Жизнь в остатке

   ББК 84,4 УКР=РОС
                К-36













Все права защищены. Ни одна из
частей настоящего издания и всё
издание  в  целом  не могут быть
  использованы без согласия автора.







ЖИЗНЬ В ОСТАТКЕ




                ; Борис Каплан,  2007








               





Памяти моего лучшего из коллег на телевидении               
                Давида Файнштейна












                Часть первая

               
                НАДЕЖДА







ОТ АВТОРА

       Такое могло случиться с одним, с другим. С любым пенсионером… Впрочем, нет… У нашего героя сносная пенсия. Жил один в приватизированной трёхкомнатной квартире. Выглядел гораздо моложе своих лет, и седина только подчёркивала молодцеватую стать, не потухший взгляд и здоровый цвет кожи. Правда, всё это не смогло удержать вторую жену… Когда оставил первую, он уже подзабыл. Но между первой и второй уехали дети – сын с невесткой и любимым внуком-вундеркиндом спешно отчалили на Ближний Восток. Дочурку с внучкой, ещё таланты свои не проявившей, уволок за собой на другое полушарие зять. Там канадская фирма остро нуждалась в его крупной научной фигуре… Письма от детей он не получал, поначалу изредка названивали, а позже стали  даже забывать поздравить с днём рождения. Вот деньги  присылали регулярно. Но к старости иное слово дороже доллара. В цене слова ошибиться не мог. Многолетний опыт его журналистской работы был гарантией тому…      
       Дни уплотнились в секунды, годы в минуты, но вся жизнь не дотягивала до положенного часа. Первые свои пенсионные денежки он разорванным веером разложил поверх дипломов, грамот, писем благодарных зрителей, журнальных и газетных рецензий. Накануне весь вечер  изучал свой архив, который помогал ему утвердиться в памяти, расслабиться в самоощущениях… Утром бодро отправился к банкомату. Тот и выплюнул в денежном выражении статус пенсионера, оставив в прошлом стаж и почётное звание, должность и творческий опыт.
       Неспеша из-под обесцененных купюр высушенные тяжким временем  руки вытащили пожелтевшие от того

- 5 -


же времени бумаги и картонки. Что-то руки смяли, что
разорвали… Его прошлое утратило стерилизованный за стеклом объём подвесной полки, перекочевав спешно в трефное ведро. Трефным показалась вся квартира… Но себя мусором считать не хотелось. Смешно…
       В его окно на шестнадцатом этаже упиралась серая от плотной влаги туча. Она прикрыла видимость жизни. Там остались дороги под полноводными лужами, дома в скорбной погоде… Дождь слил людей по квартирам, подворотням, подъездам. Под навесы, под почерневшие кроны деревьев.
       Сама природа потеряла цвет и смысл…
       …Город превратился в замызганную и проклятую всеми деревню, из которой ушли даже бродячие собаки.  А он, надо же, оказался в покосившемся на все стороны прогнившем домике. Паутинками на балках подрагивал потолок, он просеивал пылью врывавшиеся в широкие трещины крыши лучи солнца. Тепло засоряло глаза, но не грело. Мысль, что ты остался один, холодила кожу и душу. Нет родни, нет соседей…

ОТ СОСЕДЕЙ

       Вчера его не видели, не слышали. Лев Макарович, ветеран всего, чего возможно, жил рядом. Утром нашёл в своём почтовом ящике ключи от соседской квартиры и письмо:
         - Пользуйся квартирой, пока я в отлучке.. Вот тебе доверенности… Храни почту, переводы… 
       Многие удивились. Завидовали все. Семьи тесные, дети взрослые. Внуки пошли, правнуки. А тут, надолго ли, проблем меньше.
      
- 6 -


ОТ САМОГО

       …Удивляюсь, как смог преодолеть долгую, всю в колдобинах дорогу густого леса сухенький Запорожец?
Только я и помнил ту деревушку. Этот дом подправить  можно, колодец с живой водой в ремонте не нуждается.
Маловато лет прошло – всего сорок два, а жизнь ушла отсюда. Молодёжь сбежала, старики вымерли. Огороды поросли сочной от дождя травой. Радовались на ветру спасительной влаге яблони. Они привносили в осеннее  полотно яркие краски плодов. Когда хилые ветки, теряя разноцветные шары на землю, пытались бросить себя вверх, крепкие находили силы удержать сочный вес и в привычном поклоне молитвы сохраняли на  ветру дары природы. Рукотворный хвойный лес пьянил прелостью, трезвил сквознячком, приправленным свежим запахом сосен. Как они возмужали за сорок лет?!. В первый мой   
приезд сюда их не было, а спустя годы мощная паутина
густых веток прикрыла в круговой обороне деревушку от стороннего взгляда, от строптивого ветра. Вот тут я почувствовал себя молодым то ли от подряхлевших, и более чем я, мазанок, то ли от живительных эскизов прошлого. Словно для себя мы с ней, но не без помощи моих сокурсников, выложили эту громадную скирду… Все поспешили к ужину, не заметив нашего отсутствия. Но мы оставались там. Наверху блаженства. Ощущали  четырёхметровую высоту по-своему. Наши тела бросал в дрожь пот, который поспешным холодком вступал в очень жаркую реакцию с молодой кровью и с чем-то обескровленным. Нас засасывала солома в сладкую и  незнакомую трясину. Звёздное небо вдруг приобретало такую тяжесть, что не было сил привстать, но хотелось

- 7 -


вступить в борьбу, приподнять себя и накрыть собой её. Мы тогда были юными, ощутившими явные симптомы любви. Болезненно кружилась голова, щемило сердце и вырывался из нутра томный кусок чего-то невидимого, но искусно материализованного в тепловую энергию.
         - Посмотри, какие облака… - лицо крестьяночки, теряющееся в золоте плотного луча заходящего солнца, в таком же цвете безобразно надломленных соломинок, казалось мне неземным. Запах её тела был вкуснее того ароматного воздушного шлейфа, который аппетитно поигрывал над тщательно подстриженным пшеничным полем. 
          – Какие? – понимая о чём идёт речь, мне хотелось молча слушать голос деревенской красавицы, который эхом отлетал к тем самым облакам, дробил их, оттеснял к горизонту, проявляя на темнеющем небе звёзды.
       … Освободившееся от туч осеннее небо, как в тот летний вечер, поигрывало бисером… Свет звёзд падал на меня с большим опозданием, ведь некоторые из них давно покинули бархат ночного полога. Время торопит,  безжалостно гасит всё, что светит и греет. Запаздывая, но не пытаясь угнаться за временем, свет вводит всех нас в желанный обман. И мы наблюдаем часто за тем, чего в действительности нет…
       Звёзды терялись в небе. Надежда терялась в скирде.  Я чувствовал её рядом, слышал девичье настороженное дыхание, которое удерживало моё тело в оцепенении…   Тихий шорох соломы мог заглушить ту святую, не от мира сего тишину.
         - Наденька!.. Ты где? Почему молчишь?             
         - Ныряй сюда. Посмотри на небо сквозь солому.               
         - Нырнул, - обманываться было приятно, с трудом

- 8 -


протиснулся я вглубь скирды. – Да, вижу небо в кусках.
         - Я ведь не об этом… Небо прилегло на соломку отдохнуть.               
         - А мы?             
         - Что мы?..               
         - Тоже отдыхать будем? Или… - испуг оборвал.         
       Надя пробралась ко мне, но между нами съёжилась пахучая пружина. Ощутить тело девушки не удалось. И меня сжало пружиной. Спасла её рука у моего затылка. Нежное прикосновение пальцев, губ, тел… И всё через соломинки. Спустя годы буду шутить и назову сладкий привкус того вечера алкоголем любви. Пружина моего тела и соломы грубо толкнула девушку наверх, обиды в её глазах не было. Возможно, она мне была благодарна, но этого точно я не знаю.               
       Каждое студенческое лето нас возили в это село, но с Наденькой больше увидеться не довелось. Кто знает,  может быть, надежда увидеть её и привела меня сюда в эти осенние дни.

* * *

       Ползая по стропилам, я пытался увидеть пригорок, на котором стояла памятная скирда… Время ли сдуло её с громадной ладони былого поля, то ли кроны сосен игольчато до боли старались прикрыть навсегда то, что ещё больнее отзывалось в сердце.
         - Вот подправлю крышу и схожу туда… - мне, как каждому в работе, помогали плавные житейские мысли, резкое брожение фантазий ума.         
       Свежая штукатурка на стенах пятнами маскировки не скрывала  от постороннего взгляда дом, но она чётко

- 9 -

 
выделяла его в месиве заплесневелых развалюх.   
         - Надо ехать в город за красками и хлебом… - как хорошо, неспешно тут думалось о насущном. – Спички и керосин не забыть. Хлеб – чёрный и белый… Соль. А краски нужно брать коричневую для крыши, белую для стен. А что, если снаружи дом выкрасить каким-нибудь весёлым цветом? Тёплым. Да, тушёнка заканчивается… Крупы и макароны есть…               
       В студенческом общежитии эти макароны ели три раза в день. Не всегда с маслом, но весело… К практике появилась преддипломная стабильная подработка, а с ней - когда колбаска, а когда и мяса свежего кусочек.  Нынешняя ситуация похожа на ту, только сейчас  яблок вдоволь… Травкой, не подумайте чего плохого, можно себя побаловать. Летом ягодами подкреплюсь…
       В свободные от занятий, семинаров, репетиций и от прочих общественных дел дни студенты уходили в лес.  Манили грибные места… С пользой для здоровья – не   засоренный пылью науки воздух очищал лёгкие. Была и для кухни выгода - собранные грибы варили, жарили,  солили, мариновали, сушили. Плохо, что буханки хлеба не росли на деревьях, и молочных берегов там не было. Зато укромных мест для влюблённых сколько угодно… Туда меня с Танюшкой занесло. Не по взаимной любви.  Девичья прихоть, скорее сам её бунт от неразделённого чувства к нашему сокурснику уложил меня в жёсткую от сухих и колючих иголок постель. Получилось всё, но не сразу, с ложной активностью при телесной слабости. И растерянности было больше, чем радости. С того дня мы с Таней старались не замечать друг друга. И только на  выпускном  вечере мы заглянули друг другу в глаза. С дипломом и большим букетом гвоздик от студкома я

- 10 -
 
      
 спускался в зал, она поднималась. На тесной ступеньке мы оказались так близко, что мне пришлось подхватить её руки и даже обнять. Вот тогда я почувствовал и ума активность, и готовность тела. Но Таню на сцене ждал ректор с её дипломом. Затихли аплодисменты. В груди, в висках и даже в пятках своих я слышал удары сердца.
Цветы я оставил в руках своей первой женщины. Тогда, возможно, мои глаза проявили нежное, жадное желание и встретили взгляд искренней благодарности.
       Через много лет, работая уже главным редактором телевидения, я вычитывал сценарий нашей молодёжной редакции. Миловидный автор, недавно покинувшая с отличием университет, готовила нам первую, смелую и для нас, и для себя аналитическую программу. Ужас, как много, известного каждому и нового для эфирной тогдашней телевизионной дребедени, оказалось ясным,  нежным в эротической исповеди юной души. Эта бомба взорвала только-только раскрашенные всеми цветами радуги серые экраны телевизоров, помогла юным уйти в свободный мир земных желаний, мне в очередной раз попасть на выволочку к властным «старообрядцам»
         - Наслышаны, наслышаны…             
         - И только?!.            
         - А чего ещё хочешь?            
         - Сами не смотрели исповедь молодой… - не дали, однако, договорить. Заведующий отделом, заместитель его испугано переглянулись.         
         - Картинками рассказ сопровождали?..       
         - Портретами… - мой указательный палец рванул вверх. - Шучу.          
         - За шутки на серьёзные выводы нарваться можно.         
         - Можно, но сложно. Атмосфера в стране иная.         
         
- 11 -


         - Это там, за окном… - заговорили в два голоса, - а тут… Тут - стабильность во всём. Не старайтесь народ развращать.               
         - Мы же учились вместе, одни и те же лекции в университете слушали. Забыли посиделки на кухнях?.. Время, что за окном, вместе торопили. Вот и появился человек со своими интересами, своими ценностями. Но не ко двору! Народ – оно, конечно, проще…         
         - Прекрати! Помним всё. Вот эротику не помним.         
         - Могу только посочувствовать.               
         - Всё шутишь, да? - вновь наперебой в два голоса завели начальственную волынку. – В университете был, как все - отбивали поклоны тем же портретам.
         - Не скажите…             
         - Бывало, мутил воду. Помнится, как молоденьких библиотекарш перевоспитывал…            
         - В партийных сводках тогда неточность была. Не  призывал я портреты вождей срывать. Но смех свой не скрывал, когда те портреты в иконы превращали.          
         - Весельчак… Но что-то святым должно быть?               
         - Так чего же ко мне лицом сидите?            
         - Нам бы не видеть тебя.            
         - Вот и разверните стол к стенке.         
         - Зачем?!.               
         - Уважение к портрету проявить. Теперь к этому!.. Спиной сидеть неловко… Опять же, молиться  удобней.         
         - Во-о-о-н! – не выдержал дуэт.
       Мой палец всё болтался на пути к небу. Вот только  сейчас я его уронил:    
         - Кричишь?! Значит, не прав.         
         - Нас двое! – я их не слышал. Не видел. Ушёл.               
       И они вскоре ушли. В «народ». В бизнес…
         
- 12 -


* * *
               
       В сиротских домах под слоем пыли, грязи, а чаще под уродливыми кусками вяленой штукатурки, можно было найти приличную мебель. В мои реставрируемые апартаменты. То ретро, которое могло бы мне  вернуть комфортное благополучие. Обманчиво оно было тогда,  вдвойне обманчивым стало бы сегодня. До смешного, в жанре чеховских комедий, вся жизнь приучала к патоке самообмана. Но сладострастное забвение отпугивало, а потуги мародёра и вовсе были чужды. Хотелось пожить в охотку свободным, чистым, в почти библейском мире.  Мои руки сами по себе, без команд и вне единого тела, стали освобождать старинную мебель от наносного, от засоренного временем. Сначала надо было убрать куски  стен, обнажившие кирпичную кладку, и под которыми было погребено юное прошлое. Вот маленькая иконка, забытая впопыхах. Рядом древний чернильный прибор. Пыль не могла скрыть перламутровый рисунок. Тут же  тыльная сторона фотокарточки девять на двенадцать в фигурном обрамлении, присыпанная осколками рюмок.    Четыре цифры сообщали главное. 1959 - тот самый год. Мои руки, сбросив припорошенные на счастье кусочки хрусталя, развернули фото. Я увидел улыбку Надежды.          
         - Надо же… Не знал, что это твой дом.
         - Ты многого не знал…            
       Я не смог продолжить беседу с фотокарточкой. Не хватало фантазии говорить за двоих, но голос Наденьки слышал чётко.
         - Посмотри, какие облака. Ныряй сюда. Посмотри на небо сквозь солому.       
       Из её дома я взял только фото, но уходил не к себе, 

- 13 -


к ней, в наши далёкие, такие тёплые годы. Вспученная после дождя дорога мешала. Сезонным болотом тянула в себя. Засасывала, чавкая и отрыгивая, сапоги. Немели ноги, ныла поясница. Сердце, превозмогая привычную боль, вырывалось к внутреннему карману куртки, где за тонкой глянцевой подкладкой приютилась матовая, как в дымке лет, теснённая в замысловатом рисунке старая фотокарточка. Широкая, уже потерявшая палисадники  улица разделяла мой и её дома… От громадных кусков  грязи скукожилась кирзуха сапог, брошенных на пороге под навесом. Я поспешил к выходящей на юг комнате,  где новый белоснежный спальный гарнитур вытеснил в задворки памяти вечную муть. Наследил на чистенький пол верхней одеждой. Перед кроватью сбросил всё, что было на мне и ушёл в райскую облачность постели с фотографией Наденьки…
       Впервые за долгие годы проснулся поздно. В окно косо заглядывал луч солнца. Складка подушки волной прикрыла фото. Не разбудил запах крестьяночки. Спал я крепко, сон не мешал, сохранился только его аромат.               
         - Отдыхать будем?         
         - Или…
       Ирония подменила насмешку. Моя рука ползала по  подушке в поисках фотокарточки.
         - Было ли фото? Была ли подушка?               
       Девичье тело не сопротивлялось. Звёзды не давили. Что же меня сдерживало?.. И почему я не отвечал на её  поцелуи? Ответ ясен. Ты наблюдаешь за сном. Но тебя   в нём нет. Там твоя оболочка. Привидение…
         - Мужчина твоего возраста может быть интересен юной девушке?
       Всё больше вопросов, всё меньше ответов.

- 14 -


* * *
      
       К вечеру уставшее за день солнце спешило уйти на покой к единственному облачку у горизонта. Бледность диска за пеленой влажного воздуха неспешно уступала место румянцу, но закат не становился багровым. Меня покидала тревога, с которой я вышел из дома. И полоса леса, и нудное подвывание ослабевшего ветерка только выстуживали моё нутро для большего ощущения тепла. Оно спешно ворвётся в моё сердце, в котором затаилась  память, разрывая тело до недугов, залечивая душевные раны болями плотскими. Поле, к которому я долго шёл короткими часами поздней осени, не пыталось удивить своей запущенностью. Ведь время всех нас меняет не в лучшую сторону. Только родимые пятна, как в юности, остаются на том же месте. Куда же подевалась скирда? Она же родимее каких-то пятен на теле…
         - Ныряй сюда. Посмотри на небо…               
         - И что я увижу на нём без тебя?               
         - Дождись звёзд.          
         - И что будет? Я забыл твой запах.            
         - Но лицо помнишь?          
         - Конечно. Теперь только фото твоё рядом.            
         - Почему - только?.. Я не случайно его оставила на столе… Знала, что когда-нибудь вернёшься сюда. И мы встретимся. Пусть так. Теперь я вижу, что ты не забыл меня.               
       Последние слова звучали за спиной, даже взгляд её  глаз я почувствовал. Резко повернулся, но почерневшая полоса леса отсекала прошлое. Я не пошёл назад. Хотел знать, что там - за нашим полем. Поспешил в ночь…
       Скоро белые ночи. С ними госэкзамены, а сегодня я   

- 15 -


спешу в Театр комедии. Ведь трижды за год отменяли  премьеру. И не худсоветом театра. Стопорили свыше. Не советом, а приказом. К марту потеплело… Зрелище состоится! Второй месяц у театра радует глаз большая  реклама. В четвёртый раз извещает о смелом спектакле. Одно название чего стоило – «Главный конструктор»… Всем была известна его засекреченная фамилия. Власть играла в подкидного, зритель подыгрывал дурачка. Вся страна становилась театром комедии. Кто-то считал себя главным режиссёром, кто довольствовался ролью статиста. Манипуляция сверхзадач порождала иллюзию молчаливых мизансцен. Главной фразой бездарных до удивления мистерий слыла «Кушать подано!..», после чего аншлаги в магазинах были обеспечены. Правда, не в этом городе, он оставался красочной рекламой страны для иногородних. Кстати, о рекламах - долгожданная и привычная ко всему афиша театра в очередной раз была перечёркнута белой полосой запрета, на которой строго вопили худосочные буквы: ОТМЕНА… Однокурсники, которые давно предлагали сдать проигрышный билет, в очередной раз  позвали меня с собой в кафе.
         - Опять вместо космоса «Свадьба на всю Европу».      
         - Комедия… - согласился я.               
         - Каждый раз одно и то же. Свадьба…            
         - На всю Европу!            
         - На Азию тоже, - добавил мой друг из Ашхабада.       
         - Все в «Сибирь»! – зазывал нас Андрей из Омска. Он был большим любителем женщин, ещё больше они любили его. – В этом кафе будет тебе и свадьба, и Азия с Европой. Тут легко познакомиться с любой девушкой.       
       …Противоположная граница поля была очерчена высоким колючим кустарником.  Луна высветила в нём

- 16 -


узкий лаз. Усталость заставила меня прилечь на траву. Влага вызвала лёгкую дрожь. Но в горле пересохло.
         - Ты пошёл с друзьями в кафе?            
         - Пошёл. С другом…
         - С тем самым из Ашхабада?         
         - С ним. А оказался там со всеми…               
       Мозаика ярких звёзд проявила лицо Нади. Я видел, что она ждёт продолжение рассказа. Но воспоминания вызвали смех.
         - Почему смеёшься?          
         - Почему?!. Не знаю…            
         - Что-то мало радости в твоём смехе.               
         - Согласен. Больше иронии.            
       Звёзды раздробили мозаику… Круговерть уносила Наденьку в даль. Я не успел подумать о поспешности и непредсказуемости фантазий осеннего неба, как милый силуэт застыл и, разбросав в стороны от себя лишние звёзды, вернулся.
         - Ты тогда встретил свою любовь.          
         - Скорее потерял. Надежду…          
         - Расскажи всё, как было.               
         - Смешно было…            
       Зал кафе был пуст, когда в него ввалилась шумная братия будущих журналистов. Одинокими островками стояли большие столы – каждый в обрамлении девяти стульев. Нас было одиннадцать и пришлось у соседнего стола позаимствовать два стула. Кафе оживало быстро, шумно, весело. К одиноко сидящим парням незаметно подсаживались девушки… Вяло тоскующие за другими столиками девчонки магнитной аурой пленили парней, не успевших переступить порог злачного зала. Только к нашему столу никто не подходил.
   
- 17 -
          
         
         - А куда им садиться?.. – догадался я и объявил перекур.          
       Сокурсники потянулись к выходу, в зале не курили.
         - Сиди! – успел шепнуть я другу.         
       Уверен, наши ребята не успели дойти до курилки… Тут же к нашему столу подошли две бледнолицые дивы и обратились к нам. Почти отрешённо.
         - Позвольте рядом с вами выпить кофе.         
         - А не позволите ли вы нам угостить вас чем-либо до кофе? – проявил быстро свою байскую сноровку мой среднеазиатский друг.               
         - Мы спешим…
         - А что, если поспешить нам вместе?.. В ресторан «Метрополь»… - не унимался мой друг.         
         - В такое время там свободных мест не найдёте.         
         - А если? Тогда?.. – уже я решил перекрыть пути к отступлению.         
         – Проверим возможности этих самоуверенных, но, честно говоря, симпатичных парней? – спросила одна другую, не пытаясь прорывать барьер к отступлению и, протягивая руку к поцелую. – Юля!               
         - Рустам! – поспешил к руке мой друг.
         - Надежда! – от руки, протянутой в мою сторону, я вздрогнул и, подхватив тонкую кисть, почему-то назвал себя Николаем.               
       …Небесная улыбка не скрывала удивления.
         - Почему Николай? У тебя хорошее имя. Редкое… Словно из старой книжки про любовь.         
         - Это имя только для тебя.       
         - Но оно твоё? Или…            
         - Моё. Для тебя. Для меня… Надежда - только ты.
         - Ты меня запутал… Любимый! – вот я и услышал            
      
- 18 -


то слово, которое ждал всю жизнь…               
       Ресторан «Метрополь» тяжёлыми мраморными, но легко взлетающими вверх к массивным хрустальным люстрам колоннами не давил постоянно действующий в нём муравейник. Сохранялось пространство похоти и прихоти при изысканности личного волеизъявления, аристократичности антуража, строгости от гардероба и до порядка в зале. Но знакомый официант уступил нам свой служебный столик.
         - Накрыть как всегда? – эта привычно брошенная реплика произвела положительное впечатление на дам.      
         - Только вместо «Столичной» попрошу «Арарат» и непременно ананас! – прервал я пробежку официанта.
         - Да-с! - Рустам подбросил тумана в прокуренный воздух. – «Ешь ананасы, рябчиков жуй…»            
         - Славно… - шепнула Юля.            
         - Да-с! – парировала вторая.               
       Но на столе рябчиков не оказалось.
         - Так-с… - подыграл официант.               
       На больших плоскостях тарелок распластались во всей своей кулинарной красе цыплята. До порционной  кульминации по законам ресторанной драматургии мы развивали действие икорочкой, балычком и столичным салатиком. Долго пили, ели и танцевали. Наконец дамы предложили финальный акт сыграть у них. Раскатавши губу, Рустам заказал две бутылки сухого и фруктов. А я попросил официанта поторопиться со счётом. Округлив 46 до последних в кармане 50, мы покинули ресторан.
       …Лес притих. Ветерок отлетел в сторону.
         - И что было дальше?          
         - А ничего. Девушки покинули нас.               
         - Шутишь?!.               

- 19 -


         - Куда уж серьёзнее!?. – расхохотался я над собой в ответ на наивные вопросы крестьяночки. – Сегодня на моём месте юнец сказал бы короче: Кинули! 
       Наденька смеялась весело, с девичьим озорством…  Смеялся и я…               
       На троллейбусной остановке дамы, предварительно освободив нас от пакетов с десертом – не мужское ведь  дело быть при авоськах, зашли в телефонную будку.
         - Узнаем, свободна ли наша явочная квартирка.         
       Мы с Рустамом отошли в сторону. Перекурить. Вот подходит троллейбус, девицы выбегают к нему, мы за ними, но перед нами двери закрываются… За стеклом воздушные поцелуи и десерт в прямом, а также в самом переносном смысле слова. Смотрим мы друг на друга – Рустам себе, я себе ударяем по носу.
         - 46! Сорок шесть! – смеялись мы с Рустамом.
       Смеялся Невский проспект, смеялся лес…   
         - …Выражение «Сорок шесть!» стало для нашего курса нарицательным и… памяткой нам с Рустамом на всю оставшуюся жизнь. На её положительную часть.
         - Положительный ты мой! – весело смеялась Надя.
         - Твой! Твой… - горько посмеивался я.       
       Весёлый смех оставался в потёмках ночного леса, я возвращался к полю. Теперь можно всласть посмеяться над собой.
         - Куда ты? Давай вместе посмеёмся.         
         - Нет уж. Готов погрустить… С настоящей. Но не рядом с иллюзорным образом.    
         - Зачем ты так?.. Пока живы, мы будем рядом.       
         - Взять бы тебя за руки. Целовать бы твои глаза.         
         - Но руки высохли. Глаза слезятся.         
- Это ли главное?.. – я уходил к её дому.         
 
- 20 -


* * *

       Шесть дней прошли в работе по хозяйству. Зимние холода не за горами. Земельку в огороде вспушил, дров малость заготовил. Времени своей Надюшке явиться не оставил. А на седьмой день случилось непредвиденное. К ней во двор заехали мужики. Завезли кругляк, доски, металл разный, кирпич и блоки с панелями. Да первым делом начали с фундаментального забора. Одни кирпич клали, другие его мудрёной плиткой облицовывали. Ну а третьи - фонари бронзовые поверх лепили. Смех, да и  только. Где электричество брать? Ближайший столб в тридцати километрах… К тому же высоковольтный. По ночам из бытового вагончика пьяная братия громко, но путано проясняла обстановку.
         - Деньги дали?! Выполняй приказ!            
         - Хотел бы знать, зачем хоромы выстраивать здесь такие? Я в этой глухомани не жил бы.
         - А тебе и не предложат. Думаю, тут крутые будут на сходки свои съезжаться. Тихо, покойно… Наливай!       
         - Но один старик крутится здесь.               
         - Не крутится, а живёт он. В каждой заброшенной деревне хоть одного чудака найдёшь.
         - Чудак на букву «м». Куда льёшь?         
         - Где пьют, там и…             
         - Там и блю…               
         - Нет уж… Это во двор неси!         
       Под скабрезные (не для журналистского уха) шутки я поспешил к себе. Впрочем, профессиональный опыт и не такое позволял мне слышать.
         - Поди, потом докажи, что проходил случайно и нехотя услышал их…  -  противоречивые мысли будили   

- 21 -


во мне интерес, тревогу и ожидания чуда.
       Чтоб не слышать байки рабочих, уходил в лес, как только выкраивал свободный час от своих забот. Думал всё о голосе Нади. Услышать его, поговорить и… Нет, умирать рановато. Но не заговаривала крестьяночка со мной. Только совы голосили, сопровождая меня. Могу и ошибаться, скорее тревожил их я. Зачем посторонним тут бродить по ночам? Они пытались пугнуть меня: ну, иди домой по-добру, по- здорову. Трусливым я не был. Не уверен, что смелость уводила в лесные тайны. Ведь  топор с собой брал. Правда, годился он лишь для того,  чтоб зарубки на деревьях делать. Не затеряться бы там.  Но неожиданно случай преподнёс мне лихой подарок. Провалился под землю. В овражек ли угодил, в яму ли, хищнику заготовленную. Пойди-ка, догадайся… Ночь тёмная. Ни луны, ни звёзд. Походил по преисподней, на что-то мягкое  наткнулся, решил поспать. И то правда – утро вечера мудренее. Уснул вмиг, на удивление сны не тревожили будущим, не обольщали прошлым. Странно, но проснулся поздно. Утренний свет с трудом проникал в расщелину… Наверняка, это след от моего падения… То, что я увидел вокруг себя, принималось с трудом, но осознавалось мгновенно. Экспонаты музея! В хорошем состоянии. Пыли гораздо меньше, чем в тех домах, где побывал. Лежанки, наспех прикрытые плащпалатками, табуреты вокруг большого стола – всё было мастерски срублено. Толстые топчаны, тёплые одеяла, аккуратно  сложенные в углу, буржуйка говорили о том, что здесь хозяева готовы были и зимовать. Гвозди в бревенчатых стенах удерживали на себе три старые боевые винтовки   
и два автомата… На столе под пятью связками гранат и
двумя планшетами лежала большая карта.

