Степь нужно любить. Любить всякою. Легко любоваться ею летом или ранней осенью, укрытой ковром трав и душистых цветов, несущей коня вскачь, и наполняющей сердце вселенской радостью. Да и в зимних заснеженных просторах, наверное, есть свое очарование. Иное дело – весна. Куда ни кинь взгляд – черно-коричневая земля в грязно-белых проплешинах, ближе к горизонту пропитанная свинцовой окисью неба, тускло желтеющего к вечеру. Под копытами – грязь. И знаешь, что все это – до самого края неба – тоже грязь. Вот и спрашиваешь себя – как это можно любить? От тоски ведь изойдешь раньше. Не иначе – только с молоком матери, с первым подаренным седлом, с отцовской шашкой.
Глаза у человека того цвета, какой приглянулся сердцу еще в детстве. Старая, юношеская, мысль заставила его улыбнуться в русую бороду. Такое случалось редко. В основном мысли были тоскливые, вялые, неповоротливые. О худшем думать вовсе не хотелось, вот и цеплялось сознание за серые пейзажи да тихие воспоминания. Хорошо бы поговорить, да вот о чем? О пустяках – переговорено, и настрой сейчас не тот. Хотелось бы о чем-то важном, обостренном дыханием смерти. Но ни одной стоящей мысли, за исключением глупых вопросов о будущем, в голове не было. Так и молчали уже который час.
Рядом покачивался в седле штабс-капитан Алексеев. Странных спутников выбирает нам судьба. И лишь малая доля в этом выборе принадлежит нам самим. Люди, казавшиеся близкими, в один день исчезают, уносятся в водовороте перемен. На их место приходят другие, и никогда не знаешь – надолго ли, или лишь на день.
Никто за последний год не пробыл с Володей дольше, чем Алексеев. Уж третий месяц вместе. Давно не осталось никого, кто начинал с ним этот долгий зимний поход. И не просто пропали в суете мирской, а погибли. Володя подозревал – да, нет, почти знал, - что не сидел бы сейчас в мягком казачьем седле, если бы не звериное чутье Сержа. И была их встреча, как не гляди, подарком судьбы.
Случилось это вскоре после рождества, к глухой деревеньке под Серпуховом. По всему выходило, что обойти ее нужно было стороной, от греха подальше. Но капитан Пожидаев, бывший у них тогда за старшего, рассудил иначе. Услышав стрельбу, приказал подойти поближе, оценить обстановку. Обстановка была простой: с полдюжины мужиков с берданами и топорами опасливо осаждали гнилой сарайчик. Рядом лежало несколько трупов. Стрелок в сарайчике был, похоже, один. По-пожидаевски выходило как-то некрасиво. Для четырех офицеров перестрелять этот сброд было парой пустяков.
Когда короткий бой затих, в открывшихся дверях показался улыбающийся брюнет в гимнастерке с распахнутым воротом.
- Премного благодарен, господа. Но, право слово, не стоило. Эти селяне чертовски плохо стреляют.
Володя запомнил валящий из его рта пар и два револьвера в руках.
Так команда получила мешок отбитой Сержем у крестьян снеди – явно утащенной из какого-то поместья – и отличного командира. Пожидаев через две недели погиб – то ли по глупости, то ли по несчастью, - но и до этого все сразу поняли, кто теперь главный.
Таким как Серж мужчины всегда втайне завидуют. Завидовал и Володя, хоть и не злобливой завистью – к другой был не приучен. В Алексееве чувствовалась настоящая белая кость. Володя потом долго думал, что он вкладывает в это понятие. Уверенность во взгляде. Готовность к действию. Способность быть главным в любой компании, невзирая на чины и титулы. Безразличие к тому, что о тебе думают окружающие.
Серж не был красив, но Володя был уверен в его популярности у женщин. Сначала ему показалось, что это такой себе Долохов, но позже понял, что сходство лишь поверхностно. Алексеев не пил, не играл в карты, не был склонен к авантюрам. Им правила осторожность. Не удивительно, что темп их продвижения на юг после появления Сержа ощутимо замедлился. Хотя Володя не знал, да уж и не узнает, каким он был раньше, до войны.
- Не нравится мне эта тишина, - вдруг раздался справа тихий голос с ленцой. – Прямо зябко от нее. И не лесочка вокруг. Будь где укрыться, переждали бы до ночи.
