Как бы получше выразиться, но феномен Сахарова ставил в тупик всех. И нас, продвинутых кухонно-диванных политиков-экономистов, и весь советский народ, всегда и безоговорочно поддерживающий решения партии и правительства, и даже политических обозревателей, призванных понятными словами донести народу те самые решения. Вспомним хотя бы самого крутого политического обозревателя СССР Юрия Жукова. Он имел ответ на любой, даже самый заковыристый, вопрос. Скажем, некий тракторист совхоза «Красный Октябрь» задаёт вполне конкретный политический вопрос: «Почему мы до сих пор не бросили атомную бомбу на Америку? Сколько можно терпеть их империалистические выходки?». На этот счёт у Юрия Жукова всегда был простой и понятный народу ответ: «Видите ли, уважаемый товарищ, в Америке проживают не только богатеи и буржуи, но также представители угнетённого рабочего класса, который как раз-то и пострадает от нашей бомбы».
Просто, понятно, доходчиво. Но в случае с академиком Сахаровым терялся даже лучший советский политический обозреватель Юрий Жуков. Ну как можно ответить на такие вот совершенно законные вопросы:
— Почему академик Сахаров имеет две квартиры — одну в Москве, другую в Горьком (Нижний Новгород)? Коли выделена вне очереди квартира в городе Горьком, то московскую следует отобрать!
— Почему академик не работает, но получает охренительную зарплату в 500 рублей — при том, что у нас на водку не хватает?
— Откуда у Сахарова берутся продукты? Никто в очередях в «Гастрономе» его не видел. Значит, в то время, когда простой советский труженик сражается в очередях за кило колбасы, продукты Сахарову носят на дом?
Совершенно верно. Крыть нечем. И потому приходится лучшему советскому политическому обозревателю мямлить насчёт советского гуманизма и ещё чего-то совершенно неубедительного. Собственно, даже у нас, диванных аналитиков и кухонных политологов, возникала куча вопросов. Действительно, почему наше КГБ так долго возится с нашим любимым диссидентом и гуманистом? Почему его, по примеру иных диссидентов, не сдали в психиатрическую лечебницу с диагнозом «острая шизофрения на почве преклонения перед буржуазным строем»? Или ещё проще — обширный инфаркт и торжественные похороны в колонном зале Академии наук СССР.
Действительно, как говорится, без бутылки не разберёшься. Впрочем, и с бутылкой — подавно. Выпитая в пылу политических дискуссий на кухне водка совершенно ничего не прояснила. И лишь спустя многие годы, уже после появления интернета и высыпавшейся оттуда информации, все как-то потихоньку сложилось. Как-то объяснились казавшиеся раньше несуразности. Так что разрешите, читатель, мыслями моими и находками с вами поделиться.
Начать историю и пояснить феномен Сахарова следует, пожалуй, с самого первого дня появления Андрея Сахарова на свет. Почему? Просто история и биография Сахарова в сильной мере отражают эволюцию страны — от революционного катаклизма 1917 года вплоть до её окончательного распада в 1991 году.
Итак, с годом рождения Андрею Сахарову повезло. Он сразу попал в счастливое детство, не ощутив вихрей и прочих неприятностей революции, доставшихся на долю его родителей. Родственники и предки Андрея Сахарова к рабочему, а также крестьянскому классу отношения не имели. Выражаясь ленинским языком, гнилая интеллигенция — дворяне, священнослужащие. Короче, все те, кого в бурные революционные годы без особых сомнений ставили к стенке. Но не поставили. Как-то уцелели Сахаровы.
К 20—30-м годам весь этот бардак с революцией, НЭПом и прочим кончился. Родители будущего академика стали советскими служащими, заняли приличные должности и более-менее решили свои материально-денежные вопросы. Во всяком случае, семья Сахарова жила относительно богато, но честно. Папина должность профессора физики в Московском университете оплачивалась неплохо. И хоть не имели они возможности купить мечту маленького Андрюши — мотоциклет, тем не менее каждое лето снимали они дачу в Подмосковье. Как признавался потом Сахаров, дачные воспоминания были самыми приятными из всего детства. Потом детство и отрочество прошли. Настала юность, время окончания советской школы с вопросом «кем работать мне тогда, чем заниматься».
Собственно, никаких метаний у юного Сахарова не было. Он был хорошим, правильным мальчиком, к тому же абсолютно аполитичным. Не интересовали его всякие гуманитарии, театры, политика и тому подобное. Нравилась ему физика и пошёл он по стопам отца. Поступил на физический факультет Московского университета. Учился он прекрасно. Был лучшим или, по крайней мере, одним из лучших студентов.
Лето 1941 года ничего не подозревающий и мало разбирающийся в политике Андрюша Сахаров встретил студентом-третьекурсником физического факультета. Как вспоминает Сахаров, в тот самый знаменательный день пришёл он в университет. Обычная консультация перед важным экзаменом. История партии или что-то в этом роде. Одним из каверзных на будущем экзамене был вопрос: «Носит ли договор о ненападении и дружбе с Германией конъюнктурный или принципиальный характер?».
На что, естественно, следовало отвечать: «Принципиальный, поскольку отражает глубинную близость позиций. Русский и немецкий народы имеют общие интересы, культуру, историю».
Тему можно было развивать и дальше в том же ключе. Но в этот день развить тему не дали. Завели в большую аудиторию и зачитали послание Молотова о начале войны, заканчивающееся словами: «Наше дело правое, мы победим».
Но до победы надо было ещё дожить. Ещё шагать и шагать. И самое главное — не ясно, чем помочь, что делать. Собственно, от нечего делать являлись в университет — пережёвывать непонятные слухи и новости, чтобы потом разойтись восвояси и на следующий день прийти снова. Однажды, правда, их построили, скомандовали: «Комсомольцы, шаг вперёд!». Вышедших отправили на рытьё окопов. Андрей Сахаров комсомольцем не был и тем самым первые неприятности с неразберихой избежал.
Вернувшиеся спустя несколько дней девушки рассказывали, что ребят забрали в какие-то добровольческие отряды на фронт, а одного из ребят там же свои и расстреляли — якобы за невыполнение приказа. Ничего не поделаешь. Война. Шутки в сторону. Ну а потом пришёл приказ: университет эвакуируется. А университет — это не только учебники и преподаватели. Студенты тоже относятся к университету. Лучшие студенты — особенно. А Сахаров как раз и был лучшим. Всё было просто и обыденно. Нашёл свою фамилию в списках. Собрал вещички и — на вокзал. Так что зря на Сахарова «катили бочки» советские патриоты да учёные-общественники. Липовых справок он не предоставлял, от армии не «отмазывался». Так вот с эвакуацией и получилось.
Ехали долго, очень долго. Как там питались? У эвакуированных поинтересуйтесь, если найдёте кого в живых. Кипяток на вокзале и бесплатное, без карточек, жидкое картофельное пюре на воде, если достанется. Слава богу, местное население по привычке приносило на вокзал продавать какие-то продукты. Прочие приключения с эвакуацией, а их обычно много, пропустим. Остановимся в Ашхабаде, куда был эвакуирован университет.
Приехали, разместились, обжились. Местное население с ужасом взирало, как приехавшие студенты горстями лопают шелковицу. Местные шелковицу не ели, считая её сорняком, отравой. Приятные дни в приятном месте бегут быстро. Ашхабад, райский уголок. Хоть и не сильно сытно жилось на студенческих карточках, но рацион можно было пополнить яблоками с бесхозных яблонь и шелковицей.
Учёба у Андрея Сахарова заканчивается в соответствии с ускоренным выпуском в июне 1942 года. Госэкзамены, распределение. И вот новоиспечённый специалист по новоиспечённой специальности «Оборонное металловедение» готов к труду и обороне. Сахаров вспоминает, что ему предложили аспирантуру. Но Андрей отказался, полагая, что во время войны надо делать что-то полезное, а не учиться.