- 22 -


         - Точно, штаб полевой. На карте стрелки военных действий и пути отступления на всякий случай. Видно, спешно  уходили, с боем… Не всё взять с собой успели. А вот и лесенка на выход, до которого докопаться ещё надо, наверняка завал от взрыва.            
       Пригодился штык. А винтовка заряжена! Это я уже, когда выбрался наверх, проверил. Выстрел поднял птиц в небо. Шумно они понеслись к югу.
         - Давно пора. Засиделись. Бабье лето прошло уже.
       Тишину леса теперь нарушал только лёгкий трепет листвы, а также моё возбуждённое дыхание. Обе дыры - моего провала и лаза наружу пришлось добротно прикрыть от любопытного взгляда случайных людей и от случайного шага  любопытного зверя… С винтовкой за плечом я казался себе бравым партизаном, появились  юная поступь, былое озорство и уверенность в смелых поступках.
         - Не правда ли, вооружён и очень опасен! – кому я адресовал эту шутку, не определил. – Опасен! И ладно. Берегись!...               
       Возвращался я в село быстро и весело, словно с удачного боевого задания. И не двадцать первый век на дворе - тревожное лето сорок первого года. Пустое, что меня ещё на свете не было. Все мы с тех лет отсчёт свой ведём. Не только история в том прошлом, каждый день наш, будущее детей в том незабываемом времени.
         - Во всяком случае, по эту сторону забора…             
       Над бронзовыми фонарями поднимались в сырое небо стены богатого особняка. Он ещё не выстроен, но уже смешон на жертвенном ложе обветшалых жилищ.
         - Скоро задымит  каминная труба… - решил, было, выстрелить в фонарь зоны, но воздержался.

- 23 -


* * *
               
       Ещё один день вольной жизни угас. Мрачное небо обещало дождь… Тогда был мокрый снег…
         - Ты о чём?.. – услышал весёлый голосок. – Вечер  тот не в силах забыть?!.               
         - Это уже ночная история.               
         - Не спалось?!               
       …«Любовная» эпопея к полуночи завершилась. И, посмеиваясь над собой, мы с другом молча бродили по Невскому проспекту, у Литейного повернули, налево к Неве. Но пройдя  метров пятьдесят, увидели спящего на скамье под мокрым снегом богато одетого мужчину…      
       Решение разбудить изрядно уставшего от алкоголя интеллигента пришло быстро. Но процесс пробуждения затянулся надолго. Уговоры не помогали, встряхивание тела не давало никаких результатов.
         - Держи его! – приказал Рустам.         
         - Как? – более глупого вопроса от себя не ожидал.          
         - Крепко.            
       Мне пришлось тучное тело облокотить на себя. Это было нелегко, но я терпел. Рустам снял перчатку и тихо ею шлёпнул спящего по щеке. Но этого хватило, чтобы наш подопечный занял боксёрскую стойку.         
         - Брэк! – почему-то вырвалось у меня.            
         - Не понял… - бесцветные глаза с трудом ползли в расщелины век.               
         - Мы просыпаемся, - от милой улыбки моего друга обвисшее тело пошло в рост.            
         - Где я?       
         - В Ленинграде! - плакатно ответили мы.          
         - В Питере, - уточнил интеллигент.       
         
- 24 -


         - Помнит! – полегчало нам.            
         - А как же! – его глазам стал возвращаться цвет и осознанный взгляд. – Я всё помню.          
         - И как оказались здесь?.. – с облегчением спросил я, не предполагая, что наше общение только впереди.         
         - Из Ухты.            
         - Ты из Ухты. Где это?- дежурный вопрос Рустама спровоцировал непредвиденные последствия.         
         - Ух, ты! Смеёшься! Ухты… Прости! Ухта – город северный.            
         - А я южный, - не вовремя повеселел Рустам.    
       Беседа затянулась. Были подняты серьёзные темы. От географических масштабов страны до дружбы всех народов её населяющих. От природных богатств Севера и Юга до громадного научного потенциала.
         - Вот я!.. Нефть добывал… Уголь рубил! Теперь… гуляю. Давай знакомиться. Я – Клавдий.            
         - У тебя редкое имя. Не то, что у меня - Рустам.               
         - Хорошее имя! – похвалил Клавдий, обнимая нас, и тут же поинтересовался мной. – А ты кто?          
         - Друг Рустама. Студенты. Журналистами будем…    
         - Тоже хорошо.         
         - Учимся писать, - неудачно пошутил Рустам.      
         - А я уже могу, - помрачнел Клавдий, - но лучше добывать уголь, рубить нефть… Нет. Наоборот…            
         - У нас газа много. Приезжай к нам на заработки.    
         - Зачем? – удивился Клавдий и стукнул ладонью в свою грудь. – Здесь хватит.            
         - Спать пора. Где остановился? – на мой вопрос не последовал ответ. – Понял. Идём к нам.         
       У дома, в котором тогда мы с Рустамом  снимали комнату, северянина понесло в  разнос.
   
- 25 -


         - Идём гулять! – распахнув пальто, Клавдий резко вытащил из внутреннего кармана пачку сторублёвок.       
         - Мы уже погуляли.         
         - Сорок шесть! Сорок шесть… - завершил Рустам.       
         - Берите сколько надо! – не понял нас Клавдий.    
         - Нам ничего не надо! – жарко выдохнули мы.            
         - Тогда пусть берут другие… - и шахтёр-нефтяник      стал бросать деньги в снег, описывая круги, к тому же сложно пересекая дорогу из стороны в сторону.       
       Мы с Рустамом бегали за ним, подбирали взмокшие купюры… Последние две яркие сторублёвки извлёк из снега появившийся ниоткуда на радость нам таксист. Я втолкнул Клавдия в машину.
         - Шеф! Эти две сотни оставляй себе. Друга нашего  доставь куда скажет. Вози, пока не протрезвеет! – и при этом Рустам вернул все купюры на место. – Надеемся мы на тебя, Колобов Виктор Сергеевич.          
       Времечко было толковое. Писали, кто обслуживает. Деньги по счётчику. Двести рублей – гуляй, не хочу…   
         - Да, сегодня на двести не разгуляешься, - Надин голос вернул в осеннюю ночь.       
         - Только ли это… И время не то, и люди не те…      
         - Время меняет людей, вот только ты тот же.         
         - Это для тебя, другие меня не узнают. Некоторые и знать не хотят.             
         - Ты о жёнах своих?            
         - И о них. Прости, пойду в дом. Возьму фото твоё. С ним легче на душе.            
         - От фото?            
         - Всё лучше призрачности, в приведения не верю.    
       Свет от фитиля лампы поигрывал на фотокарточке весёлым подмигиванием.         
      
- 26 -

         
* * *
      
       …С первой женой мне не повезло. Со дня, точнее, с вечера знакомства. Рустам встречался с дочкой хозяйки  полуподвальной квартирки, в которой ближе к диплому мы снимали одну из комнат. Не вспомнить, по какому такому случаю была вечеринка. Рустамовская симпатия привела подружку. Я сразу понял, буду с ней… близко. Сила была не в её красоте, что-то изнутри будило мои сексуальные фантазии… Реальность превосходила их…  Быстро осознал - будут у неё дети от меня. Но не без  проблем… Замужней она оказалась. И при этом всегда одна… Муж-то её из молоденьких офицеров серьёзных ракетных войск стратегического назначения пропадал в лесах и болотах далеко от тёплого семейного ложа. А я   об этом узнал уже тогда, когда никакой самой мощной ракетой нашу связь прервать нельзя было. Со временем ощущение мерзкого обмана не исчезало, а обострялось   до невыносимой боли. Росли дети, а меня всё ощутимее давило одиночество. Страшно подумать, я мог бы стать отшельником в далёкой от привычной жизни воинской общине. Почему сейчас одиночество воспринимается, как благополучие? Радостно тянет к военной землянке. Не гнетёт безлюдный лес, не топит болото…       
       Прошли годы. Были они разные. Обнадёживающие,  беспросветные. В заботах и в запоях, с медалями и без.   Словом, творчество кипело, обжигало, оставляло рубцы – не инфарктные… Не надо жаловаться, занимался всё время любимым делом много и всерьёз. Не без весёлых мгновений. Как-то выступал идеологический начальник в одной из наших телевизионных программ. Легко да  убеждённо освещал свою атеистическую позицию, всех

- 27 -


сумел убедить в самом важном на тот день – Бога нет!
Но не успел осветитель убрать свет с вспотевшего лица атеиста. Режиссёр опоздал с выдачей в эфир картинки, сообщающей о конце выступления «изменившего мир».   И большой начальник, вытирая лицо носовым платком, на виду у всех телезрителей высказывает сокровенное:
         - Слава тебе, Господи!            
       Долго с его молодой помощницей мы смеялись над финальной фразой, многое прояснившей.
         - Надо же такому случиться! – мне её сдержанная улыбка помогла сбросить и невыносимое напряжение рабочего дня, и груз всех моих лет.             
         - Поужинаем вместе?.. – я решил сменить тему, и,  обещая проводить её до дома, тихо добавил. – Вас ждёт кто-то?               
         - Кто меня может ждать? В вашем городе я новый  человек, молодой специалист… Это первый мой выход на телевидение, и первый блин…            
         - Кстати, у меня дома есть блины с мясом и вино марочное.            
         - Вы приглашаете меня к себе, но это…               
         - Ни к чему не обязывает.               
         - Разве что, на ужин. Сменю привычный для меня холодный кефир на горячие блины.               
         - Вот и хорошо. Скрасите мой холостяцкий быт.          
         - В ваши годы пора обзавестись семьёй.               
         - Была семья. Сын, дочь есть…            
         - Простите.
         - Прощаю. Садитесь! – мой «Запорожец» радостно рванул в светлое будущее…               
         - Что дальше было? – Надин вопрос не удивил.            
         - «Дальше» было не долгим.

- 28 -


         - Это почему же?            
         - В тот же вечер она осталась у меня…            
         - Ну ты и боец!               
         - Плащпалатка и винтовка не мои… - я попытался  перевести разговор в шутливое русло, не получилось.            
         - А я ведь не об этом. Не юли!         
         - Сначала я, как журналист с опытом, помогал ей в работе, находили общие интересы. Солидная разница в возрасте не мешала. Только приходилось на ночь пить её холодный кефир.               
         - Отбрось мелочи.               
         - Мелочи, мелочи… Как они поглощают весомое.            
         - Не говори загадками. Изъясняйся яснее! – после всего Надюшеньке удалось нашему разговору придать шутливый оттенок.               
         - Куда уж яснее?! Незаметно она вошла, незаметно исчезла. Иногда мне кажется, что всё это произошло не со мной. Главное, успел её поставить на ноги и вывести в люди.         
         - Молодец! Хватит об этом… Разговор этот, вижу, не доставляет тебе радости.         
         - Ты права. Давай помолчим.         
         - Мне уйти?               
         - С былой молодостью расставаться не хочется, но  настоящее…         
         - Хочешь увидеть, какая я сегодня?..            
       Я оторвал свой взгляд от фотографии, поднял глаза.
Никого… Только из стекла лампы вырывался в светлую полоску света чёрный завиток…
       Белая ночь. На Неве судно с алыми парусами. Мы - дипломированные журналисты. Но чтобы стать ими и получить право писать, надо научиться жить.

- 29 -


* * *

       Дом за забором с мёртвыми фонарями получился высоким, но без чердака. Площадка крыши вызывала впечатление незавершённости строения. Весь фасад до скруглённых углов был застеклён. В нём зеркальные отражения присваивали себе не только временные, но и погодные характеристики. Виделось  небо с тучкой или облаком, реже чистым, с солнечной подсветкой. Синим до боли в глазах и в сердце… Особый вид нежилой ещё дом приобретал звёздной ночью. Небо и его отражение сливались, терялись грани реальности и призрачности. С моего двора эта картина мне виделась тем зеркалом, в котором события моей жизни и я сам претворялись в одно целое с такими проблесками радости на загадочно  затемнённом искусным художником полотне, которые со временем вырвутся полноценным источником света.
         - Наденька… - протяжный выдох не осилил фразу.      
       В ответ - тишина ночи. Идти к штабу поздно, а спать рано. Читать лень. Загляну снова в свою жизнь. Ведь в такие минуты самое время писать стихи. Писал их я от случая к случаю. В юности печатался. В мечтах себя видел поэтом. Зрелые годы перебросили мои рифмы в хобби. Иногда хочется кому-нибудь их почитать. Разве тут есть кому? Рабочим?! Вряд ли их заинтересует моя лирика. Вот и читаю сам себе. Вслух.
      
                Рассмеялись громко дети,
                рассердились старики…
Средних лет мужик заметил:
                - Всё творится  вопреки…
Не то?! Почувствуете стихи лишними, не слушайте.
 
- 30 -               

 
Пропускайте. И знакомьтесь сразу с окончанием моего повествования…

Не торопя событий ход
             и постность дней не соблюдая
острее чувствую заход
    у врат непознанного рая.

      Земную твердь не ощутив
         за жизни пройденные годы,
       не осознать простой мотив
                для обретения породы.

                Не торопи событий ход,
                но быть медлительным не надо.
          И помни, людям дан восход,
     чтоб обойти дорогу к аду.
Простите. Я ещё почитаю…
 
Пьянят слова мой ум.
                В тревоге
        все окна, крыши и пороги.
   Надежды тает синева…
   Свинцовотучная Нева –
                да,
             в мире сброшены оковы,
             насытились забытым словом.
          Но помнятся шаги и жесты.
Жир-шёпот, тесто и…
                протесты.
        И под либретто кулинарий
             на дрожжах зреет карбонарий.

- 31 -


Не отпускает рифма графомана…

     Переспроси свою усталость,
                неужто вовсе не осталось
                желаний, сил?
               Чуть-чуть!
                Ну, малость.
         Копилкой всё былое в радость.
         …………………………………..
               Кто не опознан временем и бытом,
             тому не стать в истории забытым.
       Опрокинул себя в кровать, но уснуть не довелось. Под окном взревел тягач, который тяжело тащил к дому напротив объёмный груз в таре из замшелых досок. По моим окнам скользнул яркий свет фар и, смешавшись с лунным, прополз по стенке надо мной, где висело её фото. Но Надю прикрыла моя тень, когда я подошёл к окну. Тягач сдавал назад, ювелирно вписываясь в проём ворот. Навстречу вывалили уставшие от работы и водки взъерошенные мужики. 
         - Да будет свет!.. – прокричал один и под смачные переливы мата вместе с другими принялся за работу.
       Вскрытие груза проходило не долго, но шумно. От уходящего с лихим разворотом тягача лучи фар прошли по современному дизель-генератору. Вот он и вдохнёт в фонари на заборе электроэнергию. Конечно, и домику достанется.
         - Хозяин – барин. Но кто же он, интересно?            
       Не получив ответа, я уснул… Видения не помогли   
прояснить ситуацию. Прицел винтовки был направлен в лампочку, которая горела в одном из окон особняка…  Был ли выстрел, не знаю. Проснулся, не досмотрев сон.

- 32 -
          

* * *

       Загорелись фонари на заборе, отгремела последняя пьянка строителей, особняк затих, как всё вокруг. Редко покидал двор дворецкий. Так для себя я назвал хорошо скроенного природой здоровяка тридцати пяти-сорока лет. Бывало, он уезжал на несколько часов в сиреневой  иномарке. Куда и зачем – этого я не знал. Случалось, он отсутствовал день, другой… Тогда обращался ко мне с просьбой присмотреть со стороны.   
         - Будь добр! Поработай камерой наблюдения. Я в долгу не останусь. Приеду из города и…          
         - Что за счёты?! Если не затруднит, привези… - я  просил захватить мне хлеба, масла, реже керосина, или другой какой мелочи.         
         - Будет сделано!.. – он пытался резко оттолкнуть мою руку с деньгами, но мне удавалось нейтрализовать его  сопротивление.               
       Вот так я из главного, пусть и бывшего, редактора телевидения стал телевизионной видеокамерой. За кем смотреть, что наблюдать? Он не знал моего имени, я не знал имени его. Так и общались. Я к нему: Дворецкий!..
Он ко мне: Будь добр! Постоянно друг у друга на виду, потому словесно не здоровались и не прощались. Рукой махнёшь издали, да и ладно. Когда ближе окажешься,  кивнуть можно. Как-то не по-человечески… Тем более, не по-сельски. На второй месяц стал дворецкого и себя же возвращать к культуре общения.
         - Здравствуй, сосед! С добрым утром тебя! – но дворецкий не сразу  сообразил, к кому я обращаюсь, на все стороны стал вращать свою красивую голову.      
         - Будь добр! Ты ко мне? – сосед понял ситуацию.          
 
- 33 -


         - К тебе. Хозяина ждёшь?!
- Жду, но могу не пустить. Лица босса не знаю.
         - Босс?! Не меньше?…               
         - Конечно. Будь добр! Ты такое вымахал бы? – он теперь  весь стал вращаться вокруг своей оси. При этом правая рука его пыталась вырваться подальше от него на свободу.       
         - И кто же твой босс?.. – мне удалось прервать его круговое движение.            
         - Почём мне знать? На службе тут по объявлению оказался. В конторе посредников я узнал, чем владеет и где живёт обладатель всего этого хозяйства.          
         - И где живёт?            
         - В Амстердаме.          
         - Где, где? В Амстер…         
         - …даме. Хватит вопросов. Ничего-то больше и не знаю. Кроме того… - и дворецкий, интригуя, умолк.             
         - Если это секрет, не говори.      
         - И не секрет вовсе. Будь добр, с первыми снегами  приедет. Как зима грязь подморозит.            
         - Чего им здесь делать? От наших не знаешь, куда себя деть.      
         - О чём это ты?               
         - Да так. К слову.          
         - Не хочешь, не говори… Однако я на все вопросы твои отвечал.            
         - Прости, дворецкий! Грустная эта история. Мало в ней радости.       
       Честно скажу, в своих воспоминаниях старался, по возможности, обходить стороной тот вечер в Париже…   
Командировка во Францию подходила к концу. Съёмки завершили. Я, как старший творческой группы, удачно

- 34 -


подвёл организационные и финансовые итоги с милой французской стороной. Наши были довольны всем – от быта до увеличенного финансового содержания… Но больше всех – наш генеральный директор, которого мы взяли с собой развеяться на спонсорские деньги. После очередного телефонного разговора с гражданином «Х» из нашей столицы мой шеф предложил стать его замом по коммерции.
         - Ведь сегодня твоя коммерческая жилка нужнее  журналистского таланта. Криминал сам просится к нам. На его деньги мы преобразим наше телевидение.       
         - Спасибо за сомнительный комплимент, я привык работать, оставаясь законопослушным.          
         - Пойми! Времена меняются и меняются законы…      
         - Да, только я человек определённого времени, но не времён.          
         - Неужели ты так слеп?               
         - Не скажите! Зрячий, к счастью. Вот мой возраст пенсионный поможет выйти из сомнительной борьбы.
       И точно, у каждого своя судьба – кому пуля в лоб, но золотая, кому свобода среди развалюх. Не готов я об этом вести рассказ… Каждый в прошлом, настоящем и, надеюсь, в будущем найдёт истории веселее.
       Лампа в комнате дворецкого ярким электрическим излучением  напоминала, что на дворе двадцать первый век. Когда включались заборные фонари, мне виделись праздничные гирлянды послевоенных торжеств. Такие  наблюдали горожане, деревенские оставались во власти ночи.
         - Но сегодня не послевоенное время, – почему моя рука тянется к винтовке, ведь не позволю себе стрелять ни в звёзды, ни в фонари, ни в лампочку дворецкого.            
 
- 35 -


* * *

       …В мае следующего года будем отмечать круглую дату Дня Победы. И тут пенсионный возраст. Я шёл по подмороженной тропе к штабу. Такой же ранней зимой мать получила отцовское письмо, где он поздравлял её с годовщиной первенца. Первенец – это я. А весточка с фронта была полна надежд. Подробно описывалось, что за жизнь чудесная ждёт нас после скорой победы над фашистами, как в мирное время появится сестричка у меня, и будем жить все в мире и согласии. Это было его последнее письмо с фронта. Пропал он без вести. А что, если в этом лесу отец принял смерть? Тогда пусть штаб станет памятником ему и всем погибшим здесь. Ведь не случайно судьба забросила меня сюда. Ленинградского студента могли послать на сельхозработы не в Украину.  Наденьку не случайно встретил. И совсем не случай, но и не прихоть, конечно, вернули одинокого пенсионера к истокам юношеской любви… Жаль, мамка не дожила до этой счастливой мысли моей…
       Дворецкий был рад тому, что я вывез с ухоженного двора остатки строительных материалов, и предоставил для этого минитрактор. На капитальный ремонт штаба у меня ушло две недели. От провала не осталось следа, вход был поднят над землёй и на мощной двери, снятой с петель деформированной рамы одного из бесхозных развалившихся домов, я написал масляной краской:
ПАМЯТНИК-МУЗЕЙ
СОЛДАТАМ,
НЕ ПРИШЕДШИМ С ВОЙНЫ 1941 – 1945 годов
       Зарубки на деревьях прикрыли красочные стрелки, указывающие дорогу к скромному мемориалу.

- 36 -


* * *

       Зима была холодной и снежной. Дворецкий привёз из города себе и мне лыжи. Каждое утро мы уходили в лес. У штаба останавливались, каждый спешил в свои воспоминания. Мой путь оказывался больше, наверняка жёстче, но мы одинаково долго молчали, одновременно оживали и продолжали лыжную прогулку. В деревню  возвращались другой дорогой. В безветрие наш зимний лес прекрасен. Деревья находили силы удерживать на себе плотные одёжки снега. А белый цвет всегда моден.  Найдётся ли модельер, способный превзойти фантазию природы? Не мы ли дорисовываем спонтанные  эскизы? Если так, то не всегда удаётся эскиз улучшить. Почему в жизни так много чёрной краски? Кстати, тоже модной всегда. Подиум леса без конца и края сам по себе дарил безграничную радость и успокоение всем желающим… Луч солнца в малой снежинке находил фантастическую планету – микроскопическую, с загадочными линиями судьбы. Из-под лыж доносился звук, которому сложно было подобрать определение. Не скрип, не шипение, не щемящая боль, не даже стон. Одновременно – и скрип, и шипение, и боль, и даже стон, но всё о свободе бытия. Ощущение полёта в космическом пространстве вместе со всеми громадными и маленькими планетами жадно впитывало тело, которое само становилось планетой –  хрупкой, от того бесценной. Главным в этом движении         планет оставалось точно определить свой путь, уйти от       столкновений с подобными тебе. Несмотря на разницу в годах, дворецкий от меня отставал. Ведь я спешил за Надеждой. Вся в белом с небольшими серыми деталями она терялась в таких же цветах леса. И я, было, потерял

- 37 -
 
 
её из виду, как вдруг она оказалась рядом со мной.
         - Испугался?               
         - Удивился.               
         - И только?               
         - Нет.               
         - А что ещё?               
         - Обрадовался тебе. Вижу тебя, как цель.               
         - А когда я рядом, смысл цели теряется?            
         - Появляется смысл жизни.               
         - Это хорошо.            
         - Твои появления призрачны и кратковременны.            
         - Повторяешься.               
         - Что в такой ситуации хочешь от меня услышать? – от бега и разговора стало тяжело дышать.             
         - Помолчи…         
       Мы бежали молча. Я слышал её дыхание. И это не было дыханием призрака. Только при выдохе у неё изо рта не появлялся пар, как у меня.
         - Тебя согреть? – молчать я не мог.               
         - Не поможет.             
         - Почему?               
         - Не знаю.            
         - И не догадываешься?               
         - Нет… - Надежда исчезла.               
       Этому я не удивился, только замедлил бег. Вскоре  рядом со мной оказался дворецкий.
         - Поспешим домой! – его беспокойство мне было понятно, надолго он не оставлял богатый двор.
       Пересекая поле, мы услышали со стороны деревни  гудки автомобилей. В ворота особняка упирались один за другим два джипа… Рядом с ними замерли крепкие мужчины в чёрном.         

- 38 -


* * *

       Дворецкий классическим шагом лыжника спешил к воротам. Я сменил лыжи на винтовку. Мой вид никого всерьёз не заинтересовал. В трёх метрах от машин мне было слышно всё, но к началу разговора я запоздал.
         - …это я! – прокуренный низкий голос доносился тихо из стоящей впритык к воротам машины. – А тебя, голубчик, как звать?               
         - Павел Григорьевич, - и слова дворецкого тоже не вышли на привычную громкость.               
         - Так впускай нас, Павел Григорьевич! – приказал голос, который раньше я слышать не мог, но интонации мне были знакомы.               
       Дворецкий, простите, Павел Григорьевич неспешно набрал код и, прошмыгнув в дверь, пошёл открывать ворота. Теперь на меня обратили внимание. Некоторые из крепышей, точно телохранители, всем своим видом показали готовность меня обезоружить. 
         - Успокойтесь! – обладатель прокуренного голоса мог меня увидеть в зеркале салона джипа, дверца резко открылась… Из шикарного Мерседеса… вышла дама в белых высоких сапогах, а шапка и шуба белого меха имели пепельные вставки от высокой моды. – Руслан, это ты? Банально… Однако приятно.             
       Я не поверил, что услышал своё имя. Передо мной стояла моя Надежда. Она быстро подошла ко мне. Мои руки оказались в её руках, винтовка упала в снег. После долгого поцелуя Надя взяла меня под руку и повела в дом, минуя окаменевшие фигуры телохранителей.
         - Пришла… - подумал я, но вслух сказать не смог.
         - Я давно ждала этой минуты, - её голос потеплел.

