«Афганец», а иначе говоря- воин- интернационалист Лёха Макаров, Макар, как его прозвали сослуживцы, тащил службу в окрестностях города Мазари-Шариф. Ему ещё повезло, потому как город Мазари-Шариф находился в северной части исламского государства, и находился не в горах Гиндукуш или Паропамиз, протянувшихся в Туркмению, а на ровной поверхности, если в Афганистане вообще можно увидеть привычную нам равнину. Здесь можно было увидеть не только серую полынь, или скучный саксаул, но и тутовые деревья, инжир, бахчевые поля, на которых работают дехкане, как называют здешних крестьян. Это, конечно, очень смешно – сравнивать две совершенно разные эпохи. Всё же наша страна, мало- мальски, но перекочевала в двадцатое столетие, а если учитывать, что у нас имеется первый в мире космонавт, луноход, и подводные лодки с ядерными турбинами барражируют по всем мировым глубинам, то ещё можно поспорить, какое из государств отсталое, а какое и не очень. Другое дело – Афганистан, где само время остановилось где-то пару тысяч лет назад и продолжает стоять. То есть где-то в поднебесье проносятся роскошные авиалайнеры, летают спутники цифровой связи, а под ними, в горных ущельях царствует феодальная нищета и родоплеменные отношения. Плюс – ислам, служители которого – муллы и кади, зорко следят, чтобы подчинённые им люди не набрались всякой там ереси. У нас водят школьников в музеи, чтобы показать, как люди жили стони лет назад. В Афганистане музеев никаких нет (разве что – в Кабуле, да и то больше для детей иностранцев, которые находятся здесь по делам службы). Афганцам без надобности музеи. Они и так проживают в условиях экспонатов. Странно было видеть из кузова армейского КрАЗа, или с борта БМП-шки, как на полях шевелятся облачённые в рваные дерюги люди, обритые головы которых обёрнуты в тюрбаны или тюбетейки. Они мерно машут своими кетменями, очищая арыки, сооружённые ещё ихними прадедами для орошения бахчевых или хлопковых полей. Наверное, вот так же работали крепостные крестьяне из российского прошлого, отрабатывая на своих помещиков барщину, нескончаемо и безнадёжно, ибо подобная работа никогда не заканчивается. Это ещё хорошо, что здесь имеется удобная почва, плодами которой можно пользоваться. Подобная благодать находится разве что на юго- западе Афганистана, в поймах рек Хашруд и Гильменд. Но это уже приграничье с Ираном и Пакистаном, и там не место для шурави, советских войск «ограниченного контингента». Там проживают пуштуны, хазарейцы, белуджи, персы. Там сильно влияние Пакистана и – немного – Ирана. Дело в том, что афганцы в массе своей – сунниты, признающие исламское священное писание – сунну, тогда как в Иране считают, что настоящий ислам преподали Алиды, те имамы, что постигли веру Аллаха от Мохаммеда, которому первому была открыта Истина. По этой простой причине между первыми, суннитами, и вторыми, шиитами, происходит перманентный конфликт, временами оборачивающийся кровопролитными войнами. Непримиримей их разве что ваххабиты, приверженцы Мухаммеда ибн Абд аль-Ваххаба. С теми вообще разговаривать о вере не стоит, возмутятся и отрежут башку. Всё бы ничего, и жить здесь, в Афганистане было как-то можно, но только местные крестьяне, то есть дехкане принялись выращивать опиумный мак. Ушлые люди научились выращивать эти дьявольские цветы на недоступных горных склонах. Но это ещё полбеды. Ещё более ушлые люди понастроили поблизости от полей химические лаборатории по переработке макового молочка в опий, из которого начали готовить героин в устрашающих количествах. Наверняка ко всему этому приложили руку люди из американских спецслужб. Почему такое предположение? Очень просто. В шестидесятые годы в Юго-Восточной Азии уже проходила война. Сначала с японцами, потом – с французами, а уже затем Североамериканские Соединённые штаты вступились за своих сателлитов прозападное правительство Южного Вьетнама. Пока воевали американские и вьетнамские войска, спецслужбы организовали массовое производство героина в «Золотом треугольнике», той приграничной зоне между Таиландом, Камбоджой и Лаосом, где никогда не было централизованной власти, а всем управляли «наркобароны», как в Колумбии. Наркотики сплошным потоком шли в США при поддержке ловким дельцов из многочисленных спецслужб, при помощи транспорта американской армии. Позднее война закончилась, но проблема осталась. В США наркотики начали поставлять из Колумбии и Мексики, а юго-восточный героин поплыл в Европу, через Марсель. Теперь подобная ситуация создавалась и в Афганистане. На свою беду командование советских войск попыталось бороться с наркотической напастью, вот тогда-то по настоящему и активизировались моджахеды, те воины, которые начали воевать за свои идеалы, то есть, в первую очередь, за веру Аллаха, и во-вторую, за возможность зарабатывать производством и торговлей наркортиками, как одним из наиболее эффективных способов борьбы с цивилизацией «неверных». Почему бы и нет, если там задействованы такие бабки. Со временем в героиновый трафик вписались и отдельные офицеры ограниченного советского контингента. Такие вот дела …
«Восток- дело тонкое», говаривал товарищ Сухов, колоритный персонаж советского вестерна «Белое солнце пустыни». Эти слова вполне могли бы принадлежать и Александру Сергеевичу Грибоедову, путешественнику и дипломату, литератору и мыслителю, одного из главных творцов Туркманчайского мира. Сначала автора талантливой комедии «горе от ума» едва не причислили к «декабристам»- заговорщикам, а потом, вдохновлённые его успехами и умением договариваться на дипломатическом поприще в Тифлисе, Грибоедова царедворские политики отправили в Тегеран. К тому времени Александр Сергеевич остепенился, то есть женился на дочери князя Чавчавадзе, поэта и общественного деятеля Александра Гарсевановича – Нине, шестнадцатилетней красавице, очарованной не только стихами разностопного ямба, то и целостной личностью самого Грибоедова. Молодая чета отправилась в Тегеран, где дипломат не только продолжил работу над трагедиями «Радомист и Зенобия», «Грузинская ночь», трактатом об экономических преобразованиях Закавказья, которое он столь хорошо успел изучить, но и сумел выручить из персидских темниц несколько русскоязычных пленных. Он пользовался успехом при дворе шаха Персии. О русском дипломате много говорили, а как-то к нему в миссию явились две армянки, перепуганные едва ли не до полусмерти. Они ночной порой сбежали из гарема одного знатного персидского сановника, приближённого ко двору шаха. Грибоедов выслушал взволнованные слова женщин, которые то и дело заливались слезами. Рядом присутствовала Нина Грибоедова (Чавчавадзе), которая приняла близко к сердцу судьбу пленниц гарема. Она убедила супруга помочь беглянкам. Но их к тому времени успели выследить соглядатаи, и тридцатого января 1829 года толпа фанатиков ворвалась в здание российской миссии и принялась крушить там всё. Дипломат Грибоедов был убит. Неизвестно, сокрушался ли он перед смертью о тонкой сущности Востока, но, чтобы умять это щекотливое дело, персидский шах послал в Санкт-Петербург крупный алмаз. Насколько это была равноценная сделка, сказать трудно. Отметим одно, что в образе товарища Сухого. сочинявшего проникновенные письма к Катерине Матвеевне проглядываются некоторые черты Грибоедова, который, как минимум, был столь же неустрашим. Теперь мы снова вернёмся к городу Мазари-Шарифу, вблизи которого, на военной базе, и служил Лёха Макаров, герой нашей истории.