Далее Сахаров попадает в город Ульяновск на патронный завод. Как водится, главный инженер, мгновенно поняв, что толку от молодого специалиста не будет, отправил его на лесозаготовки. Всё как положено — по известным законам советской экономики, даже и во время войны. Вскоре лесозаготовки Сахарова кончились весьма прозаическим способом. Поранился, заболел, услали обратно со словами «на хрен таких хлюпиков присылать, которые даже топор в руках держать не умеют». Так что пришлось главному инженеру все-таки подыскивать место на заводе для юного специалиста.
Ставят его младшим технологом в заготовительный цех. Что это за работа, можно лишь догадываться, но понятно, что нечто весьма тяжёлое. Одиннадцать часов смена, далее — быт-житие в бараке с трехъярусными нарами. Отоваривание карточек. Неотоваренные пропадают, а стоять в очереди на отоваривание времени нет. Вши, холод, антисанитария, замёрзшие лужи мочи перед общежитием. Впрочем, всё это описывается не для того, чтобы вызвать сострадание, а лишь для того, чтобы современный читатель представлял себе то, что часто называют «отсиживался в тылу».
Впрочем, даже здесь, в жутких условиях, Сахаров делает попытки применить свои знания и сообразительность на благо Родины. Увидев, каким ужасным способом проводится контроль качества продукции, Сахаров решает внести свою научную лепту. Отправившись на заводскую свалку, он находит там всяческую дрянь — остатки разбитых измерительных приборов, магнитики, проводки. Короче, он знал, что ищет. И затем самостоятельно конструирует некий прибор, который определяет бракованную продукцию.
Учитывая, что контроль качества продукции проводился именно на глазок (молоденькие девочки с острыми глазками рассматривали изломы бронебойных патронов), изобретение Сахарова имело исключительное значение для завода. Сахаров был награждён премией — трёхмесячной зарплатой, а также возможностью работать над своим изобретением уже в заводской лаборатории — место, более подходящее Сахарову, чем заготовительный цех. Народ там поинтеллигентней и расписание повольготней. Девушки неподалёку — лаборанточки симпатичные. Так что складывается всё один к одному, когда провозглашают: «И тут пришла к Андрею Сахарову большая любовь».
А собственно, как тут не прийти. Молодые мальчики захаживают к молодым девушкам-лаборанткам. К тому же, как известно, путь к сердцу мужчины лежит через желудок. А в те голодные времена — особенно. Тогда обыкновенный пирожок с картошкой значение имел большее, чем бриллиантовое колье для какой-нибудь арабской принцессы.
Девушка Клава была из куркульской семьи. «Куркульской» по тем понятиям означало, что жила она с родителями в собственном доме с собственным огородом, который во многом решал продовольственные проблемы. Могла девушка Клава для своего ухажёра пирожок испечь или картофелину сварить. Потом гуляния под луной и не под луной в свободное от работы время. Потом Андрей приходит в гости к родителям девушки Клавы, помогает вскапывать огород. И ещё через месяц Клава Вихирова и Андрюша Сахаров, взявшись за руки, бегут через васильковое поле в местный загс. Здесь их без особых проволочек объявляют мужем и женой.
Брак, естественно, был неравным — и с точки зрения сахаровской тёщи, и впоследствии с точки зрения свекрови, матери Андрея Сахарова. Ну что может быть общего между москвичом, потомственным интеллигентом, сыном профессора Андреем Сахаровым и семьёй недобитых кулаков из-под Ульяновска? Тёща невзлюбила Андрея Сахарова с первого дня, с которого он въехал в дом своей жены. И в самом деле, что хорошего можно ожидать от хлюпика, который и ведро-то помоев не может из избы вынести, не расплескав. Малограмотная бабёнка, не читавшая в жизни ничего кроме Библии, особенно ненавидела Сахарова за заумные книжки, которые он таскал в дом: Стендаль «Красное и черное», Стейнбек «Гроздья гнева». Короче, тьфу, позорище. С тестем же отношения были дружеские.
Ну, собственно, так установилась и потекла жизнь Андрея Сахарова. Вполне возможно, что дожил бы так вот Андрюша Сахаров до конца войны, получил бы какое-нибудь повышение, потом хрущёвку-двушку в ульяновской новостройке. И так дотерпел бы до заслуженной пенсии бывший москвич, а ныне — ульяновец Андрей Дмитриевич Сахаров. Так бы и шли мир и один из его представителей, Андрей Сахаров, параллельно, но каждый — своим путём. Но тут происходит одно незначительное событие, которое вытащило Андрея Сахарова из болота на вершину и сделало из сахарова — САХАРОВА.
Папа Андрея Сахарова, обеспокоенный судьбой сына и имеющий желание вытащить его в люди, проводит некую изыскательную работу и узнаёт, что у академика Игоря Тамма есть место в аспирантуре. Тамма он знает лично и потому отправляется к нему на аудиенцию, где и рекомендует своего сына. Были ли иные кандидатуры у Игоря Тамма, неизвестно, но выбор его всё-таки падает на младшего Сахарова. Как вы понимаете, такая штука как блат работает всегда и везде. А во время тяжелых испытаний — особенно хорошо.
Впрочем, я совершенно не собираюсь утверждать, что Андрей Сахаров этого места не заслуживал. Заслуживал, ещё как. И впоследствии с лихвой доказал это. И вот в декабре 1944 года приходит Андрею Сахарову вызов в Москву в аспирантуру. Наконец можно проститься с Ульяновском, опостылевшим патронным заводом и дорогой тёщей. Наконец можно почувствовать себя мужчиной, главой семьи, а не съёмщиком угла в тёщиной избе.
И вот 12 января 1945 года Андрей Сахаров отправляется в Москву. Беременная на девятом месяце Клава должна приехать к нему в Москву после рождения ребёнка. Далее встречают его родители ночью на вокзале. Утром, по окончании комендантского часа, везут к себе в комнатушку: большая довоенная трёхкомнатная квартира разбомблена немцами. И вот выясняется, что тот самый квартирный вопрос становится для Андрея Сахарова по-настоящему критическим. Жить с женой и новорождённой дочкой у родителей невозможно. Найти комнату, которую бы сдали семье с ребёнком, тоже практически невозможно. На постой пускают какие-то не совсем светлые личности, часто пытающиеся получить деньги вперёд, а потом выгнать постояльцев. Ну тут хоть пригождается кулацкое происхождение девушки Клавы — умение постоять за себя. Впрочем, умение постоять за себя в отношениях со свекровью оказывает совершенно противоположный результат. Отношения Клавы с матерью Сахарова испорчены навсегда. Однажды, по воспоминаниям Сахарова, им сильно повезло. Они сняли маленький домик у полковника ГБ. Как бы по блату, по рекомендациям. Но радоваться неожиданному счастью пришлось недолго. На следующий день в отсутствие Андрея Сахарова явился некий человек в погонах и предложил Клавдии сотрудничать с органами — писать доносы на своего мужа. Не очень интеллигентная девушка Клава послала человека в погонах куда подальше. После чего чете Сахаровых опять пришлось подыскивать очередную комнатку для проживания.
«А к чему всё это описывается?» — задастся вопросом благодарный читатель. Знаем, что тяжело было всем, и Сахаровы не исключение.
Совершенно верно, отвечу я вам. Описываю я всё это потому, что каким-то чудным образом вся эта катавасия с квартирами и гэбистами оказала прямое влияние на судьбу Сахарова и всю будущую атомную программу Советского Союза. Ну а как, узнаете слегка погодя. А пока вернёмся к быту и работе Сахарова в ФИАНе (Физический институт Академии наук) у академика Тамма.
Тридцатые, сороковые, пятидесятые годы прошлого столетия — это расцвет теоретической физики, когда учёные всерьёз хотели добраться до основ мироздания — трёх слонов и той самой черепахи, на которой покоится мир. Появлялись и исчезали теории, методы. Вокруг них кипели страсти, шли научные споры. И это было в те самые послевоенные годы. И Сахаров с головой окунулся в эту оптимистичную атмосферу споров, дискуссий, открытий, в которой можно было хоть ненадолго забыть о тяжестях жизни, о хлебе насущном.