- 39 -

      
         - Богатые апартаменты. Зачем всё это тебе? – мои мысли Наденька распознавала и тогда по глазам.
         - Не знаю… Вскоре после нашей встречи я уехала с родителями в Москву. Тут мой отец был директором совхоза, - её слова прояснили главное, -  в столице стал работником министерства. Но после аспирантуры его карьера сказалась на моей  судьбе: училась за границей, где отца определили в торгпредство… У меня - брак, у папки - неприятности… Но время распорядилось умно. Отца вернули на службу, меня муж успешно ввёл в бизнес. И я решила построить себе дом в своей деревне. Но стало это возможным только сейчас… Я постарела?               
         - И муж согласился? – её вопрос завис в воздухе.          
         - Я вдова. Это ты хотел услышать?               
         - А родители живы?..               
         - Мать умерла… Отец при мне, с большой пользой для дела. Сейчас в Амстердаме на хозяйстве.             
         - И всё-таки, зачем тебе эта усадьба?               
         - Теперь знаю… Будешь тут жить. Хозяином всего этого станешь ты.               
         - А мне зачем это богатство?.. Я воспитывался на стабильном окладе. Пенсия такое хозяйство не потянет.            
         - Не твоя забота. Для поддержания порядка я тебе выделю и людей, и денег…             
         - А дети у тебя есть?               
         - Не поняла, о чём ты?               
         - Как это о чём?! У вас с мужем были дети?             
       Надежда ответила не сразу. Она медленно подошла  к стеклянной стене и с болью человека, оторванного от родных мест, посмотрела на то, что стало с её деревней.
         - С мужем?!. Я хотела иметь детей от тебя.          
       Теперь я не знал, что сказать… Приблизился тихо к
 
- 40 -


Надежде, взял за плечи, прижался к её спине. Вспомнил скирду, поле, звёзды… Я чувствовал запахи тех дней… Мои губы коснулись её затылка. Крестьяночка резко, с достоинством не амстердамской дамы (скорее простота уступила место гордости) развернулась ко мне и начала  больно и прелестно хлестать ухоженными ладошками по моим ершистым от небритости щекам. За всю жизнь  большего сексуального удовольствия не ощущал. Сразу скажу, что к мазохизму происходящее не привело. Надя рыдала, я нервно хохотал. Её слёзы и мои поцелуи вели нас к той самой скирде, которой нет. Первой взяла себя в руки, конечно, Надя. Ведь мужчины в такой ситуации слабее. Пожалуй, и в других тоже.
         - Бери этот дом и делай с ним, что хочешь. Только не разрушай! Этого сполна и для домов, и для судеб…      
         - Позволишь мне тут собрать бездомных детей?             
         - Как?..
         - Мой последний сценарий на телевидении… Я не успел ведь тебе сказать: перед тобой главный редактор телевидения. Былое… А думы - я мечтал снять фильм о  проблемах бездомности.               
         - А тут дом и никаких проблем.               
         - Не надо так шутить.               
         - Не шучу. Завтра оформлю дарственную на  тебя. Ко всему, что во дворе, выбирай любой из джипов.               
         - А автобуса у тебя нет?             
         - Зачем?               
         - Со всей бы области привозил детишек сюда… в музей.               
         - Тогда тебе придётся колесить по всей стране. Да, таких покинутых деревень много.               
         - Я не о деревне. В лесу я набрёл на полевой штаб

- 41 -


военных лет. Теперь там настоящий музей. Надо будет придать ему необходимый статус.          
         - А мне покажешь его?
         - Завтра же пойдём к нему на лыжах.
         - Может, всё же джипом подъедем туда?         
         - Не проехать. Дороги-то нет.         
         - Получишь деньги и на дорогу.            
         - А пока посылай своих чернявых за лыжами.               
       Утро следующего дня мы встретили в моём доме.  Было видно, что Наденьке здесь комфортней. Долго она рассматривала своё фото над кроватью. Затем, отбросив одеяло, развернулась ко мне и нежно губами коснулась моей щеки.
         - Иди бриться.               
         - Слушаюсь, босс.          
         - Прекрати! Скажи, а у тебя дети есть?          
         - Сын, дочь… Внучка, внук. От первого брака.       
         - Сколько всего жён было?          
         - Две. Со скуки от первой я ушёл, вторая сбежала по неизвестной мне причине.         
         - Может быть от скуки?!            
         - Возможно.               
         - А я всю жизнь с тобой… и не скучно.             
         - И мне весело…            
         - Ну, хватит об этом! Штаб ждёт.               
       Надя стояла молча в центре землянки. Чтобы ей не мешать, я присел на лежанку. Оказывается, она сумела всё увидеть, многое понять, осознать ранее неведомое ей.
         - Винтовка, которую видела в твоей руке, отсюда?         
         - Да.               
         - Верни…               

- 42 -


         - Хорошо.               
         - Будут деньги на приобретение земли для детей.          
         - Хорошо.               
         - Получишь нужную технику. Напиши, что надо…       
         - Хорошо.         
         - Хорошо бы из Амстердама и детей в твой музей подвезти.            
         – А также из Канады и Ближнего Востока…            
         - Что так?               
         - Там живут мои дети.          
       Весело поскрипывал снежок под полозьями наших лыж. Лёгкий ветерок сдувал снежинки с пышных одежд деревьев, а холодное солнце серебрило проснеженный воздух, но от всего этого становилось тепло. Не только душе, и телу. За спинами у нас оставались стрелки-указатели в прошлое, мы спешили за солнцем. Надежда преградила мне путь. Красивое, молодое лицо радовало и обнадёживало.
         - Руслан, обещай, что хоть одну ночь мы проведём в штабе!            
         - Обещаю.         
       Я сдержал своё слово. А Надя больше сделала, чем обещала. Нашла деньги и под штат воспитателей.
       Я с ребятами восстановил скирду на нашем поле… Павел Григорьевич оказался хорошим хозяйственником в нашем трудном сельском производстве, подобрал нам нужных специалистов. Но главное событие произошло в сентябре. Джазовая мелодия мобильного телефона не сразу разбудила меня. Я услышал голос Наденьки, уже лишённый сигаретного дыма.
         - Поздравляю – у нас сын! Готовься к третьему браку!               
             
- 43 -
























               




                Часть вторая

               ЖИЗНЬ В ОСТАТКЕ          
 










ЭПИЛОГ

       Реве бен Натан умирал долго. Так долго и не живут другие…
         - Сегодня наступит конец!.. - подумалось старому еврею, но сомнения не придавали уверенности. - Не раз смерть подступала близко, и всегда звёзды спасали. Да, эти самые, что над головой.
       Простого смертного спасает, и то не всегда, одна –  индивидуальная звезда. Рево, так называли его в стране исхода, одной звезде доставлял много всяких хлопот, и небесные подружки приходили на помощь. На низком израильском небе всем евреям, и не только им, звёзды были близки, как родственники. Но не всем живущим на земле помогают родственники. Реве – исключение… Ему-то помогали звёзды, родственники и не случайные прохожие. Даже враги. А наживать-то их у Ревы был особый талант.         
       Влажная ночь трезвила, но не настолько, чтобы он мог оценить с точностью, до реальной, всю свою яркую жизнь. Легче кусками.
         - Нехорошее слово! - Реве не мог простить судьбе, как она вольно распоряжалась кусками его тела. - Что, опять дождь будет?            
       Тучи скоро прикрыли звёзды и шумно выжали из себя так нужную этой земле воду. Реве понимал, что не  может зима быть тут иной, а Рево тосковал по снежной, морозной погоде. И хотя в тех местах, где он раньше жил, зима чаще дождила, а снег был редкостью, в его  многократно урезанном теле по приезде в Израиль сумели поселиться два человека. В луже, которую Реве увидел из-под навеса, отразился яркий круглый фонарь.

- 45 -


В нём предположил себя. Реве последние двадцать лет в зеркало не смотрел, даже когда брился… Его лысая голова, наверняка похожая на этот пыльный плафон, сначала лишилась ушей, позже чуть было не исчез нос. Бесцветные брови и глаза не придавали лицу признаков жизни. А в молодости он был заметен. Как-то давно, чихающей ленинградской зимой, к насквозь сопливому студенту сердобольные тётушки привели старенького целителя, который предупредил, что будет лечить Реву долго и бережно.
        - Насиловать организм лишними дозами не будем.  Ведь в основе наших лекарств не лабораторной химии осадок, а природный продукт. Кстати, на кого вас учат?            
         - На химика.
         - Ещё один химик на мою голову. Запомните, что скажет вам рядовой гомеопат, а не ваш профессор, даже если он декан и всемирная знаменитость. Химические процессы будут протекать в теле нормально, пока все наши органы с нами. Ничего никогда вырезать себе не позволяйте.  Ничего нельзя даже урезать.  Ни уха, ни…  Рука старика уже прорезала воздух над… Но тут же взгляды тётушек отбросили её к пупку студента.    
       Рево был спокоен. Само имя стало залогом того, что главной части его тела ни коснулся скальпель. Отец и мать, пройдя путь от заблуждающихся непманов до убеждённых коммунистов, не могли допустить насилие над своим сыном… Тем более, что зоркое родительское внимание перенеслось к тут же свалившейся на голову братца близняшке… Двойня вобрала в себя лучшее из слов родителей… Мальчика на всю жизнь обозвали – Рево, девочке досталось благозвучное – Люция. Но это не спасло Натана и его жену Фейгу в тридцать восьмом.

- 46 -


Революция в виде двух худосочных еврейских детей на время обосновалась в коммунальной квартирке тётушек из Ленинграда. Люция умерла до блокадного лихолетья от тифа. А Реву сёстры отца увезли в Куйбышев…
       Теперь он в Израиле. Давно ушёл в иной мир, всего  лишь от аппендицита, старый гомеопат – не пустил к себе хирурга, несмотря на гнойный исход… А старый раввин, который ещё в середине тридцатых двадцатого века требовал сделать мальчику обрезание, пытается весело дожить до ста двадцати совсем рядом с Реве на согнутой в полукруг маленькой израильской улочке. До этих лет Реве вряд ли доживёт. И смерть получит его в остатке… Сначала ему вырезали аппендикс, а там и язва подоспела, оставив в том самом остатке лишь треть желудка. К промежуточному финишу побаловала простата. На время сохранили. Сейчас лёгкое в тяжесть. Хорошо, что не два. Советуют отдышаться на одном.
         - Дальше… Раньше… Одно и тоже! – он всегда ощущал себя революционером.            
       Рево одним из первых бросился в бизнес, но в то время капиталистические потуги доставляли только боль. Честный еврей не смог спокойно пройти мимо пластмассовых отходов химического комбината, на который уже немолодого специалиста занесла судьба, и  главный технолог цеха товаров широкого потребления с еврейским беспокойным умом да с революционной воспитанностью бросился на убийственную амбразуру бесхозяйственности…
       - Иногда неприятности почувствовать не мешает… Они пытаются вырваться в прошлое… Возьмёт меня смерть, вместе уйдём туда. Тамошний суд должен всё учесть… – квартиросъёмщики прервали Ревину мысль.               

- 47 -


НА СКЛОНЕ ДНЯ

                Ой, милка моя – шевелинка моя!…
                Шевелись, пока работает машинка моя.
                (из русской народной частушки)

       …Шесть дней прошло после того, как на прощанье они с долгожданным гостем, пианистом из Швейцарии, побывали на  городском пляже. Все купались, загорали. Сегодня - грустные тучи. Где-то дождь, где снег. Ветер продавил в тёплую обитель тучи с той земли, которую  покинули шесть лет назад, переехав сюда. 
         - Кто к детям,  кто к предкам. На постоя… - им не  завершить фразу привычными формальными словами. Место жительства – это весь наш земной шарик в бесконечности Вселенной.
       Ветру хватило мощи поднять волну моря на три метра и тревожным шумом протиснуться сквозь щели трисс в уютную квартирку старенького дома. Застыли  в слезливом масле картин пейзажи далёкой жизни… Не прокрутит винты крупная модель самолёта. За пианино «Красный Октябрь» ветер загнал мысли трёх пожилых мужчин и трёх женщин в зрелом возрасте. Милых дам пленила на всю жизнь музыка. Одна из них известная певица, другая – композитор и исполнитель, третья – тихая пианистка, концертмейстер и удачливый педагог. Певица тоже педагог. Но сказать «тоже»… - это, значит скрыть главное. Воспитанники профессора разбрелись по оперным театрам и камерным сценам всего мира… От долговязой пустоты стало тесно. Душно и не уютно. Даже стыдно до неловкости.
         - Не стоит мочиться через батист!.. – по-мужицки резко  прервал тишину авиаконструктор, непререкаемо,

- 48 -


с убеждённостью московского интеллигента.
       Не все смогли оценить юмор… Педагоги смущённо  переглянулись.
         - Под конец пятидесятых режиссёр Луков снимал натуру фильма «Олеко Дундич» в нашем городке… Это потом я стал режиссёром…. Мы, тогда первокурсники машиностроительного техникума, отмечали премьеру стипендии в ресторане, где весело ужинали киношники. Помню, пригласил на танец совсем ещё молоденькую артистку, со временем она стала народной.
         - А к чему это? – резко выразил своё недоумение авиационных дел мастер.
         - Так Танюша была в батистовой блузке.          
         - Мы, помню, отмечали как-то первую зарплату, -  присоединился к разговору инженер-строитель. - Было это морозной зимой в Новосибирске. И один из наших дверь на балкон принял за дверь в туалет.
         - Как можно развить элементарную мысль?!.          
         - Твои слова поняли правильно, - успокоила мужа композитор и продолжила для всех. - Когда мы, только приехав сюда, жили в малюсенькой квартирке, Дима в            единственной комнатке консультировал израильского авиационного спеца. Я закрывалась с гитарой в туалете.       
         - А гитара к чему? – теперь недоумевал строитель.
         - Сочиняла там свою очередную песню.
         - Не место красит человека… - то ли себе сказала профессор из Киева, то ли мужу, обветренному на тех ещё украинских стройках. Или только ветру, в надежде:  вернётся туда, откуда пришёл, и передаст услышанное друзьям, недругам, родственников  успокоит. - Хорошо,               
когда ты ощущаешь себя  востребованным человеком в новой,  для тебя  необычной ситуации. Кто-то надеется

                - 49 -


на случай, иной случай готов спровоцировать… Один ждёт, когда его, любимого, заметят. Другой в любимом деле занят каждый день. Для себя вначале, со временем и для всех. Толковые люди рядом: кандидат наук… при метле, талантливая хормейстер при швабре…
         -  Мы везли свой гений в надежде на плавильный котёл. Забыли, что горячий цех подождёт, - подытожил авиаконструктор, - в ад примут всех тех, кто заслужил «тепличные» условия. А тут  рай… В кущах множество  скрипок…
         - Вот рояли не везде, - тихо добавила пианистка.
       Последний день осени поглощался вечерней тенью. Почему-то решили зажечь свечи. Если для интима, так - мыслей… Слова вслух – общественные, а вот мысли - личные… Авиаконструктор уже в который раз говорил о политике, взгляды свои не считал правыми – скорее правильными. Его басок тихо убеждал каждого, но не отпугивал немое и сокровенное…
       Профессор входила в класс, где ждали её ученики – выпускники разных лет… Высокого класса солисты…  Оперных театров мира. Пел хор мирового сообщества.  Но что?!. Услышать не удавалось.
       Муж певицы,  руководитель отдела капитального строительства в недалёком прошлом, проанализировал   не осуществлённый последний проект, в котором так нуждалось громадное предприятие столицы Украины.   
       Пианистка видела, вроде бы и не уехавшего, своего ученика, того самого пианиста из Швейцарии.       
       Режиссёр поглядывал на жену. За двадцать два года совместной жизни он познал в ней не мало, но далеко не всё. Многое умалчивала… Полезной для студентов музыкального училища была её немногословность. Это

- 50 -


качество и семейному пространству не помеха…
         - А для меня и правый, и левый… да, и средний – жена. Надо быть талантливым политиком в семье! – строитель не отвлёкся от своих аналитических изысков начальника. - На работе я был начальственным громом и молнией, но без бурь и ураганов. Отдел работал чётко и без стихийных бедствий. Жили безбедно. Так вот - на работе я начальник, дома жена начальник.
       Профессор улыбнулась… Перед беззвучным хором её бывших студентов появился солист. Муж в который раз пропел знакомую партию. Всё правильно – дай Бог каждому такого мужа! 
       Усмехнулась и пианистка – эка невидаль. Она тоже считала себя начальником в доме, только говорить об этом незачем... Ей вспомнился затянувшийся педсовет. Завуч, вот он уж точно начальник вслух, говорил умно, но долго. Затосковала о работе, далеко затерявшейся, но любимой и незабываемой.
         - Каждому такой вечер напомнит проблеском его яркий трудовой путь. Громко? – режиссёрские мысли  переплелись с житейскими вопросами. - А лучше быть в тихом болоте?.. Чего стесняться?!. Ведь былое не придумано нами. Буднично и празднично. Безоблачно и с тучкой… Меня за дипломный фотофильм ругали, что  живое кино стопкадрами заменил. Трюкач. Да только…
Только потом на долгие годы в документальном кино «трюк» языком стал.
         - Там сейчас снежок с морозцем. Бывало выйдешь в лес на лыжах… А тут что?!. Сегодня песню сочинила. О лыжах. На стихи известного журналиста, - красивые,  сохранившие девичий задор глаза композитора, устав от серости оконного проёма, находили в блеске клавиш,   

- 51 -


в их чёрно-белом рисунке успокоение…
       Милая мелодия впитала в себя строки стиха жадно и цепко…
         - Словно лыжник в куртке рыжей,
           С небосклона соскользнёт
           Солнце на незримых лыжах
           За скалистый горизонт.
       А… А-а…
       Слова растеряли все буквы кроме одной. Вокализ и   щемящий металлический стон нервных струн гитары не
уступали друг другу и скоро потеряли силу…      
       Но паузы не случилось. Фальцет ветерка напомнил о себе… Воспоминания шустро потянулись к горячим слезам воска, скользнули по вершине свечи, обожглись в маленьком язычке огня и дымком отлетели в прошлое 
каждого, сидящего за красочным, аппетитным столом.
       Профессор отгоняла от себя атаку специфических проблем диафрагмы, дыхания, запавшего языка, мышц лица, интонирования…
       Авиаконструктор устыдился той туалетной шутки с батистовым фильтром…
       Строитель затосковал о настоящей работе… Разве можно назвать работой чернуху ночного сторожа на стройке – ни удовольствия, ни денег…
       Для режиссёра, вдруг, то, что составляло гордость, показалось чужим, случившимся не с ним и не в этой жизни… Можно ли забыть работу с первопроходцами  телевидения. Его - юного не по возрасту режиссёра они приобщили к новому тогда виду искусства. Участие в выходах «Эстафеты новостей» помнились, как первые шаги в Интервидение, а потом там же стали появляться подготовленные им концерты…

- 52 -


       …Теперь он сам оказался на «интервидении»…
         - Сейчас я играю с маленькими флейтистами, меня  радуют их успехи, и мои тоже… А что?.. - удивил всех, и мужа в том числе, неожиданный монолог молчаливой пианистки. - Жизнь нередко подбрасывает поводы для грусти, но надо уметь и хотеть находить самим радость в самых сложных ситуациях. Так случилось, что рядом с нами, а живём мы в маленьком домике. Там все такие.   Не поймёшь, из какого доносится звук флейты. Чаще к двенадцати ночи. Играет кто-то не из моих учеников…  В ночи мелодия флейты приобретает чёткость мысли и обнадёживает.
         - Я тоже люблю ночь, - продолжила профессор. - Ночью легко думается, никто не мешает. Нет тесноты ни для мысли, ни для тела. Часто вспоминаю, как мне  приходилось ехать в консерваторию…
         - Расскажи, расскажи! Тебе пора прекратить доучивать выпускников местной академии! – все не раз слушали эту историю с восторгом. И снова просили «на бис» повторить. Профессора можно было выпускать на эстраду с юмористическими зарисовками из её жизни. Их было много… Рассказывались смачно со вставками украинского языка, западэнським искристым окрасом.
         - Добиралась я на работу обычно общественным транспортом. Проезжала мимо рынка, когда торговый люд, из продавших свой товар, уже возвращался домой.  В троллейбусах народу было много. Меня мой рост загонял кому-нибудь в подмышку, из-под которой я и наблюдала за происходящим в салоне. Как-то, сжав упругую пружину человеческих тел, втиснула себя в разгорячённый троллейбус, освободившаяся от товара сельская семья…  Молодые с тарой на задней площадке 

- 53 -


оказались, матушка их на передней. И вдруг дети потеряли маму из вида: Мамо! Мамо, де ж це вы? Ой, лишенько… Що ж це буде? Матусю!… Никакой беды, смех и только. Их мама что-то ищет на полу, долго будоражит над собой кисель из пассажиров… Наконец она  поднимает себя над бесформенной массой, пытаясь отряхнуть грязь с велюровой куртки и кричит детям в ответ через всё пространство общего выдоха: Де я, де?!.  Туточки. Матери твойий ковинька… Палка значит! - профессор спешит перевести москвичам с украинского. - Думала, що двадцять копийок, а то хтось плюнув…       
       Добрый смех накрыл слабый писк ветра. Красивая  блондинка, отложив гитару, пошла к двери салона и включила большую весёлую люстру. Авиаконструктор по-хозяйски разлил в стопки мужчин украинскую водку с перцем, строитель в звонкие хрустальные фужеры подлил дамам красное израильское вино, режиссёр в образе слуги из девятнадцатого века задул российские свечи. Их витиеватый дымок грустно потянулся вверх и затерялся в жарком свете ярких ламп.


ПОЖИЛ?! РАСПЛАТИСЬ.

       В дверях стояли его квартиросъёмщики. Реве ждал их, знал точность этих «русских»… Сам был таким… Лишь приехал раньше - всего на восемь лет, но, чтобы считаться израильтянином - это срок. Сначала купил домик на отшибе. Зарабатывал на жизнь лавочником в арабском квартале. Арабы там давно не жили, а район под башней дворика хана сохранился в центре светлых новостроек. Экзотика старины пробиралась до нервных

- 54 -


окончаний в отложениях солей, точно седина старой Риги или юношеский задор замысловатых кварталов старого Тбилиси. Внутри оставшегося тела появлялись приятные ощущения тепла подростка вперемешку со старческим холодком на плече от прикосновения руки дряхлой, но настырной. Вспомнились булыжные улицы его детства. Южный украинский городок выделял такие для евреев, но месторасположение их звалось зачем-то итальянскими кварталами. Затишье тесных подворотен,  крикливость дворов, превращённых в футбольные поля, паутина бельевых верёвок для волейбольных площадок с безобразными сетками из маек, подштанников и бюстгальтеров, чашки которых нередко ловили мячи из ветоши для мужских нужд – забвению не предавались. 
       …Рево давно мечтал жить в большом многоэтажном доме. И как только появилась возможность, Реве свой домик отдал под съём. Приобрёл себе с женой большую  квартиру и две поменьше дочери и сыну в старом доме.    Удачная планировка. Прекрасный вид на море. Работал успешно в собственном маленьком супермаркете. Но за прилавком стоял уже редко, хотя покупатели привыкли видеть его лицо… Может, при этом их не тревожила собственная внешность. Что бы не говорил покупатель,  но молоденькие девчонки при товаре смотрелись куда лучше. Своих детей потерял. Поехали они с друзьями в Тель-Авив погулять… А там поджидал взрыв. Отрезало горе, в который раз, по живому. Жильё Фейги и Натана, (детям дали имена бабушки и дедушки по отцовской линии) досталось на съём, как до этого и коттеджик,   интеллигентным квартиросъёмщикам. Там, где жила их дочь, расположились известный в России конструктор и его жена – популярная среди «русских» композитор и

- 55 -


исполнитель своих песен. На верхнем седьмом этаже - в изысканной обители сына расположились профессор из Киева, заслуженная артистка и её муж. В Украине был   начальником, тут в сторожа пошёл. А мог он привнести пользы куда больше, сохранив свой многолетний опыт строительной профессии и запас нерастраченных сил…       
         - Претензий нет. Обиды быть не может. Молодые должны работать. Раньше почему не приехал?.. Другие, вот – молодцы, в расцвете лет явились сюда… Возраст мой уже взрывоопасный. Как сапёр заявляю.               
         - И меня взрывную умело разминировал! – веселее  никто прошлое не вспоминал, но глаза выдали грусть.
         - Когда это случилось? – всё чаще и чаще согревал седую голову памятный солнечный день. Леонид готов был забыть свою гражданскую профессию строителя. Но не в силах ему расстаться с молодцеватой, военной, рисковой специализацией. - Как-то повестка вызвала на переподготовку.
         Степной ветерок, прожаренный белесым солнцем Приазовья, больно ударился о густые заросли волос и обошёл стороной две молодые красивые головки, теряя свой голосок в матовой от пыли траве. Эмма, конечно,  уловила его последнюю щемящую нотку… Её смуглые глаза стали чёрными, отразив смолу Леонидова чуба.      
         - А что это за значок рядом со звёздочками твоих погон? – в воздухе звонко зависал её голос.         
         - Значок?!. – от сравнения своего похрипывания с мелодией девичьего голоса Леонид удовольствия не получил. - Это эмблема инженерных войск! – пытаясь пропеть, неуклюже обронил весомую фразу и спугнул с ромашки пчёлку – препятствие  для поцелуя исчезло…  На их губах долго оставался опьяняющий след нектара. 

- 56 -


         - Ах, как кружится голова… - губы влюблённых терзали ослабевшую ромашку. Она оказалась не только свидетелем их первого поцелуя, но и стала участником последующих. - Как голова кружится.
       Ветер пел голосом Клавдии Шульженко… И Эмма беззвучно повторяла текст песни. Леонид следил за её губами, припорошенными яркорыжей пыльцой цветка с отметиной белого лепестка на упругой смуглой щеке. Высокие кусты прикрывали влюблённых от стороннего взгляда. Ведь совсем рядом был покосившийся забор соседнего двора, который удерживался замысловатым  узлом из ржавой проволоки на больно искалеченном временем хвостовом оперении торчащей над землёй авиационной бомбы… По хозяйственным тряпкам, что уютно цеплялись за острые уголки этого страшилища, Леонид понял – к этой зарубке войны тут привыкли. Но он сапёр, и вполне объяснимое чувство опасности сразу покрыло его лоб холодной росой пота. Резко выдернув в реальный мир ничего не понимающую Эмму Леонид помчался с ней в сторону армейского палаточного лагеря.               


КОЗЫ, КОЗЛИКИ И КОЗЛЫ

       Абрама разбудил тревожный лай собак. Древний, как мир, еврей призрачной тенью поспешно прорезал переполненный влагой двор на окраине деревушки… Сухая кисть ловко нашла в ночи пять  чёрных кнопок предупредительного аккорда. На столбах между домом и сараями зажглись огни мощных фонарных ламп… Но их не было видно. Матовым сумерком, загадочно скупо

- 57 -


светился мокрый воздух. Заверещала горькой обидой сирена. За узкой полоской участка, покрытого высокой, густой, сочной для коз травой, на сонной для этого времени суток трассе стояла взмокшая от прохладного пота «Субару». Старчески кашлял мотор… Серое тело тряслось. Дрожью прошибло такое же тело Абрама. Он застыл в смертельном страхе. Четыре крепкие фигуры спешно втиснули себя в салон автомобиля. Одна из дверей не закрывалась. Визг колёс и громкий кашель из выхлопной трубы вспугнули козлёнка. Он вырвался из рук вора и вывалился в траву у обочины. Дребезжащий отзвук дверцы, схваченной накрепко замком, оставил за собой тишину ночи… Козлёнок выбрался из травы на холмик и позвал маму жалостливым голоском. Детский плач Абрам понимал  по-своему.
         – Сколько же лет  быть козликами?..
       Из загона вырвалась крупная коза и побежала к своему малышу, подминая под себя вкусно пахнущую траву… Материнское тяжкое похрипывание и детское блеянье соединились… Свежий запах травы и громкий крик сына к матушке не смогли нарушить покойный сладкий сон самца.    
         - Козёл! – Реве видел сквозь житейскую дымку всё и ощущал происходящее телом, точнее тем, что от него осталось…      
       Абрам спиной чувствовал пристальный взгляд… За срубленной сливой, в паутине сухих веток стоял друг детства. Сухой ствол и только… Сочувствие уставших глаз пыталось пробиться наружу сквозь припухшие от бессонницы веки.          
         - Кого это ты козлом обозвал? – спросил Абрам, выключая сирену.               
         