Макар был вполне обычным парнем, самой неброской внешности, с русыми волосами, серо-голубыми глазами в обрамлении пушистых ресниц, что более характерно для девушек. Плечи его были накачаны, так как все военнослужащие много времени проводили в спортивном городке, где их нещадно гоняли сержанты и старослужащие, но сила, ловкость и напористость были одним из главных условий выживания в условиях враждебного исламского государства.
Мы не зря отметили, что Лёха Макаров нёс службу в городе, находившемся в северной части Афганистана. После окончания Гражданской войны в России началось становление «Красной империи», Российского государства, которое начало прибирать к своим рукам провинциальные территории, которые входили в зону влияния канувшей в Лету империи (пожалуй, кроме Польши и Финляндии). Дошла очередь и до Западного Туркестана, а также Бухарского и Хивинского ханств. Командующий южной группой войск Красной армии Михаил Васильевич Фрунзе столь успешно действовал, вовлекая трудящихся Средней Азии в «дружную семью» нового пролетарского государства. Что часть населения перешла границы своих земель и обосновалась на чужбине, где было плохо, но люди своих соседей всё же знали. А чем грозила жизнь под сенью красных знамён, было неизвестно, а потому – страшно вдвойне. Со временем часть бежавших вернулась на Родину, а прочие, что уже обжились в новом месте, так и остались жить под жарким тропическим солнцем. Вот так и очутились таджикские и узбекские племена в северной части Афганистана. Потому и чувствовали себя парни из разных весей России в северных городах (Шибирган, Мазари-Шариф, Хульм, Кундуз) чуть более уверенно, чем бойцы других гарнизонов.
Мы все много говорим о своей любви к Родине, о красотах русской природы, вспоминаем виденные или кем-то нарисованные пейзажи, но особенность нашей страны в её бескрайности и потому все эти красоты становятся повседневностью, на которой глаз почти и не останавливается. Иное дело – здесь, то есть в Афганистане. Здесь царствуют горы и, хоть и любил их изображать Николай Рерих, вкладывая в свои картины свой смысл, хоть и любят горы тирольцы и кавказцы, но это для нас не природа. Нам хочется, красота была живая. Лес, полянка, цветы, девушки, любимая женщина, любимое животное. Говорят, что арабы особенно поэтически описывают верблюда. Вы видали верблюда? Как вам его красота? А, к примеру, ненцы или эвенки точно так же прославляют оленя. «Самолёта – хорошо, – поют люди тундры, – парохода – хорошо, а оленя – лучше». Спорить не надо, надо там жить, в тундре Крайнего Севера, в аравийской пустыне или горных ущельях Афганистана. Для них даже маленькая красота Природы – уже большой подарок. Там люди взрослеют раньше, чтобы иметь больше шансов выжить, иначе – амба.
Фатиму Лёха встретил на местном базарчике. Восточный базар, это отдельный мир. Турецкий базар нисколько не поход на базар Иерусалима, а базар Дамаска в корне отличается от базара Кабула. На Западе тоже ведь свои торговые площади, только их называют – рынок. Отсюда и определение экономики – рыночная. То есть для заработка, для развития. На Востоке нет рынка, а есть базар. Здесь тоже существуют свои торговцы, которые обожают торговаться. Если ты там понравишься, как ты торгуешься, то тебе сделают огромную скидку, даже продадут себе в убыток (своё отобьют позднее), но главное отличие в том, что рынок существует для развития, тогда как базар – для выживания. Разница существенна, не так ли?
На базар Мазари-Шарифа Лёха Макаров ходил, чтобы купить там пахлавы. Почему-то в армии тянет на сладенькое. Уж слишком большой контраст с миром детства, с которым прощаешься, отправляясь служить в армию, и взрослым миром, особенно если приходится служить на чужбине.
Сам город Мазари-Шариф находился чуть в стороне, точнее, база российских войск, обнесённая стеной из бетонных блоков, с колючей проволокой и вышками по периметру, находилась в стороне. В других местах, особенно это касалось горной части, наши базы строились в значительном отдалении от населённых пунктов, чтобы не было соблазна моджахедам обстреливать расположение советских войск с крыши жилого дома. Жахнул ракетой из базуки и – смотался. Ищи потом террориста. А то, что в отместку потом полквартала, откуда случился выстрел, снесли, так это себе дороже получается. Мигом появляется ещё с десяток «мстителей», а ненависть только ширится. Война – не фунт изюма.
Потому и ценили сослуживцы Макара, что им посчастливилось расположиться в более спокойном районе этого непростого государства. Все дома здесь похожи друг на друга и кажутся они то ли не до конца построенными, то ли уже начинающими разрушаться от времени. Это снаружи, где они замазываются глиной вперемежку с ослиным дерьмом. Для крепости добавляют солому, и она торчит пучками из стен. Этакие маленькие глиняные крепости. Но это только снаружи, внутри – всё более чинно. Старослужащие умудрялись завязывать приятельские отношения с местным населением. У многих здешних имелись родственники с нашей стороны СССР, то есть в Узбекистане и они каким-то образом связи поддерживали. Постоянно что-то там передавали друг другу, а потом местные тащили всю «контрабанду» на городской базар. Тем и жили, да ещё плодами своего труда на земле. Средневековье, мать их …
С «шурави» местные предпочитали не ссориться. Те, кто жил в городе и показывался на глаза. Они либо делали вид, что не замечают славянских лиц в армейских выгоревших на солнце «панамах», либо приветливо улыбались и что-то лопотали на своём языке. Лёха скоро начал распознавать знакомые слова: «рахмат» означало «спасибо», «якши» - «хорошо», «бабай» - «старик», а «рафик» - не микроавтобус вовсе, а «товарищ». За расположение части можно было выходить не менее, чем в составе группы из трёх человек. С собой полагалось иметь оружие и держаться так, чтобы его не выхватили. В других гарнизонах случались ЧП, и пошедших в увольнительную солдат захватывали и утаскивали, чтобы потом обменять на захваченных боевиков. А то и просто люди пропадали бесследно. Это Лёхе рассказывал Серёга Лялин, служивший писарем в штабе при майоре Москальчуке, вредном особисте с вечно прищуренными глазами, словно он постоянно в кого-то целится. Кое-что майор рассказывал своему «денщику», как он называл Серёгу. Кроме приказаний и зуботычин, перепадал Серёге «бакшиш», к примеру – блок американских сигарет «Мальборо» или коробка тушёнки, а то и литровая бутыль импортного спирта. Потому у своих товарищей Серёга пользовался авторитетом, и даже старослужащие оказывали ему поддержку, а так как с Лялиным Макаров сдружился, то от всех этих щедрот кое-что перепадало и ему. Если честно признаться, то домой, своим, Лёха отписал, что работает при штабе писарем. Они там, дома, переживали ужасно, когда он попал служить «за речку». Будто его обязательно здесь убьют. Слухи там всякие ходили, ужасы всякие рассказывали, впрочем, как и в части. Но это по большей части либо детские «страшилки», какими в пионерлагерях детишки друг друга пугают после отбоя, либо мальчишеская же бравада. Вот, мол, как бывает, а я, всем назло - живой, как видите.
