По вечерам он чувствовал себя не уставшим, скорее выключенным. Желания почти не возникали, тянуло расслабиться или посидеть в баре. Иногда он поддавался уговорам брата и они шли к кому-нибудь из его многочисленных друзей или подруг повеселиться. Радости это не приносило, всё было знакомо до скуки. Девицы наперебой шипели и подкалывали друг друга в борьбе за его внимание, брат уводил особо расстроившихся. Он старался быть вежливым, но терпения не хватало и он предпочитал скрыться под любым предлогом. В элитных кругах мюнхенской молодёжи его называли «недотрогой», это забавляло. С его-то послужным списком. А, впрочем, не всё ли равно, рано или поздно если не он сам, то за него сделают выбор. Карьера поглощала всё его время и была гораздо интереснее, чем метившие разделить его доходы красотки.
Первый вагон, в который он всегда садился в Гейдельберге, был в это время ещё не заполнен, хотя сегодня предпоследний карнавальный вечер и завтра всем предстоят вечеринки, гуляния и шутовские балы. Джуди, его новая подружка, обещала придумать сама для них костюмы и держала идею в строгой тайне. Он подошёл к столикам на четырёх, правый уже был занят турецким семейством с многочисленными детьми (будет шумно, подумалось автоматически), а левый с одной стороны занимала женщина.
- Извините, здесь не занято?
- Нет, свободно. Пожалуйста.
Голос у неё был мягкий и тихий. Да и сама она, уютно пристроившись у окна с кроссвордом, казалась ему с высоты его роста по-детски маленькой. Очки сползли на кончик носа, и на него она посмотрела машинально для приличия поверх линз. Он снял пальто и повесил сверху шарф. Вынул из сумки бутылку воды и поставил на стол лэптоп. Соседка тут же отреагировала и убрала свою бутылку, такую же маленькую и круглую как она сама, ближе к краю стола со своей стороны. Он поблагодарил, она вскользь улыбнулась и их занятия потекли по своим руслам. Он любил по дороге просмотреть несколько новостных лент и личную почту. Его соседка бродила ручкой по квадратам, быстро вписывая буквы. Затем она отложила журнал, подвигалась затёкшей спиной, аккуратно, чтобы его не задеть, сдвинула ноги вправо, освободив для него всё пространство под столом.
Он уже завершал просмотр почты, когда поезд неожиданно остановился и завис где-то на полпути к Штутгарту. Непредвиденные обстоятельства, о которых уже несколько раз объявили по радио, принося извинения пассажирам, длились, а за окном окончательно спустился вечер, пробившись внутрь вагона тусклым светом и разбегающимися отражениями по бокам. Соседка сняла очки, размотала платок и, подложив его под правую щёку к окну, окончательно затихла. От её движений и от платка на него повеял лёгкий аромат духов, и он снова подумал, как именно этот запах подходит всему её аккуратному и тихому облику. Убрав со стола компьютер и отпив несколько глотков из своей литровой бутыли, он написал Джуди, что приедет к ней с опозданием или вообще лучше увидеться завтра перед самой вечеринкой.
Он тоже попытался расслабиться и отпустить голову, но мысли кружились, перескакивая с одного на другое и тогда он решил сконцентрироваться на чём-то внешнем. Взгляд его упал на целофановый пакет соседки. Он стоял на соседнем с ней сидении рядом с маленькой сумкой. Сумка была не новая, с потрепанным в нескольких местах ремешком, из кожзаменителя под крокодила какого-то странного тёмно-лилового оттенка. Она удивительно шла её старенькому свитеру и волшебному платку. Не боясь быть захваченным врасплох, он стал разглядывать её внимательно, не упуская мелочей и находя им объяснения, постепенно складывая мозаику этой маленькой женщины. На ней были чёрный брюки, рядом висела лёгкая чёрная куртка, она сняла полусапожки и крохотные аккуратные ноги в черных прозрачных носках доверчиво касались пола. На полке сверху лежал маленький дорожный чемодан. Путешествует или возвращается? И он снова посмотрел на белый пакет, куда она убрала журнал с кроссвордом.
Пакет был музейный из дома Гёте во Франкфурте. Он много раз работал на ярмарках, но только однажды вырвался в этот сдвоенный чудом сохранившийся фахверковский дом-сундучок. Он вспомнил, как ходил осторожно по срипучему полу всех четырёх этажей и всё время пригибал голову: всё казалось игрушечным и не рассчитанным на его рост. Он больше подходил франкфуртским башням из стекла и скользящим в них лифтам: там он чувствовал себя увереннее. Значит, возвращается, решил он. Но не мюнхенка. Иностранка? И хотя она практически ничего не сказала, но прозвучала без акцента, мягко, по-австрийски. Едет до конца.
Он стал рассматривать её лицо и руки. На вид ей было лет 45-50. Кожа была упругая без морщин, уголки маленького рта еще не были предательски опущены, от глаз струилась маленькая сеточка улыбок. Она была без грима, чувствовалось, что ей так удобно — быть собой. И только седина ничем не скрываемая говорила о своих тайнах. Руки с аккуратно подстриженными ногтями не были идеально ухожены, сухая кожа маленьких кистей выдавала частую возьню с водой — сама готовит? Ну да, он представил, как её маленькие пальцы уверенно и быстро расправляются с продуктами и кухонной утварью. Почудился запах вкусного мяса — он явно проголодался. Он снова опустил взгляд на пол и понял, что ему напоминали её ступни: ровные маленькие пальцы больше подходили ребёнку, чем взрослому человеку. По радио снова извинились и уверили, что через несколько минут поезд продолжит свой маршрут.
