зелёное. По нему была проложена одна единственная доска... местами мокрая, покрытая мхом. И так надо было идти 18 километров, по доске («мостинке») через бездонное болото, называемое «тундрой». Под ногами доска качалась, ворочалась, и тогда зелёная поверхность болота колебалась, хлюпала, появлялись пузыри - болото «дышало». Отовсюду манили нас спелые оранжевые ягоды морошки, но одно неловкое движение в сторону - и мы нашли бы смерть в этой топи! Оно затягивает, засасывает, и из него нет выхода. Мы шли так 10 часов самого утомительного пути моей жизни, с напряжёнными мускулами ног и рук; колени у нас дрожали. В одном месте доска подо мной надломилась. Несколько раз я скользила, но судорожно удерживала равновесие тела. Теперь мы поняли, почему староверы находили здесь верное убежище - никто их найти не мог, проникнуть сюда было невозможно.
Каждые полчаса или час почва возвышалась, болото на время прерывалось, и мы отдыхали, падая без сил на землю. И потом снова шли по доске. Постепенно местность одевалась леском, болото уменьшалось. Увидев первую корову, мы вскрикнули от радости: значит, скоро жильё! Наша спутница шла без остановки и опередила нас далеко. Наконец, доска кончилась, а с ней и наше мученье... мы стояли на твёрдой земле. Колумб, я думаю, меньше обрадовался земле, чем мы! Дорога круто повернула, и мы увидали озеро; на берегу - небольшое селение. Лодки качались на воде. Избы были построены из цельных стволов, окна украшены наличниками, трубы дымились. Веяло сказочной, нездешней тишиной... Посреди деревни стояла деревянная церковь, рядом, отдельно, стояла «звонница» (колокольня). Какая-то древняя старуха с трудом поднималась на неё и ударяла билом по металлической доске (вместо колокола). Протяжный, жалобный звон пронёсся по селению. В ответ отворились двери всех изб, и потянулась вереница древних стариков и старух - молодых почти не было. Держали они все «лестовки» (чётки) в руках. Напоминало это сказку XVII-го века или картину Нестерова! Забыв свою усталость, мы направились за ними в церковь. Направо стояли мужики в длинных кафтанах, бородатые; налево - женщины в одинаковых тёмных сарафанах с серебряными пуговицами (9 штук по числу 9 чинов ангельских), на головах были у всех чёрные платки, особенно повязанные, из-под сарафанов виднелись вышитые белые рукава. Вдоль стен стояли древние иконы, перед ними теплились свечи и лампады. Молодая девушка, тоже в тёмном сарафане и платке, стояла посреди молельни и читала псалтырь. Мы вгляделись в неё - и узнали нашу спутницу по болоту. Она, ока-зывается, была начётчицей! Старичок с белой, как снег, бородою кадил перед иконами, и кадило было какое-то другое, чем у нас - на длинной твёрдой ручке, вроде палочки. Перед чтением Евангелия строгая старушка подошла к нам и сказала: «Выйдьте из молельни, не гожо (не надо) вам слушать Евангелие, на вас благодати нет». - Тщетно мы шёпотом начали её убеждать, что Бог и Евангелие у нас с ней общие – она грустно покачала головой и прошептала:
- Вы «табачники», «щепотники», вы Никона признаёте, нет на вас благодати...
Пришлось выйти, и тут только мы почуяли, как ужасно мы устали! Надо было думать о ночлеге. Постучали мы в первую маленькую избу, которая живописно прислонилась к озеру.
- Войдите во имя Отца и Сына и Святаго Духа, - послышался дрожащий старческий голос.
Мы вошли. В полутёмной избе мы увидели огромную печь, занимавшую пол-избы. Рядом были стол и скамейка вдоль стен. В углу горела лампадка перед образами. Две старушки, обе в старинных сарафанах, находились в избе: одна сидела перед прялкою и вертела колесом, другая чистила перед столом морошку, которая горой лежала в двух больших корзинах. Старушки ласково нас приняли, но для ночлега направили в соседний дом, где больше места. Мы постучались туда, вошли и застали всю семью за ужином. Среди сидящих мы сразу узнали нашу знакомую молодую начётчицу. Нам дали особую посуду из дальнего шкапа (т.к. староверы никогда не едят из одной посуды с «иноверцами»). Девушка при нашем появлении поспешно задёрнула занавесочку перед иконами. На столике в углу лежали какие-то книги - мы их просмотрели: все были духовного содержания, только одна светская: «Священное коронование Императора Николая II»... (Это в 1931 году!).
Начали мы спрашивать, преследуют ли их большевики? Хозяйка засмеялась:
- Мы их никогда и не видим, и не слышим. Ты сама видала, что до нас не добраться. Ни один большевик к нам не заглянет - что ему тут делать? Отсюда можно неделями во все стороны бродить, ни души не встретишь, ни жилья. Много белых офицеров бежали от большевиков и прятались у нас. - (Наверное, крестьяне указывали им дорогу).
- Что же вы делаете, когда болеете? - спрашивали мы дальше.
- Мы никогда не болеем и не знаем, что это значит, что это за болести? Когда срок наступает, Господь к Себе призывает. Вот года два тому назад один мальчишка рыжего телёнка испугался, начал огнём гореть, покрылся красными пятнами - и помер. Многие другие того телёнка испугались, в тот год много народу у нас померло. Мы телёнка того закололи, тогда помаленьку всё прошло. А болезней никаких у нас не бывает...
- Как же провизию достаёте и одежду?
- Зимою болото замерзает, можно на санях проехать, тогда «благодетели» наши привозят на санях что нужно, нас не забывают. На Николу Зимнего, наш храмовый праздник, много приезжает христиан, с дарами к нам. А платье мы себе сами ткём и прядём из льна и шерсти. Есть у нас и рыба в озере, и грибы и ягоды в лесу. Господь нас кормит, вот мы и сыты. Хлеба только иногда не хватает, - ну, ничего. Платья у нас ещё от бабок наших хранятся – хочешь, покажу?
И она вынула из расписного цветного сундука древние парчовые сарафаны, малиновый и лиловый: по ним были вытканы пёстрые цветы, на подоле висели бубенцы, пуговицы были серебряные. Я примерила сарафан - он был очень тяжёлый - и голову мне подвязали белым шёлковым платком. Я как-то сразу преобразилась: поступь и движения мои стали плавными и величавыми, колокольцы зазвенели - непохожа на бесправную, задёрганную советскую рабу!
Переночевали мы на свежем сене и на утро попрощались с ласковыми хозяевами. Они нам поклонились в пояс со словами: «Спасибо вам, что не погнушались нашего убожества»... Вернулись мы по той же доске через знакомое нам болото...