Всё сбиваемся с нашей истории, отвлекаемся по всяким пустякам, а ведь эти переглядки с местной девчонкой по имени Фатима (кстати сказать, так же звали дочь пророка Мухаммеда, ставшая женой его двоюродного брата Али, которую особо почитали шииты). Вроде девчонка и девчонка, худенькая, как тростинка, с чёрными косичками и востреньким носиком. Глаза, правда, у неё были большими и смешливая она очень – по любому пустяку может засмеяться хрустальным этаким перезвоном, а потом сразу и бросится наутёк – вроде как застесняется. Как-то выделила Фатима Лёху и всё на него поглядывала, да ещё при этом улыбалось загадочно, как Мона Лиза с известной картины одного флорентийского художника. Сначала Макаров её не замечал, а потом ему Серёга Лялин на ту девчонку указал и сообщил приятелю, что та «на него запала». После этого и Лёха на неё поглядывать стал, и улыбался приветливо, а как-то нарвал с гарнизонной клумбы тощенький букетик голубеньких незабудок. Если бы его за этим занятием застукали, то непременно бы наказали. Наряд бы заставили отрабатывать на кухне, а то и сортиры чистить.
Вы, верно, думаете, что женщины на Востоке непременно ходят в парандже? В Советском Союзе нет, а в отсталом Афганистане обязательно. Так вот, сообщим вам, что паранджу на Востоке надевают женщины после замужества, когда лиц их (да и всё прочее) может лицезреть только муж. А до этого события девчонки бегают как в других странах. Помните Гюльчатай из «Белого солнца пустыни»? Совсем молоденькая, но ведь уже жена курбаши Абдуллы. «Открой личико, Гюльчатай», – просил её красноармеец Петруха, собираясь жениться на ней и свезти домой. Но судьба распорядилась иначе, и остаться пришлось Петрухе, которого схоронили рядом с Гюльчатай, которая так и не решилась открыть личико. Эту сцену не раз вспоминал потом Лёха Макаров, примеривая себя на место Петрухи. А что, если увезти домой эту Фатиму, да своим представить. Знакомьтесь, мол. Все так и лягут, а в особенности вредная сестра Ленка. Ну, об этом потом, а пока что это их несостоявшееся знакомство сыграла с Макаром злую шутку.
То есть знакомство само состоялось, и к этому Лёху подтолкнул приятель Лялин.
– Ты чего теряешься, Макар, – жарко шептал он ему в ухо. – Да девка вот-вот у тебя на шее повесится. Хватай её и … это самое. Но только – гляди … зарезать могут, и тебя, и твоих боевых товарищей. Но ты не думай … я тебя всегда прикрою, если что …
Должно быть, нашёптывал Лялин не только одному Макарову. Потому как вызвали в штаб как-то Лёху, и майор Москальчук провёл с ним личную беседу на тему морального облика советского воина. Лёха таращил глаза да на майора поглядывал, который соловьёв разливался, тогда как сам регулярно домой отправлял денежно- вещевые посылки. Интересно было бы поинтересоваться – с какого перепугу у майора такие роскошные здесь заработки?
Должно быть, такие крамольные мысли у Лёхи Макарова на голове как-то отобразились, потому как майор внезапно схватил ворот гимнастёрки у нашего героя и так его перекрутил в кулаке, что Макар задыхаться начал. Видимо, что-то в голове его не так сработало, потому как в следующий миг дышать ему стало свободней, а товарищ майор отлетел к столу, и лишь чудом не перевалился через него, сбросив на пол хрустальную пепельницу, папку с личным делом Макарова и ещё там чего по мелочам.
Наверное, хотел солдатика доблестный майор из особого отдела штаба просто постращать, да не вышел у них разговор, как это особисту представлялось. Тогда Москальчук устроил так, что перевели нашего героя в другой гарнизон, находящийся вблизи города Гардеза, на юга, как выразился товарищ майор. Там служил в аналогичной должности приятель Москальчука подполковник Коваль. Очень хороший подполковник, с точки зрения Москальчука. Что-то они там вместе проворачивали, какие-то свои делишки, которые давали приличный гешефт, и сей подполковник обещал за парнем «приглядеть».
Следует отметить, что город Гардез, это вам не Мазари-Шариф, где был просто курорт, а не армия. Это сказал Макару Коваль, это сказали парню сослуживцы, а скоро он это понял сам. Жители Гардеза «шурави» совсем не улыбались. Они их либо избегали вовсе, за исключением товарищей из Царандоя, либо нещадно резали, стреляли и взрывали. Это был не народ, а сплошные душманы. Наверное, где-нибудь на Брянщине так же высказывались представители германской зондеркоманды, когда высказывали своё личное мнение о местном населении. Здесь приходилось держать ухо настолько востро, что у всех шалили нервы.
В приграничье с Пакистаном то и дело появлялись караваны с оружием, взрывчаткой и прочими боеприпасами. Их вели тайными тропами по горным ущельям, которые невозможно держать под полным контролем. Здесь моджахедом был каждый второй местный житель, а может и каждый первый, это уж как повезёт. Повезёт Макару. Москальчук обещал ему показать, где Макар телят не гонял. Вот в этих дьявольских ущельях, пропахшим полуденным зноем, тротилом и смертью, он не гонял. Видит Бог, христианский Бог, а ихний Аллах над всеми ними потешается, судя по всему …
Есть такое понятие – «козёл отпущения». Мы не скажем вам - кто и куда его отпустил и за какие такие заслуги, но это давно уже стало понятием нарицательным. Ясно одно, мало этому «козлу» не покажется. Майор Москальчук намекнул Лёхе о его роли на новом месте, а подполковник Коваль, с широкой усмешкой на круглом лоснящемся довольной лице, подтвердил мнение товарища. «Никто не забыт и ничто не забыто». На долю Макара пришлись самые опасные рейды. Несколько раз он чуть не погиб. Но не погиб же. Стал разве что нервным и раздражительным. Товарищам по казарме стал мешать, потому как кричал по ночам и бился – кошмары его замучили, как товарищи майор и подполковник, с повязанными на голове тюрбанами и в душманских халатах из-за спин товарищей ножи ему кривые показывают и по горлу себя проводят. Мол, жди нас и мы придём. Обязательно придём, ты только жди. Там, во сне, Макар пытается стрелять по своим недругам и от его пуль валятся товарищи по казарме, и тогда из-за их спин появляются Москальчук и Коваль, хмуря лица в праведном гневе, и громко заявляют, что вывели предателя на чистую воду, что предал, мол, Макаров честь русского солдата и плюнул на дно души русского народа, собираясь принять душманскую веру, за что ему обещано отдать в жёны узбекскую девушку Фатиму лично Усамой бен Ладаном.
Такие вот сны. У самого нормального «крышу сорвёт».
