* Написано к 60-летию смерти Дилана Томаса
Девятого ноября 2013 года исполнилось шестьдесят лет со дня смерти одного из самых ярких англоязычных поэтов ХХ века – Дилана Томаса (1914-1953). Как всякая годовщина – это повод задуматься. В данном случае, задуматься о роли поэзии в середине ХХ века, когда создавал свои стихи Дилан Томас, и в наше время. Повод поговорить не только о контрастах, но и о незаметных путях влияния прошлого на настоящее, и о надеждах на будущее.
Контрасты – очевидны. Поэзия могла быть гонимой, но интерес к ней, но широта круга ее читателей, но непосредственность ее воздействия радикально отличались от нынешнего тепловато-пренебрежительного отношения. Эта перемена вовсе не ограничивается какой-то отдельно взятой страной, и не слишком зависит от смены политической ориентации. Чтобы наметить хотя бы несколькими штрихами перемены в историческом контексте, можно вспомнить об антифашистских стихах сюрреалиста Элюара, которые сбрасывали с парашютом, как листовки, на оккупированную нацистами Францию, о другом крупном поэте, эстете Эзре Паунде, оказавшемся в противоположном лагере, читавшем регулярно свои стихи по муссолиниевскому радио и посаженном после войны на десять лет за коллаборационизм; наверное, нет необходимости напоминать, как много значила поэзия для советского читателя во время войны и в послевоенные годы – имена Твардовского, Ахматовой, Симонова, Пастернака или Бродского еще не забыты. Я специально называю вперемежку эти имена, чтобы подчеркнуть, что разница не только в личностях, но и в отношении к поэзии, не только со стороны читателей, но и самих поэтов.
Если попытаться резюмировать в нескольких словах, что же изменилось принципиально, то, наверное, можно сказать, что все поэты, имена которых названы выше, писали для читателя, а те, которых мы сплошь и рядом видим ныне в интернете, изредка – на экранах телевизоров или слышим по радио, сочиняют стихи для самовыражения. Что чему предшествовало – потеря читательского интереса поощряла нарциссизм сочинителей или, наоборот, читателю стали не интересны поэты, ищущие только самовыражения, установить не так-то просто, да и не нужно, поскольку процесс едва ли является обратимым. Выход можно искать только в другом конце тоннеля. Другое дело, не следует забывать о том, как все было, когда все было не так.
Личность, как ее видят окружающие, пусть даже яркая, это поверхность, маска, более глубокое значение имеет отношение к поэтическому слову. Я еще помню времена своей молодости, когда в голове могли вертеться какие-то заплутавшие строчки, не обязательно связанные тогда с именем какого-нибудь известного мне автора. «Я вас люблю красавицы столетий.» Конечно, сейчас я с легкостью могу «нагуглить», что строчка принадлежит Белле Ахмадулиной, но вряд ли она у кого-то вертится в голове.
Строчки жили своей жизнью и влияли на нашу. Жизнь поэтической строки, так же как и жизнь человека, это совсем не то же самое, что жизнь государства и задачи текущей политики, но не менее далека она и от бизнеса, и от походов по магазинам.
Возвращаясь к Дилану Томасу. Его строчки тоже жили – границы для этого не были препятствием. Вспоминается замечательный рассказ Кортасара «Преследователь», о гениальном саксофонисте Чарли Паркере. Рассказ открывался эпиграфом из Дилана Томаса: «O make me a mask». «О сделай мне маску...». Рассказ читали многие – Кортасар был популярен, а вместе с ним удерживали и строчку.
Другая строка Дилана Томаса – «The force that through the green fuse drives the flower», «Та сила, что гонит цветок по зеленой трубке запальной». Говорят, эта строка, которая открывает замечательное стихотворение о нераздельном единстве жизненной силы и силы разрушения, была одной из любимых строк американского президента Картера. Не важно, как мы относимся к президенту Картеру, важно, что поэтическая строчка влияла на людей, уж наверное не только на президента США.
У Дилана Томаса вообще был талант находить запоминающиеся строчки. «Здесь, этой весной, звезды плывут над вселенской тьмой.» «Here in this spring, stars float along the void.» «Страна смерти размером с сердце.» «The country of death is the heart’s size. »
Влияние поэзии может принимать самые неожиданные формы – например, было распространено мнение, что известный певец Боб Дилан (Роберт Циммерман) выбрал свое сценическое имя в память Дилана Томаса. Объяснение принималось всерьез, даже если истинные мотивы певца могли быть другими.
