ВРЕМЯ, НАЗАД!
Под сумрачным низким небом посреди огромной мрачной равнины зияла громадная страшная бездонная яма, почти чёрная дыра. Под мерные могучие звуки невидимого колокола к яме приближались с трёх сторон огромные колонны людей и падали в неё. Некоторые пытались сопротивляться, но массы людей давили на них, и они тоже падали в пропасть. Некоторые, увидев край пропасти, пытались бежать от него прямо по головам и плечам людей, но они вязли в человеческой массе, и тоже затягивались потоком в пропасть.
А потом в поле зрения появилось двадцать экранов, четыре ряда по пять. И везде были трупы и скелеты, повешенные и раздавленные танками, гуро от разрывов снарядов и мин, и лишь на одном экране – надпись яркими светящимися красными буквами: «Тойво Глумова убьёт человек с тусклыми глазами». То же самое громко повторял голос, похожий на голос Левитана. Кто такой этот Тойво Глумов, оставалось загадкой.
А потом он управлял вертолётом. Тот летел прямо на гребень строящейся на большой сибирской реке плотины и через секунды должен был столкнуться с бетонной стеной. С запредельным усилием он потянул управление на себя, и вертолёт прошёл в паре метров над гребнем. Внизу промелькнули приветственно машущие руками строители…
А потом он проснулся, с колотящимся сердцем, весь в поту. Немного полежал, отходя и пытаясь постичь, что это было. Но потом вскочил и начал собираться в дорогу – скоро был поезд, пора было ехать поступать в Оренбургское лётное училище.
…
Богатыри шли по Лукоморью, на север, к берегу Студёного моря. Берёзовый лес был негустой, но часто попадались огромные грибы, гораздо выше берёз. У подножия сопок росли удивительно пушистые сосёнки, редко выше трёх человеческих ростов, но, если посчитать по узлам, то некоторые по пятьдесят-шестьдесят лет. Иногда встречались большие старые сосновые пни. Непонятно было – если деревья выжег Змей Горыныч, то кому понадобилось потом аккуратно отпиливать головёшки от пней? Вдруг дикий рёв перекрыл жизнерадостное журчание струящейся повсюду воды. Змей Горыныч заходил со стороны моря, одна из трёх его голов безвольно висела, из надруба у основания шеи шел дымок, повреждённая огненная железа не работала нормально – один из богатырей успел ударить мечом, когда дежурная полусонная голова спящего Змея вдруг высунулась из скальной расщелины, до выброса пламени, иначе головёшками стали бы сами богатыри. Подраненный Горыныч взлетел, сделал круг, и теперь шёл в атаку. Богатыри дружно схватились за рукояти мечей и выхватили их из ножен…
- Пацаны, вертолёт падает, - вдруг закричал Стас. Аскет глубоко вздохнул, наваждение прошло, и он вместе со всеми посмотрел на юг, на полосу Малого. Над головами на высоте полукилометра в направлении дальнего привода с диким рёвом одного винта летела «Чайка», видно было, что второй винт неподвижен, а из движка тянется дымок. А на полосу под углом градусов двадцать пикировал водоплавающий вертолёт. До удара оставалось совсем немного, и сердца курсантов-стажеров сжались от ужаса, но вертолёт вдруг выровнялся у самого бетона и полетел, постепенно поднимая нос, наконец плавно коснулся полосы основным шасси, потом опустил и носовое колесо, а затем срулил с полосы…
Когда вертолёт «упал» в пятнадцатый раз, стажеры окончательно успокоились. Значит, так было надо. Низкое солнце с запада перекатывалось на север, пора было идти ночевать. И они пошли вниз по склону сопки к гарнизону, наступая на карликовые берёзы и сбивая ногами чертовски красивые мухоморы, горделиво возвышавшиеся над берёзами. А про большие сосновые пни они узнали потом – оказывается, по берегам тёплого Кольского залива до 1920 года рос сосновый лес с очень мелкослойной древесиной из-за малого годового прироста, а высококультурные и гуманные англичане за время интервенции его весь вырубили и увезли к себе. А опять же из-за малого годового прироста новый лес ещё не подрос, для этого надо ещё лет сто пятьдесят.