Володя поежился. Зябко – не то слово. Сержу хорошо – меховая куртка, мохнатая овечья шапка. Кстати, в таком одеянии, да еще в черной бороде на длинном костлявом лице, он был чистый абрек. А Володю, в драной шинельке и фуражке, пробирало до самых костей. Эх, пустить бы коня вскачь, да нельзя – вдруг уходить придется, а конь будет еле живой. Володя натянул на щеки башлык.
Пейзаж не менялся. Унылая коричневая равнина, местами переходящая в пологие холмы. Ни деревца, ни птиц, ни теплого дымка на горизонте. Еще и голод подступает от самого сердца. Но главное – холодно, ноги совсем замерзли.
И как тебя сюда занесло, штаб-ротмистр Одинцов? Теперь уже бывший штаб-ротмистр. Погоны и знаки отличия давно срезаны – Серж говорил, выбросить, но Володя не хотел, держал в кармане, на груди.
Вдруг подумалось – а где сейчас семья, отец, Анюта? Живы ли? Конечно, нужно было заехать, узнать. Но он не стал. Как-то сразу четко решил – на Дон – и ни разу не отклонился от маршрута. А теперь уж и Дон позади. И кто знает, удастся ли когда вернуться. Вряд ли.
Он знал, что его не тянет домой. Все, что осталось – как мальчишкой мчится на своем Бастарде по полям, в ушах ветер, на душе восторг, и никто ему не нужен. Туда уже не вернуться. Это не география, это время.
Хотя и тогда оно – время – было не совсем его. Он не помнил, когда понял это, но точно рано, еще в детстве. В его жизни всегда были только книги да лошади. А вокруг царствовали деньги и пустые разговоры. Отец не сразу заметил, что с сыном неладно, а потом уж было поздно. Оставалось утешать себя тем, что сынок не в нигилисты подался, или там в поэты-бумагомаратели. Все ж армия – не худшее занятие, перед друзьями-компаньонами не стыдно. А дело можно и дочери передать, ежели зятя с умом найти. Анюта – она другая: общительная, живая, и счет любит.
Но и в мундире ему было не очень уютно. В выездке и стрельбе он был перфекционистом, а вот общение ему не давалось. Муштра, сослуживцы, официальная сторона – не было у него такого дара. А коль нет, то и зачем искать. Итак понятно – лучшее, что о нем скажут: Одинцов – сухарь.
Он поначалу даже обрадовался, когда дядя его в столицу, в Военное министерство, пристроил. Уж больно не хотелось – до отвращения – солдатами командовать да с офицерами пить. Казалось, уж лучше над бумажками сидеть. А выездки можно и самому устраивать в свободное время. Но потом пришла война, и понял Володя, что из бумажного плена ему дядюшкиными же молитвами не вырваться. Не то, чтобы он разделял ура-патриотизм большинства своих сослуживцев, но отсиживаться в тылу, исправно получая звездочки, когда на фронте гибли десятки тысяч, было низко. Много раз пытался – правдами и неправдами, потом бросил.
Так почитай три года у Лобанова-Ростовского и просидел. В Кодификационном комитете еще ничего было, а как с начальником поругался и в Управление военно-учебных заведений попал – совсем плохо стало. Повезло лишь в самом конце – в лихое время подмахнул канцелярист Беляев его рапорт о переводе и попал Володя в полк.
Хотя назвать полком то, что осталось от 10-го драгунского Новгородского, язык не повернется. Его как раз отвели под Петербург (новое название Володя так и не принял) для доукомплектации. Пока доукомплектовывались, стало не до войны. Тогда-то Володя и поучаствовал в первых своих "боевых" действиях – стычках с мятежниками. Хотя почувствовать, что такое свист пуль довелось лишь раз – под Гатчиной. Но и там он никого не убил, да и не старался. Отложил это удовольствие до января 18-го, когда Сержа вызволял.
Там, в Новгородском, был и худший момент в жизни – его, необстрелянную штабную крысу, поставили над недобрыми опытными донцами. А уж они к осени точно знали, что без веры и царя воевать за одно отечество больше не собираются. Потом часто представлял, справился бы с ними Алексеев – по всему выходило, что да. А тогда думал – убьют. Но уберег Бог. А когда донцы снялись, вздохнул с облегчением. И даже совесть не мучила. Как не мучила и после первого убитого. Тогда уже все в нем, казалось, окончательно замерзло, одеревенело, приготовилось к скорой смерти.
