Сны о Венеции
«Набережная неисцелимых» Иосифа Бродского я прочитал значительно позднее, после пребывания в Венеции. Визуальное обладание этим городом затмевало почти все эмоции. Глаз всеяден и скупо не замечает что-либо из виденного им. А красота, просто растворена вокруг! Насыщенная, долгожданная, покоряющая любое неравнодушное сердце. И это видно сразу. Остатки восхищения необычным ещё долго тлели в моём сознании, да так и остались далёким эхом, порой невероятным: да было ли это?! Было! Было! И эссе «Набережная неисцелимых», как всевидящее око истины, высветило рельефно, зримо эту тоску об этом мире. Да, да именно тоску, тихую и приятную. Тихое счастье, миг которого неоднократно посещало меня на берегах широкой лагуны и в рукавах узких каналов-улиц, осенённых летучими мостами.
Моё второе путешествие в Венецию, где гидом был сам Иосиф Бродский – просто восторг! Восторг души… Видимо, его поэтическая душа способна и из прозы возжечь восхищение ритмикой слога при точности мысли и её широте познания окружающего мира и людей.
Всё начиналось с ожидания. И, конечно, с тревоги, помноженной на физическую усталость ждущего обещанного рандеву человека. Но нет! Ирония, а порой самоирония, возвышали это всё над обыденностью происходящего, превращая в кажущиеся кадры итальянских фильмов времён чёрно-белых лент пятидесятых годов прошлого века, как точно заметил Иосиф Бродский.
Момент времени описан вполне поэтически, с чёткими сравнениями места и времени, в присутствии водной стихии и элемента цивилизации – рекламы, даже не её самой, а отражения её и её метаморфозы на водной поверхности, так небрежно разрушенной проходящим катером. И трепет водной поверхности в уже наступившей тишине ночи, долгий трепет неонового отражения во взгляде одинокого путешественника, ощущающего с возрастающим волнительным недоумением – Кого? Кто это? А вот и она! Наконец! Просто сказочное видение. Описание её сродни признания в желании, терпкого и откровенного, насыщенного глубокими воспоминаниями об атрибутах божественных женщин, запахов дорогих духов, рождающихся при них, картинностью лиц и очаровательностью, и прелестью улыбки на фантастических устах. Довольно! Лучше Иосифа Бродского сказать нельзя…
И всё это происходит здесь, «в глубине Адриатики дикой…» страждущего итальянца Умберто Сабо, где так же уместно вспомнить из его «Старого города»: «Домой нередко через старый город я возвращался. Улицы мрачней одна другой. Свет редких фонарей в не просыхающих желтеет лужах…». И тут же чёрные, плавные воды Большого канала по пути в отель, среди обступивших «сундуков», полных сокровищ, над водами, несущими катерок туда, где разлилось марево света, и её восклицающие – «Риальто»! Вспоминается яркое полуденное солнце, толпа народа и радостная публика, заполнившая наяву это средневековое чудо, радостно приветствующее карнавал на воде. Тогда, летом, когда и я был осчастливлен присутствием в этом дивном месте. Но. Эта небрежная реплика Иосифа Бродского, так умело скрывающая неподдельный интерес ожидания неизвестного, здесь у пристани «Академии» и ночного пристанища интригует. Интригует ожиданием чего-то важного, тронутого сожалением, наблюдаемого расставанием со своей Ариадной, оставившей за собой лёгкий шлейф экзотического дурмана среди человеческого бытия гостиницы.
Ночная сырость и сейчас повеяла неуютной прохладой и отчужденностью. Такова Венеция зимой, той порой, которую так любил поэт, вопреки его признанию о «дурном сне».
