(К дискуссии)
Достигнутого торжества
Игра и мука,
Натянутая тетива
Тугого лука.
Борис Пастернак
Вначале следовало бы определить понятие «поэзия», а затем вести речь о её новизне, расширении, обогащении, движении к некоей жизненно важной цели. Но в том-то и дело, что поэзия неопределима, как любовь. И лишь любовь к поэзии, даже безответная, побуждает меня войти в эту дискуссию. Поэзию можно сравнить с таким химическим элементом, как золото (aurum). Природное качество поэзии – её непреходящая новизна, в какую бы эпоху она не добывалась. Золото не эволюционирует, не изменяет своей сущности. Речь можно вести лишь о пробе, чистоте содержания золота поэзии в стихе. Однако, поэзия не химическое, но более высокого порядка – духовное вещество, а периодической системы духовных элементов пока ещё не существует.
Вдохновлённый или угнетённый современностью поэт живёт, чувствует, мыслит и поёт в порубежье прошлого и будущего. Если он обращён лишь в прожитое, вторит шедеврам признанных мастеров, оправдывая себя тем, что старается обогатить современников, то он из племени эпигонов. Новизна его интересует лишь как средство выделения из среды других стихотворцев. Если стихотворец старается следовать ныне существующим вкусовым пристрастиям, то становится творцом модных поделок, исчезающих вместе с модой. Но если он свой дар, свою «орудийность» (Мандельштам) направляет из глубины языковой традиции в грядущее, создавая художественно притягательный образ будущего, то уже не текущее время вдохновляет его. Он сам вдохновляет соотечественников и современников на движение к жизненно важным целям ближнего, среднего, а то и дальнего будущего. Ориентир при этом может быть и в классической древности. Но, оборачиваясь на него, поэт увлекает вперёд соратников, схватывая грядущее боковым зрением сердца и разума. Вот тогда «из ничего фонтаном синим» (Блок) и вспыхивает новизна. Неизменно новое в поэзии – это образ будущего, которого ещё нет.
Поэзия течёт из нашей духовной древности, собирая воедино малые и большие реки. Поэт оборачивается вспять лишь для того, чтобы не сбиться с пути, не заплутать на ветвистых дорожках будущего, но держаться стволовых клеток родного языка, год за годом наращивая новые древесные кольца, усиливающие мощь мирового древа Поэзии. Не каждый год бывает плодоносным, не каждая эпоха – благоприятной для словесности. Культура дискретна, надо лишь не останавливать свой взгляд на пробеле. И у яблони бывают лета пустоцвета. Разведка грядущего мира начинается в языке, что известно любому фронтовому разведчику.
Новое всегда возникает на месте разрушенного или преображённого старого. Пока старое господствует – для нового просто нет места. Не знаю, как в политике, но в поэтике применима формула Михаила Бакунина: «Страсть к разрушению – это тоже творческая страсть». Бесстрастной поэзии не существует. Но именно этой «страсти», именуемой у поэтов вдохновением или «высокой болезнью» (Пастернак) в нынешнем поколении словесников почти не наблюдается. Страстное разрушение «окамененного нечувствия» (из православной молитвы) застарелого языка, осуществлённое столетие назад, и явилось основанием для поэтической новизны всевозможных течений, ручейков и колодцев русской поэзии. Повторилась эта страсть как пародия во второй половине прошлого столетия, в годы Оттепели, когда сошёл снег девственного единообразия и показалась зелёная травка. Но она была прошлогодней травой Серебряного века, а не новой весной русской словесности. Поэтам в зимних ещё одеждах было и душно, и тесно, и образа влекущего будущего они не создали. Но есть надежда, что более отдалённое будущее дождётся своих поэтов. Вспомним Людвига Витгенштейна: «Талант – это родник, несущий всё новые воды».