Долго такое продолжаться не могло. Надо сказать, что товарищи по казарме Лёхе Макарову даже сочувствовали. Особисты Москальчук и коваль всё преподнесли так, что поместили в гарнизон Гардеза «своего человечка». И правда, слишком часто солдаты гарнизона попадали в засады. Где-то явно действовали предатели. Служба военной контрразведки старалась вовсю, но ничего не помогало. Сначала на «подсадную утку» солдаты смотрели исподлобья, а подполковник Коваль только посмеивался, но потом, когда товарищи разобрались в ситуации, они вроде как взяли шефство над первогодком, которого невзлюбили особисты. Кем он ни был. Но верным товарищем Лёха оставался. Никто не боялся за свою спину, когда он прикрывал товарищей.
Но опасностей службы никто отменить не мог. Как-то их роту послали на перехват очередной банды «духов», как среди солдат называли душманов. Из Пакистана пришла очередная шайка «талибов». В Пакистане ширилось движение «Талибан», состоявших сначала из выпускников многочисленных медресе (религиозных школ), которых щедро финансировали покровители из западных государств, а также некоторых арабских. «Талибы» получали не только знания толкований текстов Корана, но и диверсионную подготовку в специализированных лагерях, где их учили метко стрелять и даже пользоваться «стингерами». Вот с такой шайкой и столкнулась рота Макара.
Почему получилось так, что солдаты двинулись по дну горного ущелья, не отправив пару патрулей по склонам горы? Кажется, им обещали поддержку вертолётов с воздуха, но позднее оказалось, что вертолёты были нужнее в другом месте. Короче, снова наши попали в засаду. Ту БМП, что двигалась во главе колонны наших сил, расстреляли из гранатомётов сразу с трёх точек. Колонна остановилась, и тут же на брезентовые тенты КрАЗов посыпались гранаты. А дальше начался ад. Ребята перебегали с места на место, прятались за скальными валунами, били короткими очередями, экономя патроны, а командир роты, старший лейтенант Носов срывающимся голосом требовал прислать с базы помощь.
– Немедленно, – кричал старлей, – промедление смерти подобно.
Он и погиб одним из первых, «талибы» везли с собой американские и итальянские базуки и завалили гранатами наших парней. Макар попытался укрыться под КрАЗом, который уже догорел, и колёса которого погрузились в песок. Он юркнул в узкую щель, надеясь, что его не видят, но уже в следующий миг в КрАЗ врезалась реактивная граната. Грузовик разнесло на части, отшвырнуло в сторону, бросило куда-то и нашего героя. От ужасного толчка были сломаны кости обеих ног, из ушей и носа струилась кровь, кровоточили руки, которыми он прикрывал голову. Хорошо, что осколки пришлись на корпус грузовика. Макар какое-то время кричал, кажется, даже опустошил магазин «калаша», поливая горный склон, расцветавший многочисленными вспышками выстрелов. Что было дальше, он уже не мог вспомнить, потому как потерял сознание. В себя он пришёл только через три дня, в госпитале.
Это был центральный госпиталь, в Ташкенте. Его, как и некоторых других, переправили сюда по причине сложности ранений. Макар не помнил ничего – ни как их вывозили с поля боя, ни как оказывали первую помощь, ни как везли на транспортнике в Союз. Всё это оказалось вычеркнуто из летописи его жизненных ощущений. Ну, и ладно, было бы о чём переживать. Здесь, в госпитале, в соседней палате, нашёлся один из их роты, с кем они были в том рейде. Кажется, его звали Гошей, но чаще – Боцманом, потому как был здоровяком и не снимал майки- тельняшки. В ней он был даже здесь. Гоша- Боцман, увидав Лёху, обрадовался, хлопал по плечу и кричал в полный голос (его тоже контузило, и он оглох на одно ухо, но слух обещали вернуть, со временем):
– Молодец, Макар, что выжил! Мы им ещё покажем! Будут знать, как со славянами связываться! Мы им всем бОшки пооткручиваем!
А потом Боцман начал плакать и перечислять тех, кто не выжил, кто погиб, кто был изувечен. Таких оказалось немало. Макар кивал в ответ, вздыхал, а сам думал о своём, потому как ребят тех он едва знал, не успел ещё ни с кем основательно сдружиться, и потому ощущение потерять не так бередили его душу, как у Боцмана.
Собирался Лёха родным отписаться, что, мол, в госпитале он находится, подхватил какую-то местную болячку, и теперь залечивает её. Как-то у него повелось, что не стоит родных разными афганскими ужасами будоражить. Да и не один он такой был. Почти все разную лабуду домой отписывали. Все знали, что их письма майор Москальчук перед отправкой внимательно прочитывает, чтобы ничего запретного на Родину не просочилось. Все и писали ерунду, а что на самом деле в Афгане творится, рассказывали уже дембеля, когда до дома добирались. Здесь, в Ташкенте, Москальчука не было, но всё равно письмо его кто-нибудь да просмотрит.
Но вдруг оказалось, что доблестный майор находится именно здесь. «Не поминай лиха, пока оно тихо», говорили в народе, а Лёха вот народные мудрости в расчёт не принял. Сидел он в госпитальном парке на скамеечке, да мысленно письмо своё домой обдумывал. И сигаретку в задумчивости смолил.
– Жив, курилка?
Рядом с ним опустился майор, о котором только что вспоминал наш герой, отчего Лёха выронил недокуренную сигарету и закашлял, поперхнувшись неожиданностью.
– Какими … судьбами … товарищ … майор ?..
Макар с большим трудом выдавил из себя фразу, перемежая её приступами кашля.
– Ишь, как тебя прихватило, – деланно посочувствовал майор, удобно откинувшись на спинку скамеечки. – Наверное, курить тебе надо бросать. А здесь я по делам. В том числе и по твоими. Решил вот проведать своего подопечного. Как ты здесь?
– Вашими молитвами, – буркнул Макар, настроение которого, только что прекрасно-добродушное, теперь изменилось на прямо-противоположное.
– Если бы дело заключалось в моих молитвах, – наклонился к нему майор и прищуриваясь, словно прицеливаясь в собеседника, – то лежать бы тебе, стервецу, на том поле боя, из которого тебя вытащили, – и снова на спинку откинулся и благодушно улыбнулся, – что же ты про подружку свою у меня ничего не спрашиваешь?
– Ка … – смутился Лёха, – какую подружку?
– Фатиму … или как там её зовут …
Если честно сказать, про юную узбечку Макаров почти и не вспоминал – не до того было. Ночью, правда, она ему в сновидениях являлась, но уже какая-то другая, постарше, женственней, и ласковая очень. Но подобные сны видят все пацаны, даже в армейской казарме – природа берёт своё. Но этот вопрос майора … За ним что-то явно было.
– И что … с ней?
– Скелет человека, – задумчиво отозвался майор, – содержит более двухсот костей. Я от кого-то слышал, что двести тридцать две кости. И каждую кость можно сломать. Ты это уже на себе испытал, воин, но для девицы это ещё больнее. Правда, природой установлено, чтобы женщины легче переносили боль, но всё же … подумай о ней.
– Что вы такое несёте, – похолодел Макар, – товарищ майор?