На следующее утро они наконец-то увидели свой полк. Полк строился с утра на плацу перед штабом, человек четыреста: офицеры, прапорщики, матросы. Накануне полк увидеть не удалось, их транспортник приземлился на Большом, и это было круто – по курсу захода в сопках валялись обломки нескольких разбившихся самолётов, и их дюраль ярко блестел на солнце. Автобус по живописной горной дороге довёз их до Малого, прямо до штаба полка. В штабе было удивительно тихо – только дежурный офицер и часовой с автоматом у знамени. Офицер выслушал сержанта Кривовяза и направил их в кабинет помощника начальника политотдела. Там они обнаружили рыжего майора, дремавшего за столом. Тот встряхнулся и объяснил, что весь полк на аэродроме, так как следит за обнаруженным иностранным подводным ракетоносцем. В итоге курсанты, оставив вещи в штабе, решили немедленно погулять по тундре и сопкам, окружавшим Малый со всех сторон. Прогулка удалась…
Ровно в девять из штаба вышел командир полка. Встав перед строем полка, он скомандовал:
- Капитан Бершин, выйти из строя!
После того, как Бершин встал рядом с командиром, тот огласил:
- За грамотные и профессиональные действия при отказе двигателя капитану Бершину объявляю благодарность!
- Служу Советскому Союзу, - произнёс капитан.
- Встать в строй! Стажерам выйти из строя!
Шестеро курсантов в зеленоватых парадных мундирах вышли. Они несколько странно выглядели на фоне черной формы противолодочного полка.
Командир полка произнёс:
- Представляю вам курсантов Оренбургского лётного училища, прибывших на войсковую стажировку. Командирам и начальникам надо в кратчайшие сроки принять у них все экзамены и зачёты. А сейчас – техсоставу на аэродром, в распоряжение инженера полка, лётному составу собраться в классе предварительной подготовки к полётам.
В классе командир детально проанализировал действия капитана Бершина и его экипажа, а также сообщил, что вчера вертолётный полк берегового базирования отрабатывал аварийную посадку своих машин на авторотации несущего винта, и обучение вели два лётчика-испытателя ЛИИ имени Громова.
…
Через десять дней все зачёты и экзамены были сданы, стажеры приступали к полётам. Аскета в начале смены контролировал командир отряда майор Рубцовский. Это был сорокаминутный полёт в зону. Полёт стал смертной мукой. Прапорщик на складе лётного обмундирования выдал тесный шлемофон, и его пластиковые трубки с глицерином, звукоизоляторы ушей, и защитный шлем сильно сдавили голову. Через десять минут полёта боль в голове стала труднопереносимой, но Аскет неплохо рулил самолётами, в училище был в лидирующем экипаже, поэтому нормально зашел на посадку, рассчитал и посадил «Чайку», и дотерпел до заруливания на стоянку, правда, к моменту остановки винтов перед глазами у него уже шли мутно-зелёные круги и полосы. Однако майор записал допуск к полётам на боевую службу в его лётную книжку и расписался. Аскет по тундре и низким сопкам прошел на свой борт, к экипажу капитана Радченко, пилота со странно тускловатыми глазами. Он был минимального роста с короткими ногами. Перспектива провести три с половиной часа в тесном шлемофоне Аскета не радовала, но куда деваться, не дезертировать же с первого полёта на боевую службу. Поэтому он без всякого внутреннего сопротивления отнёсся к словам Радченко перед занятием мест в кабине о том, чтобы на разбеге и взлёте он убрал руки со штурвала и ноги с педалей.
Движки запущены, «Чайка» вырулила на старт, штурман зачитал молитву, экипаж ему вторил. Радченко запросил:
- Двести двадцать первый, к взлёту готов, разрешите взлёт!
Аскет, сидя в правом кресле туристом, сквозь нарастающую боль в голове, услышал голос руководителя полётов подполковника Обмахова:
- Двести двадцать первый, ветер справа, под углом восемьдесят градусов, семь-восемь метров в секунду, взлетайте.
Это был предельный ветер. На самом деле он был больше восьми метров в секунду, просто командиры кораблей в полку были опытные и легко справлялись и с запредельным боковым ветром, а метеопрогноз был на ослабление ветра, так не срывать же полёты из-за мелочи, при этом нельзя было допустить, чтобы магнитофоны записали нештатные параметры. Если на севере строго выполнять все ограничения, то ни за что не выполнить план по налёту. А самолёты как флюгеры, на взлёте всегда стремятся развернуться носом на ветер. А короткие ноги Радченко не позволяли дожать педали, управляющие рулями направления, до конца, в данном случае левую педаль. Он же в тот день забыл специальную плотную подушку, сшитую его женой, которую всегда клал между спинкой своего, левого кресла, и низом своей спины.