Чаще всего, с самого детства, во сне Володя видел, как несется в кавалерийской лаве на врага. Какого врага – не разглядел ни разу, да и не особо пытался. Этот сон был, как оказалось, единственной более-менее реальной мечтой – другие были глупы, сиюминутны или уж точно созданы не для него. Повзрослев и достигнув, похоже, своей максимальной зрелости, он был сух, как погибшее без воды дерево. Единственные, кроме любви к лошадям, достойные эмоции ему приносили лишь женские образы. Он всегда был влюбчив, однако тихая, не вырвавшаяся наружу любовь, каждый раз быстро затухала в нем, и он перестал доверять этому чувству, способному предать его вновь. В этой бесцельности бытия он видел лишь одну причину, позволявшую на себя опереться ввиду полной своей недоказуемости. Он мог просто опоздать с рождением. Лучшие книги были написаны в прошлом столетии. Тогда же жили лучшие люди. Рождались самые яркие эмоции. Вспыхивали именно те войны, на которых стоило побывать. Ведь даже кавалерия подвела его – в последней войне для нее уже было мало места. Как не было его для глупого драгунского восторга. Только усталость, злоба и ненависть.
Володя встряхнулся и глянул на своего спутника. Что бы тот сказал, знай, что творится в его голове? Уж Серж точно не мог позволить себе уход от реальности. Володя знал, что все его чувства работают только на самосохранение. Правильнее, наверное – на "их" сохранение. Не для того он два года просидел в окопах, чтобы закончить вблизи от цели, в мартовской кубанской степи. Серж воевал на Юго-Западном, в знаменитом 13-м стрелковом, а заканчивал войну на Румынском. Именно на Юго-Западном он познакомился с неким генералом Марковым (или тогда еще не генералом?), служил под его началом и теперь часто повторял, что попасть нужно непременно именно к Маркову – "Увидишь, Владимир Платоныч, не пожалеешь".
Они шли за этим Марковым уже который месяц. Но Добровольческая армия ушла на юг, и, похоже, они отставали от нее все больше и больше - Серж не любил двигаться днем. Хуже всего было на Дону – редкий день обходился без того, чтобы им не попалась крапленая красным папаха. На Кубани люди встречались куда реже. Видимо, основные силы большевиков шли где-то впереди.
Темп движения изменился лишь второго дня. Отдыхая в холмах, заметили двух всадников. Вернее, Серж их учуял еще до того, как они появились в окулярах его бинокля. Потом отдал бинокль Володе, а сам взялся за винтовку. Они давно выяснили, что с винтовкой он обращался лучше. Володя признавал только наган. У одного из всадников на шапке была красная лента. У другого – нет, но это уже не имело значения. Подпустив поближе, Серж снял их с двух выстрелов. Потом еще долго ловили коней. Сначала Володя поймал одного, потом догнал другого. Себе выбрал молодого вороного жеребца, Сержу досталась каурая. Обыскали мертвых, забрали патроны и нехитрую снедь.
К его удивлению Серж неплохо для пехотного держался в седле. Хотя чему тут удивляться?
Дальше начали двигаться днем, устраивая лишь небольшие привалы. По всему выходило, что ехать оставалось недолго. Серж был уверен, что армия ушла на Екатеринодар – больше некуда. По их прикидкам, они должны были быть там дня через два, а то и меньше.
- Оп-ля! А вот и дорога.
Приложившись к биноклю, Серж передал его Володе. Где-то в полумиле правее от них степь разрезал разбитый тракт. Забирая еще дальше вправо, он скрывался за укрытым остатками снега холмом.
- Чую людишек. Соберись, Владимир Платоныч. Обойдем этот холмик слева.
Володя не возражал. Да его возражения и не предусматривались. Они были в одном чине и почти одного возраста – Серж лишь на пару лет старше. Но командовал всегда он. Это ни разу даже не обсуждалось.
Интересно, как он ведет себя с женщинами? Этот вопрос интересовал лишенного минимальных навыков флирта Володю уже давно. Но говорить о делах сердечных Серж отказывался наотрез. Володя подозревал, что его сердце не свободно. Не зря же он махнул с Румынского прямо в Москву и застрял там не меньше чем на месяц.