Характер у Дилана Томаса был мерзкий – в этом согласны все биографы. На английском существуют, например, книга Пола Ферриса (Paul Ferris) и другая Джонатана Фрайера (Jonathan Fryer). Поэт много пил, вел себя пакостно, вплоть до воровства у знакомых, дрался с женой. В моральных оценках у биографов есть расхождения, но факты отрицать трудно. Может быть, лучше всего проблема соотношения характера поэта и его стихов резюмирована в сопроводительной статье Е. Кассель к книге переводов из Дилана Томаса Василия Бетаки, вышедшей в 2010 году: «От того, что Дилан Томас был, следуя общечеловеческим представлениям о повседневной морали, совершенно безнравственным, никуда не деться – желательно понять не только, каким образом этот мелкий и безответственный способ поведения нисколько не мешал возникновению гениальных стихов, но и почувствовать, почему рядом с Диланом были беззаветно его любящие люди, готовые всячески ему помогать и все прощать.»
В сочетании довольно-таки отталкивающих человеческих качеств и большого поэтического дара, при наличии этого дара, нет ничего необычного. Вспоминаются и наши Есенин с Николаем Рубцовым и многие, многие другие поэты, украшение самых разных эпох и стран. Приходят на ум и известные слова Пушкина о Байроне (из письма Вяземскому), о том, как толпа радуется унижению высокого: «Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы — иначе.»
Впрочем, для размышлений о влиянии поэзии интереснее другое – распространенность этого сочетания опровергает идею, будто суть поэзии – самовыражение поэта. Причем опровергает ее куда более бесповоротно, чем слова некоторых поэтов, например, Бродского, который в своей нобелевской лекции на первое место ставил взаимодействие поэта и языка, на котором он пишет.
Прослеживается закономерность – хорошие поэты, отличавшиеся дурным, а порой и просто преступным характером, чаще всего отдавали себе довольно ясный отчет в том, что они собой представляют, и не склонны были этим гордиться. Только человек, обладающий девственно-высокой самооценкой, может придавать большое значение самовыражению.
Четверостишие, которое написал Франсуа Вийон, приговоренный к повешению: «Я Франсуа, чему не рад./Увы, ждет смерть злодея,/И сколько весит этот зад/Узнает скоро шея.» (Перевод И. Эренбурга.)
Заключительная строка из обращения к читателю Бодлера (стихотворное предисловие к «Цветам зла»): «Лицемерный читатель, - мое подобье, - мой брат.» (Подстрочный перевод С. Козлова.)
Из «Черного человека» Есенина: «И, гнусавя надо мной/Как над усопшим монах/Читает мне жизнь/Какого-то прохвоста и забулдыги...»
В уже упоминавшемся стихотворении Дилана Томаса «The force that through the green fuse...» рефреном звучит в каждой строфе «Нем я...» («And I am dumb … »)
Не ради их самовыражения поэтов читают и любят. Уж скорее, ради того, что им удалось заметить, назвать и удержать то, что мы бы не сумели сохранить сами.
Многие знают по себе, как легко забываются сны. Чуть ли не единственный способ удержать ускользающие образы и смыслы – это вовремя связать их словом, попросту говоря, успеть назвать то, что совсем недавно казалось таким ярким, но готово исчезнуть. Не владеющий словом живет как во сне. Не в этом ли значение библейской истории о том, как Адам давал имена животным? И не в страдании ли, вызванном к жизни грехом, начало человеческого творчества? Во всяком случае, Дилан Томас с поразительной остротой чувствовал иногда свою неготовность, неадекватность, незрелость. Стремление преодолеть их порождало порой удивительные стихи.
Примером может служить поэма «Видение и молитва», впервые напечатанная в 1945 году. Ее трудно назвать ортодоксально-христианской, но она вся пронизана евангельскими ассоциациями и образами. Чувствуется и то, что писалась она во время страшной мировой войны, хотя сам Дилан Томас не был мобилизован. (На BBC он готовил пропагандистские радиопередачи.)
Поэму трудно переводить – она отличается необычной, и очень жесткой структурой строф, шесть стоф в которых строки упорядочены по числу слогов по схеме 1-2-...-9-....2-1, т.е. зрительно имеют форму ромбов, и шесть следующих по схеме 9-8-...-1-...8-9, т.е. зрительно строфы имеют форму песочных часов. По смыслу она делится на три части.
1)«Видение», от рождения чудесного младенца (Христа или подобного Христу) в соседней комнате до прихода героя поэмы к нему (обретшему теперь черты Христа во славе) и смерти героя. 2) Начало «Молитвы», где протагонист оказывается среди мертвых и молится от их лица, чтобы Христос или подобный Христу персонаж оставил их навечно в покое. 3) Завершение – обогнув «угол молитвы» протагонист снова попадает на яростный свет и против своей воли, или, во всяком случае, воли мертвых, возвращается на свет «рычащего» в последней строчке солнца.