Полоса Малого располагалась среди сопок, и боковая полоса безопасности справа была узка, уже нормы в сто метров, и спецавтотехнику ставили возле ВПП, рядом со светофором, при помощи которого руководитель полётов управлял пересечением полосы автотранспортом. Там стояли три танкера тонн за двадцать керосина и кислородная машина, да и в «Чайку» было залито восемь тонн керосина, и кислород на борту не был израсходован ни на процент.
Радченко вывел оба рычага управления двигателями на максимал и отпустил тормоза колёс, «Чайка» начала разбег, по мере роста скорости забирая вправо и точно нацеливаясь носом на танкеры и кислородку. Всё происходило очень быстро, но было безразлично для Аскета из-за сильной и нарастающей головной боли. И вот танкеры прямо перед глазами, страшный удар, темнота и испепеляющий жар…
В темноте и в жаре в поле зрения появились двадцать экранов, четыре ряда по пять. На экранах были изображения катастрофы в разных ракурсах и из разных точек, перед ударом и после него, огромный столб пламени, выбегающий из пламени живой факел – один из водителей танкеров. Предупреждение для неведомого Тойво Глумова мигало, то погасая, то разгораясь, как вспышка ядерного взрыва. Один экран заполняла сцена какого-то совещания, было много высших офицеров, из которых Аскет узнал только Обмахова и командира полка. Вдруг изображения во всех экранах начали двигаться, потом остался лишь один, увеличившись в размерах и заняв всё сознание Аскета. Это было заседание комиссии по расследованию катастрофы. Раздался голос незнакомого Аскету генерал-майора:
- Подполковник Обмахов, почему Вы не дали команду «Прекратить взлёт»?
- Капитан Радченко был опытным лётчиком, командиром корабля в большим налётом в этом качестве, самолёт технически исправен, и у меня не возникало и мысли, что он испытает трудности с исправлением отклонения от оси ВПП на разбеге.
- А почему Вы не учли, что в качестве помощника командира корабля был курсант-стажёр, лишь непосредственно перед этим получивший допуск?
- Капитан Радченко уже два сезона руководил стажировкой курсантов, и успешно. К тому же магнитная проволока бортового магнитофона, которая хорошо сохранилась, не содержит никаких записей внутреннего обмена на разбеге, полное молчание, курсант и никто из экипажа не подавал никаких сигналов тревоги и не давал команды на прекращение взлёта до момента столкновения…
После этого сознание Аскета полностью занял другой экран, на котором было изображение трёхпозиционного переключателя в нейтральном положении со светящейся красной надписью вверху «Время, вперёд!» и с зелёной внизу «Время, назад!», тоже светящейся. Голос, похожий на голос Левитана, сказал:
- Аскет, если хочешь спасти всех, сконцентрируйся и мысленно переключи переключатель в положении вниз: «Время, назад!».
У Аскета это получилось. Жар исчез, удар уже не ощущался, остались только двадцать экранов, и на всех Чайка» взлетала на самом краю полосы, а сцена расследования катастрофы сменилась сценой партсобрания эскадрильи, на котором Радченко объяснял, что причиной опасного уклонения от оси полосы было то, что он забыл свою спецподушку. Однако не сказал, что давал команду Аскету устраниться от управления самолётом на взлёте…
И тут Аскет проснулся в казарме на втором этаже штаба. Удивительный сон, подумал он! Абсолютно реальный, как в жизни, если только не считать двадцати экранов и голоса как у Левитана… Но надо было вставать и идти получать лётное обмундирование, шлемофон, кислородную маску и защитный шлем, пока у полка политзанятия, которые курсантов не касались. А после обеда – предварительная подготовка, завтра первые полёты.