Через полчаса Серж сделал знак остановиться, спешился и побежал с биноклем вперед. Долго что-то высматривал, потом не спеша вернулся.
- Диспозиция следующая. Станица. Войск нет. Красных флагов тоже не наблюдается. Активность слабенькая. По всему – надо бы туда заехать. Не знаю, как ты, а я жрать хочу отчаянно. Придется рискнуть. Но осторожно. Кобуру расстегни. Учуешь опасность – бей без предупреждения. Возражения?
Володя кивнул. Поправил второй наган за пазухой – чтобы легче было вытащить. Видел, что Серж сделал то же самое. Он был вооружен до зубов: справа - кобура с кольтом, слева – маузер в коробке рукояткой вперед, за пазухой – наган, за спиной – винтовка, в сапоге – охотничий нож. Володя был хорошим стрелком, но знал, что против Сержа он карлик. Случись что – не успеет даже револьвер выхватить.
Станица была небольшой – дворов тридцать пять - сорок на вид. Возможно – бывший хутор. Наверняка вокруг разбросано много мелких хуторов. Дома расположены не так, как в крестьянских деревнях – на большом расстоянии один от другого. Да и побогаче тут все было. Дворы крепкие, никаких беззубых заборов. Особого движения не заметно. Они ехали медленно, внимательно глядя по сторонам. Володя знал, что его сектор – левый.
Их заметили, когда они уже почти подъехали к первому двору. Какая-то женщина копошилась по хозяйству. Дальше – еще одна. Убегать и не думали – двух всадников никто не боялся. Похоже, есть тут и мужчины. Но пока никого не было видно.
Вскоре послышались голоса. А затем отсутствие людей объяснилось. За очередным двором открылась небольшая овальная площадь, метров сорок в диаметре. На дальнем ее конце расположился одноэтажный дом казенного вида – Володя с облегчением не обнаружил над ним никаких флагов – и аккуратная церквушка с деревянным крестом. Похоже, почти все население собралось здесь.
В основном это были женщины. Среди них Володя рассмотрел где-то с десяток бородатых стариков. Мужчины обнаружились еще дальше. Их было семеро. У пятерых винтовки, двое с наганами. Но самое интересное находилось за ними. В просвете между церковью и управой стояли четверо мужчин и три женщины. Мужчины были в одном исподнем, босые. Две женщины громко рыдали.
Серж тихо чертыхнулся.
Их угораздило попасть на расстрел.
Серж повернул к нему голову и качнул ею вправо. Туда меж двумя дворами уходила узкая дорога. Сворачивать нужно было уже.
Но Володя остановился. Одеревеневший ум вдруг озарила яркая точка. Она еще не сложилась в слова, но он уже знал, что направо не поедет.
В этот момент их заметили. Сначала повернулась одна голова, потом еще, и еще. Гомон на площади прекратился. Теперь все смотрели на них.
Володя тронул коня. Свернувший было вправо Серж, описал дугу и нагнал его. Черные угли глаз светились красной злостью. Через десяток метров он процедил:
- Добро. Но говорить буду я.
И, пришпорив коня, выехал вперед.
Реденькая толпа расступилась, пропуская всадников. Мужчины возле церкви подняли винтовки.
Серж уверенно направился к одному из тех, у кого на поясе была кобура. Коренастый коротышка в расстегнутой меховой куртке, под которой виднелась черкеска. Низкая папаха набекрень. Ржаной чуб. Недобрый взгляд грязно-серых глаз. Приглядевшись, Володя понял, что Серж был прав – несмотря на отсутствие знаков отличия, он безошибочно угадал старшего. Хотя на офицера тот не походил.
- Здорово, станишники. Что за забава?
Сказано было весело, с улыбкой.
Коротышка наклонил к плечу голову и блеснул наглыми глазами.
- Здорово, коль не шутишь. Куда путь держите, господа хорошие?
Володя почувствовал, как в нем начинает закипать злоба. Казак явно разглядел в них офицеров, но обращаться по уставу не желал. Как и не хотел отвечать на чужие вопросы. Но Серж не уступал.
- Как все – вольной жизни ищем. Так за что этих пострелять хотите? Большевички? – В голосе Сержа проскользнула понимающая нотка.
- Большевички, - протянул коротышка, продолжая с интересом их разглядывать.
- А баб-то за что? – Не унимался Серж.
Казак прищурил глаза.