– Твою Фатиму забрали в Царандой и подвергли весьма жёсткому допросу. Она призналась во всём … почти сразу. Так что всем им известно о ваших общих планах. Тебе повезло, что сейчас ты находишься в Ташкенте, но подумай сам, что будет, когда ты вернёшься назад. Но всё можно повернуть по-другому, если ты мне сейчас всё расскажешь, сам расскажешь, а я подумаю, как можно помочь тебе …
Они добрались до этой юной хрупкой девушки, которая не знала о нём ничего, только имя, и которая улыбалась ему, тепло улыбалась, так, словно пела песню на своём языке, смеялась заливисто и … и всё. За что же её? Кости-то ломать?!
«Против лома – нет приёма». Пословица такая имеется. Смысл её в том, что если ломом кого вдарить, так знание любых приёмов уже без надобности. Правда, Серёга Лялин, усмехаясь, говаривал, что против лома есть приём, если взять побольше лом. Под рукой у Макара лома, конечно же, не случилось. Но был костыль. А если взять костыль посередине, и наносить удары верхней и нижней частями, попеременно и как можно быстрее, то костыль с ролью лома вполне справится.
Ох, успел наш герой майору настроение испортить, да и геройского вида лишить, морду лица разбить, да и печёнки внутренние потревожить, пока Москальчук не вырвал у Лёхи его оружие из рук да прочь отбросить. Потом выхватил майор из кармана пистолет Макарова да приставил к животу бойца.
– Давай, молись, – прошипел Москальчук сквозь зубы, ощерив их. – Кранты тебе!
– Это тебе – кранты! – не менее яростно прошипел Лёха. – Я всё про твои делишки знаю. Про всё, что ты с Ковалем проворачивал. Я всё, в подробностях, на бумажке изложил, да намедни с землячком домой в письме отправил. Если что со мной здесь произойдёт нехорошее, так мои домашние очень не обрадуются, а тут как раз и письмецо то появится. Как ты думаешь, куда они с тем письмецом отправятся?!
– Откуда? – прохрипел майор. – Откуда тебе известно?..
– Свет не без добрых людей, – издевательски ухмыльнулся Лёха, которому терять было особо нечего.
– А, – вдруг криво ухмыльнулся майор, – у меня в денщиках твой приятель. Как же- как же. Пройдоха ещё тот. А я его хотел к себе в помощники продвинуть, так как в нём понятия есть. Кстати сказать, это он тебя с твоей Фатимой мне и сдал. С гнильцой приятель-то у тебя. Надо будет с ним пообщаться. А с тобой мне что делать?
– С Фатимой что сделали? – вместо ответа спросил Макар.
– Да что с ней сделается, – отмахнулся Москальчук. – Поговорили с ней в Царандое, серьёзно поговорили, жёстко, но жива она, не знает ничего, её и выпустили, а родные девчонку куда-то далеко отправили, один шайтан знает – куда. Скучать будешь?
– Буду, – сообщил Лёха, а потом снова вдарил майору, который слетел со скамейки, а Макар ему зашипел, – держись от меня подальше, кусок дерьма, и тогда я про тебя забуду, и про дружка твоего …
Он ещё что-то орал, но тут на шум примчались санитары, схватили Лёху и вкололи ему что-то успокоительное, а потом помогли Москальчуку подняться. Тот отряхивал одежду и поглядывал на нашего героя так, словно целился в него сквозь прицел «винтореза», а старший группы, с петлицами военного медика, суетился, приговаривая:
– Вы уж не держите на него зла, товарищ майор. Этот боец прошёл через самые страшные испытания. Мы его, считай, с того света, на честном слове вытянули. К тому же, контуженный он. А это тоже накладывает свой отпечаток. Вы собирались побеседовать с ним, и мы пошли вам навстречу, но сами ведь видите, что парень периодически впадает в пограничное состояние психоза, как следствие того, что ему пришлось пережить. Скорей всего, этого солдата придётся комиссовать …
Они ещё о чё-то говорили, но Макаров, вероятно, под действием лекарств, внезапно потерял ко всему интерес и его повели прочь, в палату. Москальчук. Действительно, больше в его жизни не появлялся, словно решил для себя какой-то вопрос с Макаром. Медицинская комиссия таки состоялась и вердикт свой вынесла, по которому выходило, что долги свои Родине Макар как бы вернул и теперь Родина к нему особых претензий уже не имеет, а стало быть - можно возвращаться домой, но не просто так, а со статьёй «8-А» в военном билете, как основание для досрочного прекращения службы. Кроме этого, как бы в дополнение к статье, в военник было вложено уведомление, что данный героический товарищ представлен к правительственной награде – медали за боевые заслуги. Дело оставалось за малым – долечить раны.
Перед отправкой домой, в город Александров, прошёлся Лёха Макаров по Ташкенту, посмотреть его, когда ещё получится побывать здесь, да и получится ли? Город был большой и красивый. Много новых высотных зданий. Практически Ташкент был отстроен заново после землетрясения, случившегося в 1966-м году. Постоял возле мемориала «Мужество», которое возвели на месте эпицентра стихийного бедствия, полюбовался театром оперы и балета имени Алишера Навои. Признаться, здание было похоже на то, какое имелось и в Александрове, отчего оно понравилось ещё больше, словно оказался на полпути домой. А вот медресе Кукельдаш не понравилось. Не то, что не пришлась по душе архитектура, просто напомнило Макару о «Талибане», которое держалось на выпускниках таких вот медресе. Теперь можно было отправляться восвояси.
Дальше всё было как-то смурно. Часть, к которой был приписан Макаров, всё ещё находилась «за речкой», и Лёху определили в гарнизон Ташкента, откуда он и должен был отправиться домой, в Россию. Выдали ему в дорогу бесхозную парадку, понятно, что ничего путного в ней не было. Уж как старались дембеля, отглаживая и отутюживая свой парадный мундир, покрывали ваксой и кремом сапоги, чтобы блестели, оформляли «дембельский альбом». Ничего этого у Макара не было, да он и не переживал по этому поводу. Всё это не более, чем понты, главное – это он сам. Сам он - в наличии, а всё остальное к нему прикладывалось, в том числе и бумаженция, обещающая медаль за героическую службы. Хоть что-то …
Потому как Макаров не отслужил как все – полный срок, да ещё и после тяжёлого ранения был комиссован, ему полагалось сопровождение – какой-то прапорщик со сверхсрочником из той гарнизонной части, что расщедрилась для него б. у. парадной формой, да сухпайком на дорогу. Довезли они своего подопечного до Александрова, бухнули по дороге, пытались Лёху разговорить, но тот так и отмолчался от них. Нечем, посчитал для себя, хвалиться, а сопровождающие молчание его по своему восприняли, посуровели, сразу по приезду отправились в военкомат и оформили на «комиссованного» все положенные бумаги. Там же весьма сухо распрощались и – отбыли назад.
Да, не так мечтал Лёха вернуться домой. Особенно когда представлял всё себе, находясь на больничной, то есть госпитальной койке. Всякий раз, засыпая, представлял себе, вплоть до мельчайших ярких подробностей, как сойдёт из вагона на перрон ранним утром, как попрёт домой, обязательно пешком, почти через весь город, как встретят его, обалдеют и обрадуются домашние, а он будет красоваться перед ними, такой весь солидный, возмужавший, а – главное – гордый за то, что прошёл огонь и воду, за то, что с честью выполнил свой долг, и за то, что выиграл первый раунд великого матча, именуемого жизнью. Теперь Лёха станет гордостью семьи. Так ему представлялось … Но реальность может быть совсем иной, и даже жестокой.