- 58 -


         - Того… Который козлёнка в машину тащил. Все они козлы. Нашли, суки, кого обворовывать… - Реве ладошкой левой руки ударил по синей вене над локтём правой, та лихо пружиной выбросила кулак в понятный матерный жест.               
       От дороги ко двору Абрама направлялась четвёрка тех или других… Срубив мощными телами ограждение загона, двух тощих еврейских божьих одуванчиков чуть не затоптали милицейские молодцы.      
         - Иван Сидорович Альтшулер! – взял под козырёк первый. - Капитан четвёртого ровэдэ.      
       Подбежали и другие. Выяснилось, что они из их же городка, из того самого, который провожал Реву сюда в Израиль… Перед евреем стоял уже не молодой,  рыжий сержант. Он тогда, в детском садике, всегда был рядом с его Фейгой. И когда их усаживали на горшки…
         - Позже её оставил в покое. И хорошо. Гоя только нам не хватало. Мало рыжих евреев?.. – от этих мыслей             
Реве легче не стало, дочь не нашла себе ни рыжего, ни белого, ни чёрного. - Однако не нашлось ей ни еврея, ни гоя… - выступили слёзы.         
         - Плачешь чего, отец? – густые рыжие ресницы приоткрыли удивление таких же рыжих глаз.          
         - Эх, Только! – вспомнилось, как звали хлопчика в те годы его дружки. - Нет твоей Феи… - Реве помнил и то, как звал его дочь этот рыжик. - Взял бы её в жёны и счастливей, может, была бы судьба дочери.      
         - А что случилось? – брови подлетели вверх, тут же тяжело опустились, загнав любопытные глаза в прищур.            
         - Подорвали её с другими…      
         - Хватит о мелочном. Что сейчас тут произошло, о

   - 59 -


чём  сирена верещала?.. –  ни деловой тон капитана, ни само присутствие здесь милиционеров не удивляло.
         - Козёл! – выронил Реве.          
         - За козла ответишь! – подхватил старшой.
           - Я не тебе. Это о том… о тех…         
         - Вот-вот. Давай о них и подробней.         
         - А что я могу больше сказать. Видел, как  бежали к машине, как один козлёнка тащил… Потом и уехали. Абрам, расскажи. Изучают, видно, полицейский опыт.         
         - Э-ге-ге… - только это и выдавил из себя Абрам.
         - А по-русски слабо?.. Неужто вы забыли великий и могучий в своих Палестинах?               
         - В Израиле! – обиделся Абрам.               
         - Ну, пусть так.         
         - Не пусть, а так! И не понукай! – поддержал друга Реве.         
       Капитан оказался меж двух агрессивных стариков, но быстро утряс ситуацию. Решил не успокаивать, даже подхватил интонацию, выбранную собеседниками. Они с пылу, с жару точнее опишут случившееся.   
         - Говори ты, старик! – больно кинул он в сторону Абрама. - Ты хозяин?          
         - Да.               
         - Козы твои?               
         - Да.            
         - За какие деньги купил?            
         - За шекели… за израильские деньги.         
         - Значит, на жизнь хватает.       
         - Чью?         
         - Твою и коз.         
         - А что?            
         - Да ничего. Да, кто вопросы тут задаёт?

- 60 -


         - Ты.          
         - То-то! Вот и отвечай. Впервой такое с тобой?         
         - Куда там… Уже воровали. После этого и сделал свет на столбах, сирену для отпугивания приспособил.      
         - Помогает?            
         - Как видишь.         
         - Сказал бы, не очень… - капитан увидел только отсутствие своих подчинённых. – А бойцы мои где?         
         - Среди коз затерялись, - тихо смеялся Реве, - там  ползают, в загоне. Видать, следы высматривают.         
         - Чьи?            
         - Козлов.         
         - Зачем?!               
         - Он о ворах, - пояснил серьёзно Абрам.         
         - А! И что дальше?       
         - Сличать будете, - смех уже распирал Реву.         
         - Где?               
         - В местном полицейском участке, - происходящее раздражало Абрама, но надо было терпеть… Он хотел знать, как долго будут продолжаться случаи воровства? Кто, и это главное, не даёт ему спать спокойно.         
         - А то можете поискать отпечатки в своём РОВДэ.  Эти следы не из вашего банка данных?.. - Реве не мог скрыть свою иронию.         
         - Почему мы должны этим заниматься?.. - иронию капитан не заметил и крикнул в сторону загона своим подчинённым. - Слушай-ка мою команду! Все ко мне!.. Пора в дорогу.            
         - А кто воров искать будет?         
         - Не знаю… Ведь мы здесь проездом. В Воркуту  ещё поспеть надо, - и милиционеры исчезли мгновенно, как и появились.         

- 61 -


ЖАРКАЯ ЗИМА

       Она согревала своим дыханием его уши. Целовала, любуясь.
         - У тебя уши большие, мужские… Но в стороны не торчат. Аккуратные, ухоженные.
       Такими их Рево содержал сейчас. Не то, что в годы  его первого и второго сроков заключения.         
         - Лю, милая! – у неё было хорошее имя – Любовь, но он сразу почему-то его сократил до первого слога.       
       Будучи уже седым, давно не молодым, Рево нежно, жадно чуял девичий аромат… Заполярный, за тридцать градусов морозец слабел от тепла девушки… А крепкие мужские руки, сдерживая силу, невесомым шалевым воротником прикрыли настороженные девичьи плечи и грудь. Он и она думали о тёплой постели за балконной дверью, но продолжали стоять на ветру, который после удара о стену дома возвращался к горизонту, к фонарям его прошлой лагерной обители.
         - Как же можно со своего балкона каждый день видеть огни зон?..            
         - Таких балконов… в нашем городе … - голова её попыталась дотянуться до его ухоженных пальцев, но остановилась на полпути.         
         - А зон тут сколько… - Рево смотрел на короткую девичью стрижку, в ней седые волосики перемежались  с каштановыми.            
         - В одном из этих лагерей я появилась на свет.       
         - На свет этих огней?!.         
         - Нет. На солнечный. Родилась днём – полярным.      
       Они вернулись в тепло уютной квартиры, чистой и со вкусом обставленной. Пересекли большую гостиную

- 62 -


и скрылись за дверью спальни…
       Их проводил грустный взгляд красивой женщины с большой фотографии в рамочке цвета слоновой кости. Этот портрет занимал почётное место в центре стены поверх ярких обоев. Светлый шпон скромной мебели туманом спускался к полу. Граб паркета отражал яркую люстру польским лаком. Из-за двери, которая скрыла от полированного быта влюблённых, проникал шёпот.
         - Как хорошо… Плохо, что мама не видит этого.         
         - Лю, милая, но есть вещи, за которыми мамкам не следует наблюдать.       
         - Я серьёзно… И о другом. Как она мечтала видеть меня счастливой с любимым мужчиной.         
         - Прости.         
         - За что? Ты же не знаешь трагедию нашей семьи.    
       … Грустные глаза серого лица женщины на старом фото изменились до боли, послышался громкий стон и тихий крик…
         - Я у тебя первый мужчина?       
         - Да!..            
       … Жаркий спальный шёпот прерывался лагерным промёрзлым диалогом…
         - Ну, давай, рожай, валютная подстилка!       
         - И рожу-у-у!.. - физическая, земная боль не могла исказить божественную красоту роженицы.      
       Серые стены, её роба, сброшенная на сморщенный от времени пол и даже лишённая какого-либо окраса эмоций физиономия лагерной медички преобразились. Крик ребёнка вырвался к скупому солнцу и вынудил  одарить цветными бликами бараки снаружи и внутри…   
       …Зачатие и роды. Какая сила в природе или вне её продлевает жизнь в вечность? Одно ясно – в эту ночь, в

- 63 -


этот светлый миг своей пёстрой жизни Рево потерял статус убеждённого холостяка.      
         - А я у тебя первая женщина? – ей радостно было обмануться.         
         - Любовь – первая!..      
         - Всё попадались Веры и Надежды?            
         - Я про настоящую… с маленькой буквы.         
         - Прости.          
         - За что? Ведь и тебе моё прошлое не известно.         
         - Расскажи.            
         - С чего начать?         
         - С начала.          
         - С какого?         
         - И много начал у тебя было?         
         - До продолжения и развития как-то не доходило. Всё начинал да начинал… Вот и сейчас происходящее с нами мне началом кажется.          
         - Если кажется, креститься надо.            
         - Не могу… Я – еврей!.. – Рево рассмеялся как-то грустно.       
         - Отец у меня был евреем… - Люба прижала себя  к упругому мускулистому телу Ревы, уткнула своё лицо в его грудь и заплакала. Слёзы обжигали… Остывали и своей прохладой будили желания… Возбуждали…
       В гостиную просочились сладкие звуки любви. Под материнским портретом за стеклом полки на фоне книг с яркими обложками разных цветов радуги желтовато выделялся высохший от времени лист письма. Под утро Любочка расскажет содержание отцовского послания…
         - У отца был талант коммерсанта. Когда-нибудь, и это время не за горами, так говорил он, люди выведут  уставшую страну из битв и беготни. Поверь, он прав, не

- 64 -

мешает иногда оглянуться назад, постоять и подумать. Но для этого нужно на плечах голову иметь с умом… аналитическим.
         - Фантазёр был твой отец. Но почему был?          
         - Расстреляли. Валюта. По новому закону за грехи старые. И беременной матери срок припаяли. Теперь же говорят, ошибочка вышла… Мужичков порешили из-за непонимания деталей следствия. Всего-то.         
         - Эту историю слышал двадцать лет назад, когда досиживал первый срок тут. Приехал юбилей отметить.          
         - И встретил меня. Это судьба… Но сидел за что?    
         - За драку уголёк рубил. Мышцы накачивал.         
         - Так ты у меня хулиган?          
         - Нет, учитель словесности. К тому же сталинские идеи национальной политики отстаивал. 
         - Запутал…      
         - Распутаю… После института, правда не сразу, я попал на крупный Нефтехимкомбинат  под Иркутском.    Там на подстанции в электриках был отсидевший срок полицай… Националистические замашки ему не давали  покоя…
       Спор о политике затянулся, подогревался запалом молодёжным и алкогольным заделом. Перемены жизни в ту или иную сторону от потепления до похолодания имели своих сторонников да своих противников. Один только молчал – полицай бывший. Пил, не закусывая, и улыбался. За столом интернационал – от армянина до казаха, от бурята до украинца, от, конечно, русского до,          
не без этого, ев… Вот тут полицая прорвало. И чего он вдруг жидом обозвал. Вытащил Рево молча из-под себя венский стул, лёгенький такой, но ударил резко… Стул вдребезги, только шуруп  по самую шляпку в висок …
         - Полицая в жаркий ад, меня сюда, в прохладу, на

- 65 -


перевоспитание.
         - Как же ты так?      
         - Иначе не мог. И прошу не вспоминать об этом больше. Своё отсидел от звонка до звонка. Вернулся. И, как бы то ни было, приняли с радостью. В незаметный цех, на первый взгляд. Но только на первый.      
       Молчали до утра. Сон не брал. Новый день гудками и сиренами зазывал в полярную ночь. Оставили в тихой спальне осадок прошлого, прихватив с собой приятную усталость. Вышли из подъезда, сразу пересекли дорогу.
Рево спиной почувствовал неладное, это его остановило и развернуло в сторону дома. Но где балконы? Нет их. Ни одного. Где же они вчера вечером стояли?..
         - Лю!       
         - Что милый?         
         - Ничего… Хорошо, что ты есть.

ОДНОМУ ПЛОХО

         - Теперь тебя нет… - со сверлящей душу болью он не находил себе места в их израильской опустошённой квартире. – В сорок умирать нельзя...
       Реве понимал, спасти себя можно в прошлом. Если  Люба была утешением в потерях и огоньком будущего, то теперь пустота плотным туманом скрыла всё.
         - Любочка, Любочка, Любочка!.. – трижды, как заклинание, вырвалось в какой-то антимир её имя и тут же зависло в невесомости вместе с мебелью, картинами и фотопортретом тёщи.
       Исчезли стены, окна, двери в серых провалах. Над такой же серостью вместо пола завис и сам Реве… 
       …Только тяжёлый сон отлетал в бездну.

- 66 --
      
            
СТАТИЧЕСКИЕ ИСПЫТАНИЯ

         - Лонжерон ломается на статических испытаниях.
         - А как он себя поведёт в динамике? – Рево задал вопрос то ли себе, то ли тем, кто вёл за его спиной спор громко и жарко.            
         - Французы шиканули…            
         - Как бы там ни было, сверхзвуковой лайнер. А мы  ведь раньше…          
         - Вот прилетим на испытания, там и поговорим…      
       Рево понял, сидели за ним авиаспецы, догадывался, о чём речь. Французы задели и его. Как же?!. Всё время впереди планеты всей мы должны быть.   
         - Но пока земля тянет к покою… Лезет же такое в голову, когда летишь самолётом! - солнце высвечивало долгую жизнь. А вот грозовые тучи внизу напоминали, что не всё так уж  безоблачно и обнадёживающе. В его цехе товаров народного потребления никто не смог додуматься загрузить дармовые пластмассовые отходы в ванну. Вода же отделит лёгкую массу от тяжёлой… Долго ли штамп сделать?!. И вот модные клипсы в виде лёгких ножниц украшают ушки модниц. Заключается договор, и киоски Союзпечати продают идеи верхов в комплекте с красотой низов.               
         - Идём на посадку, Дима! – миролюбиво завершил спор задиристый специалист. Его блеклое лицо чем-то напоминало героев пресных плакатов.               
         - Сквозь тучки чёрные, - по стеклу иллюминатора скользнула пружинистая шевелюра авиаконструктора постарше, - к светлому будущему.          
         - Подберут тебе, Димка, «квартирку»… В здешних сугробах.

- 67 -


       Пройдут годы, и тогда Реве ему сдаст квартирку в Израиле, а пока их притягивала к себе сибирская земля.
То ли в «Восточно-Сибирской правде», то ли в самих «Известиях» ( запамятовал Реве ) появилась разгромная статья. Теневиком обозвали. Ведь была у него всего-то коммерческая структура… Не в тени государственного предприятия. И доходы на виду… Почему нетрудовые?
         - Не согласен. Пусть интеллектуальные, но не без физического труда. А умственный - уже не труд?..         
         - Шутить изволите… Да? - а следователь шуток не понимал.            
         - Да уж…      
         - И сказать нечего.         
         - Почему?          
         - Тут вопросы-то я задаю. Откуда такие бойкие вы берётесь? О чём думаете?          
         - О жизни.         
         - Какой?         
         - Лучшей.         
         - Вот-вот… Сейчас поможешь сам себе…  статью соответствующую подобрать.            
         - Смешно. За мысли вслух…    
         - Не очень. Народное богатство себе в карман.       
         - Лучше, конечно, на помойку.            
         - Думать надо, когда говоришь.            
         - А в деле тем более…
         - В каком?.. В преступном. По каким это законам живёшь?               
         - По законам бытия. Простая философская основа.   
Цепочка истины: я – земля, тело, мысли, инстинкты… семья.          
         - Что ж идеям место не досталось? Где они?          

- 68 -


         - Идеи власти в лозунгах, идеи народа на заборе.         
         - На заборе и «Бей жидов!» прочесть можно.            
         - Бывает. Но лучше вслух и в глаза… Честнее, во всяком случае. Знаешь кого венским стулом…               
         - А мы в ответ отечественным табуретом. Да под зад. Да в загон для мыслящих, но слабонервных.            
         - Это вы обо всех. Как про скот. Ой, как вырвемся из загона…         
         - Никак пугаешь?!            
         - Здесь привычней самому пуганым быть… Не так ли? Сила –дура, смелость – глупость. Идея есть, ума не надо!            
         - Что с тобой, умником, надо делать, уже знаю. На слух не жалуешься?               
         - Не приходилось.         
         - Слушай: повторение - мать учения…             
       …К забою ещё пролезть надо было. Второй срок от первого не отличался ни Воркутой, ни рабочим местом. В породе лаз рубили узкий… К чему шире на лагерных харчах? Рево упирался головой в зад ползущего перед ним не потому, что спешил. Торопил  ползущий сзади. И истина зэковского бытия предстала  иной цепочкой…
Ведь ты – дальнее подземелье, где тело, что порода, где мысли с инстинктами в семейном общаке.               
       Вот так бегом, ползком, молча на работу и с работы весь срок. Как-то ветром шапку сдуло, новенькую - в начале срока, назад за ней не побежать…  Остановиться не моги. Пока в зону прибежали, пока долгую поверку простояли, уши белым цветом взялись. В бараке цвет вернулся, но такой, не видеть лучше.
         - Еврейчика спасать надо! – ласково процедил сквозь зубы Шнур.            
 
- 69 -


       Не успела любопытная братва среагировать на его обвисшие уши, как за своей спиной Рево услышал рык грудной, громкий и спасительный. Голос Артиста отвёл в сторону застывший нож над ослабевшим ухом.
         - Шнур, оставь его в покое! Кому сказал? – все артиста уважали, помнили мощным по фильмам воли, а кто и в театре, в котором тот играл, бывал. Короче, его слово было и первым, и последним.            
       Все знали за что отбывал срок Артист. Полюбил он дочурку «начальника» – из кремлёвских… Знал и Рево, какая интрига любви загнала коренного московского интеллигента, привыкшего к динамике жизни и сцены, в заполярное стойло. Для Ревы здешние сумасшедшего ритма дни застыли в статике выброшенных на обочину жизни лет. Для таких людей срок сказывается не мерой перевоспитания, скорее – испытанием на прочность…
       Ехал Рево на свой… А попал с Любашей на юбилей  Заполярного театра. Увидел своего спасителя, лучшего из артистов… 
         - Главная роль оставила силы на строганину? –  от своего вопроса вздрогнул поначалу сам Рева, уже позже  у Артиста  приподнялась в удивлении бровь, а Любочка весело впитывала ресторанную музыку. Легко проплыл мимо тихий голос певицы… Басовый речитатив грубо попытался нарушить гармонию песни и кухни…               
         - А жаль. Строганина классной получилась бы. На холодное попадут рано или поздно. Не тут, так… - это бормотание Шнура, уносящего нож от отмороженного уха Ревы, оказалось судьбоносным.            
         …Возвращение в молодой сибирский город могло только радовать. Жил Рево в красивом новом доме. Тут были только новые дома, похожие на ленинградские…

- 70 -


Шпиль над почтой  определял центр города, невдалеке Дворец культуры нефтехимиков. Комбинат далеко за городом был отсечён от праздничных кварталов ужас каким древним, грязным посёлком с верным названием Шанхай. В первый  день по возвращении от Любочки, а точнее в ночь после затянувшихся сверхурочных, Рево устало брёл между юрт грязной дорогой Этапной - так ещё в конце тридцатых обозвали эту улицу. Из дворов доносилась пьяная ругань, к стволу одинокого старого кедра прижимался молодой парень, которого громко и самозабвенно били дружки, а может уже и вражки. Так бьют, когда убить хотят. Спасителем оказался Рево, не то, чтобы влез защитником в драку – просто одного из нападавших узнал… Уж точно на свою голову.
         - Шнур, а ты как тут оказался?         
         - О, еврейчик! Так это родина моя. Шанхайский я от рождения.            
         - Вот как…            
         - Что испугался? Бить не будем. Шавку отпустите, подвезло тебе, хилый!.. – после этих слов Шнура Рево не мог не понять, что теперь разборка с ним будет.         
         - Ну, я пошёл. Заходи, Шнур, в гости, - спокойно,  безадресно попытался отреагировать Рево.         
         - А как же обещанный-то холодец?.. Держите еврейчика. Нежно, но крепко… Братан, не делай больно ему! – Рево и не успел почувствовать боль, только лезвие добавило холодок в ночной сибирский воздух.       
       Дружки Шнура поливали водкой голову Ревы. Зной обиды усилил алкогольный огонь гнева. У ног валялись  хвалённые Любочкой уши.
       …Около каждого из братвы стоял венский стул…  Ревкины обидчики со временем перерезали друг друга.            
            
- 71 -
   

УЛЫБКА ИЗ ПРОШЛОГО

         - После того злого случая завёл себе гоголевскую причёску… - Реве изображал хрупкими, сухими руками отсутствующие локоны… Похохатывал как-то грустно, нелепо, писклявым хрипом, который вываливался из пещерной амбразуры под бугристом шрамом носа и тут же терялся в сквознячке домика, снимаемого худым режиссёром и полненькой пианисткой.
       Старенького еврея и его моложавую жену по их же  просьбе квартиранты приняли в свои посиделки. Как и прежде, собирались поочерёдно друг у друга. Немного пили, немало ели и долго вспоминали прошлое, в нём и теплилась их жизнь.
         - Реве, как после случившегося вы встретились с Любочкой? – неожиданно спросил кто-то, но смутились все.               
         - Лю… Люба обычно отпускное лето проводила в Пицунде. Одна… - бесцветные глаза блеснули синевой.    
         - Только в этот раз лето для нас стало общим.
         - Я должен был приехать позже… У неё-то отпуск два месяца.
         - Я сняла квартиру и ждала его.
         - В самолёте, которым летел на юг, оказался рядом с главврачом нашей районной больницы и чиновником профсоюзным. Узнав, что буду отдыхать дикарём, они стали уговаривать меня снять квартирку не далеко от их санатория, что обеспечит нам преферансный досуг.  Я сказал, что друзья уже сняли мне жильё.
         - А тут я… - и Любочкина улыбка поразила всех  откровением.
         - Бежала. Не видела никого. И я видел только её…
         
- 72 -


       Реве продолжал рассказ, но слова тихо затерялись в
ярких солнечных лучах, на мгновение зависли снежной круговертью, но тут же, подгоняемые ветром, унеслись за горизонт. Над лётным полем пронеслось неземное на невидимых крыльях создание, с трудом удерживающее  под порывами самолётных турбин яркие красные розы,  и приземлилось около Ревы. Красивые женские руки с фантастической техникой космоплана провели захват,  предварительно уронив цветы… Застыли на месте и тут же вообще исчезли поспешные пассажиры. Самолёты на земле и в воздухе дали обратный ход… И только двое влюблённых, как вышедшие в открытый космос, оставались в тишине безвоздушного пространства…
       … Тормозной скрежет о чёрный металл рельсов на фоне полярного, белого до боли глаз, снега смешался с непонятными для уха возгласами перрона и громкими справками радио. В глубокие снежные следы Любочки падали красные розы. Девичьи руки любовно прикрыли красивые мужские уши, а губы её, яркие и без помады, одаривали теплом лучшее из мест мужского лица – нос.
       Воркута… Адлер. Нежные руки зарывались в гущу его густой шевелюры. Упругие волосы сопротивлялись, словно понимали, для чего отращены, но они не смогли отказать  ласковым пальцам в их желании открыть…
         - В чём дело?.. Не может быть… – в тишину и эти, и другие слова вытеснялись её взглядом.               
       Рево ответил горькой улыбкой глаз: Нет их…
         - Не… Не-е-ет. - хвойным привкусом выдохнули сосновые ветви.               
         - Тс-с-с… - солоно зашипела морская волна.            
       И вновь наступила тишина… Пальцы бледных рук   выползли из темноты шевелюры к красивому носу…       

- 73 -


       Реве прервал свой рассказ. Кисть авиаконструктора бреющим полётом потянулась к водке, но на перехват вылетела рука жены. Секунд десять хватило для немой сцены, в конце которой застывшие над столом две руки успели совершить мягкие посадки к своим тарелкам. За столом перекатом пронёсся смех. Вызвал весёленькие нотки у всех сам Реве. Своим радостным посапыванием над смеющимися губами. Звонко смеялась Люба.
         - Нам помнится чаще лучшее, - прокомментировал режиссёр свой настороженный смешок, вырывающийся наружу так, что ещё немного, ещё чуть-чуть и вывалит он на стол вставную челюсть. - И трагическое, застряв занозой в прошлом, пусть больно, но отсылает нас к   мгновеньям радости и счастья. Меня били кирпичом по голове, брали на вилы из-за девчонок… с которыми дружил.
         - Меня топили, куда удачнее других… - шутка не удалась, Реве помрачнел и заговорил путано. - И вместо меня утопили другого. Сложно любить красивую… .   
         - Некрасивых женщин нет!.. – красивое лицо было помехой для убедительности профессорской мысли.         
         - Ну уж!.. - выдохнули дружно мужчины.
         - Оставим это утверждение для поэтов и тостов… Я ведь прав! – больше для себя сказал авиаконструктор
 и ловко подхватил бутылку водки.            
         - И для философов… - с двойным смыслом изрёк режиссёр, подставляющий свою стопку к опьяняющей струе вечного напитка.             
         - И для ослеплённых любовью! – строитель встал из-за стола и в хрустальный раструб с прозрачной, как сам воздух, жидкостью нежно произнёс. - За любовь!    
       Все дружно присоединились к тосту…  А женщины 

- 74 -


сумели оценить и то, что Леонид подошёл к каждой из них. Задержался за спиной жены, вдыхая от её весёлых волос такой родной запах Приазовья.   
       Реве пригубил. За свою Любовь. Его мысль уловил Абрам, который сел на освободившийся стул Леонида.
         - Рево, ты помнишь Настеньку?.. Десятиклассницу из четырнадцатой женской школы?!            
         - Которой ты решил задачку и тем самым помог ей сдать экзамен?             
         - Да…         
         - Конечно. И тот случай помню… И лицо её не забыть.         
       Два старика молча смотрели друг на друга, но их никто не замечал. Для присутствующих Абрам вообще не существовал, Реве решили не беспокоить - зачем же  вырывать его из поглотившей сладкой бездны…  Экран
телевизора накрыла громадная океанская волна. Слова диктора о трагедии, вызванной землетрясением на дне океана, увели всех от комфортного стола. И только двое – Реве и Абрам продолжали сидеть друг против друга… Тревожный комментарий журналиста о накате    океанского вала на курортный спокойный берег мешал уловить тихий диалог.
         - В судьбе каждого человека изначально заложен определённый запас любви… Мне он был дан лишь для Настеньки. Я же его растранжирил…
         - Когда?            
         - Вот именно… Когда?!. Давай пофантазируем… Но моя любовь к Настеньке реальной была… Помнишь  ту жаркую весну?          
         - Конечно. Восьмая мирная… послевоенная.            
         - Красивые аттестаты зрелости… Надежды… Вот 

- 75 --


открыта дорога в жизнь, взрослую. Кто знал, чем лето обернётся для меня…          
         - Беда пришла на этот берег, пляж… - телевизор в очередной раз напомнил о себе. Абрам искоса бросил уставший взгляд в его сторону.            
         - И я кричал тогда на берег… Звал Настеньку…         
         - Уезжая сюда, я встречался с ней. Живёт одна… До сих пор ждёт тебя. Никого у неё не осталось.      
         - Зачем я ей такой!?.               
         - Не скажи!.. – Реве видел, как Абрам тяжко встал, уступая место Леониду, и ушёл в никуда. Откуда часто в последнее время появлялся. При этом Реве его видел всегда, когда остальные оставались незрячими…      
       Вернувшиеся к столу умолкли после увиденного на экране телевизора. Жизнь за толстым стеклом для Ревы была чуждой… Нет, он, конечно, сопереживал. Как при чтении книг. От его жизни доставалось больше. Вот где  настоящее шоу с модным «реалити»…          
         - Ведь Абрам прав… У каждого свой запас любви. А если он не был растрачен? Значит, он только одному в твоей судьбе, Фейга! – не веря реальности, Реве часто   обращался к дочери. – Уехал от тебя Только на своём горшке … А ведь рыжий Толька мог полюбить тебя. Но я был бы против. И чего бы добился?.. Где ты?.. Где Толька?!. И где-то в запасниках  любовь… - он увидел на холодном экране молча работающего телевизора бегущую от бурлящей и свирепой волны девушку.            
       Сидящие за столом ещё молчали… Но ловкая рука опять потянулась к бутылке с водкой.       
         - Помянут погибших… А может вернутся к столу увлекательные истории любви?!. – в окне Реве увидел лицо Абрама. Тот хитро, по-мальчишески, подмигнул.               
               