Как обычно пишут учёные-биографы: в 1947 году Андрей Сахаров блестяще защитил кандидатскую диссертацию. По-моему, словосочетание «блестяще защитил» — это абсолютная бессмыслица. И я сейчас поясню почему.
Был у меня один знакомый. Работал он на одном телефонном заводе в некоей биологической лаборатории. Был он весьма деятельным человеком. Приходил к начальству со всяческими предложениями по повышению производительности труда. В частности, внедрил новшество: в сборочном цеху целый день играли тихую приятную музыку, что, как оказалось, благотворно влияло как на настроение работников, так и на качество производимой продукции. Изобретение своё он оформил в виде диссертации с неким названием типа «Влияние русских народных песен на улучшение качества производства телефонных аппаратов». Ну а дальше начинается блестящая защита, начинающаяся с печатания диссертации на особой меловой бумаге, добываемой по блату. Характеристики от месткома, профкома, печатаемые на особой глянцевой бумаге. Нахождение оппонентов в Москве, коих надо будет отблагодарить. А также следует не забыть членов учёного совета. Ну и венец всему — роскошный банкет в лучшей гостинице города, да с таким столом, да с такими яствами, что кремлёвские бонзы позавидуют. Так вот это вот называется блестящей защитой.
У Сахарова всё было много проще. У него просто была отличная диссертация. А иной в аспирантуре у академика Игоря Тамма и быть не могло. А вот блестящей защиты не получилось. За неделю до защиты диссертации, на экзамене по марксистской философии, Сахаров сказал что-то, чего не следует, или, наоборот, не сказал того, что следует. После чего защиту диссертации перенесли на полгода. Но ничего, не страшно. Диссертацию защитил, был принят на работу в ФИАН в качестве младшего научного сотрудника.
Всё замечательно — диссертация, работа, любящая жена, дети. Говоря словами Мальчиша-Кибальчиша, живи и радуйся. Возможно, так и прожил бы Сахаров всю жизнь, двигаясь вперёд в своей научной карьере от младшего научного сотрудника к старшему. От кандидата к доктору. От работника теоретической лаборатории до заведующего теоретическим отделом. И ушёл бы на пенсию, и выращивал бы цветочки на даче никому не известный заведующий теоротделом А.Д. Сахаров. Но судьба опять распорядилась иначе.
В последних числах июня 1948 года Игорь Тамм с таинственным видом попросил остаться после семинара Сахарова и ещё одного своего ученика. Плотно закрыв двери, Тамм объявил, что Постановлением Совета министров в институте создаётся особая группа. Задача группы — проверка и уточнение расчётов, ведущихся на секретном объекте. Впоследствии Сахаров узнал, что причиной включения младшего научного сотрудника Сахарова, не имеющего никакого отношения к ядерным и термоядерным исследованиям в группу, проверяющую расчёты учёных, создающих термоядерную бомбу, послужил всё тот же набивший всем оскомину квартирный вопрос. Директор института, академик Вавилов сказал Тамму: «У Сахарова очень плохо с жильём. Надо его включить в группу. Тогда мы сможем ему помочь». Сама же группа в ФИАНе был создана по приказу главного атомного начальника Советского Союза Лаврентия Берии.
Вы ничего не слышали о роли Лаврентия Берии в советском атомном проекте? Вам задурила голову талантливая советская пресса словами «Курчатов, Курчатов, Курчатов...». Да, был такой Курчатов, да, сделал он немало. Но роль его в создании атомного оружия оказалась сильно преувеличена в угоду вымарать из истории две другие личности — Лаврентия Берию и Юлия Харитона.
В свое время Капица назвал Берию дирижёром, который дирижирует оркестром, не зная партитуры. Это правда, что в руках у Берии была не дирижёрская палочка, а большая дубина, и руководил он именно ею, не разбираясь в деталях. Такие вещи, как управление советской разведкой, создание огромных подразделений из учёных, работа сотен тысяч зэков на строительстве атомных объектов, были под силу только Берии.
Второй человек, которого я упомянул, это Юлий Харитон. Наш, свой, советский Оппенгеймер (отец американской атомной бомбы). Глава КБ-11 — того самого места, где создавалась первая советская атомная бомба.
Здесь же, в КБ-11, трудился Яков Зельдович — начальник теоретического отдела КБ-11. Несколько слов о Якове Зельдовиче. Родился в Минске в 1914 году. Никогда не получал высшего образования, но был принят в аспирантуру Института химической физики. В 1943 году за работы в теории горения и взрывов был удостоен Сталинской премии, которую ему вручал лично Сталин. С 1948 года работал в КБ-11 над созданием ядерного и термоядерного оружия. Итак, роль Зельдовича понятна. Не очень ясна другая загадка: при чём тут особая группа в ФИАНе и молодой научный сотрудник А.Д. Сахаров?
Всё тут просто. То, что атомную бомбу построить можно, американцы уже доказали успешными бомбардировками Хиросимы и Нагасаки. В возможности создания термоядерной (водородной) бомбы уверенности не было. То, чем занимался Яков Зельдович, — это изыскания в области термоядерных реакций. А вот главный атомный начальник Берия не доверял никому. Всё так же ему мерещились кругом вредители и шпионы. Потому и была создана специальным постановлением специальная группа в ФИАНе, в задачу которой входило читать отчёты Зельдовича, проверять и перепроверять его выводы и расчёты. Сахарову же очень льстило, что ему доверили работу проверять корифеев. Нравилась (как он сам писал в воспоминаниях) обстановка секретности и даже всякая бюрократия, сему сопутствующая: утром — в секретный отдел, получать там секретные материалы с пронумерованными страницами и ключ от секретной комнаты. Сидеть там, корпеть над формулами, расчётами и писать заключения, соглашаясь или не соглашаясь с признанными учёными.
Вот так, потихонечку, течёт время. Утром на работу, вечером с работы. Завтра — копия вчера, послезавтра — копия сегодня... Но вот приходит черёд русской бани. Нет, не какой-нибудь особой парной для действительных членов и не членов Академии наук СССР. Нет, приходит черёд обыкновенного московского банно-прачечного комбината номер 72. Сюда регулярно ходил на еженедельную помывку младший научный сотрудник ФИАНа Андрюша Сахаров. Ну вот стоит в очереди за входным билетиком Андрюша Сахаров, думает о чём-то своём, перебирает в уме последние отчёты Зельдовича, перетирает свои мысли, и вдруг — хлоп! — и нарисовалась в голове Сахарова конструкция водородной бомбы. И вот на следующий день с утра бежит Сахаров на работу к своему руководителю, академику Игорю Тамму, обсуждать свою идею. Далее Игорь Тамм советует пойти пообсуждать свою идею в Институт физических проблем к Ландау. Далее, пообсуждав тему у Ландау, он бежит обсуждать свою идею ещё куда-то, потом ещё к кому-то ...
Андрюша Сахаров был по своему характеру человек очень заводной и увлекающийся. Самокритики у него был ноль, общительности — хоть отбавляй, язык за зубами держать не умел. А зря...
А вот помните историю с жильём и полковником ГБ? Я ведь этот случай не зря упомянул. Если тогда уже пытались уговорить Клаву стучать на своего мужа, то можете представить себе, сколько кругом было стукачей и нештатных сотрудников ГБ? Представили? Правильно! Каждый второй. Так что отстукивается наверх телега, донос по-простому: «Сахаров знает, как сделать водородную бомбу». Благодаря особой важности сей информации, письмо доходит аж до товарища Берии, который и распоряжается принять нужные меры.
И вот Андрюшу Сахарова и его руководителя Игоря Тамма вызывают к некоему товарищу Ванникову, заместителю товарища Берии. Наговорив Сахарову массу комплиментов, Ванников быстренько переходит к делу. Предлагает Сахарову перейти в их ведомство. Большого желания у Сахарова переходить в сие ведомство нет. Тамм тоже не хочет расставаться со своим любимым учеником. Поэтому Игорь Тамм начинает вести речи о том, что и на своём месте в ФИАНе Андрей Сахаров сможет принести огромную пользу науке. Причём, по воспоминаниям Сахарова, академик Тамм настолько волновался, что произнёс слова «пользу науке», а не «советской науке», что было в те крутые времена непростительной ошибкой. Ванников же слушал монолог Тамма с иронической улыбкой.