После построения полка, до того, как идти на политзанятия, к курсантам подошёл командир корабля капитан Хмельницкий и предупредил, что шлемофоны надо брать на несколько размеров больше, чтобы не было проблем со сжатием головы. У Аскета возникло странное ощущение, что это добавление к реальности, вполне себе дополнительное, - и с этого момента возникло стойкое ощущение дежавю. С прапорщиком на складе пришлось поскандалить, выбивая шлемофоны больших размеров, и сдался он лишь когда курсанты пригрозили пожаловаться командиру полка и начальнику политотдела. У того было затоваривание шлемофонами малых размеров, которые из лётного состава никто не брал, и он хотел отыграться на курсантах.
При полёте с Рубцовским было представление о какой-то головной боли, но самой боли не было и в помине. И вот получение допуска и полёт на боевую службу. Дежавю: всё уже было – и приказ убрать конечности с управления, и запрос взлёта, и уклонение «Чайки» вправо от оси. Но не было дикой головной боли, а всё в кабине и снаружи виделось очень ярко и чётко, на периферии поля зрения так же чётко, как в его центре, и время текло медленно, секунды были очень длинные, и в каждую можно было сделать много дел. Аскет на разбеге видел боковым зрением, как командир на четверть секунды повернул к нему голову с лицом, полным отчаяния, но ничего не сказал, но его тускловатые глаза были яркими и даже светились. Но на краю полосы, когда до танкеров осталось метров триста и Радченко бросил взгляд, полный уже запредельного отчаяния, с глазами как лазеры, хотя всё так же молча, Аскет догадался, быстро поставил ноги на педали, взялся обеими руками за штурвал и дал левую ногу до упора. «Чайка» выправилась параллельно оси полосы на самом её краю, через секунду оторвалась, справа промелькнули танкеры и кислородка, и в шлемофоне раздался голос потрясённого Обмахова:
- Двести двадцать первый, ну ты даёшь!
Полоса дежавю закончилась. Впереди были выход в район поиска, два часа полёта над морем на двадцати метрах с включённым поисковым магнитометром, возвращение и разбор происшествия. Но разбор в среде командиров кораблей и партсобрание эскадрильи – это не для курсантов.
«Странное было сновидение», - думал Аскет. Но ночью приснились двадцать экранов, потом его сознание вошло в тот, с переключателем, и голос сказал:
- Аскет, сосредоточься и мысленно поставь переключатель из нижнего положения «Время, назад!» в нейтраль!
Что Аскет и сделал.
Утром было построение, разбор полётов, а потом командир полка оставил одних командиров кораблей, отрядов и выше. А после обеда к Аскету поодиночке подходили командиры кораблей Ложкин и Хмельницкий, тихо спрашивали, что было на самом деле. Аскет рассказал честно и полностью, и оба были потрясены нелепым распоряжением Радченко, но ещё более возмущены тем, что Аскет его выполнил, и настоятельно посоветовали хорошо и внимательно читать Наставление по производству полётов, что потом Аскет и делал весьма старательно. Зато Ложкин ответил на вопрос Аскета, почему Радченко всё делает молча – у того был ряд случаев, когда он в нештатных ситуациях управлял экипажем матом, что бортовой магнитофон бесстрастно фиксировал, а Радченко потом получал служебные и партийные взыскания, отчего и привык больше молчать, а в крайних случаях управлять жестами.
Зато всё это дало возможность Аскету увидеть мимику запредельного отчаяния. Никакой актёр не изобразит мимику настоящего аффекта, лишь слабое подобие. До этого Аскет видел подобное лишь раз, когда Гаврила с лейтенантом Жуком в конце лётной программы второго курса посадили «Эллочку» левее полосы на овражки и скакали по ним, постепенно разваливая самолёт, а Рафис Нурутдинов, сидящий лицом к полосе, всё это видел. На его лице отразилось безмерное удивление, глаза широко открылись, а нижняя челюсть отвисла. Вот и пойми, что интереснее: видеть, как разбивается самолёт, или смотреть на лицо человека, видящего, как разбивается самолёт.
Однако дело не в аффектах. У Аскета появился материал для размышления. Что это были за странные сны, что это за двадцать экранов в поле зрения – и в юности, и по поводу этого тяжёлого взлёта, что это за переключатель, что за голос? Аскет что-то смутно слышал, что бывают такие шизофреники и они слышат голоса, но тут-то голос был во сне, а в сновидениях что только не приснится!? Однако Аскет обожал фантастику и мистику, и потому умел абстрактно рассуждать на щекотливые темы, хотя и был материалистом и кандидатом в члены КПСС.