- 76 -


ГОРЬКИЙ КОФЕ

       Перед сном Реве редко пил кофе. 
         - Но сегодня, друг мой, надо, - Абрам продолжал молодцевато улыбаться.
       В «облегчённом» теле холодок заполнил пустоты.    
         - Любочка, наши квартиросъёмщики на прощанье задали больной вопрос, - Реве часто общался со спящей  женой… Его рука машинально выдернула в лунном свете из кухонного шкафчика металлическую коробку.  Под сиплый шумок горячего электрочайника Реве на край ложки подхватил содержимое. - И что спросили?!. Если бы я начал жизнь сначала, повторил содеянное или что-то изменил в судьбе?.. – щепотка сахара и треть чашки крутого кипятка, неспешное помешивание. - Что я мог сказать в ответ?!. Властен ли человек изменять судьбу? Мог только признать, что ошибался часто. Как это ни странно, об ошибках было приятнее говорить… А вот правильные поступки со временем, словно грибы высушенные… Теряют вкус и аромат, можно на время вернуть былую красоту, окунув, как в сказке, в кипяток. Погоди, Лю. Кофе стынет, - большой глоток перехватил дыхание. - Надо же, вместо кофе в чашке оказался… красный перец… Ведь давно говорил себе… Для перца необходимо подобрать отличительный от кофейного коробок.            
       Абрам уже откровенно посмеивался.
         - Чего в окне торчишь? Заходи. Прости, Любочка, я поговорю с другом детства…               
       Два старых еврея вновь оказались за одним столом друг против друга. Добрая улыбка Абрама располагала  к откровенному общению.

- 77 -


         - Кофе пить будешь?               
         - Покрепче, но без перца, - улыбка исчезла, Абрам готовился к серьёзному разговору. - Мне легче, чем тебе, сказать всё, что думаю…            
         - Это почему же тебе легче? И мне не тяжело. Уже не страшно говорить обо всём, что думаю.             
         - Не горячись. Я о другом… Понимаешь?          
       Друзья притихли. Всё было понятно без слов. Реве заварил кофе настоящий, не суррогат из растворимых. Абрам поблагодарил, вдыхая благотворное испарение напитка. Пил большими глотками, но кипяток не в силах был обжечь. Многое, когда они так встречались, могло удивить стороннего свидетеля. Особо в Абраме. Ни холод, ни жара, ни дождь, ни снег не доставляли в любых житейских ситуациях беспокойство ему. Абрама не смущал облик Ревы – друг для него оставался тем же красавцем, что был в юности. Абрама всегда поражал в Ревеном лице талант природы - только большой мастер способен так гармонично соединить нос немыслимого изящества с излишней плотностью, но в чёткой линии обрамления, губ. Яркие глаза с поволокой облачности -южной, ранней осени, под чёрными до боли бровями на упругой от здоровья и в меру смуглой полированной коже... Плотная цыганская с завитушками грива волос поддерживалась на барочной лепке ушей. Абрам видел то, чего Реве и вспомнить уже не мог.
         - Скажи, Рево, откуда здесь, в Израиле, так много таких евреев?               
         - Каких?            
         - Глупых. Там мы встречали только умных, а здесь я вижу…         
         - Прости, друг, что перебиваю тебя… Ты не прав.            

- 78 -
               

         - Я не прав?! Поинтересуйся взглядами политиков, потерявших зрение. А глухие журналисты?..  Хочу – не слышу, не хочу – не вижу. Жизнь сама по себе. А они в мире мёртвых идей… Поверь моему опыту!.. – слова Абрама повергли Реве в скорбное уныние…               
       Кладбищенские надгробья, выбеленные солнечным светом, проявились страницами непрочитанной книги.  Интрига жизненных перипетий пружинит мысль и рвёт душу на части в жанре мелодрамы. И закладкой всего одна иллюстрация. Утомлённые молитвой, но верные её слову люди живые, естественные и красивые. Быстро теряются они чёрной точкой в яркой белизне владения смерти…
         - Обыватель подменяет святое обыденным.      
         - Абрам, прости. Жизнь неведома тебе… Тут, как, впрочем, в других странах, идёт переоценка ценностей.      
         - Ошибаешься, друг. Мы не в магазине… И назвал бы  я происходящее подменой ценностей.               
         - Пожалуй, ты прав. Но не в глупости дело.            
         - Если так, где затерялись умные евреи?            
         - Абрам, Абрам… Пойми, там перебор умных был в простой арифметике. И даже не считали. Выходили сразу на равенство. За счёт процентного соотношения. Сколько лауреатов среди учёных и деятелей в культуре, литературе, искусстве. Так и героев в тех же процентах не меньше. А руководители и политиканы?… Вспомни, кто революцию делал.            
         - Не хочу. Это удел мёртвых…       
         - Люба, ты только послушай этого еврея. А то, что живым доводится расхлёбывать?!.               
         - Рево, прошу: оставь Любочку в покое… Ты во многом прав.  И только в одном я, в главном… Даже на

- 79 -


сионистскую идею ума не хватило.          
         - Что тебе на это ответить?.. У нас на комбинате  там, на нефтеперерабатывающем, один активный и, как ты говоришь, из умнейших еврей - из тех самых, что «по распространению» читал лекции сначала о вреде алкоголя, вскорости о вреде сионизма. И вот с недели я открываю родной израильский журнал и вижу статью… Узнаю слог того самого лектора по… учит тут нашего глупого брата, опять же, как ты заметил… Чему?.. Азам сионизма. Там заглатывал сионистов, тут на блюдечко с голубой каёмочкой стекает сладострастной слюной.         
         - Бывает. В семье не без урода… - Абрам явно сник, мертвецкая бледность лица пугала.         
         - Успокойся, но давай и «уродливых» прикинем в процентном отношении.               
         - Не обобщай.      
         - Никогда. Я только об исключениях, - но улыбка Реве уже не оставляла Абраму места для отступления.            
          - Не путай праведное с грешным.         
          - Постараюсь. Видел режиссёра на стариковских наших посиделках? Так вот его история. Обратился он в нашем с ним родном украинском городе к раввину.     Попросил помочь снять фильм о необходимости выезда евреев в Израиль. И тот честно сказал: верю, хороший фильм будет, евреи поедут, а я останусь без работы…         
       Абрам молча встал и вышел… И видел Реве в окне своего друга, уходящего в синий свет луны. В его руке оставалась чашка крепкого, но остывшего кофе.
         - Чашкой больше, меньше… Чтобы большего горя не знал мой дом и живущие в нём!.. – Реве ощутил во рту горечь то ли от перца, то ли от кофе, или разговор с привкусом таким был, - Лю милая, иду…

- 80 -


НА ПРЕДЕЛЬНОЙ СКОРОСТИ
            
       Им в жизни всё было радостно, светло, комфортно. Когда судьба марала импрессионистское полотнище их семейной картины мрачными мазками трагедийных сюжетов, Любу и Реву удручала несправедливость происходящего… Превозмогали боль. Были сильными, мужественными, умными, юными. Не спешили стареть.  Молодость духа - не приобретённое качество. Надолго врождённое… Все красоты природы они впитывали в себя аппетитно. Находили в себе «кулинарный» талант, различая холодные закуски, горячие, обжигающие до боли, блюда и сладенький десерт… Берегли себя от диет в чувствах и страстях. Растрачивали без остатка… И в работе, и в постели… И в отдыхе. Во всём любили порядок… Каждый день яркого пребывания в Пицунде   был регламентирован строгим распорядком. Утренняя пробежка к морю. Завтрак, берег по полной программе. Обед, лёгкий сон после изматывающих силы любовных утех и прогулка, в которой удавалось вдохнуть полной грудью  эксклюзивный коктейль на основе убивающей наповал алкогольной смеси морской влаги и соснового бальзама. Ужин на седьмом этаже Дома отдыха Союзов кинематографистов и журналистов Грузии. Соблюдали    этот распорядок точно, изо дня в день. Они несли вахту в горячем цехе секса. Не упуская подробностей, трезво познавали премудрости политэкономии: деньги – товар – деньги. Но земное уступало место высокому - любовь открывала космические перспективы. Случались у них и непредвидимые ситуации.               
         - Рево, милый, посмотри на этих трёх богатырей… Не правда ли, среди измождённых талантом творчества

- 81 -

             
седовласых киношножурнальных мужей и худосочных их подруг появились тела героев-любовников?.. Шутка!          
         - Не плохая. Но и не точная! – увидев трёх рослых спортсменов, Рево понял, что ни седым, ни, тем паче, ему блюстители здорового образа жизни не помеха.       
       Три мужские грации не нашли в переполненном  до состояния бочки с сельдью зале свободного стола. Рево резким жестом пригласил спортсменов присесть рядом.
         - Будем знакомиться! – сказал неестественно для крепыша тонким голосом первый из подошедших. - Я, если позволите, Семён, как Будённый…       
         - А я, - второй громко сел, но сказал совсем тихо и совсем пискляво, - Клим.               
         - Как? – Люба не скрывала удивление.            
         - Как Ворошилов. Наши отцы – дети гражданской войны.               
         - И в коннице прошли Отечественную… - добавил первый.            
         - Проскакали… - уточнил второй.          
         - Я о другом, - пояснила Любочка, - имя сегодня редкое… - поворот красивого женского лица не застал  врасплох третьего из спортсменов. - И вы из конницы?            
         - Нет! – грудной бас обратил на себя внимание не только Любочки, но и всех режиссёров в зале… Третий замер в актёрском поклоне над девичьей рукой, перед которой застыли в красивом рисунке нежного поцелуя улыбчивые губы, тут же вскинул голову. - Я Абрам.      
         - Как?.. – теперь не сумел скрыть своё удивление Рево.         
         - Что вас удивило? – Абрам сам удивился.          
         - Я вспомнил своего друга детства. Сколько лет я не слышал его имя. Казалось, само имя это исчезло…

- 82 -


       Абрам присел на стул, поднесённый официантом к четырёхместному столу.
         - Мы – автогонщики, - пропищали Семён и Клим.         
         - И вы? – Рево продолжал смотреть на Абрама.         
         - А что? Еврей не может быть гонщиком? Не всем быть киношником, как вы, - Абрам мог по достоинству оценить внешность героя-любовника.         
         - К кино меня можно соотнести только на правах зрителя.
         - Значит, вы журналист? – Абраму подумалось, что и журналисту добротная внешность в помощь.            
         - Нет. Химик я.         
         - Учёный?               
         - Производственник. Пластмассовых дел мастер.         
         - А сделать авто полностью из пластмассы слабо?         
         - Надо подумать. Но лучше этим заняться как раз учёным…             
         - Сразу бы скорость возросла. Мы ведь пилоты.         
         - Пилоты? – Любочка мило улыбнулась.               
         - Не смешно. Это те, что за баранкой сидят. А тот, кто рядом – штурман.          
         - Значит, пилоты. Надо же, - Рево в дверях увидел входящего в зал известного артиста - пилота из старой кинокомедии и тихо пропел. - «Первым делом, первым делом…», –  тут же перешёл на прозу. – Ну, а девушки?      
         - А девушки потом! – допели знакомую мелодию два тенора и бас.               
         - Вот как. Надеюсь, вы при автомобиле.      
         - Конечно!.. – и в этом кратком ответе проявилась слаженность ансамбля.         
         - Что надо? – просолировал Абрам.         
         - Махнуть на озеро Рица.

- 83 -


         - Запросто! – дуэт теноров был чёток.               
         - Так завтра рано утром в путь! А?.. – Любочка смеялась громко, задорно, естественно…
       Рево подумал, что присутствующие кинорежиссёры не могли не отметить её шарм… Если хотите, женскую красоту, где грим излишен. Нуждается ли сама весна в дополнительной ретуши?..            
       … На следующее утро беленький пикап жигулёнка, усиленный мощностью для соревнований, рванулся в путь. Впереди расположились потомки кавалерийских атак, их крупные фигуры перекрывали лобовое стекло, на заднем сиденье расположились два еврея – Абрам и Рево. За ними багажное место заняла Любочка. Сидела она на громадной плоской подушке, поджав под себя ноги. Её глаза поблёскивали царственным восприятием микромира малолитражки, в салоне которой появился красочный трон императрицы, субтропическая снедь и ухоженные слуги. Правда, один из них больше походил на человека мира вне этого маленького автомобиля. Но это уже издержки девичьей любви, которые не мешают фантазиям молодости. Они греют в слове, обжигают в прикосновениях, испепеляют в тайном для сторонних глаз костре телесного мангала. Сам зной отступил под напором встречного ветра, который шумно ворвался в открытые окна остатками морской влаги вперемешку с прохладой гор, резко выбегающих из-за горизонта на встречную полосу  беспредельной скоростью. Эстафету принял катер... Поражали стерильностью белоснежный борт, прозрачная вода,  горы, подставляющие свои тела из небесной чистоты под пушистые боа облаков.
       В ресторане на обед перина  воздушной  мамалыги приютила большие, загорелые на открытом огне, куски

- 84 -


мяса. Ели шумно, ели первобытно, отстранив комплекс неполноценности… Жирные пальцы и следы мамалыги на золотых каёмочках громадных бокалов с красным вином придавали их трапезе оттенок оргии. Ощущение сытости балует тело и ум. Но баловство познавательное и душевное, как дар природы, полезно. Можно в жизни проявить себя впроголодь. Но Люба и Рево прощались с отпускными, райскими днями сытно. Радостно. Они решили в конце осени расписаться, узаконить навечно  взаимное пленение. У него в планах была коммерческая задумка для материального обеспечения их переезда в его родной южный город. Люба прощалась в слезах - то ли от радости, то ли в предчувствии одиночества. Рево не успевал отвечать на её частые поцелуи… Последний её долгий и нежный поцелуй предназначался, конечно, его красивому носу. Словно прощаясь… Навсегда. Они надеялись на нелётную погоду, которая смогла бы и оттянуть их расставание, но небо Адлера влюблённым ничего из погодных аномалий не обещало. И Москва, в которой Любу ждала пересадка на поезд в Воркуту, не спешила усложнять жизнь авиапассажирам… Спустя день черноморское побережье покидал и Рево. Обменял    билет на самолёт, отказавшись от полёта в город своего детства, но оставляя за собой право вылета на пятые  сутки из Украины в Сибирь… Изменения в транзитном статусе вызвали предложения друзей… Абрам начинал  отпускной отдых, а Клим на своём пикапе отправлялся на союзные посиделки электронщиков, кем он и был в свободное от соревнований время. По пути ему надо было вечером из Ростова отправить Семёна самолётом к невесте во Львов. К утру явиться на симпозиум. Ехать
придётся через родной город Ревы.

- 85 -


         - Что решил?..
         - Ребята, конечно, я еду с вами.          
         - Выезд в пять утра! – в голосе Клима появились низкие частоты начальника.         
         - Согласен… - пропищал на связках Рево.         
       И вот они в пути. Выезжая из Сочи, Клим нажал на тормоз. Семён, сидящий рядом с водителем, достал из бардачка бутылку водки. Большая часть содержимого оказалась в громадном фужере.
         - Бери! – настойчиво произнёс Семён, протягивая   с фужером такой же величины бутерброд. Два плотных куска хлеба с трудом удерживали извергающую запах заморских пряностей и дыма отечества упругую палку копчённой колбасы.         
       Рево втянул себя в спинку заднего сиденья. Только нос, похоже, не скрывал свою реакцию на запах.
         - Выпей и закуси!.. – Клим также был краток и настойчив. 
         - В такую рань я и меньшую дозу не принимаю.      
         - Пока не выпьешь, не поедем! – Семён выбросил за спину руки, фужер и бутерброд сползали с крупных мозолистых кистей… 
       Рево ловко подхватил напиток и закуску, заметил в зеркале одобряющий взгляд Клима, после чего спешно,   так резко вдохнул воздух, что тот вытащил испуганное тело из комфортной спинки автомобильного кресла.
         - Если мне в алкогольном опьянении не страшно, - Рево выпил сразу всё и выполз из машины, - позвольте пересесть вперёд! - закусывать ему пришлось рядом с Климом, за спиной смачно похрапывал неизвестно как втиснувший себя в горизонтальное положение  мощный
Семён…

- 86 -


       Клим провернул ключ, включил радио: …«Доброе утро!»… И после нескольких неспешных манипуляций резко рванул в путь. Взлетев в горы, а собственно такой способ передвижения избрал пилот, можно было без особой фантазии понять пользу алкогольного допинга.
         – Я ничего не боюсь! – прокричал радостно Рево и почему-то перешёл на вокал. – Нам не страшен серый волк…            
       Какие побочные ассоциации вызвали видение волка оставалось загадкой, но серость скальной породы, свод которой свисал  открытой пастью над головой, были. И при этом чувство высоты приподнимало радость в ранг подвига, обволакивая тело пеленой вечного покоя.
         - Хорошо-то как!.. Опьяняющий вдох… Трезвый взгляд… Да, Клим!.. И я не оговорился… Химические процессы организма бессильны перед вечной формулой бытия. Это я тебе как химик заявляю.            
         - Не кричи. Разбудишь Семёна. Он должен спать. Ему везти машину за перевалом, - Клим в который раз на скорости вписался в резкий поворот над пропастью.
         – Скажи, пилот, не боишься, что за поворотом не окажется места для нашей машины?               
         - В девяносто девяти случаях из ста водители перед поворотом тормозят, оставляя место для манёвра. Вот в то место гонщик и впишется. 
         - А если за поворотом тоже гонщик?            
         - Это тот один случай из ста…               
         - И что?..               
         - Ничего! – в ответ Клим улыбнулся. – На помощь приходит теория вероятности. Это я тебе говорю… Как математик…          

- 87 -



       Пролетев над перевалом скоро спустились к морю.
         - Тут перекусим и на прощанье окунёмся в тёплом море, - Клим посмотрел на Семёна. – Не хочется друга будить…               
         - Не надо, - улыбнулся Семён, не открывая глаза.         
         - Выспался? – и Клим улыбнулся. Минуту пилоты одаривали друг друга улыбками, затем одновременно открыли дверцы: Клим из-за баранки, Семён, пружиня  в сиденье, пулей вылетели из машины.         
       Рево, не ощущая в себе даже остатка алкоголя, тихо вынес себя на песчаный берег. Солнце нежно согревало молодое тело. Когда трое красивых мужчин оказались  в воде, маленькие рыбёшки радостно бросились к ним и стали покусывать крепкие ноги… Воспалённые лучом солнца глаза купальщиц прозрели.  Не надолго… Омыв  потные тела прохладной водой, герои грёз моложавых дам исчезли, как и появились, виденьями от мира иного порядка… Курортные красотки остались на мели, когда три разных стиля плаванья унесли к одному для всех горизонту трезвых славян и опьянённого дорогой еврея.
       …К Ростову машину вёл Семён. Азарт спортсмена, помноженный на интерес жениха, вызвал легальный и к тому же приятный допинг, придав скорости предельно качественную характеристику. Рево допил водку. Без (и это понятно!) закуски. На заднем сиденье спал Клим. В лобовое стекло прижималось усталое вечернее солнце, горизонт притягивал светило торопливо, в ожидании сумеречного покоя…
          Самолёт на Львов улетел вовремя и с Семёном... А к рассвету Рево вышел из машины Клима на улочке своего детства. Жигулик остался в ночи. Жаль… Самое приятное вместе с трагичным уходило в прошлое.

- 88 -


УТРЕННИЙ ПРИВКУС НАДЕЖДЫ

       Счастливый Рево стоял перед родительским домом  в ожидании первых солнечных лучей. Пребывание его в городе детства увеличилось до трёх суток. Надо было   подумать о ночлеге. В голове суетно теснились мысли тревоги и покоя… Картины детства, спешно вытесняя одну за другой, повторялись, тут же обрывая плавное и мутное повествование, превращались в калейдоскоп не столько яркий, сколько акварельно чистый в житейской лжи, на фоне которой графикой с явными неточностями были разбросаны куски исторической правды. Любочка помогла бы разобраться – через год она полноправным учителем истории впервые войдёт в класс той школы, в которую не успели его родители подготовить. Позже, в свои двенадцать лет, он был влюблён в Руфу. Красивая еврейская девочка с тёмнокоричневыми пружинками, заплетёнными в толстые косы, жила напротив, но часто проходила мимо Ревы молча, не замечая. Участвуя же в мальчишеских играх, оказывалась всегда рядом. Играла  в футбол… Спешила на звон монет, отскакивающих от красных кирпичных стен в сухую траву, и растяжка её длинных пальцев определяла победительницу. В ином жизненном раскладе Руфа могла бы стать его женой…    
       Рево стоял у седого ствола старой акации, из-за которого выглядывало их окно. Серой пеленой крыш и таким же серым небом холодное отражение в стекле не позволяло заглянуть в комнату, где за древним столом сорок пять лет назад сидели его родители. Опущенную руку отца обнимала Люция…
       Старые входные двери сбросили краску. Сухая, как выжженная земля степи,  древесина сохранила  рисунок

- 89 -


резьбы художника… Витиеватая бронзовая решётка, от  времени потускневшая, отражалась в узких стеклянных полосках ушедшим временем…
       Мальчишеский крик заставил отвлечься. Булыжной мостовой худенький Абрам гнал перед собой мяч. Удар отбросил истрёпанный рыжий шар к выбежавшему на дорогу Реве. Наклонившись он не нашёл у ног мяча, не увидел перед собой дружка, и… только в самом конце брусчатки выползал жёлчный диск солнца. Земля вдруг рассталась с прохладой. Рево жадно глотнул остывший в его памяти воздух, ощутив запах, вкус. Тяжело сел на ступеньку родного порога, дверь напротив открылась и, как на сцену, вышла повзрослевшая Руфа в концертном 
платье. Было оно синим, словно кусок небосклона их далёкого детства - утреннего неба, обещавшего день долгий и радостный…
         - Народная артистка Украины Руфина Дворкина… Шопен… - металл ведущей расплавился в жарком зале,  исчез. Рево не слышал, что именно исполнит известная пианистка… Но раздался звон отлетающих от крепкого кирпича монет, глаза сквозь влагу умиления медленно наводили резкость на знакомую растяжку пальцев.          
       Это случилось в Сибири после первой отсидки. Он был в переполненном Большом зале Дворца культуры  комбината и, до обидного, никто не знал, что на сцене его первая любовь. Звуки рояля, которые и раньше его пленили, могла извлечь только она. Может быть, лишь ему дозволено познать эту красоту, вникнуть в секрет творчества. Возможно, Руфа всегда играет только ему. Не зная, где он - в зале, в лагере, в земле угольной. Она его помнит. Конечно, любит. В каждом её звуке горечь потерь и радость надежды… Трижды Руфа выходила на

- 90 -


поклон… Приседала… Получала цветы на самом краю высокой сцены. И только Рева решился подняться к ней на сцену. Он шёл не стесняясь, но сдержанно, с ярким букетом. Неожиданно остановился. На мгновенье и она замерла, но тут же быстро подошла к нему, взяла букет и опустила свою голову ему на грудь. Такие же, как в детстве, пружинки волос весело покалывали его шею.      
         - Рево, откуда ты?.. – устало прошептала Руфа.            
         - Из твоего детства.               
         - Из нашего…             
       В его глазах затаились слёзы, она свои сдержать не сумела и не хотела скрывать. Зал сначала притих, затем выплеснул такой силы аплодисменты, что Руфе и Реве пришлось развернуться в сторону её слушателей. Стали кланяться, благодарили всех за освидетельствование их встречи. Иначе в то, что произошло, нельзя поверить…
       …Рево встал с порога и перешёл дорогу. В ответ на звонок открылась дверь, и обнаружилось сонное лицо с торчащими над ним в беспорядке седыми пружинками волос.         
         - Руфа?!. – удивился Рево.               
         - Мама.          
         - Ну, да… У вас же одно лицо…         
         - Теперь я одна.            
         - Это о чём вы? – Рево почувствовал неладное.    
         - О чём… О ком! – сухие глаза старой женщины отражали только усталость. – Руфочка погибла.          
         - Когда?               
- В семидесятом… Загодя, с конца зимы они стали готовить правительственный концерт к юбилею… Чёрт дёрнул его родиться весной. Нет бы, летом! - старуха от усталости замолкла, молчал и Рева, но пауза длилась не
-  91 -


долго. – И вот она поехала на вокзал. За сколько лет ко мне в отпуск приехала. Всего два дня были вместе, так её зовут в столицу на репетиции…
         - И что? – горе подминает Реву.      
         - Пришла сюда машина и повезла Руфу на вокзал. Я стою тут, машу рукой, а машина только тронулась… Была гололедица. Машину занесло на тротуар, и дверца со стороны дочери от удара в ту акацию… - старческая рука дрожащей кистью указала на дерево у порога дома Ревы, - ушла внутрь машины… Руфа умерла сразу, на моих глазах… - какими же, если не сухими, быть глазам матери. – А ты кто, сынок?            
         - Я – Рево… И акация моя. Может, после того случая и поседел её ствол?            
         - Возможно.            
       Старуха вошла в дом и тихо закрыла перед Ревой  дверь первой любви навсегда. Звуки рояля, теряя силу в долгом пути от Ангары до Днепра, повторили тему того концерта – потери и грусти, буйства надежд и вечного покоя…
         - Народная артистка Украины Руфина Дворкина… Шопен… - мелодичные пассажи заглушал формальный до академизма голос ведущей, однако победу одержала музыка.            
       Рево возвращался к своему дому, но на брусчатку… резко выехал воронок. Перед ним, пусть и с тревожным оттенком, но в тёплых лучах восходящего солнца, лето по праву заявляло о себе. Выглянув из-за чёрной грани фургона, Рево был ошарашен зимней стужей полночи. Серые люди в штатском вели к машине родителей, а на пороге в сорочке на ветру стояла Люция. Почему небо безучастно к такому раздвоению земной сути?..