И в этот момент зазвонил правительственный телефон — вертушка. Ванников как-то сразу напрягся и схватил трубку. Далее Сахаров слышал лишь отдельные фразы Ванникова: «Да, товарищ Берия… Да, у меня… Что делают? Думают, сомневаются... Хорошо, Лаврентий Павлович! Передам непременно!».
Далее, положив трубку и слегка успокоившись, Ванников сказал: «Только что звонил товарищ Берия. Он очень вас просил принять наше предложение».
Да, умел же пошутить Лаврентий Павлович. Так что вопросы принципиальные превратились в вопросы сугубо технические. Свернуть свои дела, запереть комнатку на ключ здесь и далее уже оформить дела и получить ключи от квартиры там. Там, как вы, читатель, догадались, было то самое место — КБ-11. Симпатичненькое место за двумя рядами колючей проволоки. Место, где создавалась советская атомная бомба.
Первая поездка в КБ-11 была чисто ознакомительная, дабы прочувствовать всю атмосферу секретности, увидеть воочию это таинственное место, познакомиться с людьми. Впоследствии с ними пройдёт Сахаров по всей своей жизни.
Первый раз приезжает Сахаров в КБ-11 примерно за месяц до испытания первой советской атомной бомбы. Встречает его Яков Зельдович. Встречает очень хорошо. Извинился, что не может уделять Сахарову больше времени и водить его на рабочие собрания: «Это не вольница института теоретической физики. На собрания приходят лишь те, кто должен там быть. Всем остальным — не ходить куда не нужно, не болтать и не спрашивать. Ну а по поводу вашего проекта, товарищ Сахаров... Конечно же, вам карты в руки, вы у нас теперь главный по термояду. Ну а мы будем тут недалече, помогать вам будем, за спиной у вас постоим, если не возражаете...».
Вы, читатель, наверное, слегка удивились этим странным отношениям. То есть Яков Зельдович — лауреат Сталинской премии, глава теоретического отдела КБ-11, имеющий колоссальный опыт, массу работ в теории атомного ядра, вдруг ни с того ни с сего отдаёт бразды правления какому-то молокососу, недавно защитившему диссертацию, не имеющему ни малейшего понятия в вопросах атомной энергии и вообще придумавшего какую-то бредятину, стоя в очереди в московской бане. Странно, скажете вы. Это сейчас вам странно. А тогда странно не было.
Дело в том, что положение Зельдовича очень напоминало историю Ходжи Насреддина. Помните, как Ходжа Насреддин пообещал султану за 30 лет научить осла говорить человеческим голосом? На замечание друзей, что ему, Насреддину, теперь несдобровать и султан непременно отрубит ему голову, Насреддин успокоил всех: «За 30 лет кто-нибудь да умрёт — или я, или султан, или осёл».
Чувствуете параллели? Султан — это товарищ Берия, Насреддин — это Зельдович, а осёл — это та самая водородная бомба, термоядерная реакция, запустить которую — это всё равно что научить говорить осла. Причём 30 лет Зельдовичу на сей проект никто отводить не собирался. Султан находился в отличнейшем здравии. Осёл лягался и обучаться не желал. Так что Яков Зельдович уже готовился распрощаться со своей головой. И тут является некий болван, уверяющий, что сделает водородную бомбу. Естественно, Зельдович подивился идиоту, желающему положить голову на плаху, сказал «да за ради бога» и отодвинулся в сторону.
Ну не подозревал Зельдович, что вся история пойдёт совершенно иными путями. Что мир в очередной раз перевернётся. Что уйдёт в мир иной отец народов, и голову отрубят самому «атомному султану».
Но это будет потом, а пока давайте-ка вернёмся из «Сказок тысячи и одной ночи» на улицы послевоенной Москвы и просторы Советского Союза. В 1950 году Сахаров полностью перебирается в КБ-11. Идея номер один, осенившая его в московской бане, постепенно превращается в более работоспособную идею номер два (это сам Сахаров раздавал номера своим идеям). Ну а идея номер два потихонечку материализуется в виде некоей бомбы с условным названием «слойка».
«Ну а как там было, каково там работалось?» — возможно, спросит заинтригованный читатель. Возможно, вы смотрели замечательный советский кинофильм «Девять дней одного года». Речь там идёт о наших замечательных физиках, исследующих и кующих нечто атомное и очень-очень важное. Причём совершенно не важно, что они там куют, ибо фильм этот о людях, человеческих отношениях, о любви и дружбе, самоотдаче и самоотверженности. Ну а как было там на самом деле? Как на самом деле работалось в том самом симпатичном месте, КБ-11, за двумя рядами колючей проволоки? Сразу осажу читателя, сказав, что ничего близкого к кино там не было. А кино — оно и есть кино. Художественный вымысел, короче. Свободное общение, обмен идеями. «Не смешите мои тапочки», — как говорят в Одессе.
Всю свою сознательную жизнь товарищ Берия имел дело с ГУЛАГом, лагерями и зэками. Потому и строил он нашу советскую атомную программу в соответствии со своими понятиями. Построили то самое симпатичное местечко подальше от людского ока. Городок Саров. Поищите на карте. Вокруг колючка. Прав у научных работников столько же, сколько и у зэков. Попав в зону, выйти из неё уже невозможно. Отношений с внешним миром — ноль. Вначале даже писем родственникам писать не разрешалось. Помните ту замечательную статью от 37 года — десять лет без права переписки? Очень похоже.
Немного спустя вожжи слегка отпустили, и стало это уже походить не на лагерь, а на золотую клетку. В своё время товарищ Сталин задал вопрос на одном из атомных совещаний в Кремле: «Неужели мы не сможем обеспечить наших замечательных учёных всем необходимым?». Этот вопрос решили быстро, и потому зарплаты, снабжение и жилищные условия там были на порядок лучше, чем у обыкновенных советских людей.
Как вспоминает Сахаров, в 1950 году он был принят на должность заведующего лабораторией с зарплатой 6000 рублей и 75-процентной надбавкой. То есть зарплата Сахарова в 10 раз превосходила зарплату врача или учителя на гражданке. И с жильём тоже вроде неплохо. Вскоре получил ключи от коттеджа. То есть с материальной точки зрения лучше не придумаешь — коммунизм, да и только. Ну а в остальном? Конечно же здесь не всё так здорово.
Совершенно маниакальная система секретности, когда человек не знал, чем занимается его коллега за соседним столом. Писание секретных отчётов. Причём машинистка печатать какие-то ключевые слова не имела права. Она оставляла пропуски. Автор же отчёта собственноручно вписывал пропущенные слова.
По воспоминаниям Сахарова, как-то раз произошло по тогдашним понятиям ЧП. Секретарша сожгла бумажку, не отметив её в журнале «на уничтожение». Тут-то и решили гэбэшники показать свою силушку. Из Ленинграда прибыл некий человек. Сахаров писал, что при одном взгляде на этого человека становилось жутко. Человек зашёл в кабинет начальника секретного отдела. Они беседовали несколько часов, после чего этот страшный человек уехал. Последующий выходной начальник секретного отдела провёл с семьёй. Был очень внимателен ко всем. А в понедельник пришёл на работу за 15 минут до начала и застрелился. Секретарша, так неудачно уничтожившая бумажку, исчезла без следа.
Ещё один случай. Некий работник получил под расписку какую-то детальку от атомной бомбы. Понёс её к себе в кабинет, по дороге заскочил в туалет. А когда добрался до кабинета, выяснилось, что деталька сия исчезла. И вот вызывается едва ли не дивизия НКВД. Место, где труба выбрасывала нечистоты, оцепили, а затем слоями снимали замерзшее г…но, просеивали через сито, выискивая пропавшую атомную детальку. И что же вы думаете? Нашли! Неудачного обладателя штанов с дыркой в кармане уволили. Конечно же, с волчьим билетом, но не посадили. Чудеса да и только.