- Знать есть за что. Тебе-то чего, благородие?
В толпе уже вовсю шептались.
- Три дня мы на них охотились, - подал голос крупный детина с красным лицом.– Они на хуторе Семеновском всех перебили, и баб, и стариков. И дома пожгли. А эти курвы их прятали. Так что, вашбродь, все по закону, по-христиански.
Люди за их спинами зашумели. Одна из женщин продолжала рыдать. Другая уже только всхлипывала. Пленные мужики мялись босыми ногами в холодной грязи.
- Ну, да.
Серж кинул и повернулся к Володе. И почудилось бывшему штаб-ротмистру в этом взгляде что-то такое, чего он не видел никогда в жизни. Понимание. Может быть, так Христос смотрел на апостолов.
Володя скинул башлык, поднял глаза к вечереющему небу и вдохнул влажный воздух.
- Женщин придется отпустить.
Кажется, все замолкло вокруг.
Коротышка открыл свой кривой рот:
- Чего? Ехал бы ты, куда едешь. Пока не поздно.
И положил руку на кобуру.
- Влево. Дави. – Тихо сказал Серж. И в ту же секунду раздался выстрел.
Краем глаза Володя заметил, как коротышка оседает на землю. Сам он направил коня прямо на опешивших казаков, которые вынуждены были отскочить в сторону, теряя драгоценное время. А за спиной гремели выстрелы. Выхватив наган, он всадил пулю в голову казаку, оказавшемуся слева. Разворачивая коня, успел заметить, как толпа брызнула в стороны.
Оглянувшись вокруг, Володя понял, что рядом нет ни одного вооруженного противника. На земле лежало семь тел. Арестованные застыли с круглыми от удивления глазами. Один бросился было к лежавшей в грязи винтовке, но выстрел из кольта сорок пятого калибра отбросил его в сторону. Затем Серж поднял левую руку с маузером и одного за другим положил остальных большевиков.
- Чего стали? А ну брысь отсюда! – Заорал он онемевшим женщинам. Те со всех ног бросились бежать.
За спиной Сержа, в окне управы, что-то мелькнуло. Не поднимая руку, Володя разрядил туда весь барабан. Серж подъехал к окну и осторожно заглянул.
- Молодец. С меня должок.
На площади кроме них не было ни одной живой души. Вдалеке из последних сил ковылял хромой дедуган.
Вдруг где-то хлопнул выстрел, и возле самого уха пискнула пуля. Володя оглянулся и увидел бегущего метрах в тридцати босоногого казака с винтовкой. Пока доставал второй наган, Серж палил по нему из маузера. Мимо. Ну, да – с левой, верхом. Добежав до заборчика, казак вскинул винтовку. Но выстрелить не успел – Володя положил пулю точно в грудь.
- Лихо. Смотри в оба. Я перезаряжаю. Хрен его знает, сколько их тут еще попряталось. – Серж спрыгнул на землю и высыпал гильзы из барабана.
Вокруг стояла тишина. Володя крутил коня на месте, стараясь заметить малейшее движение. Все вымерло.
- Хорошо. Теперь ты.
Володе не нужно было спешиваться для того, чтобы перезарядить наган.
- Еды бы какой раздобыть, что ли… - Серж осекся, предупредительно подняв руку.
Теперь и Володя услышал стук копыт.
- Черт! Откуда?
Володя неуверенно показал на ту улицу, с которой приехали они. И почти сразу увидел несущихся галопом всадников. Сколько – не разобрать, но явно не меньше трех.
- Вали отсюда! – Закричал Серж. – Обойди слева! Зайди сзади!
Уносясь за ближайший дом, Володя оглянулся и увидел, что штабс-капитан добежал до угла церкви, упал на колено и вскинул винтовку.
Чертов забор по правую руку все никак не заканчивался. Володя услышал свое сердце, стучавшее на, казалось, запредельной скорости. И вдруг четко осознал, что ему нравится то, что сейчас с ним происходит.
Он увидел конец забора и по широкой дуге вошел в поворот. И практически наткнулся на летящего навстречу всадника. Скачи они лоб в лоб – обязательно столкнулись бы. Казак среагировал быстрее и, еще не поравнявшись, начал палить из револьвера. Но и у Володи реакция была что надо – просто другая. Он бросил тело вправо и спрятался за корпусом коня. Повернул голову и ждал, пока пронесшийся мимо всадник не покажется в поле зрения, а тогда трижды выстрелил. Казак взмахнул руками и откинулся назад.
