«Всё! – он выключил компьютер и, поднял над головой вытянутые руки, распрямляя позвоночник. – На сегодня всё. Хватит. Надо отдохнуть. Но как? Полежать на диване и почитать? Посмотреть телевизор? Не хочется. А что хочется? Хочется… Хочется чего-то нового… или чего-то забытого … старого… А может и того и другого сразу… Возможно… Да, нет, не возможно, а именно такого… такого… такого…»
Встал из-за письменного стола, отодвинул кресло и прошел к камину. Взял с его полки коробок спичек. Достал из него одну и чиркнул ею по краю коробка. Спичка вспыхнула. Он нагнулся и поднес горящую спичку к заранее сложенными пирамидой в камине дровам с торчащими между поленьями исписанными мелким почерком листами бумаги. Камин разгорелся сразу.
«Рукописи не горят, - вспомнил он, глядя, как пламя пожирает один лист за другим, - ну, да! Еще как горят, особенно черновики, да еще, если их сжигает написавший их, которому они стали не нужны. А они мне уже не нужны.»
Придвинул слева к стоящему напротив камина большому мягкому креслу журнальный столик и направился на кухню. Достал начатую буханку ржаного хлеба, отрезал ножом от неё несколько толстых ломтей, положил их на большую мелкую тарелку. Открыл дверцу буфета и достал бутылку нерафинированного подсолнечного масла, отвернул её крышку и обильно полил маслом ломти хлеба. Закрыл бутылку, поставил в буфет, взял из него солонку и густо посыпал солью каждый ломоть.
«Вот! Именно так. Хотя… - он на мгновение задумался. – Хотя можно и усилить…»
Вышел в коридор, выбрал из ящика головку репчатого лука покрупнее, вернулся на кухню, вымыл лук, очистил, почувствовав, как заслезились глаза, и, нарезав его на кольца, разложил по ломтям.
«Готово. Теперь…»
Вынул из буфета стопку и бутылку водки. Открыл бутылку и наполнил до краёв стопку.
«Хватит».
Закрыл бутылку, убрал её в буфет и захлопнул его дверцу. Перенес тарелку и стопку на журнальный столик и сел кресло.
«Не разлил, - взглянул на стопку, - как была до краёв, так и осталась. Ну-с, начнем…»
Пригубил стопку и, взяв один из ломтей, начал с наслаждением есть. Неповторимый, знакомый с детства вкус пропитанного подсолнечным маслом подсоленного и приправленного луком хлеба, захватил его, разжигая аппетит и навевая воспоминания.
«Да, это не нынешние разносолы, - подумал он, - поел и забыл. Раньше такой хлеб был одним из любимых лакомств. Да и сытно, и вкусно».
Взял с тарелки еще ломоть и медленно, глядя на языки пламени в камине, съел. По телу расползалось приятное тепло, клонило в сон.
«Ладно, - он поднес стопку к губам, - за сегодняшнее завершение повести! Столько месяцев писал…»
Допив водку, продолжил есть.
«Завтра приедут все… Будет многолюдно и шумно… наверняка попросят прочитать, что-то из новенького… Вот и прочту им повесть, - он покосился на окно. – А снег-то всё идет… С утра идет… Зима… Зима без снега не зима… Не зима… не зима… не зима… Кстати!»
Он стряхнул с себя дремоту, встал и подошел к окну.
«Да, метель хороша… Завтра надо будет расчищать дорожки… Но это завтра… А сегодня… Сегодня… Сегодня надо вернуться за письменный стол. Набросать план новой повести… Повести о детстве, о котором не знают те, кто приедут завтра».