И ещё можно много чего вспомнить интересного и познавательного, добавить ещё парочку штрихов к рассказу о жизни атомных учёных за колючей проволокой. Но, пожалуй, и этого достаточно для понимания атмосферы, отношений. Поэтому, когда говорят о подвиге советских учёных, создавших атомную бомбу, это не пустой звук, не избитый лозунг. Создать сложнейшую конструкцию в подобных условиях — это действительно подвиг.
Первую советскую атомную бомбу взорвали в 1949 году. Это была копия американской атомной плутониевой бомбы «Толстяк» (Fat man), сброшенной на Нагасаки. Вторую атомную — урановую — бомбу испытали спустя два года. В основном это уже была своя конструкция, хотя и следовала дизайну американской бомбы «Малыш» (Little boy). Но в 1952 году, выражаясь спортивным языком, американцы опять вырвались вперёд, испытав термоядерное устройство. Это была не бомба, а громадная конструкция величиной с трёхэтажный дом. Использовали её для тестов и доказательства, что термоядерную реакцию запустить возможно. И доказали. Мощность термоядерного взрыва составила 10 мегатонн — в 500 раз больше бомбы, сброшенной на Хиросиму.
И вот настала очередь Советского Союза догонять и перегонять. Теперь все взоры на Сахарова, на его водородную бомбу конструкции «слойка». Взорвётся или сделает пшик? Сработает идея или нет? Докажем величие советской науки или так и останемся щи лаптем хлебать?
И вот холодным летом 1953 года бомбу везут на полигон. Бомба должна взорваться и точка. Должны же мы доказать величие советской науки, утереть нос американцам, порадовать всё прогрессивное человечество термоядерным грибком в десяток мегатонн. И вот рванула-таки бомба. Поначалу, естественно, радость, слёзы на глазах. А потом тихонько стало доходить до участников испытаний, что это не совсем то, что предполагалось. Сила взрыва составила несколько сот килотонн. До мегатонны даже не дотянули. Зельдович посчитал что-то на коленке и сообщил, что термоядерный выход составил 15 процентов от общей мощности взрыва. Остальное уже — знакомый всем атомный взрыв. Конечно же, кривил душой товарищ Зельдович, ибо прекрасно знал, что в подобных расчётах на коленке 15 процентов — это и есть обыкновенная погрешность расчётов. Но Зельдович был старый мудрый еврей, хотя в ту пору вовсе и не старый. Просто жизненный опыт, вечный страх и ожидание самого худшего научили его сидеть на двух стульях. Сказать правду, что сорвалось, смелости не хватило. А посему — вроде бы взорвалась бомба, а вроде бы и нет. Вроде бы есть термояд, а вроде бы и нету. И нашим и вашим, короче.
Впрочем, спустя несколько дней академик Игорь Тамм вылил ушат холодной воды на горячие головы, сказав буквально следующие слова: «Испытания не просто неудачные, это катастрофа. Радиационное заражение ужасающее. Погибли люди. Надо искать новые пути».
Итак, подведем итоги. Испытания неудачные. Термоядерной бомбы не получилось. Идей нет. Сидим там же, где и были пять лет назад. Что делать? Как что? Конечно же, награждать! Слава богу, опыт есть. Военачальники, проигравшие сражения, объявлялись великими полководцами, придворные писаки назывались величайшими писателями современности, а кинофильм-агитка провозглашался лучшим фильмом всех времён и народов. Так что наверху уже заготовили звание умнейшего ученого всех времён. Вопрос только — кого награждать?
Вы помните, читатель, «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова? А конкретненько — Воронью Слободку? Помните, какую отповедь получила Варвара Лоханкина, когда попыталась просветить обитателей новостями о героях-челюскинцах — прочесть газетную статью «Среди торосов и айсбергов»? А что ответил ей бывший камергер Митрич, помните? — «Айсберги, Вайсберги, Айзенберги, Рабиновичи там всякие. Житья нет ...». А чем отличается кремлёвская слободка от Вороньей? Принципиально — ничем. Фамилии только другие — Харитоны, Зельдовичи, Гинсбурги, Альтшуллеры там всякие (советские физики, работавшие над созданием атомных и термоядерных бомб). Житья совсем нет. А кто есть? Вот он, герой — Андрюша Сахаров. Ни хрена не получилось. Неважно, всё равно награждать будем.
И вот на Андрюшу Сахарова золотым дождём сыплются награды: «Ах, ты ещё не доктор наук? Вот тебе звание доктора. Академия наук что-то застоялась без тебя. Получите звание самого молодого члена Академии наук СССР. Звание Героя Соцтруда — это само собой. А за одним — самую большую Сталинскую премию в придачу. 500 тысяч рублей — не хило будет?». Потом кремлёвский прием. Сахарова сажают на самое козырное место — между Хрущёвым и Брежневым. Кремлёвские здравицы. Все подымают тосты согласно протоколу. Сахаров же лепит какую-то отсебятину. Но всё ему прощается. Все вокруг перешептываются: «Он гений, ему можно!».
Вот разрешите, читатель, задать вам вопрос: «Есть ли у вас внуки, дети? И что будет, если вы постоянно, ежечасно, ежеминутно будете хвалить своё чадо за всё, где бы он ни отличился, какую бы пакость ни совершил? Что из него вырастет? Так вот, того самого Сахарова — горлопана, главаря, коим он стал спустя годы, выпестовывали кремлёвские бонзы, навешивая ему звёзды героев, выдавая ему ничем не заслуженные звания и премии... Впрочем, мы здесь слегка забежали вперёд. А сейчас давайте вернёмся в год 53-й и ответим на вопрос — сделали ли все-таки советские физики водородную бомбу?
Да, сделали. Спустя два года, в 1955 году её испытали над Семипалатинским полигоном. В своих мемуарах Сахаров пишет: «Третья идея (идея реальной конструкции водородной бомбы) пришла вскоре после испытаний 53-го года сразу нескольким нашим сотрудникам». Слабо верится, конечно, что некая идея могла одновременно прийти сразу нескольким сотрудникам, в том числе самому Сахарову. Скорее всего, после первого неудачного испытания Сахаров наконец перестал затыкать рты своим коллегам по работе и стал прислушиваться к чужому мнению. Возможно, дело было ещё проще: разведка наконец добыла чертежи и документацию на американскую водородную бомбу. Версия сия, конечно же, заслуживает внимания, ибо хорошо известно, что советская разведка оказала учёным-атомщикам неоценимую услугу. Документация по атомной бомбе была добыта советской разведкой. А первая советская атомная бомба делалась по образцу и подобию американской атомной бомбы «Толстяк», сброшенной на Нагасаки.
Кроме того, сам академик Сахаров в своих воспоминаниях приводит один курьёзный случай. Как-то раз принесли кучу фотографий, документов, сделанных вкривь и вкось, и кроме того там была одна настоящая и весьма мятая фотография. На вопрос Сахарова «почему?» товарищ из органов пояснил, что сотруднику нашему пришлось очень торопиться, а ту самую, весьма мятую, фотографию он выносил в трусах.
Впрочем, настаивать на той или иной версии событий я не буду. Факт лишь остаётся фактом. Первая советская водородная бомба была сброшена с самолета над полигоном в Семипалатинске 22 ноября 1955 года. Мощность взрыва составила три мегатонны.
С этого момента Сахаров стал числиться в Кремле главным по бомбам. Впрочем, ничего удивительного: выговорить фамилию Сахарова, конечно же, проще чем какого-нибудь Айсберга, Вайсберга, Айзенберга. Ну и посему понадобится. Скажем, Советскому Союзу очередная многомегатонная бомба, шоб пугануть империалистов, тады пожалте на приём к Сахарову: «Будьте ласковы, сделайте бомбу». «Сделаем», — лишь ответит Сахаров. И вот на очередном заседании в Кремле доложит Сахаров: «Бомба к испытаниям готова».