Распрощавшись с сопровождавшими его, Алексей направил свои стопы домой. Отсюда, от военкомата, идти было не так уж и далеко, хоть в этом повезло. Все неприятности остались позади, и на душе сразу полегчало. Свобода, она человека окрыляет. На этих самых условных крыльях он и подлетел к дому, нетерпеливо позвонил в дверь, подумал, что надо было написать, что едет, что возвращается. Сюрприз- вещь приятная, но … тем не менее …
Открыла дверь младшая сестра, Ленка. Алексей со своей сестрой как-то не ладил, не находили они ни общего языка, ни общих интересов. Причин тому было множество, достаточно того, что папаша частенько лупил его за неуспеваемость и плохое поведение, а Ленка всегда вертелась рядом и прибавляла, мол, это тебе за то-то, и за то-то, как будто отец наказывал Лёшку за несогласие с сестрой. Такое вот перераспределение деяний. Потом, при случае, Лёшка напоминал сестре, что негоже честному человеку наблюдать за экзекуцией, а уж тем более – ей способствовать. Ленка, следовало отметить, в долгу оставаться тоже не желала и гадила братцу, чем могла, а он, в свою очередь, шугал её за новые и новые деяния, и шагал основательно. Такой вот круговорот обид в природе отдельно взятой семьи Макаровых. Доходило до того, что брат с сестрой друг друга по имени не называли. К примеру, называла сестра Лёху Барбосом, а он её – в соответствии – Кракозяброй.
Больше года они не видели воочию друг друга. В первую секунду Лёха подумал, что сеструха ни капельки не изменилась, но уже через минуту увидал, что и в лице, и в манере держаться появилось что-то такое, чего раньше Лёха не видел – что-то чужое, холодное, даже можно сказать – хищное. Ещё года два- три пройдёт и пальца в рот ей не клади – оттяпает за милую душу.
– Ты чего это припёрся? – огорошила вопросом брата Ленка и уточнила: – Насовсем? Или как?
Вид у младшей был таким, будто прямо сейчас лимон разжевала, да оно и понятно – Барбос вернулся, опять начнутся наезды, разборы, да и личное жизненное пространство в доме существенно уменьшится. Без него-то как спокойно жилось, читалось за её вопросами.
– Насовсем, навоевался, – сообщил сеструхе Макар и спросил в свою очередь: – А ты куда, в школу?
– А куда ещё? – изморщилась Ленка. – Конечно – в школу. Ладно, потом поговорим.
Сестра выскользнула мимо брата наружу и захлопнула за собой дверь. Вот и вся встреча. Нет ни оркестра, ни букетов, ни шампанского, на девушек в кокошниках с караваями. Вторая сторона сюрприза называлась – «не ждали». Лёха вздохнул, повесил свою фуражку с тусклым козырьком на вешалку в прихожей и прошёлся в комнату, откуда вышел пятнадцать месяцев назад. Огляделся. Особых изменений не наблюдалась, за исключением, разве что, очередного ковра на стене да пары новых салатниц в стопе хрусталя на полке серванта. Появилось чувство, что не было всех этих безумных месяцев с засадами, проверками и стрельбой в горных ущельях, не было бородатых душманов с американскими штурмовыми винтовками, не было майора Москальчука и подполковника Коваля, не было … ничего не было, а был длинный кошмарный сон, который теперь закончился.
Как бы хотелось, чтобы именно так всё и было. Но, тем не менее, время назад повернуть нельзя. Всё было – и Афганистан, и «душманы», и особисты с их заморочками. И сам он стал другим, хитрым и беспощадным. Того, прежнего Лёхи, уже не будет. Ну и пусть, зато он вернулся домой и готов начать новую жизнь.
Почему-то Макар был уверен, что Ленка- Кракозябра обязательно расстарается позвонить на работу матери и отцу, чтобы сообщить им важную новость. Она обязана им позвонить, а как же иначе. И скоро предки, бросив все свои каждодневные дела, примчатся домой, ведь не каждый день сын на дембель возвращается.
Однако время тянулось. Прошёл час, второй, начался третий. Дверь не открывалась. Потеряв терпение. Алексей позвонил матери на работу. Оказалось, что её нет на рабочем месте и вообще, возможно, она там задержится до самого вечера, часов до восьми. Отца тоже на горизонте не наблюдалось. К шести часам вечера терпение нашего героя иссякло окончательно. Ладно, если гора не идёт к Магомету, Магомет взваливает мешок динамита на плечо и отправляется к горе …
Мать Лёхи работала участковым педиатром, и дорогу к её поликлинике он мог пробежать, не открывая глаз. Он даже не стал заходить в здание, а постучал в окно её всегдашнего кабинета. Мать, нахмуренная, подошла к окну, какое-то время вглядывалась в улыбающееся лицо со знакомыми до боли чертами, потом всплеснула руками – узнала! – и побежала встречать сына.
– Алёшенька! Сынок! – Мама гладила его лицо и губы её дрожали. – Какой ты стал. С тобой что-то случилось?! Почему ты не написал?! В отпуск приехал?
– Да нет, мама, – отозвался Лёха, старательно улыбаясь, хотя на душе было горько. – Насовсем я приехал.
– Как – насовсем?!
– Да так … комиссовали меня … по ранению.
– Как?!!
Такие они – мамы. Им мало видеть живого сына. Им бы ещё хотелось, чтобы они были здоровыми и счастливыми. А героические сыновья редко бывают здоровыми, ибо подвиги задарма не даются. Лёха пытался подобрать подходящие случаю слова, чтобы описать свои похождения, и чтобы этими перечислениями не напугать маму. Не заметил, как рядом очутился отец, который всегда встречал свою жену и домой они приходили уже вместе. Снова начались недоумения, расспросы, переглядывания. Лёха что-то отвечал, не всегда – впопад, начал почему-то суетиться, словно провинился в чём-то, пытается себя выгородить. От этого вдруг испортилось настроение, и он замолчал.
– Ладно, – резюмировал отец, – потом разберёмся. Пошли домой.
Кости на ногах у Лёхи срослись, но ходил он пока что с тростью, а все эти долгие переходы- перебежки утомили его настолько, что он едва мог идти, ковыляя и раскачиваясь, сжимая зубы. Отец, глядя на сына. Помрачнел, а у матери снова закапали из глаз слёзы. Сначала отец подхватил Макара, а потом, за другую руку, вцепилась и мама. Лёха пытался шутить и улыбаться, но чувствовал сам – нет, не то, не так всё! Ещё Владимир Высоцкий пел: «Нет, ребята, всё не так, всё не так, ребята»!
Дома и отец и мать долго разглядывали медицинские бумаги, читали определения и резолюции, отмеченные в медицинском заключении. Отец мрачнел на глазах и выдавливал из себя: «М-да». Мама, чтобы не расстраиваться, убежала на кухню и гремела там кастрюлями, хотя слышно было, как и она вздыхает. Вернулась из школы и Ленка. Посмотрела на брата, на его парадку, что висела на вешалке, и, с трудно скрываемым ехидством, поинтересовалась:
– А у Ольки Тюфяковой брат из армии пришёл этим … как его там … сержантом, и весь костюм у него в нашивках, значках и медалях, а к погонам приделаны белые витые верёвочки!
