Вера Гагарина-Арсеньева
СКИТ НА ЛАХТЕ
(«Православная Русь», № 13 за 1951 г.)
Верстах в 30 к югу от Архангельска существует маленькое селение Лахта, расположенное на берегу лесного озера. Селение это не что иное, как староверческий скит, основанный ещё во времена Алексея Михайловича монахами, бежавшими из Соловков после усмирения мятежа, поднятого нежелающими принять исправленных Никоном книг (70 года XVII столетия). С тех пор до последних лет Лахта была верным убежищем староверов. В Архангельской губернии великое множество таких скитов. Все они, чтобы затруднить к себе доступ и укрыться от посторонних взглядов, расположены на берегах глухих лесных озёр, вдали от больших трактов. На Лахту попадают так: сначала надо переехать на другой берег Двины, затем полчаса по жел. дор., а от станции Исакогорка пешком вёрст 8 по лесной тропинке. До проведения жел. дор. Вологда-Архангельск, в 1890-х годах, пройти на Лахту незнакомому человеку было почти невозможно, и лишь заядлые охотники и рыболовы знали туда путь. Да и теперь пройти на Лахту не так легко: с жел. дор. полотна скита не видно, тропинки путаются и кружатся по лесу, - того я гляди собьёшься. Хуже ещё, что дороги всегда, даже в самые жары, страшно грязны, а в иных местах, где приходится идти по тонкой жердинке, брошенной на топкую зыбь - даже опасны. Прежде чем доберёшься до Лахты, вымажешься с головы до ног и до полусмерти устанешь от постоянных прыжков и напряжения. Это состояние дороги несомненно долгие годы нарочно поддерживалось скитскими, - опять таки, чтобы затруднить доступ консисторским чиновникам. Сами жители скита, видимо, совсем не чувствуют неудобства пути: настолько ловко они идут по этим жёрдочкам, что просто диву даёшься. Необыкновенная красота Лахты, богатая охота на уток, обилие грибов сделали меня поклонницей этого места. Перед самым скитом тропинка подымается в гору: идёшь, идёшь сквозь чащу елей и сосен, и вдруг внизу открывается огромная водная гладь, залитая вечерним сиянием, окружённая со всех сторон синей стеной леса. Два десятка домов старинной стройки – мрачных, обросших мохом, с клетчатыми окнами, потемневшими наличниками, нахмурились на берегу. Тишина и безлюдье кругом…
У меня там была знакомая семья, чей дом стоял на пригорке, над самым озером, в зарослях малины, черёмухи, рябины. Вопреки нелюдимости староверов, в этой семье принимали нас охотно, - может быть, отчасти и потому, что за постой мы приносили им хлеба, в чём они нуждались, т.к. ни муки, ни хлеба свободно купить было невозможно, а деревню власти не снабжали. Нам отводили в домике особую холодную светёлку на вышке, с видом прямо на озеро, и целые ночи напролёт я проводила, сидя у окна – не в силах спать, не в силах оторваться от этой неправдоподобной красоты: слияние ночного света, холодной блещущей глади, тёмного леса вокруг, далёкого беззвёздного неба, тишины – всей этой тайны белой ночи... Утром я уходила бродить по лесу или выезжала удить на озеро. Бродишь по лесу долгие часы, пахнет сосной, мохом, водой, человеческого голоса нигде не слышно, блаженный покой…
По вечерам мы ходили к «начётчику» Ивану Васильевичу, который справлял в скиту духовные службы и требы. Это был старик лет 60, весьма начитанный в Священном Писании: длиннейшие периоды из Библии, Евангелия и Псалтыря он приводил наизусть, доказывая правоту старой веры. Всю горницу его наполняли древние священные книги, одетые в пергамент, закапанные воском, писанные уставным письмом, вытертым от времени. Революцию и все события последних лет Иван Васильевич рассматривал как прямое следствие никонианской ереси, точнее – как кару за неё, предвещающую к тому же близость Антихриста. Нас он почему-то признавал, хотя считал, разумеется, что и на нас «нет благодати», как на «щепотниках» и «табачниках». Всё же он показал нам «моленную», где было много подлинных старинных икон «древнего письма»… Вся молельня – маленькая избушка на горе – состояла только из одной комнаты с перегородкой. За этой перегородкой оставляли нас во время моленья, причём даже отсюда во время чтения Евангелия мы должны были выходить на улицу, как лишённые «благодати». Службы длились там необыкновенно долго и состояли из монотонного чтения и унылого пения в унисон, как пели до Никона. Особый мир был там, Видение минувших времён…