А как же гуманизм, человеколюбие? — спросите вы, читатель. Так я ещё раз повторю, что до этих интересных слов нужно было ещё бежать и бежать. Впрочем, всё по порядку.
Примерно в это счастливое и беспечное для всего советского народа время — конец 50-х — у Сахарова начинает происходить раздвоение личности. Проявляется это в следующем. Как-то раз Сахаров посчитал что-то на коленке и сделал потрясающий вывод: каждая мегатонна от проведённых испытаний приведёт к гибели одного миллиона человек от всяких там сопутствующих болезней. Естественно, никто не собирается доказывать «полезность» ядерных испытаний. И тем не менее мегатонна мегатонне рознь. Существуют так называемые грязные бомбы (кстати, это то, что сотворил академик Сахаров) и существуют чистые термоядерные бомбы, не оставляющие радиационного заражения.
Впрочем, на сии тонкости Сахаров внимания не обращал, не обращал он также внимания на шутливые замечания — не собирается ли он, Сахаров, запретить использовать в медицине рентгеновские аппараты, основанные тоже на радиационном излучении. Сахаров же отвечал, что над этим следует подумать, и вскоре впадал в истерику. Просил, убеждал, требовал остановить ядерные испытания. Впрочем, виток миролюбия вскоре кончался, и Сахаров начинал разрабатывать в порядке так называемой личной инициативы совершенно бесчеловечное оружие. Случалось, что бегал Сахаров на приём к Хрущёву — с предложением разместить вдоль побережья Соединённых Штатов водородные бомбы и подорвать их, сметя с лица земли всё восточное побережье Соединённых Штатов.
Как-то напросился он в гости к контр-адмиралу Фомину, где и поделился идеей 200-мегатонной торпеды, позволяющей полностью уничтожить портовый город со всеми его обитателями. Тут даже контр-адмирал не выдержал и сказал буквально следующее: «Я военный человек и привык воевать с вооружённым противником. Идеи же уничтожения миллионов гражданского населения мне глубоко противны». Впрочем, через некоторое время у Сахарова опять начинался приступ человеколюбия и опять он атаковал кремлёвское руководство идеями гуманизма.
Вспоминается один показательно интересный случай в отношениях Хрущёва и Сахарова. Как-то раз Сахаров узнаёт о готовящихся испытаниях термоядерной бомбы конкурентов (к тому времени на Урале был построен завод-близнец КБ-11). Сахаров немедленно накручивает свой правительственный телефон и требует соединить его с Хрущёвым. Трубку берёт один из референтов Хрущёва и сообщает, что Никита Сергеевич очень занят. Сейчас он на торжественном заседании, где он вручает звёзды, ордена и медали руководству Туркменистана. На что Сахаров орёт в трубку: «Речь идёт о гибели 15 миллионов человек! Позвать немедленно!».
После такого заявления перепуганный референт галопом несётся в колонный зал Дворца Туркменской компартии, шепчет нечто на ухо Хрущёву. Естественно, что Хрущёв, не доколов очередной орден очередному Крендельбалды Крендельбалдынову, несётся за помощником в потайную комнату, хватает телефон и слышит безапелляционный говор Сахарова: «Испытание следует отменить, и точка». Хрущёв, естественно, матерится, орёт, что эти вопросы решаются другим ведомством, и бросает трубку. Испытания проводят, а Хрущёв на очередном заседании отчитывает Сахарова за мальчишеские выходки. Впрочем, самому Хрущёву подобные отношения с Сахаровым были по душе. Сахарова он любил и воспринимал его як бизголовово сынку, которого время от времени следует пороть, дабы наставить на путь истинный.
И вот очередной путь истинный наступил в 1961 году. Хрущёв выдал задание Сахарову — в кратчайшие сроки создать и взорвать самую мощную на всём, пока еще белом, свете, водородную бомбу. Сахаров, вероятно, находился в этот момент на военной тропе, ибо взялся за этот варварский проект с большим энтузиазмом. Идея сего проекта опять же сидела корнями в той самой московской бане, из которой вышла та самая сахаровская «слойка».
Здесь в защиту Хрущёва следует сказать, что Никита Сергеевич был, прежде всего, политик и коммунист с пятью классами образования. Ему просто хотелось бабахнуть погромче, шоб в Америке услыхали. А вот Сахарову найти оправдания, особенно на фоне борьбы с ядерными испытаниями, весьма тяжело.
Не хочу вас напрягать техническими деталями, просто скажу, что Сахаров по аналогии со своей первой «слойкой» задумал заключить бомбу в урановую оболочку. Это могло бы усилить взрывную мощность (опять же по расчетам на коленке) вдвое и при этом, известно наверняка, создать радиационное заражение в тысячу Хиросим. Случись сие, и пришлось бы Нам, Вам, Им объезжать, облетать, оплывать Новую Землю (место взрыва этой Царь-бомбы) за тысячи километров. К счастью, сие не случилось. Кто-то забил тревогу (100 процентов не Сахаров), и было предписано сделать бомбу в половинном варианте безо всякой урановой заразы. Бомбу взорвали над Новой Землей 30 октября 1961 года. Cахаров получил очередную звезду, очередную премию и очередную индульгенцию на прощение будущих выходок в защиту человечества.
Где-то здесь можно остановить рассказ о Cахарове-бомбисте, тем более что ничего экстраординарного в области «чегой-то взорвать» Сахаров более не совершил. Пути Сахарова и объекта КБ-11 разошлись. Объект продолжил клепать бомбы, обгоняя и перегоняя Америку. Сахаров же перебрался домой, в Москву.
Тут и начинается превращение Сахарова из бога войны в бога мира, гуманизма и прочее. За исключением катаклизмов, всё в этом мире происходит постепенно и по-интеллигентному тихо. Так и у Сахарова. Кухонные разговоры, участие в каких-то полулегальных для СССР сборищах, собраниях, посиделках. Тихий митинг в защиту кого-то или чего-то. Представляете, собираются люди в определённый час возле памятника Пушкину. Речей не произносят. Просто стоят. Потом в определённый момент снимают шапки. Эта такая фишка для выявления стукачей. Половина собравшихся остаётся с покрытыми головами. Это сотрудники ГБ. Кагэбэшники же всех снявших шапки тихонько фотографируют, пересчитывают, заносят в списки для оргвыводов. Ну а потом какой-то служака из первого отдела вежливо выговаривает Сахарову: «Вот зачем вы, Андрей Дмитриевич, туда пришли? Вот зачем шапку снимали? Холодно же...». Такая вот сложная политическая жизнь. Пока, правда, без особого, с точки зрения КГБ, политического криминала.
А потом наступает какой-то переломный момент. Сахаров берёт и пишет статью под названием «Размышления о прогрессе». С сегодняшней, да и, впрочем, с тогдашней точки зрения, статья эта — сплошной примитив, дилетантство с нормальным для Сахарова глобальным замахом «как спасти человечество». И ничего-то особенного, подрывного для строя там нету. Но статья сия ходит в списках. Кагэбэшники шмонают в столах научных работников, отыскивают людей, кто эту статейку читал. Выгоняют с работы и тому подобное. Статья же эта попадает за границу и печатается в газете типа «Амстердамские новости». Естественно, кошмар для КГБ и всего советского строя.
На этот раз с Сахаровым просят поговорить Харитона (научный руководитель КБ-11, создатель советской атомной бомбы). Разговор особо не клеится. Сахаров честно признаётся, что он сам дал разрешение на печать этой статьи. Харитон лишь бледнеет и тихо произносит: «Я так и знал». Харитон — человек сталинской закалки, для которого вся эта история смерти подобна. Впрочем, для Сахарова это лишь начало, потому что статейку эту находят товарищи из ЦРУ. И на тебе — выходят теперь сахаровские «Размышления» в «Нью-Йорк таймс». Неплохо, однако, позаботилось ЦРУ о некоем философе из СССР. А потом как-то включает Сахаров коротковолновый приёмник. Настраивается на волну «Голос Америки» и слышит, как взахлёб читают там статью великого учёного, отца советской водородной бомбы Андрея Сахарова. Неплохо, однако, раскрутили цэрэушники сахаровский вариант. Всё разузнали, обо всём побеспокоились.