- 92 -


СЮЖЕТ ОТ БОЛЬШОГО РОМАНА

       Влажный воздух прогревался быстро. Рево жадно и совсем по-детски глотал кислородную влагу с сиропом белой акации. Узнаваемый запах родного города душил приятно, радостно и больно… Посыпал раны сахарной, чуть ощутимой пудрой воспоминаний. Пресный фасад новостроек не коснулся старых кварталов, в них можно было легко возвращаться к началу пятидесятых. Дожди год за годом подрывали спешно выложенный асфальт.  Дороги старели… Многократно вопили их выбоины,  как больные уста сквозь кариесные зубы оголившегося булыжника. И с каждым шагом боль прошлого только усиливалась. К реке спускались узкие улочки, переулки и задворки. Повзрослевший и поседевший Рево хотел сохранить себя еврейским, интеллигентным мальчиком с искусственным налётом хулиганствующего подростка неблагополучной окраины. В те, успевшие скрыться за поворотом памяти,  годы он пробегал дорогу от дома до  речного вокзала за десять минут. Двадцатисекундную пробежку пришлось сменить на быстрый шаг, которого хватило минуты на три-четыре. А большую часть пути заняла степенная походка начальника цеха. Ни от мальчишки, ни от подростка, тем более от хулигана не осталась и следа. На причал вышел солидный еврей. Что было, то было…
       Рукав реки выворачивал из основного русла резко вправо с подветренной стороны. Как часто на Севере и в Сибири не хватало ему этого прохладного сквознячка, вольно гулявшего в узких протоках, вертлявых ереках,  умиротворённых речушках и озёрах устья Днепра. Его мысли сейчас не были оригинальными. Любой-то, как и

- 93 -


он, нежнейше страдал бы о своём прошлом, не касаясь  настоящего и, уж, совсем бы не спешил в будущее. Но при этом близкое ощущение детства уплотнялось таким материальным и ощутимым комком, который тисками сжимали силы из поспешного настоящего и неведомого ему будущего. Превращалось в тяжёлый ком, который  застревал в горле… Рево понял, что надо подняться на верхний этаж и зайти в ресторан. Неожиданно про себя пошутил: стопка водки протолкнёт в пищеварительный тракт материально опознаваемый комок. В пустом зале ресторана репетировал оркестр. Спина саксофониста, за ней отдельные части худых тел гитариста, клавишника и барабанщика перебрасывали друг к другу ритм того самого «Каравана» Дюка Элингтона, мелодия которого первой, если не единственной из гнилого Запада, ещё в тех же пятидесятых годах просочилась сквозь коррозию железного занавеса. Рево сел за крайний стол у окна. Не удачное коррозийное сравнение, как и пошлая шутка про пищеварительный ком, аппетит и настроение ему надломили. Подумывал о спасительных ста граммах, но заказал двести. Пить не спешил. За окном Рево увидел вышку Яхтклуба. Тогда десятиклассником он забрался на десятиметровую высоту. Крик учителя  физкультуры не слышал… Смех одноклассников срывал выездной урок. На берегу замерли знакомые девчонки. Пусть они все увидят, что евреи не из робкого десятка. Впрочем, был бы тогда украинцем или русским – всё равно прыгнул. О страхе вовсе не думалось. Бомбочкой летел к воде. Опять вернулся на верхнюю площадку вышки и, уже не ногами, головой вниз разрезал воздух, а у самой воды ноги развернули под удар спину. Выполз на берег, ощутил восторг девичьих глаз… И боль…   

- 94 -


       Боли душевные резче. С годами собираются вместе.  Телесные сожмут к самому сердцу, душевные вывернут наизнанку. Тяжело скрыть от стороннего взгляда и те, и другие. Стопка помогла… Остаток водки мелководьем приник к широкому дну графина. Последний отзвук каравана растаял в мареве горизонта. Музыканты тихо покинули  эстраду. Солист освободил себя от тяжёлого саксофона и неспешно пошёл к одинокому посетителю.
         - Привет, Рево!          
         - Здравствуй, Эдик!
       Встретились так, будто и не было долгой разлуки в тридцать лет. Одноклассники молча смотрели друг на друга, Эдькины залысины и Ревкина седина разбудили в них воспоминания, но не настолько, чтобы отпугивать от себя сонливость яви… Каждый в глазах напротив видел отражение милых и горьких картин прошлого…
         - Здравствуй, Рево!            
         - Привет, Эдик!         
         - Где остановился?          
         - Пока нигде.         
         - Тогда у меня.            
         - Понял.               
       Вдруг одновременно вспомнили тот самый летний день… Глаза отражали солнечные блики речной волны. Абрам, Эдуард и Рево отдыхали с подругами на старом пляже. С подругами, правда, были Абрам и Рево. Эдька девчат сторонился. А вроде из всех мальчишек его-то и считали заметнее других. К тому же музыкантом слыл способным, а играл не только на кларнете, но и на том самом редком для их времени саксофоне. Мог заплыть далеко и нырнуть глубоко. Спортсмен – одним словом.
         - День тот помнишь?          

- 95 -


         - А как же?!.            
         - Всё из-за меня.         
         - Это, как посмотреть…         
         - Смотри, не смотри… А приходит призраком…      
       … На смуглые тела девчонок в белом жарком песке обращали внимание все мальчишки. И больше всего от этого злился Серёга не из их школы. Он был влюблён в Руфу, готов был убить каждого, кто ею любовался. Что тогда сделать с Ревкой, который ещё раньше влюбился в Руфу?
         - Топить! – Серёжкины друзья побежали тут же выполнять команду.               
       Реву, схватив на бегу за руки и за ноги, поволокли к воде. Руфа, рядом с которой лежал Рево, отмахиваясь от песчаных брызг из-под мальчишеских ног, улыбкой проводила набег. Абрам и Настенька, впитывая своими телами жар песка, продолжали обмениваться тёплыми взглядами… К баловству мальчишек пляжная публика привыкла. И только Эдуард почувствовал неладное, но был он далеко в воде за оградительными буйками. Надо было сменить брас на кроль, но и этот вид плаванья не придал ему спасательной скорости. Тем более, что Реву тащили далеко к дикому берегу в стороне от пляжа… Надо было плыть напрямую к берегу и кричать… А это он, как музыкант, мог громко полной грудью…
         - Абра-а-ам! Спасай Ревку-у-у…         
       Весь пляж пришёл в движение, зашумел. Всерьёз, а кто с подначкой, кто с ухмылочкой, понесли голосовую эстафету.
         - Реву-у-у…         
         - Спасай.             
         - Абра-а-ам!

- 96 -
   

       Абрам перекатил себя в сторону воды, увидел руку Эдуарда, которая против стилевых установок плаванья зависала в воздухе…
         - Спаса…Абра… Ре… - многоголосый хор сменил голосовую эстафету, требовал помощи и подсказывал, куда надо смотреть.            
       Абрам увидел злые глаза Серёги, они точно указали объект всеобщего внимания.
         - Ревку топят. Надо спасать! – Абрам не бежал, он летел на помощь другу…               
       …Тишина ресторанного зала раздражала. Силуэты двух мужчин, словно герои театра теней на фоне ярко  освещённого солнцем окна, были больно прижаты и расплюснуты тесно расставленными столами.
         - Выпьешь?          
         - Пожалуй!         
         - Повторить!.. – Рево резко бросил свою команду  выглядывающему из служебной ниши официанту. - Но втрое больше. Две рюмки и закуску. Салат и колбаску.       
       Пили малыми глотками. Закуски не касались. Руки друзей отгребали хлебные крошки от третьей, полной под завязку, стопки, с которой траурно свисал тонкий кусок чёрного хлеба.
         - Ещё по одной?          
         - Давай…          
         - Поешь.         
         - И ты.          
       Выпили. Поели. Эдуард сложил в большой футляр кларнет и саксофон. Школьные товарищи вышли из зала ресторана, оставив отголоски вечного каравана. На  фоне окна оставался один силуэт, может тень. С яркими
бликами солнца в полной рюмке и пустом графине.

- 97 -

 
ПЕРЕСТУПИ ПОРОГ

       Двухэтажное здание их школы не просматривалось с торца из-за высоких и безобразно заросших деревьев. В плотном переплетении веток с разнокалиберными и разноцветными листьями, под толстым покрывалом не убираемой годами листвы затерялись аллеи детства с паутинкой тропинок. Ученики каждый учебный год их   протаптывали, словно знали, что со временем тропинки эти уведут повзрослевших школьников в лабиринты загадочного чувства. Медоносному заточению, нередко с горчинкой, помогала узорчатая решётка старинного забора, которым любовались прохожие. Перед оградой сохранился тротуар начала двадцатого века из цветной мозаичной плитки… Яркая «ковровая» дорожка стойко выдерживала наступление безликого асфальта.
         - Сколько ещё веков бороться с серостью? - Рево повернул за угол и пошёл к центральному входу.   
       От времени потускневшие и потерявшие бронзовый лоск две мемориальные доски на свежевыкрашенной  стене смотрелись провалом памяти. Никто не читал тексты, не всматривался в барельефы. Горожане знали, а приезжим рассказывали, что это учебное заведение. В те далёкие годы гимназия вывела на орбиту всемирной известности гениальных земляков. Кто-то мог на одной доске увидеть мудрённые иероглифы науки, другая бы доска страницами книги поэтично заявила, что идейные убеждения сильнее неземной любви аристократичного беляка и простолюдинки – борца за правое дело…
       Из массивных дверей вывалилась в холодный день весны вся школа. Скорбили школьники, скорбили учителя… Даже те, кому бы радоваться. Ревку со всеми

- 98 -


привели к громадному памятнику. Встретились взгляды глаз… гранитных вождя и живых юноши, пережившего голод, годы войны, потерю родителей в довоенные дни.  Мучили безответные вопросы. Громко плакали Абрам и Эдик. Казалось, плакали все. А он не плакал и не хотел этого. Понимал, все не могли не плакать. Но знал точно - он не одинок. Поспешили дни. Посторонилась, но не далеко, тревога. Впереди выпускные экзамены, а Рево до медали не дотягивал. Он очень хотел поступить в институт. Обнадёживала единственная на весь класс пятёрка по химии. После войны сестра матери, которая потеряла на фронте мужа, сына в эвакуации, везла  Реву в родной южный город. Теперь он поедет в Ленинград сам - к тёткам по отцовской линии, в институт, который химиков готовит.
       …Рево вошёл в школу быстро, как мальчишка, его чуб казался ему чёрным, а не седым. Вроде оставались чуткие к самому тихому звуку уши. Но металлическим скрежетом пронзил незабываемый звонок на перемену.  Широкий коридор мгновенно заполнился пенящейся из вулканических кратеров классов лавой. Спешила она из его далёкого детства. Подхватывала силой, на которую взрослые люди не способны. Засасывала в водоворот событий, из которых не выбраться до смерти и которых  недостаточно оставшейся жизни. Живая речка подняла его на волнительную поверхность и вынесла к крутому берегу, мраморный рисунок которого скупо виднелся из-за крупных фотографий, мелких подписей под ними, больших букв над: «Ими гордится наша школа!». Рево  там себя видеть не мог. Он не единожды герой, трижды не лауреат.  Лишь дважды судим. Одноклассники были.
Известный композитор. Знаменитый гимнаст.   

- 99 -

         
         - А почему бы тридцатилетие окончания школы не отметить вместе? – портреты оставались безучастными. Композитор в столице, профессор консерватории, глава Союза композиторов. Виталий на сборах олимпийской команды, сам был чемпионом, теперь девочек выводит в лидеры спортивной гимнастики.               
       Вспомнил. Мальчишками ходили в четырнадцатую школу к девчонкам на красочные спортивные вечера…  Всегда выступала гордость области - победительница многих соревнований по спортивной гимнастике. В эту стройную красивую девушку были влюблены все парни города. А Рево любил Руфу. Училась в этой же школе, играла на пианино туш, когда другим вручали грамоты, дипломы, призы или подарки. Все смотрели на героев в спорте, Рево на Руфу. Как она играла!..
         - Надо с одноклассниками посидеть за столом, так же приглашу учителей, кто жив… - взгрустнул Рево.
       Собрались в том самом ресторане Речного вокзала. Под вечер, в конце которого на грани с ночью покидал Рево родной город. Пили, ели по-разному. Кто моложе - больше. Кто старше - медленнее и меньше. Музыканты, руководимые Эдуардом, играли без устали и бесплатно. За столом все пытались выговориться. Неужто встреча эта у них последняя? Было шумно. Казалось, друг друга не слушали, однако всё запоминали на всю оставшуюся жизнь. Но многие из жизни успели уйти. Яшка, бывший завуч школы, предложил помянуть их. Говорил долго, и все молчали. Вспомнили имена, проделки юности, дела зрелости.
         - Тебе удалось совместить то и другое, - Рево лихо опрокинул в себя поминальную дозу, соседи не успели понять, кому он адресовал непонятную для них фразу.       
               
- 100 -


       Напротив сидела Нина Наумовна. Прошедшие годы не смогли выкрасть её красоту… Нежная кожа лица не выдавала возраст. Крупные бёдра, ставшие со временем не модными, пленили взгляды учеников, как и прежде. Вот тогда каждый норовил небрежно выставить руку за грань парты и прикоснуться своей кистью к ней, когда она уносила себя одновременно и в тему незабываемого урока, и в памятный проход между партами. А ведь она  была старше их всего на пять, шесть лет. Сегодня уже собирается на пенсию.
         - Она же учитель истории… - подумал Рево и продолжил вслух. – Нина Наумовна, а приемника себе нашли?          
         - Нет.         
         - Приемница подойдёт?            
         - Кто? – говорила коротко, с милым подтекстом, красиво.         
         - Моя жена, - Рево тоже оказался краток, однако прямолинеен.               
         - Красивая?            
         - Как вы. И такая же молодая.               
         - Ну, уж…             
         - Ей двадцать четыре… - Рево с опозданием понял свою бестактность, но Н.Н. ( вспомнил, как они между собой называли свою «историчку» ) спасла его нежной репликой.             
         - Так я на год моложе… была тогда. Похлопочу… Стоп, ты же вроде сибирский начальник у нас.         
         - Всего-то начальник цеха. Решил жить и работать здесь. Кое-какие планы есть.            
         - Милости просим! – улыбнулась Нина Наумовна, и её поддержали все, кто слышал их диалог.               

- 101 -
 

       …Реве вернулся.
         - Что случилось? – Любочка привыкла, что муж, выходя из их квартиры, часто возвращался. Сейчас он  подойдёт, выждет её поцелуй, крепко обнимет, как там, в Воркуте, на балконе. Но балкона не было. Остальное всё было. – Или нет…            
         - Ты о чём, дорогая?          
         - Я о прошлом… нашем.            
         - А я о настоящем и тоже нашем.          
       Они стояли в большом красивом салоне, их фигуры молодцевато выпрямились. Нежным поцелуям не было конца. У ног тёрся кот. За ними с обновлённого и умело отретушированного фотопортрета наблюдали молодые материнские глаза.    
         - Ну, иди!.. Сегодня у нас будут гости, - Любочка не хотела выпускать мужа из объятий.            
         - Покажи, как уйти.         
         - Очень просто!.. – но не просто было освободить друг друга. Люба развернула мужа, поцеловала в лысый затылок, легко оттолкнула от себя. – Ступай за порог.       
- Я забыл ключи. В машину не попаду.         
- Шутник ты! - не впервой Люба слышала от мужа 
эти слова.            
       Пока жена искала ключи, Реве смотрел в окно. Над дорогой, которая петлёй к горизонту выворачивала на Тель-Авив, поднималось жаркое солнце. Каждое утро  обнадёживает… И к этому старые люди привыкают с удовольствием… Пусть повторится из прошлого день. Или хотя бы час. Услышать бы звонок из двух коротких и одного длинного звуков. Поспешить к двери. А там у порога их дети… Хватило бы и нескольких минут. День трезвил. Люба несла ключи.

- 102 -
      

ОСЕННИЕ МОТИВЫ

       Осень третьего года нового века выдалась тёплой и затяжной. Ей не хватило трёх месяцев… Понадобилось заступить в календарные владения зимы без каких-либо сомнений. Возможно, это было продиктовано желанием не прерывать тёплые дни. А могли быть причины куда весомее – люди, календарь, даже космос не спешили стареть. Ушедший век был трагичным. А до него что?.. И те века были тревожными. Судьба и время у каждого свои. Где бы не жил, тебя ждёт экзамен на выживание.      
         - И на этой земле евреям надо суметь выжить. Так вот, только мы – правые знаем пути к этому! – Дима не унимался, видно, ещё со времени того далёкого рейса Москва – Иркутск.         
         - Тогда, помнится, вас волновали французы, - Реве
смеялся.               
         - Ведь и сейчас к французам, не правда ли, можно предъявить претензии?.. – серьёзное выражение лица режиссёра не смогло скрыть смысл явной подначки.          
         - Двадцатилетие свадьбы… А мы всё о политике да о политике! – Леонид произнёс это с нескрываемым раздражением. – Оставим обиды арабов и «сожаления» французов в стороне… Тост: За молодых!               
         - За молодую! – поправил Реве. Он по-гусарски опрокинул стопку. Выдержал паузу. – Горько! – сказал себе и всем, после чего крепко поцеловал жену.            
         - Горько! – кричали все вдогонку и, перепутав всё предначертанное традициями и привычками, выпили напоследок.      
        Люба поцеловала мужа крепко, не формально. Она не верила, что их свадьбы тихий ужин так далёк.    

- 103 -


       …Сначала Рево приехал к ней в Воркуту. Квартиру сдали Любочкиной подруге. Отправились в Сибирь, где и расписались через один месяц. К этому времени Рево освободился от забот начальника цеха…
         - После свадьбы поехали на Байкал… Промчались годы... Как миг… - Любочка, с ней все гости вернули себя в прошлое, только Реве оставался вне времени. - Мы неделю жили в изумительной турбазе… Рядом с тем местом, откуда вытекает Ангара. Из нашего окна виден был Шаман-камень…       
         - Что за камень? – пропела жена авиаспеца. 
         - Не помнишь?!. Я же тебе о нём рассказывал, там скрывался аэродром нашего КБ.            
         - А я был там на практике… Строил ту самую турбазу, - Леонид улыбнулся не то, чтобы с грустинкой, скорее сожалея о быстротечности времени.       
         - Только строилась она, как дача для Эйзенхауэра. Тогдашнего президента США… - режиссёр чёткостью речи проявил своё актёрское дарование.    
         - А тебе откуда известно?.. – интонация строителя была проще, но диалог приобрёл житейскую правду.
         – Я служил там, в военно-строительной части.      
         - Нам тоже стройбат помогал, - авиаконструктор потянулся за бутылкой.         
         - Ямщик, не гони лошадей! – пропела жена.    
         - Обижаешь, Димитрий, - но без обиды, сбросив режиссёрский лоск, сказал Давид. – Мы не стройбатом были… Мы – военные строители. И город, в котором служили, засекреченным был, пока сам Эйзенхауэр не заявил на весь мир, что в случае войны с Советским Союзом первая американская атомная бомба упадёт именно на нас. На тот самый, засекреченный город. 

- 104 -


         - Засекреченным был только для нас, - усмехнулся Леонид.    
         - Вот тогда-то дача и стала турбазой, - режиссёр поставил точку.               
         - Оказывается, мы все были в одном месте, в одно      
время! – авиаконструктор наконец подхватил бутылку.
         - Но без нас! – дружно заявило музыкальное трио.   
         - А политика всех вновь уводит от торжественного события, - Леонид посмотрел в сторону Любочки. – Мы нехотя прервали ваш рассказ.    
         - Ничего. Помню, двадцать лет назад ни солдат, ни строителей там уже не было. И вас не встречала. А вот постояльцев Дома художников видела. Интересные они люди. Одни в сопку поднимались, иные на берегу озера были… Потом выставляли картины. Много спорили о цветовой гамме, о покое в природе, - Люба улыбалась, но в глазах затаилась грусть. - О политике опять же…            
         - Без политики пресно… -  под закусочку выронил
Дима, но это было лишь началом его реплик в диалоге с хозяйкой квартир.            
         - Много пили.            
         - И я о том же.          
         - Не чурались посторонних.    
         - У нас все свои.               
         - Это точно. С квартиросъёмщиками нам повезло. Когда так сидим, чувствую себя в семейной обстановке.      
         - И нам повезло. И вы Люба, и Реве симпатичны нам. Опять же, спасибо за льготный квартирный тариф!         
         - О чём вы?!. О чём я? О художниках речь. Вот эта         
картина куплена на Байкале… Тогда я в ней увидела радостный мотив. Пусть осень. Но какая! С надеждой и верой. Кто бы мог подумать тогда, что жизнь вытворит.               

- 105 -


       Все смотрели на картину. С крутого берега крепкий ствол прижимался к воде, но через метр-другой чуть ли не под прямым углом поворачивал к солнцу. Ветки запаздывали, от своего веса проваливались в холодную бездну, желая рассмотреть всё в прозрачности водной толщи. Крупные рыбы шустрыми челноками терялись в серебряных стёжках мальков на фоне трав… Их милый рисунок, чуждый засоренной надводной обыденности, поражал. Праздник осени являл желанную жизнь. В то же время реальную, неведомую. О мотиве можно было поспорить. По всей видимости, сами картины с годами становятся мудрее в общении с теми, кто перед ними… Воцарившаяся тишина на вечеринке становилась тревожной.
         - А что, весёлого из того времени до нынешнего мы ничего не донесли? – Реве засмеялся свободно, без привычного посапывания изувеченного носа.         
         - Как же, как же! Прошу выслушать историю на ту же свадебную тему, - Дима не спеша отложил в сторону приготовленную к употреблению сигарету. – Было это жарким летом на очередных, очень долгих испытаниях.   В полевых условиях отмечали бракосочетание коллег…  Молодые отвечали за нововведения в навигационной системе. Серьёзная и для семьи сторона. Накануне они расписались, свадебный ужин организовали прямо в бараке, где мы все жили… Было весело, по-походному необычно. Понимая важность такого момента, первой   брачной ночью мы их отправили без особой задержки в дальнюю от всех комнату… Продолжавшееся застолье нарушил шум, металлический удар со стороны обители молодых. Минута, и в дверях взъерошенный жених со словами, которые забыть невозможно: «Ребята, скажите 
 
- 106 -


у кого есть дрель?». Немая сцена… В центре жених – бледный, растерянный. Повёл его к себе за дрелью. Не мог не спросить: «Дрель зачем на ночь глядя?». То, что я услышал в ответ, вызывало у меня смех, но я терпел, пока он не скрылся за дверью. Реакцией, на мой громко вырвавшийся смех, был тощий кулак в проёме двери…    После этого у меня появился нервный затяжной писк. Из комнаты, преобразившейся в зал торжеств, на мою сирену вывалили гости и увидели, как в конце коридора растаял молодой интеллигент в небрежно свисающей с тощей фигуры одежде. В притихший коридор вырвался визг дрели… Разлом кровати был устранён.
         - У меня история скорее с нежной грустью, но со счастливым финалом… - Давид в который уже раз выдержал паузу. Добившись тишины, оценил реакцию слушателей и продолжил в полголоса. - Начало у неё смешное. Трое солдат – местный житель Виктор, мой друг одессит Игорь и я получили увольнительные. Что делать будем? Конечно, на танцы пойдём. Но вечером это. А пока идём к Виктору домой. Мать его на работе. Безотцовщина. Варим картошку, выкладываем солёные грузди, из большой бадьи отливаем мутную бражку… Под вечер просыпаемся голыми в кровати… Над нами Виктора мама. В наших глазах вопрос: Одежда где?   
         - Выпарила утюгом. Вас я из-под душа тащила…       
Смешно и стыдно. Но на танцы попали. И вдруг вижу – кровь с молоком, пепельный волос модельной стрижки, такие же пепельные чулки и  яркий сиреневый костюм, До конца службы не расставался я с Неллей. Красивая, умная, но женой моей не стала. Её подруга и Игорь не могли понять, как такое могло случиться. И я не пойму.  Вот Игорь с Тамарой – Неллиной подружкой, молодцы. 

- 107 -


Стали мужем и женой… Когда лечу в родной для меня город, мы обязательно в Одессе встречаемся. Невесёлая история, но «хеппи-энд» налицо… …               
         - Не совсем… – прошептала Любочка. – Неужели вы с Неллей не встречались больше?          
         - Она вскоре вышла замуж и уехала в Среднюю Азию. Связь с ней потеряла даже Тамара.         
         - Всё-таки финал мрачный. Таких историй много.
         - Ушли от политики, но грусти добавили. Хотите, я развеселю вас? – Леонид был напорист. – Про балкон.          
         - Не надо! – Эмма своим смехом уже развеселила всех.            
         - Послушайте, каждая история любви имеет мотив грусти… - Елена, тихая пианистка, убеждённо и громко прервала смех. - Для нас с Давидом финал счастливый.    
         - Мария, что молчишь? – Дима с нежной улыбкой обратился к жене, исчез завзятый правый политик.       
         - Ему бы добреньких старичков в кино играть, - на реплику Давида Мария поспешила с ответом.               
         - Я ещё не вышла на мелодию новой песни…         
                Доброжелательная грусть,             
                не покидай меня подольше.    
                Я в сладком сне не заблужусь,   
                в день проберусь из снежной толщи.             
                Придёт весна на склоне лет,
                замёрзший лист ручьём согреет…
                Растает ранних ран рассвет,             
                и пряной прелостью повеет…
         - Лучше, если прелестью повеет!.. – после нежных слов Димы все пригубили спиртное и закусили глотком воздуха с  приправой прошлого.   
         - Горько! – в ответ Реве нежно поцеловал Любу.

- 108 -


ВРЕМЯ ТРЕЗВИТ

         - На твоём месте должен был быть я.       
         - Каждый должен оставаться там, куда определила судьба.          
         - Ну, зачем же так? Судьба предполагает, человек располагает. И себя в том числе.            
         - Да не казни ты себя. Жена у тебя прекрасная… Дети погодки…            
         - Были.         
         - Прости.          
       Наступившая пауза затянулась надолго. Очередная их ночная встреча была без свидетелей. Гости ушли… Люба успела со стола прибрать, спит.  Его сон не берёт.
В пьяную голову пытаются пробраться трезвые мысли. И все из прошлого. А что в нынешней жизни может его трезвить? Магазин – голова кругом. Политика?.. Точно спотыкач. Был такой задиристый напиток ни уму, ни…  Сердце не при чём. Судьбу, о которой речь пошла, если и меняет, то наверняка не в лучшую сторону. Выборы?! В них точно без бутылки не разобраться.
         - Кто с креслом, кто без стула вовсе… Как хочешь, так и понимай.         
         - Ты о чём?            
         - Анекдот вспомнил.         
         - Я его знаю?         
         - Не думаю. Хотя и с бородой он.            
         - Рассказывай.               
         - Снег. Морозная ночь на полустанке, где скорые поезда не останавливаются. Мёрзнут сорок евреев. Все родственники Моисея, которого лет двадцать не видели и от которого письмо получили, что промчит мимо них

- 109 -


он в московском скором. Надо же пообщаться… Только
Исаак знал, как это сделать. Доверили ему. Напомнили, что едет Моисей в спальном вагоне. Вот и поезд. В нём  Исаак увидел приближающейся спальный. В одно окно, которое светилось и было приоткрыто, успел крикнуть: «Как стул?» Брошенный за окно в ночь кулак Моисея с поднятым вверх большим пальцем исчез в темноте. Тут   
родня взбунтовала: «И что узнал?»      
         - Как что? Евреи! О чём говорит большой палец?         
         - Не томи! – заорали тридцать девять евреев.         
         - Говорит, что у Моиссея хороший стул. А это - хорошее здоровье! Хорошее здоровье – значит хорошо питается. А хорошая пища - при хороших деньгах…
         - Анекдотичная история, - подытожил Абрам. – но в жизни другая арифметика.            
         - Всё- то ты знаешь. Понял и про спальный вагон?         
         - Так всегда было… Кто в тепле, кто на морозном перроне.               
         - Хватит о политике, - Реве вспомнил, как много о ней было разговоров вечером за юбилейным столом.               
         - Знаешь, Рево, я часто сейчас вспоминаю, как мы с тобой плавали в трюмах затонувших барж… Войной изувеченных. Вспомни, сколько их покоилось у крутого берега.       
         - Надо же, о чём ты. Сейчас я бы не полез туда.          
         - В тебе говорит трезвость прошедшего жизнь, - от слов друга Реве сник, - а я опьянён навсегда детством. Юности полной мерой глотнуть не довелось.
         - Зато воды нахлебался.            
         - Шутка не удачная.          
         - Я ведь о баржах…               
       И опять наступила тишина. Долгая и гнетущая. Они

- 110 -


тогда в подводных лабиринтах находили для себя ту свободу, которой недоставало в их надводной жизни. И только там можно было почувствовать себя взрослым и смелым. Послевоенных мальчишек увлекало неведомое ощущение пребывания в фантастическом мироздании с вполне реальными красотами дна реки и ранами войны  в металлических телах не так давно живых, подвижных с выцветшими шаровыми бортами. Только их детские годы позволяли играть там в прятки, пробираясь сквозь рваные отверстия, рискуя быть навечно подцепленным одним из множества гигантских крючков, от безобразно изогнутых до искусно заточенных. Почему было так радостно заныривать поглубже и уплывать под водой подальше? Хватало же воздуха в их маленьких детских лёгких. Не ощущали ни холодной воды, ни того лимита времени для пребывания в воде ослабленным военными годами детям. И только посиневшие губы предательски выдавали. А ведь хотелось подольше оставаться там в глубине…
         - Сегодня мы с Любочкой отметили двадцатилетие нашей семейной жизни… - Реве попытался вернуться к юбилейному дню.          
         - Рево, а сколько тебе лет? - Абраму не хотелось уходить от воспоминаний.               
         - Сколько и тебе.               
         - Ты о чём?         
         - Прости. Да, назад дороги нет.         
         - А кому и вперёд заказано.         
         - Помянем?!. - Реве по-хозяйски пошёл к бару.          
         - Не надо. Тебе хватит. Я пойду…         
       Реве остановился, развернулся, но ничего не увидел кроме речной глади. Пора идти спать.