Возвращение в седло отдалось неожиданной болью в левом боку. Володя перевел туда взгляд и обомлел – края дырки в шинели стремительно набухали кровью. Но думать об этом не было времени: он уже выезжал на соседнюю улицу.
Бой шел справа. На расстоянии нескольких десятков метров друг от друга валялись два трупа. Еще дальше, стреляя с двух рук, улицу боком пересекал казак в грязной черкеске. Володя всадил ему в спину две пули и вылетел на площадь.
Там было пусто. Только носились перепуганные кони. Один тащил за собой перемазанный в грязи труп.
- Вовремя, Владимир Платоныч. Молодца.
Володя развернул коня и увидел поднимающегося из-за заборчика Сержа. Тот забрасывал за спину винтовку.
- Ну его к едреней матери! Уносим отсюда ноги к черту! Только где, спрашивается, моя кляча?
Володя поймал одного из носившихся вокруг коней.
- Садись на этого. Хороший конь.
Они ехали, пока не стемнело. Луны не было. Дальше гнать коней во тьме было опасно. Да и сил у Володи уже не осталось. Пока ехали, он, как мог, зажимал бок, стараясь не думать о боли. Подумалось, что, возможно, это его последняя ночь. Ну, и пусть. Не худший конец.
Когда остановились, Серж расстелил на земле захваченную у одного из убитых бурку. Увидев Володину рану, присвистнул и велел раздеться. Потом долго изучал ее, спалив несколько спичек, и удовлетворенно кивнул.
- Жить будешь. Навылет. Считай, просто кусок мяса вырвало. Много крови потерял, но это дело наживное.
Володя с тревогой наблюдал, как товарищ снимает с себя грязную рубаху и рвет ее на длинные полосы. Потом – роется в трофейной седельной сумке, достает флягу и нюхает.
- Ух, ты! Повезло. Бражка, конечно, вонючая, но самое то, что надо.
А когда он опрокинул ее над раной, Володя заорал и тут же отключился.
Проснулся он от холода. Все тело трясло, а лоб заливал пот. Над головой было темное в серых разводах небо – будто подсвеченное откуда-то тусклым фонарем.
Попытавшись сесть, застонал от боли. И все же поднялся. Понял, что завернут в теплую жесткую бурку. Залитые кровью рубашка и китель застыли на боку ледяным гипсом.
Рядом на корточках сидел Серж.
- Очухался? Вот и хорошо. Нужно выдвигаться. Держи, подкрепись, - и протянул изрядный кусок хлеба. – Я свой уже съел.
Пока он ел, запивая водой из фляги, Серж внимательно на него смотрел, будто хотел что сказать, да никак не решался. Что-то плохое.
- Вот что, Володя, - наконец услышал он тихий голос. – Разойдемся мы тут. Ты не обижайся. Пойми, отвоевался я. Во мне и раньше злости не было, как немцев бил, а сейчас и подавно. Кончился я. Весь. Не поймешь сейчас, поверь, поймешь потом. С собой не зову. Знаю – тебе это не нужно. За себя не бойся. У тебя впереди пусть короткая, но хорошая жизнь. О том, что было, вряд ли кто узнает. Бог не выдаст, свинья не съест. За рану тоже не беспокойся – немного потрясет и попустит. Я таких как ты знаю. Видел. Тебя большевички одним из последних расстреляют. Главное, будь осторожен. Иди на юг. Мне кажется, я слышал канонаду - к вечеру можешь добраться. Смотри, чтоб свои не подстрелили. Потом кокарду прицепи – зря, что ли, таскал? Оставляю тебе бинокль. И бурку носи – может от пули прикрыть. Все, брат, пора.
- Постой-постой, - растерянно зачастил Володя. – А ты-то куда?
Серж вскочил в седло.
- Не знаю. На восток. Пока – на Каспий. А там видно будет. Думаю, придется идти много дальше.
Он развернул коня.
- Прощай. Береги себя, ротмистр.
Какое-то время его было видно, пока не растворился в зарождающемся утре.
А Володя долго потом еще гадал, когда – сегодня или много раньше - штабс-капитан принял это решение.
На востоке зарождалась тонкая розовая полоска.
Совсем рядом бил копытом мерзлую землю голодный конь.