В наше время изжили себя литературные течения, трудно стало определить автора по строчкам произведений, как это можно было сделать, узнавая «в лицо» строки Блока, Есенина, Маяковского, Цветаевой. Пора возвратиться к классическому стилю «высокой поэзии», щедрому на истинную новизну духовного золота русского слова, рвущегося из тучной тысячелетней почвы нашей истории. Современность – всего лишь фон, декорации, но не питательная среда новизны в поэзии. Без плодородной глубины слово годно лишь для выпечки, но не для нового урожая. Современность, данную нам в индивидуальном ощущении, можно сравнить с плёнкой натяжения воды, а на такой «исторической» поверхности вольготно только водомеркам. Золото и серебро кувшинок, уходящих гибкими стеблями в глубину воды, а корнями в тучный донный ил, «где дышит почва и судьба» (Пастернак) – вот образ поэзии. Без живого чувства истории, без сердечного доверия к наследию предков – не только поэзии, но и народа, её творца и потребителя, не будет. Эта мысль настолько очевидна, хотя и банальна, что, кажется, никак не поспособствует бытию поэзии, её непрерывному обновлению. Более того, может и навредить, уводя даровитого поэта в обеднённое археологическое прошлое. История не должна стать фоном или материалом «для сладкозвучных стихов» (Бальмонт). Она во всю свою высоту, глубину и широту есть – основание для поэзии, которому человек безгранично доверяет, как геометр аксиомам, крестьянин – вспаханному полю. И несомненно, новое не исключает старого, поскольку вырастает из него и плодоносит в будущем.
Чем-то наше время напоминает исход «Осьмнадцатого» века, когда литературный язык книжной поэзии, утрамбованный западноевропейским катком, порождал искусственную стихотворную продукцию, полную мнимой новизны переводных творений. За XVII столетие Полоцким, Истоминым, Медведевым, Прокоповичем и многими другими новаторами русского стиха были написаны тома и тома первосортных виршей по образцу польских литераторов, но в следующем веке их перестали читать и, взяв за образец западноевропейскую поэзию, стали в светлом своём энтузиазме творить для соотечественников заимствованное «новое». Это продолжалось до тех пор, пока в руки не взяли плуг устной народной поэзии, не взрыхлили вековую историческую почву и не засеяли отечественными семенами – и вот уже плеяда национальных поэтов во главе с Александром Пушкиным собирает новый урожай Золотого века русской поэзии. Попытка обновить пушкинский стиль, «снять венок с головы усталого Пушкина» (В. Хлебников) в общем-то с треском провалилась.
Возникает вопрос: а если новизна в современной поэзии уже есть, а мы, читатели, её не узнаём, даже не замечаем? Так Соломон («Экклезиаст») не видел ничего нового под луной, утверждая, что если поначалу нечто и показалось ещё не бывшим, то при внимательном историческом рассмотрении – вот оно, уже было в иных веках и поколениях! Возможно, что новое – лишь способ передачи вечного («традицио»), что и составляет природную задачу поэзии.
И ведь действительно, как нам отличить новое от уже имеющегося?
Как правило, то, что лишь народилось, – незначительно, не признано экспертным сообществом, просто-напросто ещё мало. Мы ищем дерево, а новизна подобна ростку секвойи – теряется в траве, или таится ещё в едва проросшем зёрнышке. По каким признакам определить, что в этом пока неприметном и неприглядном явлении зреет новизна? Мы узнаём лишь то, что уже имеется в нашей памяти, чему учили в школе, с чем столкнулись в жизни. А если это новое не находит себе соответствия в нас самих, безнадёжно старых? «Подобное тянется к подобному» (Эмпедокл), а бесподобное, соответственно, к бесподобному. Но именно потому, что оно без подобия и вне сравнения, оно и не узнано. И если в читателе нет узнавания, то не проходит ли он ежедневно мимо новизны? И вот тут уже не обойтись без определения понятия «новизны», её дефиниции.