- 111 -

            
БЕССОННАЯ НОЧЬ
               
       Эта ночь мало отличалась от других. В его возрасте быстро не уснёшь. Вот Любочка засыпает быстро. Рево вернулся в салон, подхватил свежую русскоязычную газету и сел на диван с краю. Поближе к бра. Яркий луч  высветил случайно открытую страницу.
         - Ничего святого! – прочитал Рево название статьи Шмерла Глинкина, того самого Семёна - известного лектора по распространению, от которого душно веяло любовью к себе. После солидного экскурса в личное многозначное прошлое вдруг выяснилось, что статья-то не о нём… Оказывается, на Российском телевизионном канале состоялась премьера  телефильма.          
         - Не могу молчать! – продолжал восклицать автор газетных обозрений на все случаи жизни. – Я должен задать несколько вопросов создателям фильма…          
       Далее растеклись золотоносной жилой талантливо скомпонованные словеса сомнительных строк, которые вызывали ещё больше вопросов, но уже к рецензенту…      
         - И точно – ничего святого… - заскучал Рево. Вот теперь он точно весело уснёт.             
       В то время, когда Леонид обходил котролируемую им территорию, нажимая поочерёдно удручающие его кнопки уже контроля бдительности и ответственности самого ночного сторожа, Эмма не покидала привычную вахту у телевизора. Не отпускал круглосуточный канал «Музыка». Скромные титры приглашали на спектакль известного театра. Профессор эту оперу могла пропеть наизусть. Двенадцать лет назад состоялась премьера на Учебной сцене. А главные партии в этой опере пели её ученики. Надо же, известная итальянская сцена сегодня

- 112 -


собрала их всех. Подарок ночи, вызывающий гордость.       
       …Тишину под окном нарушил мерзкий тормозной скрежет автомобиля. 
         - Дима привёз Марию после очередного концерта. В данной ситуации муж удачно совмещает обязанности водителя и звукооператора, - мысли Эммы не нарушили канву увертюры.         
       В это время Елена в сновидениях уточняла нюансы партии фортепиано будущего сольного концерта юной певицы, которая брала уроки у Эммы. Такая ученица их радовала. Музыкальная, начитанная… Всегда в поиске.  Постоянно в работе.   
         - Откуда такие берутся сегодня? – часто задавала себе вопрос Эмма и успокаивала себя надеждой, что это не исключение.         
         - Какое там исключение! – Давид организовал на одной из городских сцен абонемент «Классика с нами», который стал популярным среди репатриантов именно тем, что в нём было место знаменитым музыкантам и, конечно, молодым исполнителям. Иногда можно было себя побаловать режиссёрской работой. Но она, как и  руководство абонементом, на семейном бюджете никак обнадёживающе не сказывалась. Поэтому пришлось на уборку подъездов бросить свой интеллектуальный, ещё не истраченный задел с остатками физических сил. Как поражала жильцов чистота лестничных клеток… 
         - Подъезды не терпят суеты, когда за дело берётся режиссёр высшей категории!.. – горечь шутливых слов Давида улавливали не многие.            
       Утром все спали долго. Только Люба рано занялась кухней, а Дима компьютером - надо же успеть сбросить            
в редакционную почту свои правые взгляды.

- 113 -       


ПОГОДКИ

       Солнечное весеннее утро согревало, обнадёживало.
А как уйти от ночного разговора? А как не реагировать на постоянные предутренние звонки в дверь – коротких два и один длинный?.. Сегодня короткие сократились до проблесковых, а вот длинный до сих пор всё звенит в ушах, которых нет. 
         - Может быть, никогда и не заходил ко мне Абрам? И не снились мне под утро мои дети. Ни этой ночью. Ни предыдущими ночами, - просыпался Рево с болями в паху и в спине. Сердце коротко замирало. – А звонки?  Откуда берутся? Если не в продолжение сна…
       …На закате полярного солнца за три месяца до их свадьбы появилась дочь. Назвали не Фаиной, не Феней, не Фирой, а Фейгой. Записали Фейгой Ревовной на всю жизнь короткую. Тогда ей пошёл двадцать первый год, а Натану исполнился уже девятнадцатый.
       …Разница в их возрасте год. Не успели родители отдышаться от первой, подоспел второй. Люба и Рево со временем осознали положительную сторону своей, а может судьбоносной, поспешности. Жизнь спешила в заботах… Роды, переезд, другая школа, новый учебный год без отрыва на декрет. Наконец, каникулы для детей и отпуск для учителей, а Любочка опять в родильный дом. Опять сокращённый декрет и вновь за работу. Что памятно. Сначала Натан для Фейги был куклой, позже в играх детей появился семейный сюжет, Натан в глазах сестрёнки занимал место сыночка. Одним словом, сына вела в жизнь женская половина их семьи. Реву увлекли производственные нововведения. Время дало смелому,  аналитическому уму основу для осуществления  самых

- 114 -


дерзких проектов.  Что раньше часто вызывало  интерес
следователя, в момент стало целью производственных отношений и легализацией, конечно, бесспорных  идей. Конфликтные ситуации  и порождённые  ими  разборки
противоборствующих сторон не касались семьи Ревы.  Сын приобретал от матери и сестры женские качества - нежность с обострённым чутьём  семейного общежития и целомудрие в мыслях и поступках. Если и появлялись у отца минуты на общение с детьми, чаще перед сном, их хватало на молчаливое любование или громкий восторг от обыденных возрастных изменений то ли во внешности, то ли в поведении чад. Выходные дни для Ревы были не рабочими. Деловыми… И заканчивались обычно заполночь. Выезды на важные объекты, встречи и беседы в приватной обстановке. Затем неформальные общения, рауты, презентации и тоскливые ресторанные посиделки… Люба готова была поступиться большей частью материального благополучия ради чувственных приоритетов, но понимала, что её муж другим быть уже  не сможет… И дети принимали происходящее в семье, как данность. Часы, проведённые с отцом, для Натана и Фейги были подарком. А день с ним – редкий случай, и совсем праздник. Но однажды случилось такое, назвать которое не находили слов не только дети… Словарный запас Любочки оказался недостаточным. За два месяца до отъезда в Израиль, нелегко завершив деятельность бизнесмена, Рево повёз семью в любимый Ленинград… Тётушек уже давно не было, а из-за их бездетности не было и родственников.
       Рево забронировал шикарный номер в престижной гостинице между Невским проспектом и прекрасной площадью. Каждое утро он выводил детей  к памятнику

- 115 -
    
      
Пушкина. Долго находились там. Рево читал по памяти любимые стихи поэта, был уверен, что дети, конечно, будут помнить родной язык. И внуков ему обучат. Рево многое мог рассказать о Ленинграде, дети должны всё знать, что ведомо ему, должны увидеть всё и запомнить навсегда. До конца своей жизни. Неву, музеи, соборы, каналы, проспекты, памятники и архитектуру. Конечно, театры. Опять же, пушкинские места. И не только. Ведь каждая улица здесь памятник культуры, с которой отцу их не расстаться никогда и нигде. Со всем этим  Рево спешил познакомить поздних своих детей. Фейга будет литературоведом. Много читает… Пусть по-детски, но не без любопытства сопоставляет окружающую жизнь с  далёкой книжной реальностью. Натан будет биологом или дизайнером. То пропадает в уютном приусадебном участке их домика, то не оторвать его от разноцветных лоскутков, которым фантазия ребёнка находила вольно  или невольно толковое применение в украшательстве мебели. Родителям, безусловно, раньше других видится предназначение таланта их детей. Но от предвидения до осуществления задач громадная дистанция и житейских перипетий, и конкретного уклада.
         - Я всё сделаю! – повторял Рево.      
         - Я всё бы сделал… - да, сейчас Реве приходилось себя править, душевный надлом карёжил мысли. – Где оно – еврейское счастье? Должно ли быть национально обособленным оно?.. - философствовать вслух себе не позволял, берёг Любочку.               
       Можно уединится, закрыть глаза и представить, как Фейга и Натан спускаются к родителям на первый этаж, с зятем и невесткой, с внучками и внуком выходят все из салона в уютный садик. 

- 116 -


       - Трёхлетние девочки-близняшки вырывают друг у друга годовалого двоюродного братишку… - фантазия Ревы обогащалась генами его родителей. - От ярких рыжих головок девочек глазам больно, но весело. Цвет точно Толин… Но его затылок затерялся в колючих и толстых лапах рослого кактуса. Узнаваемо для Любы поблёскивает чёрный чуб Моше. В честь её отца… имя  деда дали первенцу сын и невестка… – Реве попытался уйти от этих мыслей. – Кто подскажет, как это сделать?            
         - Ты  что? – из-за пальмы появилось лицо Абрама, похожее на её ствол в порезах морщин. – О ком это ты и кому?..       
         - Себе. Нет того, кого можно было бы порадовать.  Вот и говорю сам с собой, - Реве сник, такое состояние посещало его не редко.               
         - У тебя отличные дети… Я неожиданно вчера их встретил…      
         - Давай, друг, помолчим.         
       Наступила тишина. Исчез Абрам. Реве уединился. От всех. В себя.
         - Фейга успешно сдала психометрию. Поступила в университет. Успела отслужить в Армии. Натану скоро последний год быть в солдатах… Он в меня, любимый предмет его – химия. Быть ему биологом… Фейга по прежнему с книгами неразлучна, только с теми, что на иврите. И не удивительно. Когда приехали в Израиль, дочка пошла в первый класс, а Натан начинал с детского сада. Так что иврит вытеснил русский язык. Пойду на гину… Вот и у меня ивритово слово мирно соседствует с русским. Тут, на гине, в садике рядом с салоном экзотичные растения могли бы и успокоить… - с этими мыслями Реве вышел из прохладного салона.

- 117 -


ОПРОМЕТЧИВЫЙ ШАГ

         - Рассказывайте всё по порядку, - следователь был сдержан, при этом не скрывал своего доброго участия.          
         - О каком порядке сегодня можно говорить… Где необходимое юридическое обеспечение экономических нововведений? Страна нуждается в деловых людях. Мы продолжаем говорить о человеческом факторе, но…         
         - Простите, что я вынужден прервать, безусловно, интересные суждения. Но нельзя ли сразу перейти к сути свершившегося факта?               
         - Неужели я у вас первый с обрезанным носом?         
         - Пожалуй, да. В нашем провинциальном городке людей режут не редко, но чтобы так…            
       Реве в своих мыслях о прошлом часто возвращался к этому событию… Многое в жизни определял случай.      
       Казавшееся тогда удачным стечение обстоятельств случайно вывело Реву на человека, который занимался поставками нефти в их город. Но следователю зачем об  этом знать? Только усложнит дело. Сам сунул свой нос в бизнес других, за что поплатился… Рад, что не совсем отрезали, оставили три миллиметра, которых и хватило для начала шва. А могли ведь лишить красоты вовсе.
         - Помнишь, Сергей, как мы начинали совместную деятельность? – указательный палец Ревы прикрыл тот самый шрам, который впоследствии коллеги обозвали чёрной меткой.               
         - Всё шутишь… Рев, что опять придумал на мою голову? – в устах Сергея средний род преломлялся в мужской, отбрасывалась в имени последняя гласная, а с этим в собеседнике признавался настоящий мужик.       
         - Разве тебя можно ещё чем-либо удивить?       

- 118 -
               

       Не долго молчали… Затем перебрасывались вновь ни к чему не обязывающими вопросами и уходили из кабинета в комнату отдыха. Не будет же рассказывать  Рево следователю о чём говорилось там. Даже друзьям и близким неведомо это.    
         - Хотели полосонуть по горлу… А я не удачно для нападавших и не до конца удачно для себя увернулся.       
         - Лица не запомнили? – следователь иронию Ревы, конечно, заметил, но спешил это дело закрыть.      
         - Ночью?!. На наших улицах темень. Не то, чтобы запомнить, увидеть невозможно, - и Рево следователю, как мог, помогал.            
       Сергей дважды имел возможность оценить Ревкину порядочность. Первый раз ещё в школьные годы, когда утонул Абрам, случайно подвернувшийся под глупые и не осознанные тогда мальчишеские, трагичные забавы. И когда им стукнуло по пятьдесят… Кому из Сергеевой команды пришло на ум проучить чужака, посмевшего в их поле деятельности совершить заступ?… Главное ли это?! Рево понял, преступного сговора не было. Потому выяснится всё без следственных мероприятий. Пришли к тому, что при общности интересов каждый оставался в рамках своего бизнеса. В зените.
        На закате длинная тень Абрама подводила черту. Иногда бодрясь – молодо. Чаще по-старчески ворчливо.
- Прости. Один вопрос и я уйду. Доволен собой?      
- Судьбой?!          
- Нет. Ты доволен собой?         
- Как на допросе у следователя. За каждый шаг в ответе – где терял свободу, а где уши и нос…   
- А что тут нашёл?    
- Это уже второй вопрос. Не закрывай солнце.

- 119 -


СТОРОННИЙ МИР

         - Я уйду… И теперь уже точно навсегда.       
         - Ну, зачем же так?! Мне без тебя плохо… Ты мой первый и последний друг. Может, вместе пойдём?…      
         - Не спеши. Ты не сказал, сколько лет тебе.    
         - Семьдесят.         
         - В такие-то годы люди мудрее становятся…         
         - Так-то оно так… Только меньше знаешь, дольше живёшь.               
         - А к чему жизнь такая?               
         - К чему жизнь?! Вопрос вечный. Вот родиться бы мудрым…            
         - Скучной жизнь была бы.         
         - А так веселье одно.               
         - Иронизировать ты мастак.      
         - Тем и спасаюсь.         
         - Спасать других надо.         
         - У вас там что?.. Все так думают?         
         - А у вас?            
         - Больше о себе.         
         - Да… Скучновато живёте.          
         - Можно подумать, не жить - веселее.               
         - В мире, который… вы называете потусторонним, все из жизни пришедшие. В нашу бытность последний кусок хлеба с соседом делили.            
         - Сейчас аборигенов найти можно. Но помнят они, что ты запамятовал: «Своя рубашка ближе к телу!»…      
         - В семьдесят лет быть мудрее надо. Понятливее.         
         - Семидесятилетних меньше А всё больше других, помоложе. Новенькие метут больше в дом…      
         - Ничего. Помусорят. Одумаются.
               
- 120 -

   
         - Надеюсь.               
         - Вспомни, как после войны трудно было, но жили с надеждой, весело. Отстроились быстро. Разрушенные дома восстановили… А новые с красивыми верандами на крышах помнишь?       
         - С излишествами…       
         - Что это значит?         
         - Архитектурными.         
         - Не понимаю.         
         - Об этом уже после тебя заговорили. Прости.       
         - Да что уж…               
         - Позволь, верну в наше время… Тут сколько войн было, сегодня с террористами боремся, а живём весело и с надеждой.             
         - Думаешь, если я оттуда, так ничего не вижу?..      
         - Я этого не говорил. Со стороны виднее. Прости.      
         - Всё прощения просишь. Мёртвые перетерпят, вы о живых побеспокойтесь. Некрасиво живёте.          
         - О палестинцах беспокоишься?.. Мир их в обиду не даст.               
         - На других надейся, но сам не плошай!          
         - Красиво? Нет. Разумно? Знамо, кто всем судья.         
         - Я не для красного словца. Живёте вроде весело, но не по-соседски… Синагога  - и та у каждого своя…       
         - Ну и что?.. У бухарских – одна… У выходцев из Эфиопии другая… Но все иудеи.         
         - А израильтяне кто?          
         - Перемелется. Страна молодая…         
         - Больно.      
         - Живым больнее. Прости!         
         - Опять?! Вот что я тебе скажу… Лозунг о дружбе народов нужен. Еврейских народов…            

- 121 -


         - Да. И признают тебя ревизионистом сионистской идеи.    
         - Посмертно.
         - А вот, что я тебе скажу. По школярски мыслишь.       
         - Не удивительно. Ведь я на погост со школьной скамьи.         
         - Но уж больно быстро погост на помост сменил… Провозглашать идеи сподручнее, а поживи с наше…   
         - Опять шутка неудачная.            
         - Не до шуток нам. И мы не слепы. Пустого много.  Что карман моих постояльцев после того, как отдадут  квартплату.       
         - А ты не бери.            
         - Ты ещё банкиру посоветуй забыть о ссуде моей.    
         - Беспокойно у вас.      
         - Не то, что у вас…               
       …Чёрный кот попытался успокоить, забравшись на колени. Реве опрокинул себя на подушки дивана. После короткого замешательства котик прошёлся по шрамам хозяина и нашёл на животе свободное от них место для привычного топтания на расслабленном человеческом теле. Сторонний взгляд нежного кота гипнотизировал, успокаивал и помогал уснуть. Однако Реве засыпать не хотел. Он желал вернуться к разговору с другом. Вдруг и впрямь тот уйдёт навсегда.    
         - Страшно подумать…      
       Кот замер с поднятой правой передней лапой, свою голову повернул в ту сторону, в которой хозяин искал то ли пищу, то ли свою кошку.          
         - Кошачьи мозги. Что? Человек ни о чём другом подумать не может?         
         - Может.       

- 122 -


         - Ну, если коты уже научились говорить, то людям пора понимать друг друга без лишних слов.         
       Кот продолжал топтаться на одном месте. Однако и это может стать блаженством.
         - Как мало вам людям надо.         
         - Кот, ты не прав. Люди - высшая суть природы, и в своих помыслах бесконечны.            
         - Скажешь – ещё и бессмертны.
         - В каком-то смысле - да.          
         - В каком-то - нет.          
         - Ты прав.            
         - А говоришь – мозги кошачьи.         
         - Я?.. Я всегда считал, что ты всё понимаешь. Если бы ты ещё говорить умел. Впрочем, а с кем это я…         
       Реву разбудил военно-транспортный самолёт… Он часто и громко, чуть ли не касаясь крыш домов, шёл на посадку.         
       …У двери стоял Абрам. Он был молод, красив. Его лицо обнадёживало. Вся жизнь впереди. Бурная, яркая, достойная. Сколько жизнерадостных зим, лет ещё надо будет прожить, чтобы осуществились их планы. Абрам должен выучиться на зоотехника. Можно, конечно, ему пойти потом работать в село… Но больше притягивала дикая природа. Его любимцами были горные козлы. Он их называл не горными, а гордыми.
         - Гордость… в природе часто определяет обличье того или иного животного. И только в человеке может стать главной внутренней потребностью… Прости… Я ухожу. Навсегда.      
       Рево остро почувствовал главную потерю в своей жизни. Раздались длинный и два коротких звонка… За дверью стояла юная Настенька. Абрам поспешил.               

- 123 -


НАСТЕНЬКА

       Почему красоту этой девушки тогда заметил только Абрам?… Объяснением тому могло стать бесчисленное множество красивых украинских девчат. Когда красоты много, ищешь пусть и не уродливость, но вызывающую исключительность во внешности. И Рево, и Реве в пути своём жизненном не раз в этом убеждался… А то, что украинская дивчина самая красивая в природе, ему, как никому другому, ясно. Встречал волжанок и сибирячек, в студенческие годы обращали на себя его внимание не только бледнолицие ленинградки, но и смуглые девицы из загадочной Средней Азии, заносчивые москвички и сдержанные студенточки из стран Балтии. Израиль дал возможность увидеть аргентинок и полячек, румынок и француженок, других евреек – из Германии, Турции, США, Ирана, Марокко. Юные эфиопки… Не редкость - утончённое лицо на длинной шее венчает стройное тело в лёгкой модной одежде. Что-то подобное было в Руфе. И совсем другое в Любочке. Только в смешанном браке можно добиться такого результата… Но Настенькина красота оставалась недосягаемой. Большие глаза. В них не найти конкретный цвет… Та ситуация, когда просто отсутствует название ему. Такое впечатление, что глаза занимали на круглом лице его большую часть, хотя под вздёрнутым к солнцу носом в обрамлении еле заметных веснушек и нежного румянца не менее заметными были необычайной красоты и сочности губы, выброшенные крутой волной подбородка на яркий гребень улыбки. Настенька смотрелась в меру плотной… Не большого роста рядом с рослым, ладным от занятий плаваньем, Абрамом. Они ходили неспешно и всегда в ногу, нежно

- 124 -


прижавшись друг к другу, не замечая никого вокруг…
И ничего рядом. Но их видели все. Они были красивые.
Свои планы ни от кого не скрывали. Невозможно было найти пару лучшую для будущей семьи. Настенька, как и Абрам, хотела иметь много детей. Девочки будут все в отца, мальчики станут похожими на маму. Это то, что   касалось внешности. А отличных внутренних качеств достанется всем детям вперемешку от родителей. Ведь достоинств у тех и украинских, и еврейских много…
       В тот день на пляже Настенька была на удивление спокойна. Со временем осознала, что произошло. У неё появились слёзы, боль и нежелание жить. Но отчаянье к ней не подступило. Жизнь продолжалась с ним. Бежали годы, она взрослела, старела, а любимый оставался для неё юным, красивым, умным и гордым… Готовым на самопожертвование ради дружбы… Не досталось тогда только времени подумать о себе. Может быть, так надо. Возможно, это хорошо. Правда, мог вспомнить и об их любви. До того ли было… И это плохо. Спасал жизнь – это хорошо. Другу. Не сохранил благополучие ей, себе.    
       Годы спешно терялись. Настенька была по-своему счастливым человеком. Не каждой довелось познать ту любовь, с которой она продолжала жить. Абрам не мог оставить её и после своей гибели. Это не от него уже зависело. И не столько достоянием памяти оставалось его имя, сколько потребностью её бытия. Простой и не замысловатой обыденности, что и являла радостно ей многоликая жизнь. У неё не было мужчин. С любимым   
не успела, с другими не хотела. Так жила: сначала при родителях, потом у неё доживала свой долгий век мама, теперь одна. Одиночеством это называть запрещала. С ней рядом было много интересных людей,  друзьями не

- 125 -


обзавелась. Эдик разве что, но он жил бобылём… Она к нему относилась с пониманием и нежностью… Звала его часто подружкой своей, он не обижался, но, бывало,  посмеивался… Меньше над собой. Конечно, не над ней. Чаще над чудачеством природы, одарившей разно его и друзей. Реву многоголосием любви. Абрама страстью и верой влюблённого навеки… Его же - всеми талантами,   кроме главного. Ему не помогали прочитанные умные книги. А их было много в библиотеке, которая надолго приковала к себе Настеньку. Весёлыми она пять лет в институте не считала, но свежая боль потери не мешала приобретать профессию библиотекаря. Книги стали её второй любовью. С ними жизнь воспринималась легче. Их герои живыми людьми входили в её судьбу, сюжет которой находил гармоничное развитие, соприкасаясь с фантастической фабулой сладкого риска всех времён и народов. Настенька была соавтором грустных историй,  сама решала, как представить в них Абрама.
       Новое время приводило в жизнь других людей. Не думая о будущем, разводило многих по национальной нужде. Вера подменяла ясную бесконечность небесной гармонии  политическими приоритетами - реальность в жанре разукрашенного шоу вместо вечных ценностей…            
         - Я валяюсь! – иронично расширял в связи с этим свой музыкальный лексикон Эдуард. – Всю свою жизнь отыграл в ресторане. Было время, когда туда приходили услышать новую песню о вечном. Что будет завтра?..       
         - Завтра мы пойдём с тобой на кладбище.         
         - Что ж, Настенька, в пасхальные дни сохраняется традиция проявлять интернациональную солидарность.      
         - Всё шутишь?!. А завтра обещал Рево подъехать.
         - Из Израиля… Подъедет… Я валяюсь.