Лёха хотел было спросить, лежал ли брат у Тюфяковой Оли в госпитале, но сдержался. Он вспомнил, как писал отцу, что проходил в начале службы трёхмесячную учебку, а потом прислал фотографию в парадной форме. Отец тогда переспрашивал, что же сын натворил, что его звания лишили, снова в рядовые определили. Лёха начал было доказывать, что не все в армии служат сержантами, старшинами, да прапорщиками, что большая часть домой уходят в звании рядового, что это не следствие недоработок или нарушений, а потом просто перевёл всё в шутливую форму. Отца, по большому счёту, армейская служба не интересовала.
– Садитесь за стол, – завершила споры мать.
По столь торжественному случаю скатертью накрыли большой стол в гостиной комнате, тогда как обычно салились за маленький кухонный стол. Мама вытащила на гостиный стол то, что сумела приготовить и собрать «на скорую руку». Это был первый семейный ужин «в полном составе» за последние пятнадцать месяцев. Хотелось бы, чтобы за столом было весело, но … мрачные лица никуда не девались. Разве что суетилась мама, подкладывая в тарелки лакомые кусочки то одному, то другому. В первую очередь – по понятным причинам – Алексею. Но тот был тоже мрачен. Это был как бы и не праздник, а как бы поминки. По тому Алексею, который отправился год назад на службу, здоровый и перспективный, но тот полуинвалид, что вернулся сегодня домой и мозолит всем домашним глаза. Словно это было преступление – не прийти здоровым со службы в армии, словно он украл этот торжественный семейный ужин, а сестра и родители за столом как будто общественные обвинители народного суда. Такое чувство тревожило душу нашего героя. И вопрос – за что это всё так?
– Мать, поставь-ка на стол что-нибудь, – попросил отец, желая изменить общий настрой за столом.
Мама снова засуетилась, достала из серванта бутылку портвейна и бутылку водки. И то и другое перелила в красивые графины и поставила на стол. Отец благодушно кивал, наблюдая за стараниями супруги. Ленка бесцеремонно разглядывала брата, который сидел с выпрямленной спиной, словно выбирала, к чему бы ещё можно прицепиться.
– Чего налить тебе, Алексей? – спросил отец, который старался казаться благожелательным.
– Можно, – выдавил из себя Лёха и уточнил, – водки.
Поставленная перед ним рюмка-маломерка показалась Лёхе издевательством над здравым смыслом, и он перелил содержимое рюмки с эмалированную кружку (специально нашёл на кухне), добавил из графинчика ещё водки, чтобы была полной, а потом, не дожидаясь тоста или иной команды, выпил, единым залпом, чтобы вытолкнуть тоску, что накопилась на душе. Родители, налившие себе по полрюмки портвейна, чокнулись рюмками и тоже выпили, сестрёнка скорчила гримаску, пригубила тоже рюмку. Все странно на Лёху, словно увидели впервые.
– Мне хватит, – сообщил им Лёха, словно они ожидали, что он снова нальёт себе, опустошая графинчик. В семье Макаровых алкоголем не злоупотребляли.
– Ну, – расколол хрустальную стену молчания отец, – рассказал бы ты нам, Алесей, о службе своей.
– Что же именно рассказать?
– Ну … это самое … какие вы там, к примеру, песни поёте … пели?
Вопрос показался Лёхе наивным, надуманным и даже глупым, - шутит отец, что ли? Тем не менее, он постарался на заданный вопрос ответить.
– Ну, мы, когда на базу едем … ну, когда отвоюемся, с борта всякую хрень орём, особенно вставляют песни детские, пионерские, из мультфильмов … ну, это … по приколу … если, конечно, без «двухсотых» отработали.
Что такое «груз 200» предки, естественно, не ведали. Их ещё не просветили на эту тему.
– Вот, как сейчас помня, – продолжил говорить Лёха, которому водка успела ударить в голову, – едет наша колонна домой, то есть на базу, и дурными голосами, кто как может, орт песню … эту … я сейчас напою.
«Мы – ребята- октябрята!
Так назвали нас не зря, -
В честь победы Октября!»…
Ну, и так далее, а там, на въезде на базу стоит афганский полковник с переводчиком. Услыхал он песню и давай толмача своего спрашивать, мол, про что это они столь радостно орут? Тот запарился ему переводить да разъяснять, кто такие октябрята, и всё такое … Короче, так и остался тот афганоид в непонятках – у кого «крыша» съехала: у него, у переводчика или у целой роты? Вот так …
Лёхе почудилось, что он стал интересен, по крайней мере все молча, раскрыв рот, внимали его рассказу. Вдруг страшно захотелось излить родным всё, что наболело, удивить их своим рассказом, да пусть хоть и развеселить, лишь бы как-то развеять это тягостное молчание за праздничным столом.
– А тут, месяца четыре назад, под Дотхо, «духи» нащёлкали нам по самые «не хочу». То есть вошли мы в долину четырьмя ротами, а склоны не заняли, командиры это дело профукали, ну, душманы давай по нам со склонов долбить – мама не горюй. Выходили, короче, под прикрытием «крокодилов». И даже не выходили, если честно признаться, а бежали … это самое … «Двухсотых» побросали, мол, потом заберём, раненных бы вынести. В общем, тридцать человек у нас завалили … такое дело … да «трёхсотых» было – около восьмидесяти, из них двадцать – конкретно тяжёлых. И что странно, «духи» обычно трупы наших увечат, то есть режут уши, бОшки, яйца, а этих так и не тронули. Верно думали, что мы за ними уже не вернёмся. Щас, бля! Так вернулись, отхерачили их по полной программе!
– Ты когда успел-то в бою побывать? – прервал его страстную речь голос отца. – Ты же … это … при бане служил?
Лёха едва не задохнулся от неожиданности, а потом вспомнил, что отписывался родным, будто при штабе службу тащит, но ведь писарем, а не банщиком. Хотя … всё это должности блатные и туда так просто попасть было нельзя. Лёха ворочал глазами и пытался привести мысли в порядок. Не стоило, наверное, всё это родителям вываливать, без подготовки. Вон они, сидят, бедные, в позе роденовского мыслителя и усиленно соображают. О чём они думают сейчас, Макар догадывался и, уязвлённый, молчал. Молчали и остальные. Установилась тягостная тишина, похожая на некий ментальный пресс. Тишину эту давящую нарушил отец.
– По правде сказать, и это моё личное мнение, так не надо было вообще лезть в эту дикую страну.
– Забыли нашим мнением поинтересоваться, – ехидно отозвался сын. – Это идеология у нас такая – затычкой в каждой бочке быть, пока там не рванёт по-настоящему. Но тут я с тобой, пап, соглашусь – валить нам оттуда придётся, рано или поздно, а что касается идеологии …
– Ну, опять наплёл! – взорвался отец, не пожелавший дослушать сына. – Что ты понимаешь в идеологиях, сопляк?! Да мы, если хочешь знать, вот с этой самой идеологией такую войну выиграли, какой не было никогда, но мы выстояли. Потом, почти что заново, что было порушено, заново отстроили. А до этого такую страну для самих же себя сообразили, и это при том, что большинство народа ещё в лаптях ходили! Космические корабли, атомные станции, гигантскую инфраструктуру. А теперь вот расслабились. У меня на работе тоже парочка таких имеется, «фронтовиков», мать их. Приходят как-то на работу – пьянее грязи. Заявляют, что у них, десантуры, день свой – праздничный. Так изволь выглядеть в этот день соответственно, а не позорь армию своим разгильдяйством. Люди четыре года воевали, а ведут себя культурно, уважительно по отношению к себе и окружающим!