Возможно, выбирая настолько сложную строфическую форму, Дилан Томас сознательно «смирял себя» перед задачей, осуществлению которой он мог придавать ценность религиозного обета.
Вот несколько отрывков поэмы. Автор статьи постарался сохранить в своем переводе структуру строф, использованную Диланом Томасом.
«Утратив себя пришел/В оглушающий рай/К нему и нашел/Полудня жар/Раны боль /И свой/Вой.» (Из строфы 4.)
«Ради них буйных пустых/Павших на горе без креста/Во тьме земной я молюсь ему.» (Из строфы 8.)
«Молит вселазарь не/Дай проснуться от смерти/Избавь нас от воскресенья/Страна смерти размером с сердце/А звезда лишь зрачок забвенья.» (Конец строфы 10 и первая строчка строфы 11.)
«Я/Найден/О возьми/Ошпарь утопи/Мир в ране твоей/Молнии блеск в ответ/На крик мой. Голос горит/В блеске страшном я растворен/Солнца рык. И молитве конец.» (Конец поэмы.)
Вряд ли стремление к самовыражению играло для Дилана Томаса здесь сколько-нибудь важную роль. Стремление выразить то, что ты увидел и понял – наверное.
Одна из главных опасностей современной визуальной революции, победы, возможно, временной, изображения над словом, состоит в возвращении к дословесному состоянию. Сначала картинки – при минимуме слов – навязывались телевидением, теперь равновесие между словами и изображениями нарушается интернетом. Слово все же не исчезает полностью, надо еще поглядеть, чем все закончится... Тем не менее то, что изображение, не связанное со словом, в современном мире играет, несомненно, гораздо большую роль, чем раньше, сказывается и на положении поэзии.
Хорошая поэзия, разумеется, не чуждается образов, но в ней слово и образ неотделимы. В плохой – неудачно подобранные образы и слова приходят в столкновение, мешают друг другу. А что можно сказать о сочетании изображений и слов в современных средствах массовой информации? Чрезвычайно редко и те и другие являются плодом самостоятельного творчества. Скорее, они заимствуются в спешке из огромной, хаотически устроенной, базы данных.
Интернет, как известно, приравнивается к средствам массовой информации. Известный сайт stihi.ru с гордостью сообщает, что на нем публикуют свои стихи более 527 тысяч авторов (в октябре 2013). Здесь речь, по-видимому, в основном идет о самовыражении.
«Шумим, братец, шумим.» А шум мешает сосредоточиться.
Как писал другой английский поэт, Т.С. Элиот, более, чем Дилан Томас, склонный к философским обобщениям, «Мы променяли свою мудрость на знания, а знания на информацию.» Даровые или почти даровые возможности получения и распространения информации могут давать иллюзию защищенности и контроля над собственной судьбой, по интернетной версии старого принципа «знание – сила», но все же это только иллюзия. Разрушение иллюзий неизбежно и никогда не бывает безболезненным.
Так что возвращение массового интереса к поэзии (а не просто самовыражению в стихах), наверное, возможно, но путь к этому может лежать через крушение иллюзий. Будем надеяться, что обойдется без глобальных катастроф и не менее массовых страданий.
Ниже приводится полный перевод стихотворения «The force that through the green fuse drives the flower», сделанный автором статьи. Это одно из первых стихотворений Дилана Томаса, опубликованное в 1933 г. в «Sunday Referee », когда поэту было 19 лет.
Та сила, что гонит цветок по зеленой трубке запальной,
И мои гонит зеленые годы; та, что корни деревьев взрывает –
Смертной отзывается болью.
Нем я, и розе, зимой искривленной,
Сказать не смогу, что юность мою та же зимняя лихорадка согнула.
Та сила, что гонит влагу сквозь трещины скал,
Гонит кровь по жилам моим; та, что сушит быстрые реки –
В мертвый воск её превращает.
Нем я, и венам шепнуть не посмею,
Про жадной пасти сосущий оскал.
Рука, что колеблет воду в источнике чистом,
Тревожит зыбучий песок; та, что ловит ветер свободный –
Саван, как парус, вздымает.
Нем я, и повешенному сказать не сумею,
Как из глины моей сотворена палача негашеная известь.
Времени губы всосались в жизни источник;
Любовь теряет и собирает, но кровь, проливаясь,
Лечит разверстые раны.
Нем я, и свежему ветру не скажу я ни слова,
О том, как время небо ключом завело и звезды по кругу пустило.
Нем я, и не скажу на могиле, где похоронен любивший,
Как на моих простынях червь кривой добычу новую ищет.