Можно было представить, что это странное сновидение с катастрофой было альтернативной ветвью реальности, что там катастрофа была на самом деле, но какая-то могучая внешняя сила отмотала время назад до точки бифуркации и запустила ветвь хода событий без трагедии, причём добавила ключевые события, ставшие причинами того, что цепь событий изменилась. Одним из таких событий-причин был совет капитана Хмельницкого о шлемофонах большого размера. Другая причина была мистическая – Аскет в сновидении внял голосу и поставил переключатель в положение «Время, назад!». Но ведь потом ещё голос велел поставить переключатель в нейтраль! А вдруг в противном случае жизнь Аскета отмоталась бы до момента рождения? Однако ясно было, что альтернативная трагическая ветвь превращалась лишь в сновидение и становилась чисто субъективным знанием, которым и поделиться-то было не с кем под страхом психбольницы.
Однако у Аскета после долгих размышлений и мучительных пыток памяти всплыли подобные воспоминания о сновидениях на втором курсе, когда учились летать на «Эллочках», или, что то же самое, чехословацком учебно-тренировочном самолёте Л-29 «Дельфин». Но сновидения были не на двадцать, а на четыре экрана, без голоса и переключателя времён. Это когда он при жаре под тридцать три градуса взлетал на борту со старым движком, еле оторвался в самом конце полосы, возле зебр, еле наскребал высоту, и только убрал шасси, как прямо в фонарь, в лицо, чуть не попали три крупные птицы. В реале он рефлекторно от себя отдал ручку управления, но тут же, весь похолодевший несмотря на жару, взял на себя. А в сновидении он сгорел, отдав ручку и не вернув её назад до столкновения с землёй. И ещё он вспомнил, что летал в зону всегда по волне, отдавая ручку от себя и наслаждаясь краткой невесомостью, и потом беря её на себя. Теперь он понял, что Провидение просто натаскивало его на рефлекс: «отдал ручку – сразу возьми её на себя».
И второй аналогичный случай, когда Аскет самовольно сделал бочку при полёте в зону. В сновидении он лишь пару раз прочёл инструкцию, делал бочку вяло, задир вместо пятнадцати градусов сделал меньше, вращал самолёт налево без дачи левой ноги, а в положении вверх брюхом вместо того, чтобы поддержать нос отдачей ручки, взял её на себя, вошёл в переворот и разбился, так как не хватило высоты и из-за неопытности – перегрузки. Но и это было лишь во сне – в реале он тщательно и наизусть выучил методику выполнения бочки, провёл для себя много тренажей в кабине, и, хотя всё-таки в перевёрнутом положении взял ручку на себя, но тут же опомнился, вернул её в нейтраль, потеряв всего двести метров высоты и благодаря разгону быстро довернув самолёт до горизонтального полёта.
Логично было и то, что тогда снилось по четыре экрана. Ясно, что количество экранов зависит от числа наблюдающих человеческих сознаний, а вдали от аэродрома их мало, а надо считать и самого терпилу.
Аскет понял, что двадцать экранов применяется для переделки истории, когда гибнет много людей, - но это можно исправить, а четыре – когда гибнет он один. И у него возникло искушение – проверить, что произойдёт в случае его попытки самоубийства, в двух вариантах: когда это строго индивидуально, и когда это касается жизни многих людей. Ведь теория возникла, но любые теории проверяют практикой. К тому же теория была неполна – а что означало положение переключателя «Время, вперёд»? Что за человек с тусклыми глазами – ведь у Радченко они разгорелись при аффекте, хотя и были тускловаты!? Может быть, полностью безразличный ко всему человек? Кто такой Тойво Глумов и при чём он здесь, ведь голос обратился к Аскету по кличке!? А ведь про эту кличку знали только однокурсники, прилепившие её на третьем курсе за интенсивные занятия Аскета аутотренингом по книге Леви «Искусство быть собой».
А впереди было будущее…
26.04.2015 Прудников В. А.
Иллюстрация: Аскет на стажировке в 403-м Киркинесском полку Противолодочной авиации Краснознамённого Северного флота СССР, в/ч 26812 на аэродроме Североморск-2, или Малый, гарнизон Сафоново-1.