– Можно служить годами где-нибудь на точке, и ничего не видеть, а можно с головой в войну окунуться и через это ветераном стать, – попытался возразить Лёха.
– Да ну тебя! – отмахнулся отец. – Больно умный стал!
Раньше подобные беседы заканчивались руганью. Чтобы не сорваться и не наговорить своим лишнего, Лёха замолчал, потемнев лицом, а потом и вовсе встал, отправился в свою комнату. С собой он прихватил бутылку с недопитой водкой. Походил по комнате, лёг на диван, закрыл глаза, чтобы успокоиться. В другой комнате продолжал говорить отец, громко, по-хозяйски.
– Это что за армия у нас теперь такая?! Я сына нормальным служить отправил, а мне какого-то урода вернули! Что мать делать-то теперь будем, а? В дворники ему идти прикажите? Так ведь сопьётся в два счёта. Смотри сама, сколько за один раз замахнул, да и того ему мало, остаток с собой прихватил. Людей сказками своими страшильными пугать собирается? Позору ведь потом не оберёмся. Может, лаборантом каким его пока пристроить, пробирки мыть, а потом видно будет.
– Ему ведь даже носить нечего, – всхлипывала мать. – Кто бы мог подумать, что он так рано вернётся. Придётся ему пока в своей парадной форме походить, а я ему тем временем костюм со школьного выпускного перешью.
– Да, – вставила своё мнение вредная Ленка. – Не женихаться ему сейчас. Кому он такой – увеченный, понадобится?
Мать на Ленку цыкнула, и та куда-то убежала, а Лёха лежал, глядя перед собой, но ничего не видя. Потом он встал, опустошил бутылку и снова лёг. Закрыл глаза, и вдруг – перед ним предстала Фатима. А ведь он почти уже забыл юную узбечку. А она смотрела и улыбалась ему. И плевать ей было, что он изувеченный и переломанный, что жизнь у него не получается и даже родители стыдятся своего сына. Он ей нужен любым, и она готова его принять таким, какой он есть. И такой спазм скрутил сердце нашего героя, что он даже застонал. Вскочить бы сейчас, да броситься прочь. Отыскать тот кишлак, где спрятали от всего мира его любовь. Только сейчас сообразил Макар, что судьба даёт человеку шансы на то, чтобы заслужить своё счастье. Большая удача, если человек это умеет понять, схватить свою «птицу удачи» за хвост и получить через это счастье. Может, он и попал-то в клятый Афган для того, чтобы встретить там Фатиму. А он ничего и не понял. Поулыбался девчонке и всё закончилось. Всё на этом закончилось!
Открыл Лёха глаза, наполненные слезами, и увидел её, Фатиму. Сердце его остановилось. Он поднялся на диване. Она стояла в дальнем углу и улыбалась ему, счастливая и одновременно грустная.
– Привет, Макар, – послышался знакомый голос.
Лёха посмотрел в другую сторону, с трудом оторвав взгляд от Фатимы. Там, в тёмном углу стоял … Серёга Лялин, в грязной, порванной армейской форме. Лялин помахал ему рукой.
– Ты чего это? – Выдавил из себя Макар и добавил: – Здесь делаешь?
– А я её к тебе привёл. Доволен? Без меня она тебя не смогла бы найти. А я бы без неё не смог бы до тебя добраться.
Его армейский приятель нёс полную ахинею, но главное было то, что Фатима находилась в его комнате. Лёха вскочил на ноги, собираясь заключить девушку в объятия. Вот сейчас он выйдет из комнаты и представит её своим родным. Пусть видят, что кто-то за ним может прийти откуда угодно. Но Лялин вытянул вперёд руку.
– Постой, чувак, всё не так просто. Я тебе сейчас всё объясню. Дело в том, что нас здесь как бы и нет.
– Что ты такое несёшь! – теперь Лёха говорил так, как только что с ним разговаривал его отец.
– Посмотри на нас, приятель, – Лялин как-то странно ухмылялся. – Нас здесь нет. Нас вообще больше нет. Через тебя твою девчонку забрали в Царандой, а там они её … Короче, нет её больше, кранты.
– А ты? – спросил, не желая ничего понимать, Лёха Макаров.
– Со мной то же самое. Майор Москальчук приехал в часть, вызвал меня на секретный разговор, обещал взять к себе в долю. Я кое-какие делишки его знаю. Обрадовался я, за ним отправился. А он, как мы за территорию части вышли, верёвку мне на шею накинул и записку написать заставил, что не хочу и не могу больше жить, и что сам на себя руки накладываю.
– И ты написал это?
– Любой бы написал, если бы с ним поработал Москальчук. Знаешь, говорят, что китайцы самые мастера по части пыток. Я думаю, что Москальчук мог бы им преподать в этом отношении ряд уроков. Короче говоря, не выдержал я, очень уж он был убедительный. Так что нет меня больше, дружище Макар, и девчонки твоей тоже больше нет.
– Но как же так, – лепетал Лёха, – я же вижу вас.
– Так я и сам не так уж много знаю, – ответил Лялин. – Оказывается, мир устроен гораздо сложнее, чем все мы считаем. Оказывается, Бог и в самом деле существует, и Он старается восстановить справедливость, как это Он понимает. Твоя девчонка молилась своему Аллаху, и сказала ему, что не держит на тебя зла, и хотела бы быть с тобой. Мне перед смертью, моей смертью, майор Москальчук пересказал ваш с ним разговор, в Ташкенте. Ну, ты должен сам знать. Так я пришёл сказать, что тоже на тебя не держу обиды. Но только ты должен отправиться с нами. Тяжело нам там без тебя. Одиноко.
– А как же я смогу с вами там быть? – недоумевал Макар.
– А я тебе помогу, друг, – криво улыбнулся Лялин. – Вон я с собой принёс кое-что. Это вам поможет воссоединиться с твоей девушкой.
И Лялин поднял вторую руку, которая была до сих пор опущена. В ней была зажата верёвка.
– На этой самой верёвке меня и повесил майор Москальчук. Ничего, кстати сложного. Я тебе помогу. Только ты записку черкни своим, что, мол, так и так, не могу дальше терпеть жизненных несправедливостей. Мол, желаю прекратить досрочно свой путь. Тогда вы и встретить со своей … Как там её?
– Фатима …
– А… лёша …
Пока Серёга Лялин занимался верёвкой, Лёха и Фатима смотрели друг на друга и этот взгляд объединял их в одно целое, которое не разделить никому. Казалось бы, что она есть, четырнадцатилетняя девчонка с чёрными косичками, но они там, на своём Востоке созревают рано и врываются в жизнь стремительно и сразу, чтобы успеть прожить её до конца … до конца …