О ней – опускаю, это личное поэта, хотя очень понимаю его в тогдашнем его состоянии обострения чувств на фоне города, тёмной воды и каменного величия старых построек. И афоризм Иосифа Бродского: «красота при низких температурах – настоящая красота» обещает много необычного, неожиданного и интригующего. И верно. Описание кажущихся преимуществ зимней Венеции с её шикарными фасадами разнообразных палаццо помножено на бытовые детали покупок туристов, так соответствующих зимнему моменту и неудержимому желанию тотчас купить эту вещь, попавшую случайно в поле зрения, жаждущему всему глазу. Всё это происходит на фоне дымчатого пейзажа за окном, наполненного звоном колоколов церквей и гортанным криком чаек. А воды Адриатики оттеняют всю эту красоту, так влекущую к себе любого.
Путь властного эстетического плена автора Венецией на протяжении целого ряда лет, отражает естественное влечение души к необычному, порой знакомому, близкому, к душевному пониманию и созревшему для этой столь многолетней связи. А это по признанию и некоторому вызову действительности – целых семнадцать лет!
Подробнейшее писание венецианского палаццо с его деталями интерьера, драпировками, обстановкой и собравшейся на приём публикой, откровенно даёт атмосферу того момента (боже, даже запахи) знакомства с реальной жизнью династических фамилий хозяев венецианских палаццо. И самих хозяев.
А дальше – спонтанный поток мыслей, отражающий то состояние души в моменты интеллектуальных бесед с обитателями старинных домов и ироничные замечания, ближе к форме бесед, нежели содержания и ожидание чего-то. Совершалась внутренняя работа души перед главным впереди. От истоков греческого эпоса с его царями и героическими женщинами к атрибутам венецианской жизни – крылатому льву с книгой на высокой колонне, на площади Святого Марка. «Мир тебе, святой Марк!» Так Иосиф Бродский интерпретирует увиденные фетиши среди городской действительности. И вселенская музыка гигантского оркестра, где плеск воды, набегающей на берега, звучит высоко, а скрипичные грифы гондол как бы вторят партитурам храмов и всего города. Вечный постоялец, поэт, любит этот город. Эта связь прочна. Она возвращает его снова и снова, много лет сюда, в исхоженный, знакомый, уже почти родной город, «как прилив приносит воды Адриатики». Порой в форме сна, внутреннего видения предмета обожания и, конечно, надёжности особого рода.
Пребывание в Венеции, даже зимой, не чуждо желанию и возможности плавания на гондоле. О, как это бывает необычно, Иосиф Бродский знает не понаслышке. Его вполне ироничное описание подобной прогулки любопытно, и не только ему. И здесь же описание момента почти эротического единства между гондолой и водой.
Мне почему-то вспомнилась маленькая гостиница «Святого Марка», вблизи площади того же названия, чудесный летний солнечный день, подаривший мне незабываемые впечатления: широкую набережную вдоль дворца Дожей и великолепную площадь Святого Марка! И… необычную, удивительную большую фотографию в моём номере, так поразившую моё воображение своей нереальностью с атмосферой города, окружавшего меня. Это была Венеция зимой! Серое небо и снег, плотно укрывший лёгкий мостик над тёмными водами холодного канала… Мог ли я тогда поверить в это? Да, и такой бывает Венеция! Это хорошо знал Иосиф Бродский.
Конец повествования связан с отелем «Флориан», среди многочисленных аркад, которые напоминали Иосифу Бродскому римский Колизей. Король Туман входил решительно в пространство, поглощая ночную пьяццу, а в «Флориане», конечно же, сквозь окно, в разорванных клочьях тумана, виделись участники беседы, знакомые ему.
Вода и Время. Город и Вода. Венецианская сказка, превратившаяся в сон. Пристанище поэта, дружба с городом, начавшаяся зимой 1973 года. И пансион «Академия», в Сан-Пьетро в рождественские дни, плывущий по волнам лагуны…
Русский поэт двадцатого века, неповторимый Иосиф Александрович Бродский и восхитительный, полный красоты, прелести и восторгов старинный город со сказочным названием – Ве-не-ци-я! И их многолетняя дружба, родившая необыкновенное поэтическое эссе – «Набережная неисцелимых».
26.11.2016