Поэтическая логика не терпит определений. Для влюблённого поэта достаточно чувства: «Это ново для меня самого!» Любовь на Земле не назовёшь новой, но у каждого была первая любовь, единственная и неповторимая по ощущению. Однако читатель может оказаться глухим к такой индивидуальной новизне художественного произведения, какие современные конструкции новомодных слов ему ни предлагай, как ни меняй ритм, форму, ни насыщай содержание. Если дух, витающий над стихами, не коснётся его души, не прокатится волнами по спине, он пройдёт мимо. Но случается, что этот дух не исчезнет, а дождётся своего часа, зачастую посмертного для поэта. Вы скажете, что творцу нового будет уже всё равно. А вот и нет, поскольку поэт живёт ощущением вечности. Для него смерти нет, есть лишь жизнь и бессмертие. А посему и вопрос о новизне в поэзии совсем не праздный, и ответ на него не очевиден.
Так в чём же тайна новизны в поэзии? Возможно ли её достичь зрелым мастерством, техническими усовершенствованиями? Это духовное акушерство помогает стихам появиться на свет. Но поэзия исчезает, если вдохновение поэта не вдохновляет читателя, «искра божия» не воспламеняют слушателя, не поднимет его на ту высоту, с которой самые обычные явления выглядят волшебными! Новизна поэзии подобна ветру, который всего лишь воздух, невидимый, почти неосязаемый, но он раскачивает вековые деревья! И всё это уже есть в поэте, в тайне его таланта, его гения, заставляющего читателя забыть о технике и мастерстве. Под вдохновенной рукой поэта старое преображается в новое, очищается (катарсис) до безусловной новизны. Получается, что новизна волшебно прорастает в вечно оживающем старом. Оно, достояние предков, и есть то основание, та твердыня, которой поэт доверяет, от которой отталкивается в своём полете и на которую вновь и вновь нисходит, обогащённый опытом вдохновения.
Но доверяет ли читатель современному поэту так, как доверяет он проверенному временем классику? Индивидуальность и талант стихотворца далеко не всегда рождают новизну и являются притягательными, а потому и необходимыми читателю. Ныне в российском, да и в западном обществе почти не осталось доверия к современной поэзии. На мировом рынке спрос на стихотворную продукцию упал чуть ли не до нуля. Можно было бы связать это с общем падением духовности, истощением душевности и совестливости. Но ведь одновременно интернет просто перенасыщен поэтическими опытами наших современников, зарабатывающих себе на жизнь в других сферах деятельности. И какой искренний ручей лирических излияний! Возможно, дело в степени новизны и качества самой стихотворной продукции, уступающей тому, что было сотворено русскими поэтами за предыдущие столетия. Да ведь и в этом не упрекнуть, многие стихи просто великолепны. Так может быть, произошло простое перепроизводство, затоваривание? Нет, дело в чём-то другом. В начале текущего тысячелетия некие объективные процессы понизили донельзя ценность данного жанра литературы в общей культуре народа и государства. Совет: создавайте новое, вдохновенное, прекрасное – и вас увидят, вас будут читать, разыскивать по книжным магазинам, переписывать и передавать друг другу через самиздат и интернет – не подходит.
К современной поэзии нет доверия не только у читателя, но зачастую и у самих стихотворцев. Но почему? Поэзия разбивает стереотипы, помогает человеку вырваться из притяжения всего тривиального, шаблонного, засохшего как гербарий, обнажить своё сердце и ум, чтобы всем своим существом окунуться в новизну вечно пульсирующей жизни, в цветущую весну бытия. Но желаем ли мы этого? Способны ли на такой обновляющий бытие духовный труд? Творческие люди, как правило, нетерпеливы. Многие из них вместо долгой и упорной работы над собой пытаются, как в одной из восточных сказок, озеленить пустыню циновками, а не положить свою жизнь на то, чтобы пробить воде проход в горах. Такая новизна «зелёных циновок» жухнет в самом скором времени, несмотря на оригинальное конструктивистское решение, хотя и подлое, безнравственное, но достигающее своей прагматической цели.