- 126 -


ВЫЛЕТ

       Реве летал часто. Самолётами… Полёты во сне не в счёт. Мало ли кто и как летал в своих сновидениях. Вне всякого риска можно было пролететь птицей, ракетой и даже дымком из надломленной трубы старенького дома детства. Почему чаще он отлетал дымком?.. Случалось, таял в безоблачном небе, иногда оседал на прохладной серой тучке песчинкой… Рядышком находились такие же, но сторонились друг друга. Сильный ветер пытался всех сдуть и превратить в общую пыль. Тогда каждая  песчинка забиралась в свою капельку будущего дождя, как в домик – светлый от своей прозрачности, от неё же просторный. Обиженный ветер гнал всю тучку  долго и мощно к другим, все они пытались удержаться вместе, но срывались вниз дождём, где, протекая в землю, вода  находила место каждой песчинке.      
       Под светлыми сводами нового терминала большого авиагорода «Бен-Гурион» было много людей… Кто-то из них был подхвачен молекулярным движением, иные оставались в относительном покое, ожидая посадки…
       Реве предвкушал очередную встречу с городом, где так много забыто, потеряно и даже не найдено. Но одна жемчужина из всего прошлого жизненного клада с ним. Это Настенька - единственная любовь его друга детства Абрама. Она не теряла смысла… и ценности в суетной поспешности. Седой Реве с юным душевным трепетом ожидал видение памятного, вечного, великого чувства в мрачном кладбищенском мире… Реве понимал - место его упокоения должно быть там. Но пока на земле есть близкие ему люди, он должен жить с ними. Им остаётся продлить память об ушедших…  Проковылявший мимо

- 127 -


седовласый раввин со своим задумчивым семейством оставил за собой библейский шлейф… В такие минуты хочется встать. И не только хочется. Реве встал…
         - Шалом! – произнёс Реве неспешно, уважительно, с протяжным придыханием.  Услышать ответ не успел.            
       …А ответ, конечно, был.         
         - Внимание к близкому… Это ли не первооснова любой веры? Человек должен во что-то верить. Каждый человек одарён пониманием святого… Но святость не прерогатива религии… - Реве был философ. - Хорошо воспитанный, светский человек способен это называть идеей, может определить задачей или смыслом жизни. Главное, сохранить чистоту помыслов.               
       Крепкое слово, выброшенное модной девчонкой на бегу плевком в сторону собеседника, не успевающему за длинными ногами, приземлило.
         - Матерное слово – дело наживное, - ему в работе помогало часто, - но в общественном месте да в мирной беседе к чему? Глядишь, свои отношения ещё любовью обзовут. Опять же на фоне крепкой фразы. О, времена! – подумалось о старении. – О, нравы проще некуда!      
       Аэровокзал жил вольготно и по-разному. Струнный квартет, можно было понять по фирменным футлярам, спешил на посадку. Молодой солдат крепко удерживал в объятьях милую, худенькую девчонку. Из ослабевших её рук беззвучно на полупустую дорожную сумку упала толстая книга, приоткрыв страницу с замысловатыми формулами… Тот же раввин поспешал уже в обратную сторону, одаривая Реве кивком давнего друга.
         - Шалом!  Шалом!.. – уважительно заявило о себе всё его семейство. Теперь Ревин ответ повис в воздухе. К тому же надо было идти на регистрацию - табло ярко

- 128 -


высветило номер его рейса и название города, словно песню. В ушах чётко звучали мелодии детства, шёпоты юности и рык зрелых лет. Ручеёк пассажиров перетекал тихо из вокзального пространства в самолётное чрево  рукавом цивилизованного покроя. Какое сходство со школьными сообщающимися сосудами?!
         - Всё-таки подъём к самолёту высоким трапом  и в жару, и в дождь, и в снег… - Реве пришлось подправить свои мысли. – Откуда быть тут снегу? Каждая ступень к самолёту отсчитывала жизнь, пусть всякий раз иными мерками, но будила воображение, заставляла познавать небо и ценить уходящую далеко вниз землю, которая при посадке встретит другим запахом… И ты поймёшь, что значит разнообразие земного притяжения, в каком месте мягче и комфортнее… И небо разнится. Где-то к тебе ближе, где-то такое высокое, но до поры, до черты крайней остаётся одинаково непознанным. А сейчас не заметно вышел, не замеченным вошёл. И думается в замкнутом переходе потерянно.               
       Под притихший бунт турбин массу людей сдвинуло в пространстве, а со взлётной полосы зашумело, слегка колыхнулось и понеслось ввысь тройкой немыслимых лошадиных сил…
         - И ты пристёгнут, водой напоен… Мчишься этак спешно. Видишь себя со стороны. Пусть закрыты глаза твои, но чувствуешь в стороннем собеседнике себя, - то фантазия корректирует Ревину реальность. – «И какой же русский не любит быстрой езды? – то Гоголь рядом. -  …Кажись, неведомая сила подхватила тебя на крыло к себе, и сам летишь, и всё летит…»               
       Да, чистокровный Реве оставался между небом и землёй кровно честным Рево славянской закваски…               
      
- 129 -


ПОКОЙ

       Спал Реве дольше, чем в домашней постели - два с половиной часа в самолёте и четыре часа в автобусе… Разбудили его утренняя свежесть и родные выбоины по дороге на кладбище. Такси примчало больно и быстро.  Этим днём он оказался здесь первым.
         - И это хорошо!.. – с возрастом кладбищенская атмосфера не пугала, даже не страшила неотвратимость самой смерти.               
       Подул холодный пасхальный ветер. Гудело в ушах. Но Реве ни холода, ни боли не ощутил. Он тихо шёл к могиле Абрама. А казалось, что он стоит. Двигалось всё вокруг. Приятно было чувствовать себя посланцем Святой Земли в этом громадном, но в меру ухоженном пространстве скорби. Для Реве жизнь продолжалась и здесь, но не в условностях памяти. Не в утверждении бессмертности. Вера памятна… Память верна… Нельзя  допустить, что с уходом из одного состояния в другое исчезает человек – часть вселенной. Микроскопическая только в планетарных масштабах, а не в соотношениях житейских…
         - Личностное начало каждого бесконечно. Все, на Землю явившиеся, находятся в прологе видимого пути. А он что? Всего лишь сама жизнь! – об этом никому не рассказывал Реве, осмысливал сущее молча, оценивая в бурном течении одних яркими лайнерами, бумажными корабликами других, но унизить или возвысить не мог кого-либо, потому как все держались стойко на плаву половодья, в мутных потоках времени, мчащегося мимо ещё стоящих, как и он, на земле.    
       Старое, с рваной раной от облокотившегося ствола,   

- 130 -


надгробье остановилось у Ревкиных ног. Могилу друга обволокли собой свежие ползучие ростки бурьяна. Реве решил уничтожить дерзкую паутину… Руки вытерпели обжигающие уколы юных колючек, приоткрыли шубку мха, в ней потерялась маленькая, насмерть испуганная жабка. Пришлось оставить её в покое.
         - Настенька… - в конце тропинки от центральной кладбищенской аллеи показалась ему знакомая девичья фигурка, но приближаясь она тощала, горбилась и явно старела. Догоняла в возрасте скрученного радикулитом спутника. – Эдька, Эдька…            
       Реве пошёл навстречу. От волнения, не в усталости причина остановок, надломилось дыхание. Не оторвать себя от земли… В Израиле он чувствовал их рядом, тут же в прямой видимости они так от него далеко, сил нет к ним приблизиться. Сколько же понадобилось секунд, вытянутых в вечность, чтобы дойти, обняться и просто помолчать друг с другом.
       Тишина поглощалась звуками авто, трением толпы, возгласами, всхлипываниями, перезвоном бутылок…
       Только три старых человека – женщина в чёрном, мужчина в сером и ещё другой мужчина в оранжевом вельветовом пиджаке, в упругом синем свитере поверх отутюженных чёрных брюк над фирменными туфлями  - продолжали молчать.       
         - А вот тут наш Абрам лежит, - слеза помешала в привычной звонкой манере проявить голос.         
         - Он чаще бродит! – Реве поднял голову.      
         - Дети, посмотрите на этого зарубежного пижона. Вспоминайте! О ком я часто тоскую за чаем? Рево, как Люба твоя?.. А это мои правнуки…         
         - Нина Наумовна. Как я рад увидеть вас! – Реве, не

- 131 -


сдерживая слёз, обхватил плечи Н.Н.            
         - Рево, твои руки на моих плечах. Постарели мы?      
         - Какая связь?            
         - Прямая. Раньше-то ваши ручки тянулись к моим бёдрам.               
       Все горько улыбнулись. Только правнуки ничего не поняли… Взрослые заговорили одновременно. Еврей из дальнего зарубежья пытался объяснить всем, почему он теперь Реве, а не Рево. Н.Н. мило нашёптывала тем, кто входил в жизнь, о тех, кто её покидал… Эдуард больно жаловался на потерю опорного зуба, который за долгие годы стал таким уютненьким для трости в мундштуке саксофона. Настенька общалась с Абрамом. Выжидала его ответ. Годы не испортили красивый баритон. Лишь они сами на фоне шумного многоголосия слышали свои слова. Дуэт влюблённых… Их чувства не потерялись в долгих годах разлуки.
         - Милый, ты заждался меня?            
         - Не спеши.          
         - С годами тоска становится невыносимой.          
         - А говорили, что годы лечат.             
         - Бывают неизлечимые болезни.         
         - Что с тобой?             
         - Со мной, скорее, неизлечимое здоровье.      
       Весеннее солнце заиграло морщинками на лицах… В его тепле старые люди нуждались и ощущали больше глазами нежели телом выхолощенный годами жар.
         - Приглашаю в ресторан! – прошепелявил Эдик.      
         - Всех? – Нина Наумовна, словно считая, смотрела на правнуков.            
         - Днём можно всем. Тут помянем, там поговорим за жизнь.   

- 132 -


         - Ты одессит, Эдька? – пропел Реве.            
         - Можно и о жизни поговорить, - речитатив Насти своими грустными нотами вернул мужчин к скорбной теме.            
         - Тогда я готова. Мы готовы… Все родные сердцу могилки обошли… - прабабушка Нина сталась нежной, тёплой, доброй и совсем не строгой, как тогда в далеко ушедшей от них школе.               
       Реве смотрел на своё повзрослевшее детство. Лета высушили. Осенние грозы смыли ливнями контурные, словно мелом отмеченные на школьной доске, ребячьи заготовки. Зимы потеряли в снегах даже собственные запахи. И только весна поминальная возвращала всё на место.         
         - Дорогие мои! Красивые! Я любуюсь вами, - Реве не верил, что для кого-нибудь из них эта поздняя весна окажется последней. В такие минуты вся жизнь только впереди. С лучшим из прошлого.             
       На Реву смотрели три пары прекрасных глаз. Глаза детей не в счёт. Правнуки смотрят в другие стороны...
         - Мы тобой тоже. Любуемся. Радуясь! – каждый из них по предложению, по слову… Но каково сказали.
       Можно не думать о внешности. Прочь условности. Среди крестов и звёзд разных… кто пьёт, кто ест. Иной всплакнёт. А вот молодая женщина рыдает над свежей могилой. У каждого своё горе. И счастье… для каждого индивидуальное. Но собираются люди в одно время и в одном месте. Вместе.   
         - Только не найти мне могил родителей… Пойду к тёткиной, она в конце аллеи, - к ноге прижался один из правнуков Н.Н. – А там… Две могилы детей… -  мысли разбрелись.         
               
- 133 -


СОЛО

       …Красноморское побережье Израиля многолюдно круглый год. На карте страны точка. Но какая! Ощущая прохладу моря под слоем сухого жаркого воздуха, Реве не мог лишить себя удовольствия надолго уходить ко дну, в глубины прозрачного очарования… Выныривая, он успевал увидеть стоящую на берегу Любочку и тут же с какой-то необъяснимой поспешностью погружал себя в воду с головой. В единственное лёгкое набирал много воздуха и с восторженной безответственностью уходил на поиск затонувших кораблей. Даже здесь его не отпускало детство, играющее солнечными бликами на кораллах. Грязные пятна морских ежей только Реве могли напоминать серых раков в холодных, дряхлых от долгого пребывания под водой корягах… Вот до десяти метров он проплывёт и вынырнет к знакомому берегу с  томной плакучей ивой. Встретила строгая линия пальм.  В глазах белесым фильтром играл луч яркого солнца, за которым сказочным явлением вырисовывался арабский портовый городок рядом с элитной частью курортного Эйлата. Напротив, в прожаренной дымке терялся берег, в сторону которого поспешал ярко разрисованный под экзотичную рыбку кораблик с шумной музыкой и с ещё более шумными туристами. В воздух радостно взлетали  беспечные отдыхающие, крепко удерживаемые с одной стороны тросом катера, с другой - стропами парашюта. Рисовано и рискованно взлетали смельчаки на быстрых мотоциклах над водой… Подводные, как Рева, фанаты неспешно спускались ко дну в лёгких скафандрах.
       Берег плотно прикрывали самодостаточные тела на пластмассовых топчанах,  расположенные невидимыми

- 134 -


дизайнерами в строгом рисунке паркета из разноцвета   высушенных солнцем клёпок - человеческих фигур под фактуру бука. Рядышком у воды расположился чуждый  дрёме люд на стульях из той же пластмассы, но больно напоминающих венские… Возглавить бы Ревке сейчас цех товаров народного потребления, клипсы уступили б место более весомой продукции. Но зацикливаться на этой мысли не пришлось. Жаркий песчаный берег всех одинаково развращает… Что же может быть доступнее пляжа? Только кладбище… Но пока подставляешь себя   под вечный жар, философский ход мыслей теряется, на ум приходят легкомысленные сравнения и тебя, словно   люля-кебаб, вращает неведомая сила, она сначала греет,
потом сжигает.
         - …На костре инквизиции… - никогда засоренные философией годы не отпустят ни в делах, ни в мыслях. И это Реве понимал. –  Спасение в свободном плаванье.
Да в крепком сне. После сытного обеда спалось вкусно.
       Сны были разными. Чаще комплексными… Быстро проходили. Иногда неспешно подавались отдельными порционными блюдами. Как их с Любой любовь тогда в Пицунде. С той лишь разницей, что всё чаще и чаще в его сновидения вместе с покинувшими жизнь друзьями спешила грусть. Вот и сейчас, как в немом кино, аллеей идут влюблённые. Не обратив на него внимания молча проходят мимо, удаляясь к горизонту… И что же там за горизонтом, за крайней полосой? Титры бы рассказали,  дождутся ли за финишной чертой… родные ему люди. Только тихие намёки тапёра. Что-то родное для Ревы в этих звуках. Что?.. Конечно, это игра Руфы. Всё сразу, все вместе… В лекальных линиях рослой фигуры пловца не составляло труда узнать Абрама, который за

                - 135 -

               
собой уводил Настеньку…
         - Милая, ты-то куда? – но по законам немого кино слова не слышны, и кричал Реве напрасно.               
       …Телеграмма Эдькина его потрясла. Реве не успел   почувствовать своё возвращение домой. Остались ещё ощутимыми тёплые прикосновения друзей, и вот Настя, Настенька в земле. Противоестественное сбылось. Тот пляжный зной, их весёлые вечера, памятные дни ярких забот и безделья – всё улетучилось… В Настеньке Реве находил связь времён. Отлетел тревожный сон… Люба подошла сразу. В последнее время её стали пугать его резкие пробуждения. В такие мгновения она садилась с ним рядом, укладывала к себе на колени его голову и, закрыв глаза, находила красивые уши, прямой нос, чуб. Ощущал их присутствие и Реве, успокаивался, засыпал. После этого сон уводил к желанной черте. Мощь воды  оставляла стоящего на крутом берегу равнодушным…  Резких движений не вызывала. Необъяснимое единение немыслимой энергии душевного покоя, сути природы и значимости человека в ней над буйным течением воды и времени заставляло застыть на месте. И не оставалось сил впитать глоток свободы. Единственной, возможной. Но там… В мире условностей голодной толпы таковой не было, нет и не будет.      
       А вот толпа иного содержания… Но свобода и воля по понятиям…
         - Куда бедному крестьянину податься? - Реве и во сне позволял себе шутить. – Советская классика вечна, потому что она верна… Пусть и в кавычках.               
       Оставались островки той, не тронутой общепитом жизни… Сегодня вечером они с Любочкой выберутся к такому. Пока надо вставать и приводить себя в порядок.

- 136 -
          
             
       Вечером курортный Эйлат пленит бриллиантовым разноцветьем огней, света и подсветок… Всё, что днём выглядит богато, с уходом солнца на очередной покой выплёскивается праздником плоти и похоти. Походя и поспешно. Тут всех, как правило, затягивает водоворот разных услуг от торгово-злачных до сорно-зрелищных. Конечно, в каждом правиле есть место исключениям. В  тех самых островках…
       Модная марлёвочка не скрывала сохранившиеся в теле Ревы упругие мышцы. Впрочем, как и шрамы. Его юная талия и длинные ноги в модных белых джинсах подчёркивали стройность фигуры, а вместе с плотным каблуком зеркальных туфель являлась походка пижона. От Любочки исходил убивающий наповал аромат такой сексуальной энергии, что перед загадочной парой вдруг замирал людской поток. Любовь всесильна, только она  могла выпотрошенному старику и женщине её возраста придать тот загадочный посыл, который вызывал у всех подопытных стойкий рефлекс эротичных исследований. Все приезжающие на курорт участвуют в чувственных экспериментах соблазна. Внебрачного или семейного, а возможно того и другого разом. Но мир разнообразен,  как сам человек. Вот Любочка и Реве сохранили первые ощущения любовного влечения… Им со дня морозного знакомства памятно всё. Бесценный дар. И сейчас глаза Любочки отражали того молодого и крепкого мужчину, с которым хорошо всегда, с которым не было нужды ей искать пути к счастью. Оно ворвалось в их жизнь сразу, с добрым и злым со стороны, однако только с добрым изнутри. Они сумели сохранить свои чувства и себя в них. Вот только детей не сберегли…
       Фантастически красивую пару вела старая мелодия.

- 137 -

      
       …Саксофон, перебрасывая соло кларнету, уводил в такую близкую даль… Караван медленно двигался из пункта А в пункт Б  - затянувшаяся остановка, спешный
путь назад. Жизнь сродни музыке… Маятник каравана, конечно, способен увлечь человека. В силе определить эмоциям и здравому смыслу новый темпоритм  в споре о вечном, о месте человека на Земле.
       Громадная гостиница от дымки подсветки казалась внеземным объектом, застывшим в воздухе… Сложные переплетения лестниц усложняли связь с землёй. Рядом с великолепным архитектурным сооружением терялась маленькая сцена. Но пришли на помощь разноцветные лучи прожекторов, гирлянды цветных ламп на пальмах и фонарики, которые высвечивали не столько тесные от еды плоскости столов ресторана под открытым небом, сколько ту же сцену, на которой в тисках электронных инструментов, динамиков и мониторов стоял… Эдька. Он играл знакомую мелодию, от которой всё вокруг для притихшего Ревы исчезало. Оставался только тот речной вокзал того города на берегу той реки, где сохранился их пляж. И было это лучами прожекторов, гирляндами, фонариками жизни.
       Любочка видела, как светилось лицо мужа. Ощутив его боль и радость, прижалась всем своим телом к Реве крепкому и молодому не только душой. Стояли долго, вдыхая, не понятно каким способом, морозный воздух памяти из обжигающего  вечера.
         - Реве, я должна тебе сказать что-то очень важное.          
         - Слушаю…         
         - Сейчас ты слышишь только музыку, - Любочка с улыбкой перешла на шёпот, - мы этот разговор с тобой продолжим дома.
         
- 138 -


       Они отошли в сторону и сели на  круглую скамью, которая прижалась к толстому стволу пальмы. Эдуард   стоял к ним спиной, как тогда в ресторане речного вокзала. Реве попытался найти за собой окно в юность, но в порезах пальмы увидел старые шрамы и рубцы…
       Только музыка оставалась вне времени. А вот годы, 
такие близкие и сейчас далеко убегающие, без музыки  были бы пресны. За ближним к Эдику столиком сидела экстравагантная дама в бледно-розовой шляпе, длинные поля которой прикрывали высокий лоб. Под кокетливо вздёрнутыми бровями юные глаза оспаривали возраст,   это им удавалось. Морщинки лица подчёркивали тайну улыбки. Лёгкая ткань платья от ветерка поигрывала на стройной фигуре доверчиво, загадочно. Реве был рад за друга. Пусть поздно, но Муза появилась, а вместе с ней и смысл жизни. Эдька на взлёте… И старый кларнет, освободившись от посапывания, мягко переползает от одной нотки к другой. Тема пустынной тесноты теряет силу в  выжженном космосе. Тает лёд возраста, тёплым ручейком загадочного чувства утоляет жажду счастья…   
И вставной зуб приобретает уверенность родного, губа над ним мягко стелет себя под трость, от которой и зависит качество звука…
       Потом уставшие губы отдохнут в нежном поцелуе, вернут силу для вечных слов любви…
       Как познакомился Эдуард с Эстер, Реве и Люба не знали. Но то, что музыка помогла им найти друг друга, догадывались. Теперь они сами стали авторами вечных мелодий любви. Он готов носить любимую на руках. Но Эстер не позволит, будет беречь его. Щемящая нота
кларнета оторвала посетителей ресторана от еды. Берег шумный и неуправляемый притих…         
 
- 139 -

   
         …После потери Настеньки Эдуард остро ощутил боль одиночества. Смерть увидел не смутным образом, не отдалённым призраком – вот она рядышком тихая и коварная, предлагающая заслуженный отдых… Что он ещё в этой жизни не видел?
         - Многое.               
         - А те, кто многое повидал, готовы ли к встрече со мной? – Эдуард явственно слышал мелодичный голос, а не предполагаемое старческое шамканье.               
         - Я не готов с тобой говорить.         
         - Мало кто готов в этой жизни…         
         - Не касайся жизни. Тебе ведома только последняя поступь.             
         - Не скажи. Вспомни Абрама.             
         - Не обольщайся… В поступках людей нет твоих   усилий. Ты – результат. К тому же не справедливый.            
         - Не будь меня, кто бы заговорил о вечности?!.      
         - Одни разговоры.         
         - Как знать… С моим приходом является и память о делах каждого.            
         - Хуже, что с тобой они прерываются. Сколько бы доброго Настенька могла дать, сказать… И я ещё могу многое сыграть.          
         - Согласна. В этом трудно не согласиться с тобой. Всем есть о чём сказать, сыграть, спеть… Что сделать, а что разрушить. Но зачем кричать об этом?               
         - Тут я с тобой соглашусь… Те, кто занят делом, чаще молчат. Ведь крик отнимает так нужную человеку энергию… Давай помолчим. Прошу, уходи. Не до тебя мне.
       …Эдька замер, когда впервые увидел Эстер. Теперь можно умереть. Но такого желания жить ещё не было.

- 140 -

         
       - Я хочу. Ани… Ай… - русский, иврит, английский
мешали друг другу. – Кохана!
       - Это что ещё? – Эстер улыбалась, не помня свой возраст. – На каком языке ты хочешь объясниться мне в любви?               
         - Кохана – слово украинское, любимая. Но поверь слову добропорядочного еврея… - сбивчивость вызвала паузу.            
         - Есть другие?            
         - Бывают.               
         - Жду слово доброе и порядочное.               
         - Ты мне нравишься… Впервые я об этом легко и радостно говорю женщине. Боюсь только спросить…         
         - Спрашивай смело.            
         - У тебя кто-нибудь есть?            
         - Да. Два брата. Их жёны и взрослые дети.               
         - Это хорошо…               
         - Живут они в Лондоне. Я - то тут, то там. А ты одинок. Верно?               
         - Не совсем. Живёт здесь мой школьный товарищ.  Вот и я приехал сюда. Реве, его жена будут рядом. И ты теперь…               
         - Но погоди…         
         - Я убеждённый холостяк… был. Прости, что я вот так – сразу обо всём. Я не знаю, как надо вести себя с женщиной.               
         - Не сказала бы…             
         - Нет уж, лучше говори. У тебя такой мелодичный голос… - появившуюся параллель тут же прогнал, ведь жизнь впереди. – Я музыкант.               
         - Надеюсь, не только тут услышат твою музыку… Я тебя выведу на большую сцену.

- 141 -


       …После виртуозной и проникновенной игры Эдьки тяжело было что-либо слушать… Квартет влюблённых расположился для позднего ужина в уютном ресторане. К полуночи на его овальной сцене начался балетный спектакль о восточной любви… Интернациональность сцены сквозила во всём. Сюжетная линия была близка к известной печальной повести о Ромео и Джультте. Вся музыкальная канва Востока была умело зафиксирована стандартной бродвейской аранжировкой… В костюмах чувствовалась печать парижской мюзикхольности. Всё это объединяла родная режиссура русского театра.
         - Посмотри, Эстер!.. – усмехнулся Эдуард. – Вот твой типаж. Только в брюках… Он кто? – добрый дядя  вышел на соло. – Спонсор?..            
         - Вот обидел!.. – Эстер ответила шуткой. – Я ведь тебе помогаю вне коммерческих раскладов. Глупыш, я по любви…               
         - Прости его, - поспешил Реве, - он тоже любя.            
         - Впервые, потому и коряво, - заметила Люба.       
         - Я обидеть не хотел. И кого? Тебя. Эстер! Милая, я смогу… дай времени… осилить искусство любви.             
         - Тебе уже поздно! – смех Эстер успокоил. – Меня устраивает мысль, что в тебе останется первобытность чувства.          
         - Хорошо сказано. Давайте выпьем за это! – Реве посмотрел на счастливое лицо друга, на добрый взгляд Эстер, заметил краем глаза и руку Любы, взлетевшую в воздух с фужером.               
         - За первобытность в любви!          
         - Смелый тост… - но выпил Эдька до дна.         
         - Тебе другого не понять, - тихо хихикнул над рюмкой Реве. – И это хорошо.

- 142 -


       Ели острую пищу, приправленную пересоленным зрелищем. Прощались… Через восемь дней «молодые» улетят в дождливый Лондон. А Любочка и Реве ранним утром уже ехали домой… Белоснежный модный пикап  въезжал в лунную пустыню. Иначе не назвать эту часть дороги. Изгибы шоссе по периметру кратеров, миражи, самой природой выдавленные в серой породе огромные амфитеатры, небо лишённое рисунка и цвета. Реальное начало затерянное в бесцветном провале безысходного финала. Путь к возрождению обнадёживал водителя, но Реве всегда удивлялся первым кустарникам пустыни и уже высохшим руслам, ежегодным свидетелям зимнего половодья. Фантазия возрождала мужские бои в аренах, девичий восторг в воздухе, больно заглушаемый визгом встречного ветра… Мимо промчалась на немыслимой скорости встречная машина… Но за лобовым стеклом можно было заметить лица тех, кто увозил Реву в город детства из таких памятных дней негасимой любви. Эти дни удалось продлить… Хотелось обо всём крикнуть Климу, Семёну, но их жигулик скрылся в придорожной дымке. Немые кратеры ожили шумной лавой школьной детворы, но над этим стремительным потоком без труда удерживали себя Руфа, Настя, Абрам… Одноклассники и учителя… Реве резко нажал на педаль. Автомобиль на тормозе визгливо стёр всё. В лунном мире они одни оставались реальными…
         - Лю, ты хотела что-то мне сказать.               
         - Я жду ребёнка.            
       Машина начала набирать скорость.
         - Говорят, поздним детям достаётся родительской любви больше… Реве, я люблю тебя.
       Пикап уносил в привычную жизнь их поцелуй. 
         
- 143 -


ПРОЛОГ

       Жизнь начинала новый отсчёт. В таком возрасте не легко присутствовать при родах жены. Но его никто не уговаривал, он сам решился на этот поступок… Реве, как мог, оставлял без внимания восторженные взгляды врачей и медицинских сестёр, нянечек и молоденьких мам. Ему достаточно было собственного восторга. Ведь не каждый из разменявших восьмой десяток способен на такое. Правда, Любочке всего сорок три.
       …Та ночь не отличалась от других. Рядом с женой Реве чувствовал себя молодым. Лю до сих пор ценила и сохраняла его красоту. Они были нежны друг с другом,  к тому же внимательны так, как в первые годы своего общения… Время жадной совместной жизни множило проявления их чувств. В Реве поразительно сочетались и мужская лихая мощь, и трепетная ласка, и юношеская восторженность. Всё повторялось, как в первый раз. Он шептал ей на ухо очередные милые глупости, она очень громко вырывала из предлагаемого ситуацией текста глаголы. Его крепкие руки не доставляли боль, но и не ползали пошло по Любочкиному телу… Её руки резко взлетали в воздух, замирали там и… после неспешного сжатия красивых пальчиков в маленькие кулачки от их веса падали на крепкий батут спины Ревы, мануально восстанавливая силу мышц и подвижность суставов.
         - Кто бы мог подумать, что от этого и появляются дети… - Ревкина улыбка была не к месту.            
       Люба выполняла все указания склонившихся над ней медиков молча.      
         - Ты покричи. Тебе легче будет! – просили все.       
         - А каково будет Ревочке? – думала она.
         
- 144 -
         
         
         - А как было тогда, в тридцать пятом? – думал он.      
       К сожалению, Реве ничего не помнил… Рассказать нечего, некому. Только от тётушек слышал, что рожала мама тяжело. 
         - Мама, мама! Я никогда не узнаю, как ты рожала, как и где с отцом приняли смерть.
       Больше всего Реве удивился тому, что в его мысли вошло слово «никогда». Вроде бы вся жизнь впереди.
         - А почему бы нет?..
       Крик ребёнка прервал все сомнения. Вот она, жизнь впереди. Наступило всеобщее облегчение планеты, ещё один человек вступает в свои права. Этот человек - его, Ревин сын. Ничего, что синий – цвет звезды… Которая и одарит со временем всей палитрой естества.
       Малыш рос по всем законам природы. Исполнился первый год. За столом были только свои. Квартиранты.  Прилетевшие из Лондона Эдуард и Эстер… Не скрывая  зависти, громко и радостно желали в тостах здоровья, счастья и долгих лет жизни. Такие привычные слова приобретали особый смысл. Реву память и надежда на какое-то короткое время увели от реальности. В проёме  выхода из квартиры в садик старый кедр вытеснил всё.
       …Абрам и Настенька никого не увидели, ничего не сказали, не задержались у мощного ствола, по которому Ревин друг детства резко ударил венским стулом. К его разбитым частям падали кедровые шишки…
       Утром Реве вышел на гину сделать зарядку. Кусты и клумбы были на месте… Только на высоте поднятой руки в стволе пальмы торчал шуруп… Удивления он не вызвал. Реве набросил на него верёвку и протянул её к высокому кусту в белоснежном цвете.
         - Будет где сушить одёжку маленького Моше.

                - 145 -
             




ОГЛАВЛЕНИЕ

         Надежда …………………………………….    3
         От автора …………………………………………   5
         От соседей ……………………………………….    6
         От самого ………………………………………..     7
         Жизнь в остатке …………………………..   44
         Эпилог …………………………………………..    45
         На склоне дня …………………………………..    48
         Пожил?! Расплатись ……………………………   54
         Козы, козлики и козлы …………………………   57
         Жаркая зима …………………………………….   62
         Одному плохо …………………………………..   66
         Статические испытания ………………………..   67
         Улыбка из прошлого ……………………………  72
         Горький кофе ……………………………………  77
         На предельной скорости ………………………..  81
         Утренний привкус надежды ……………………  89
         Сюжет от большого романа ……………………  93
         Переступи порог ………………………………..  98
         Осенние мотивы ……………………………….. 103
         Время трезвит ………………………………….. 109
         Бессонная ночь ………………………………… 112
         Погодки ………………………………………… 114
         Опрометчивый шаг ……………………………. 118
         Сторонний мир ………………………………… 120
         Настенька ………………………………………. 124
         Вылет …………………………………………… 127
         Покой …………………………………………… 130
         Соло …………………………………………….. 134
         Пролог ………………………………………….. 144 
   

                - 146 –