Соседка проснулась. Близоруко оглядела соседний стол с детьми, улыбнулась сёстрам-близняшкам и выпила воды. Потом она вынула мобильник и во что-то долго всматривалась, многократно раздвигая для увеличения изображение. Потом вдруг положила iPod на стол и он увидел фотоснимок с нотами. Она водрузила на нос очки, которые тут же сползли вниз, достала книжку-блокнот в коричневой обложке и стала быстро писать карандашом. Иногда она снова высвечивала фотографию с нотами и снова писала, быстро и чётко. Он сразу понял, что это стихи, потому что она соблюдала строфику, проговаривала губами и прикасалась кончиком карандаша к словам, вероятно тем, которые держали рифму. Строчки её бежали ровно и мягко-округло, а потом поезд тронулся и карандаш подпрыгивал на листке. Всё это длилось не более 5 минут, она исписала три страницы и так же чётко остановилась, посмотрев куда-то вдаль мимо него. Убрав всё обратно в сумку, она снова свернулась калачиком и уткнула нос в свой платок.
Он был приятно удивлён этой быстрой смене от покоя к самым разным выражениям её лица, когда она писала, даже не так — выражение было одно — полная нацеленность и понимание, чего она хочет, а вот глаза — её удивительные большие и тёплые глаза — отражали самые разные оттенки, и всё время возвращались к улыбке. Она улыбалась целому миру внутри себя. Он уже перестал её разглядывать, а как бы вбирал в себя со всем, что было в этой непривычной женщине. Он больше ничего не гадал — кто она, чем может заниматься, он просто отключил сознание — то, чего ему всегда так не хватало после рабочего утомительного дня, — он дышал её покоем и её фантазией, подключая свои, давно забытые фантазии детской мечты и желания. Поймал себя на беспричинной улыбке, почувствовал осуждающий сердитый взгляд матери-турчанки с соседнего стола, и как подросток спрятался за полу своего пальто.
После Штутгарта он с удовольствием съел сэндвич, который припас на дорогу, прямо так из пакета, откусывая и жуя с жадностью, как будто его ждал ещё целый день. Он почувствовал удивительный прилив сил. Позвонила Джуди — она сбросила ему фотографии их маскарадных костюмов, он посмеялся, написал ей шутливый комплимент и довольный закрыл глаза. Но мысли его были в каком-то непростительном легковесии, Мюнхен стремительно приближался поездом, нагоняющим вышедшее из графика время, и он не стал себя сдерживать. Он снял один ботинок, левый, который был к ближе к соседке, и возле её детской ножки появилась его узкая длинная ступня в чёрном шёлковом носке. Несколько минут он наслаждался этой парой и потом как бы случайно коснулся её пальчиков. Она резко одёрнула ногу, выпрямилась в кресле, потянула затёкшее тело, в полной уверенности недоразумения даже не взглянула на него. И вдруг лицо её погасло и ему передалась тревога.
Она снова достала книжку-блокнот и в этот раз её рука ни на минуту не замерла, а губы ничего не проговаривали, они были зажаты болью, которую она не хотела отпускать. Так же резко остановилась, всё быстро убрала и затихла. По радио объявили прибытие на главный вокзал баварской столицы. Он снова слегка коснулся её ступни, и она так же пугливо её одёрнула. Согнув разутую ногу в колене он стал на весу завязывать ботинок, поглядывая на неё. Но она бродила взглядом по детям, которые собирались к выходу, по уже стоявшему с вещами в руках вагону. Он выпрямился во весь рост и стал тщательно заправлять рубашку в брюки под ремень. И хотя рубашка была в полном порядке, он трижды, желая привлечь её внимание, проделывал этот трюк. Она отводила глаза, явно не желая его смущать и совсем не понимая, зачем его торс в упор маячил перед её глазами.
Он уже был в пальто, продел концы шарфа в петлю, и тут она надела очки и впервые посмотрела ему в глаза. Взгляд её был растерянный и просил прощения. По проходу задвигалась очередь и, поравнявшись с ней, он склонился и произнёс:
- Хорошего вам пути.
- Спасибо. Хорошего вам вечера.
Она осталась сидеть с ровной спиной, вжавшись затылком в спинку кресла. Через несколько минут поезд тронется в сторону австрийской границы и, поменяв направление, она будет не в первом, а в последнем вагоне. Он вышел на перрон, но не пошёл к выходу, а закурил и вернулся вдоль вагона к её окну. Она посмотрела не него ещё один раз, и даже сквозь стекло он почувствовал всю грусть её взгляда. Он был готов сейчас сделать для этой женщины всё, только чтобы она улыбнулась. Он был готов вернуться в вагон, где она осталась одна, сбросить пальто, обнять её и прижать к себе, закрывая руками как крыльями от всех навзгод, он был готов качать её как маленького ребёнка и утешать, и любить. Потому что она была именно такая, какая была все эти 4 часа их совместного пути — без тени фальши и глупого кокетства, которое так ему надоело в женщинах. Он был готов уткнуться вместе с ней в её платок и дышать её телом и теплом души, и чувствовать себя маленьким в её крошечных руках. Он был готов, но она не подала ему ни малейшего повода, ни даже самого незначительного знака.
Он ещё не докурил, а поезд вздрогнул и её окно медленно поплыло в ночи. Наверняка у неё были основания не принять его вызов. То, что им было бы хорошо вместе, он даже не сомневался. Он никогда не ошибался в своём выборе. Ему было жаль отпускать её, не защищать от боли, не дарить своего тепла. Но эта маленькая женщина, похоже, точно знала что в её жизни реально, а что уйдёт навсегда. Он благодарно вздохнул полной грудью морозный ночной воздух и пошёл к выходу.
01.03.2017