Желание во что бы то ни стало быть узнаваемым, отмеченным, как яйцо печатью Фаберже, своим «товарным» знаком качества, приводит стихотворцев к растрате сил ради следования своей мнимой оригинальности, конструируемой средствами искусства. Новизна в поэзии – иной природы, отличной от новизны в науке, ремесле и технике. Любой учёный, работающий над диссертацией, обязан предварить своё исследование строго сформулированным тезисом о привносимой им новизне. В сборниках стихов, предисловиях к ним, этого не предполагается. Думается, просто исчезли литературные критики, способные к такой работе. Ну а для самого стихотворца его произведения, как дети, новы и неповторимы. Так «в обаянии» (Некрасов) они и держат сами себя.
У каждого поэта своя манера версификации, и она для него самого – всегда нова. А читателю эта манера не кажется новой, поскольку он приплюсовал её к уже известному, так сказать, освоил – принял или отверг. Но поэт подвержен искушению новизны, и всё движение нынешней цивилизации призывает его к изобретательности. Телефон сменяется мобильником, появляется всё более модные смартфоны, с быстротой звука обновляется дизайн привычных и необычных механизмов, приборов, машин и прочее. И невольно эту тенденцию поэт переносит в собственное творчество. Но модернизация техники стиха – не путь к поэзии, поскольку над ней не витает дух и от неё не светлеет душа. Поэзия – это воплощённый в гармонии слова дух человека, народа, цивилизации. Резкое падение ценности поэзии в информационном поле планеты – тревожный звоночек для современной цивилизации.
Язык, которым поэт творит свой вербальный мир, древнее любой цивилизации, он глубоко уходит корнями сквозь толщу культурного слоя в первобытный, девственный мир «через головы поэтов и правительств» (Маяковский). И ничего нет странного, что люди каждого нового эона не сразу воспринимают его. Сказывается языковая инерция и торопливость успеть создать «великое» самого художника слова. Вспоминается восточная сказка, где художник попросил у волшебника, чтобы оживали творения его кисти. Он взял лучшую бумагу и кисти, окунулся в творчество – и вот на божий свет стали появляться уродцы. И художник, ужаснувшись, взмолился: «Пусть оживает лишь то, что достойно жизни!» Он стал вести подвижническую жизнь, учиться у лучших мастеров, но его творения оставались на плоскости рисовой бумаги. Через много-много лет, когда художник сам стал седобородым и уже вышел на границу жизни и смерти, он острым концом посошка на прибрежном, омываемом Океаном, песке нарисовал птицу – и она вспорхнула и полетела!
Материал поэта – слова – один из сложнейших для творчества, несмотря на свою кажущуюся простоту. Поэзия рождается в «сложном взаимодействии, а не соединении» слов (Ю.Н. Тынянов). Она сама требует внутренне необходимого ей ритма и прочих внешних признаков. Она не искусственна, не сделана извне рукою мастера, а природосообразна. Следовательно, она противна искусственной новизне и не поддаётся на ухищрения (пути и приёмы) поэта. В словаре великорусского языка Владимира Даля новизны древней поэзии больше чем у всех авангардистов, иронистов, метаметафористов, посмодернистов и других эквилибристов ХХ века. У него не словарь как алфавитный список арестованных слов, а домовища, гнёзда перелётных из тысячелетия в тысячелетие корневых словосочетаний, уходящих в глубину праязыкового единства. Дело поэта – творить новый язык из старого в направлении грядущего.
Поэт-философ Гераклит сравнивал поэзию с луком и стрелами, заметив, что греческие слова лук (биос) и жизнь (биос) имеют одинаковое написание, но разные ударения. Стихи должны быть напряжены как лук в руках мощного стрелка, и выпускать стрелу важно по необходимости и в жизненно значимую цель. В стихах замкнут сильный вневременной разряд, отсюда и ощущение «нетленности» поэтического произведения (внутритекстовое время). Сам же разряд-ритм, или, если хотите, вибрация-дрожь, чувствуется в каждом «сейчас». Это и есть новизна, открытая человеком и прирученная, как огонь.