Пригород Воронежа, зима, начало 90-х.
Белый дом – мазанка, вычищенный дорожки, и мы идем с подругой в поисках сказаний старины. Открывает дом старушка, совсем дряхлая, на чем только, как говорят, душа держится. Зовет в избу. «Ну, что рассказать вам, девоньки? Вот всю жизнь прожила тут, а как родителей похоронила, стала по ним, да по другим молитовку читать. Так до старости и дожила с Божьей помощью. Да, вы чай-то поставьте, замерзли, небось?»
Теплый уютный дом, дощатый пол весь застлан домоткаными дорожками. У печи стол, на нем чайник и кувшин с водой.
«Вижу, городские вы, воду-то не привыкли беречь..» Бережно споласкиваем чашки, переливая из одной в другую, до родника идти долго, да по морозу. Рассказывает она при лучине и горящей печи. Свет бегает по стенам и рисует картины: войны, немецкой оккупации, послевоенной реставрации, закрытии церквей в хрущевские времена, и одинокая жизнь Матушке в своем добровольном затворе. «Да, живу как-то, не оставляет Бог ведь», - отвечает она на вопрос наш. Догорает лучина, и Матушка стелет нам на сундуке да на кровати, а сама идет спать на печь. Засыпаем мы быстро, после долгого путешествия и долгих рассказов.
В полночь одеяло скатывается с сундука и я просыпаюсь. Матушка стоит у печи в полумраке лампады, с четками в руках. Тихо, еле слышно произносит имена и каждый раз кладет земной поклон. «Марию помяни, Господи… И Наталью с Андреем… И Петра…» Я благоговейно лежу, чтоб не смутить и не сбить с молитвы. С такой искренностью и пылом разве можно молиться напоказ? Солнце уже румянит облака, и Матушка, уставшая, усаживается на скамью, потом с трудом взбирается на лежанку и засыпает.
Наутро бежим на родник с ведрами, принести воду для Матушки. Пришла соседка: «Давай-ка я тебе снег расчищу», и через двадцать минут убраны все последствия ночного снегопада. Не успели мы чай вскипятить, приходит Мария с пирогами. Угощает Матушку и нас, московских гостей. Вон и Андрея прислала жена калитку подправить… И так вереницей идет народ: кто совета попросит, кто просто зайдет навестить. Спели мы что-то Матушке с подругами из фольклорных наших экспедиций. И они спели нам стих, вошедший позже в сборник послереволюционного церковного фольклора:
«Отчего печальны, милые сестрицы?
Почему так грустны В праздник ваши лица.
Оттого мы грустны и тоскою биты,
С той поры, как храмы всюду позакрыты…»
Матушка не поет, но переживает смысл стиха, и по ее старческим щекам бегут слезы.
Пришло время прощаться, мы поем известный духовный стих: «Благодатный дом, все святые в нем…», поем уже вместе с соседкой, Марией и другими… Время пришло уезжать. Глубоко, по старинке кланяемся Матушке и просим ее молитв. Одна она и осталась для молитв во всей округе: и чадо крестить, и усопшего помянуть, все к ней, а куда ж еще пойти?
Прошло уж двадцать лет. Храмы пооткрывали и позолотили купола. И чинно в них бьют поклоны, как положено по уставу, истово крестятся и громко чмокаются. Для большинства наступило время сытости и достатка. Весь мир под рукой в интернете и соцсетях, и перебегаем из пустого в порожнее, просаживая дни, чеша слух и услаждая зрение.
Но в минуты, когда за окном свистит вьюга, я вспоминаю перекосившуюся мазанку и хрупкую Матушку, кладущую до утра поклоны. Я вспоминаю, пересиливаю лень и зажигаю свою лампаду.