Теперь всё. Мосты сожжены. Обратной дороги нет. Впрочем, Сахаров и сам никуда возвращаться не собирается. Дружба с диссидентами, писание и подписывание всяческих меморандумов, знакомство с Солженицыным и прочие, прочие шалости.
А потом приходит год 1968-й. Год памятный и очень значимый для Сахарова. В этом году Советский Союз ввёл войска в Чехословакию, продемонстрировав всему миру звериный оскал социализма. И кроме того — личное. Умерла жена Клава от рака. Дали знать о себе годы, проведённые на объекте, или просто жизненная рулетка, но для Сахарова это был жестокий удар, ещё раз повернувший его жизнь. В порыве безысходности или по иным причинам он жертвует колоссальную сумму — 130 тысяч рублей — на строительство детского дома и онкологического центра. Вот за это я бесконечно уважаю Сахарова. Словно грешник, осознавший свои грехи, раздаёт все свои богатства, нажитые неправедным путём. Берёт в руки посох и идёт куда глаза глядят — бороться со злом, сеять доброе и вечное.
И хотя, как пишет Сахаров, впоследствии он сожалел об этом поступке, что отдал деньги безликому государству, что мог этими деньгами помогать диссидентам и их семьям, я всё же думаю, что поступил он правильно, что не вступил он в грязь и в дрязги, кои непременно бы возникли, начни он распределять материальные ценности. Не все там бессребреники. И среди диссидентов немало дрянных личностей. Как бы там ни было, но с этого момента начинается настоящая, по-крупному диссидентская деятельность.
Встречи, митинги, поездки и, главное, посещение судов над диссидентами. Кстати, кое-где проскакивает такое вот мнение, что, мол, жил да был хороший академик Сахаров, а потом встретился с еврейкой Еленой Боннэр, которая и сбила его с панталыку, втянула в свой сионистский круг, заставила спасать от заслуженной кары всяких там тунеядцев и сионистов. Естественно, сие — полный бред, ибо встретился Сахаров с Еленой Боннэр случайно в 1970 году на политическом процессе Пименова-Вайля. Так что они — Сахаров и Боннэр — больше были коллегами по работе, однопартийцами. А союз их, завершившийся в 1971 году законным браком, был взаимным.
Ну а дальше коллеги и супруги-революционеры продолжают свою борьбу. Ищут приключений на свою задницу — можно так грубо выразиться или помягче: два козлёнка бодаются с дубом. Но в любом случае масштаб деятельности академика Сахарова становится просто космическим. Я лишь приведу названия глав сахаровских воспоминаний и гарантирую, что, как говорят в Одессе, вам станет немножко плохо. Вот они: «Дело Лунопыса», «Суд над Буковским», «Поездка в Киев», «Новые аресты», «Диссиденты», «Дело Якира и Красика», «Арест Шихановича», «Суд над Любарским», «Люся (так Сахаров ласково называл свою жену) расстаётся с партией (Елена Боннэр была коммунисткой).
И это лишь весьма незначительная часть от «подвигов» пламенных революционеров. Ну как, читатель? Масштаб действительно впечатляет. Но читать это необычайно скучно. Я понимаю, что за каждой историей стоят человеческие судьбы. Но каюсь, читать всё это — всё равно что пролистывать историю болезни, когда ты заранее знаешь её летальный прогноз. Не сильно интересно знать, какую вакцину вкололи пациенту, какую речь произнёс Сахаров на суде, ибо результат был всегда один — пациент отправлялся в места не столь отдалённые. И тем не менее, читатель, хочу я рассказать вам парочку историй, чтоб вы не думали, что всё всегда было невообразимо скучно. Иногда было и повеселее.
Как-то раз Сахаров приехал к Туполеву (авиаконструктор) и предложил подписать письмо в защиту Буковского (известный в то время диссидент). На что Туполев ответил, что Буковский — бездельник, а в жизни всего важнее работа. Кроме того, Туполев сказал, что видит во взглядах Сахарова абсолютный сумбур. Сахаров парировал, что на самолётах Туполева арабские лётчики бомбят беженцев из Нигерии, осуществляя геноцид. В ответ Туполев посоветовал Сахарову обратиться к психиатру и подлечиться. В конце беседы Туполев так же язвительно заметил, что Сахаров сидел на его перчатках и смял их. На что Сахаров ответил, что смятые перчатки можно выгладить, а вот смятую душу — значительно трудней. Так что сами, читатель, решайте, кто же из них прав.
Расскажу вам ещё один развесёлый случай. Дело было в Омске. Там должен был состояться суд над Мустафой Джемилевым. Дело в том, что у Мустафы Джемилева были некие разногласия с Советской властью по поводу трактовки отъезда татар из Крыма. Официальная советская точка зрения была такова: татары в один прекрасный день поднялись и добровольно поехали из Крыма на стройки народного хозяйства Сибири, дабы заслужить любовь и уважение всего советского народа. У Мустафы же была иная версия событий. Он говорил, что татар из Крыма вывезли насильно. Погрузили на машины, в вагоны для перевозки скота и увезли в сибирскую тайгу на погибель. Это вот различие в научной трактовке давних событий должен был разрешить самый справедливый суд в мире. Вот на этот научный семинар и приехал Сахаров с женой.
В аудиторию, где должен был состояться сей «семинар» под председательством народного судьи, не пускали. В зал запустили лишь поднятых по тревоге ответственных товарищей в штатском. Родителей, родственников, а также Сахарова с женой оттолкнули в сторону. Тогда, истощив весь запас красноречия, Елена Боннэр (Люся, как звал её Сахаров) заехала по морде какому-то верзиле-милиционеру. Сахаров, дабы не отставать от жены, заехал в морду милиционеру росточком пониже. Завязалась потасовка. Милиционеры и дружинники тащили Люсю с Сахаровым в отделение, где Люся кричала, что ей нанесены телесные повреждения, жаловалась на милицейский произвол и требовала врача. Вызванная бригада скорой помощи помазала царапинки йодом, а милиционеры выпроводили Люсю из отделения. Про ответственных работников, получивших по роже, забыли, ибо получать по роже — это прямая обязанность городовых. На всякий случай КГБ также отключил на денёк телефонную связь города Омска с Москвой. Это чтоб показать, что «фирма веников не вяжет и с расходами не считается». На следующий день вышло сообщение ТАСС о хулиганских действиях академика Сахарова и его жены Е. Боннэр в зале суда. Естественно, вранье, хотя бы потому, что в зал суда их не пустили.
Потом ещё случай с секретным заводом. Помните Булгакова, то место, когда у Воланда спросили мнение о москвичах. «Хорошие люди, — ответил Воланд. — Квартирный вопрос их только немного испортил». Так вот, некоего товарища из секретного завода квартирный вопрос испортил очень серьёзно. Узрев несправедливость в распределении жилья, а конкретненько — в получении квартиры, сей товарищ вынес с завода секретную детальку и обещал вернуть её в обмен на ордер на квартиру. Конечно же, КГБ совершил провокацию, подослав к нему якобы представителей аргентинской разведки. Н-да, в КГБ тоже любили экзотику. В любом случае, неудачливого шантажиста арестовали и судили. А Cахаров защищал его так же рьяно, как и прочих товарищей-диссидентов, жертвующих собой за правое дело. Сахаров уже бросался на советский суд по поводу и без повода, более не делая различий между плохим и хорошим.
Тихонечко КГБ в отношении Сахаровской четы решило перейти к активным действиям. Конечно же, мог Сахаров умереть от инфаркта. Опыт и средства к этому были. Мог, но не умер. Наверху, вероятно, не могли решиться на сей шаг. Или добрый Леонид Ильич не разрешал, а начальник КГБ Андропов позволить себе вольности так и не осмелился. Во всяком случае, ограничились весьма неуклюжим запугиванием. На квартиру к Сахарову вдруг являются два человека. Сахаров их пускает, поскольку квартира его представляет собой проходной двор, через который нескончаемым потоком шли диссиденты, просители, оскорблённые и угнетённые. Но эти двое просителями не были. Они представились как члены палестинской террористической организации «Чёрный сентябрь» и потребовали от Сахарова прекратить поддерживать сионистов и отозвать свой меморандум. Говорили они на прекрасном русском языке, хотя выглядели как восточные товарищи. На вопрос Сахарова, где палестинцев учат так здорово говорить по-русски, они пояснили, что учатся в университете имени Патриса Лумумбы. Товарищи угрожали, поясняя, что не поздоровится ни Сахарову, ни его семье. Конечно же, всё это дело было шито белыми нитками: университет с русским языком, меморандум, который в то время даже не был опубликован, отличное знание родственников. И тем не менее было очень неуютно, учитывая то, что «террористы» очень нервничали и постоянно угрожали. Кто знает, люди ж восточные. Могли прирезать, превысив полномочия. На счастье, в дверь позвонили. То ли родственники, то ли очередные просители. Террористы ретировались, предварительно перерезав телефонный провод. Пришедшие же люди даже не обратили внимания на выходящих из квартиры Сахарова. Не знаю, надолго ли запомнил Сахаров сей случай. Думаю, что нет. Он уже давно был готов ко всему. И последний визит просто подтвердил, что надо готовиться либо к плохому, либо к худшему. И худшее, хотя, возможно, не самое-самое, пришло.
Знаменательный для Советского Союза год 1980-й. Ввод советских войск в Афганистан (свержение афганского президента Амина произошло ещё в 1979-м), Московская олимпиада. Впрочем, оставим в стороне большую политику и сосредоточимся на политике маленькой, сахаровской. Здесь можно выразиться стандартной советской фразой: «Западные спецслужбы устроили провокацию». По отношению к Сахарову — безусловно. Видите ли, приелся Сахаров западной прессе. Одно выступление, другое. Один меморандум, другой. Интересно это вам? Думаю, что нет. А западному читателю и подавно. И вот предлагают Сахарову дать развёрнутое интервью. Телевизионный канал АВС — это вам не шутка, не местные новости. Серьёзный международный телеканал. Причём, формат интервью не такой, как раньше, когда некий иностранный корреспондент крадётся к Сахарову под видом водопроводчика с портативным магнитофончиком в кармане. Теперь к Сахарову должна прибыть цельная телевизионная бригада на автобусе. Подвести свет, расставить прожектора, создать соответствующую диссидентскую обстановку. Интервью состоялось 17 января 1980 года. Дом Сахарова взят в плотное кольцо гэбистов. Но проводить интервью они не мешали. Конечно, ничего не стоило сорвать обговоренное интервью. Срочно вырыть канаву возле дома или закрыть подъезд под видом войны с тараканами. Но телекомпании не мешали. Складывалось впечатление, что гэбэшники либо не знали, что им делать, либо уже знали наверняка. Они спокойно дали проводить Сахарову эйбисишников до машины, погрузить бесценные плёнки с вопросами-ответами и далее не останавливать их.
Прошло ещё пять дней относительного затишья. И вот 22 января Сахаров собирается ехать в ФИАН на еженедельный семинар. Всё как обычно — вызвал машину из гаража академии, взял баночку для сметаны, поскольку собирался также отовариться в столе заказов Академии наук. Отъехали совсем недалеко, до Краснохолмского моста. Где этот мост, я не знаю, но гэбисты знали.
Машину Сахарова остановила патрульная машина ГАИ. Далее в сахаровскую машину подсели двое в штатском, дав указание следовать за машиной ГАИ. Движение на мосту, вероятно, было перекрыто, ибо Сахаров не мог припомнить там ни одной машины. Вскоре машины ГАИ и Сахарова въехали во двор прокуратуры СССР. Сахарова окружили плотным кольцом какие-то люди и провели его к заместителю Генерального прокурора СССР, некоему товарищу Рекункову. Далее Рекунков зачитывает Указ Президиума. На всякий случай привожу его полностью. Вот этот текст:
УКАЗ ПРЕЗИДИУМА
ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР
О лишении Сахарова А. Д.
государственных наград СССР
В связи с систематическим совершением Сахаровым А.Д. действий, порочащих его как награждённого, и принимая во внимание многочисленные предложения советской общественности, Президиум Верховного Совета СССР на основании статьи 40 «Общего положения об орденах, медалях и почётных званиях СССР» постановляет:
Лишить Сахарова Андрея Дмитриевича звания Героя Социалистического Труда и всех имеющихся у него государственных наград СССР.
Председатель Президиума
Верховного Совета СССР
Л. Брежнев.
Секретарь Президиума
Верховного Совета СССР
М. Георгадзе.
Москва, Кремль, 8 января 1980 г.
(Судя по дате, Указ Президиума был написан заранее, либо был датирован задним числом).
На сборы Сахарову дали два часа (впрочем, столько, сколько он просил). Далее, уже на микроавтобусе с гэбэшниками и врачом в сопровождении эскорта с мигалкой Сахаров был доставлен в аэропорт Домодедово. Ещё спустя несколько часов личный самолет Сахарова был подан. В самолете было с десяток сопровождающих, врач и Сахаров с женой. В скромном сахаровском багаже покоилась всё та же злополучная баночка для сметаны. Врач, сидевший рядом с докторским саквояжиком наготове, предлагал валидол и успокоительное.
Новым пристанищем Сахарова и Елены Боннэр станет невзрачная многоквартирная 12-этажка по адресу: проспект Гагарина, 214, город Горький. Здесь он и проведёт последующие шесть лет своей жизни.
Наверное, на этом следует закончить жизнеописание академика Сахарова. Период жизни Сахарова в Горьком, в отличие от предыдущих 60-ти лет, хорошо известен и широко освещён в советской, а также российской и иностранной прессе. Краткое или развёрнутое описание этого периода можно легко найти в интернете. Коротко лишь скажу, что Сахаров и в Горьком — под замком в домашнем заключении — продолжал бороться за кого-то и против чего-то. Впрочем, будучи отрезанным от мира, он уже больше боролся за свою семью. Война с властью за разрешение на выезд из Советского Союза детей — своих и Елены Боннэр. Попытка добиться разрешения на выезд жены на хирургическую операцию. Потом — голодовка с насильным кормлением в больнице. Кража Сахаровского архива. И, наверное, много чего ещё.
В декабре 1986 года новый — молодой и резвый — Генеральный Секретарь Михаил Горбачёв разрешил Сахарову вернуться в Москву. Ну что, Михаил Сергеевич, ждёте благодарности? Не дождётесь! Поищите, читатель, в интернете кадры перепалки Сахарова с Горбачёвым. Полюбуйтесь. Человек, вступивший на тропу войны, сойти с неё больше не в состоянии.
Ну и в заключение. Материалами, которыми я пользовался, были, естественно, интернет и большей частью — автобиография, по сути, мемуары Сахарова «Воспоминания». Описание всех жизненных вех — хороших и плохих — взяты оттуда. Более всего во время прочтения «Воспоминаний» поражает честность Сахарова. Ведь так легко в мемуарах чего-то приукрасить, оправдать и обелить себя, упустить нелицеприятные моменты. Но Сахаров этого не делает. Пишет все как есть, временами делая небольшие заметки — «потом мне было стыдно». Временами, читая Сахаровские воспоминания, начинало казаться, что это собственно не мемуары, а исповедь. Исповедь человека, понимающего, что дни его жизни сочтены и одной ногой он уже там...
Хочу здесь привести заключительные слова его «Воспоминаний»:
«Главное — что мы с Люсей (Елена Боннэр) вместе. И эта книга посвящается моей дорогой, любимой Люсе. Жизнь продолжается. Мы вместе».
Эти слова были написаны 13 декабря. На следующий день — 14 декабря 1989 года — Сахарова не стало.
Фотография: Сахаров
;