УЧИТЕЛЬ МУЗЫКИ.
Пальчики умненько бежали по клавиатуре, оставляя на ней кровавые следы.
- Может на сегодня хватит? – Спросил учитель музыки.
Но я упрямо покачала головой: «Нет. Подумаешь, кровь! Не в первый раз. «А-ви-та-ми-ноз». Так красиво называлось моя нынешняя кондиция.
Он уже не раз приносил мне яблоки, и где только находил, посреди зимы, за Полярным кругом? А сегодня вот принес апельсин. Он сам его раздел и разломил на дольки :
- Сделаем перерыв.
Достав из нагрудного кармашка чистый носовой платок, он взял мою правую руку в свою, и, пальчик за пальчиком, вытер кровь, сочащуюся из трещин.
« А мог бы и ртом, а не платком». - Подумала я, и покраснела.
Нас разделяли тридцать лет. Это много. А много ли? Любви ведь, как говорится… Как хорошо, что никто не может догадаться , что там творится в воспаленном воображении двенадцатилетней девочки.
Апельсин был съеден. Я бы съела и шкурки, если бы он их оставил. От протянутой дольки он отказался. И – по кругу, с утроившейся энергией, пошли арпеджио.
Не помню название сигарет, которые он курил, но пахли они медом. Я часто заглядывалась на его пальцы, красивые, желтоватые между указательным и средним, там, где он обычно держал сигарету.
Он очень много курил. Я то знала почему – от неустроенной жизни и неудачной любви.
« Бедный Алексей, как же она его так окрутила! – Жалея, говорила моя мама о моем учителе,не стесняясь моего присутствия. Мол, что она там может понять, маленькая еще. А я понимала все. Алексей был в прошлом папиным музыкантом в военном оркестре. После дембеля ему, как талантливому баянисту, предложили место учителя в местной музыкальной школе. Он вырос в детском доме, и возвращаться ему все равно было некуда.
Он снял койку в доме одной женщины. Она была намного старше его, на целых десять лет. Вот и «окрутила паренька», по выражению мамы. Наврала ему, что беременная, и он, будучи порядочным мужчиной, на ней женился. Грустная история.
Наверное, потому он и засиживается со мной в школе допоздна, оставляя на дополнительные занятия. Просто ему со мной лучше, а домой идти не хочется,- думала я. Меня переполняло чувство сострадания, плавно перерастающее в любовь. Он был так красив! Высокий, стройный, с зелеными глазами и прямым носом, как у Андрея Болконского, или у Штирлица. А эти его руки! Меня бросало в дрожь, когда касался он моих рук своими, исправляя позицию, или поправлял ремни аккордеона у меня за спиной, затягивая их потуже.
- Девочка моя, - говорил он, я понимаю, что тебе хочется видеть свои руки на клавишах, потому ты и держишь инструмент « полу-лежа». А он должен стоять прямо- перпендикулярно к твоим коленям. И он дотрагивался до моих колен, отчего я мучительно краснела.
« Зачем он меня называет девочкой. Ведь у меня такое красивое имя. «Девочка»,- это звучит как-то отстраненно, по-чужому. Мог бы и Оленькой назвать, или Аленушкой.. Нет, лучше Оленькой, так меня никто не называет. Это было бы наше с ним « кодовое» имя». Вот только, я никак не могла себе представить, чтобы назвать его уменьшительным ласковым именем. Я все так же, даже про себя, продолжала называть его Алексеем Алексеевичем.
Время шло, я усердно занималась музыкой, больше для того, чтобы он восхитился моими способностями. Никто и не подозревал об истинных причинах моего рвения.
Так как уроки, порой, заканчивались довольно поздно( иногда мы засиживались до семи вечера, когда музыкальная школа закрывалась), он провожал меня на остановку, легонько, как перышко, подбрасывая в теплое нутро автобуса. А потом, как окрыленная, летела я домой на всех парах, стараясь не растерять это ощущение , оставшееся от прикосновения его рук к моему телу. Однажды, так вышло, что он нечаянно дотронулся до моего голого тела – блузка задралась, когда он меня подсаживал. От меня не ускользнуло, что покраснела тогда не только я.
« Ага, я так и знала! Я нравлюсь ему, только он должен от всех это скрывать! Иначе осудят, и меня, и его. А то и с должности снимут, а ведь он уже до директора школы дослужился».
Правда, как директора, его не очень-то уважали, за мягкотелость. Не умел он быть суровым и все тут. Никогда не накричит,слишком уравновешенный, кулаком об стол не стукнет. Разве такими бывают директорА? Кто-то из учителей школы даже назвал его мямлей. Ох как я за него тогда обиделась! Вот я вам всем покажу, что никакой он не мямля, что он выращивает отличных музыкантов. Да вот, хоть меня возьмите, что бы я была без него! И я еще усерднее занималась, стараясь доказать правду всему миру. Так ведь это все так и было правдой, ученики у него, как на подбор, выходили хорошие, поступали в Мурманское музыкальное училище, а некоторые даже, в консерваторию в Петрозаводске. Он вкладывал в них душу и сердце, и свою нерастраченную любовь, вот как в меня.
Так думала я, и грезила наяву, о том, как замечательно было бы нам вдвоем. Где нибудь в поле, где только мы и небо, и никаких людей. Как сели бы мы на траву, и он целовал бы мне руки, согревая их своим дыханием. Но что это, это уже никакие не грезы, и он , на самом деле, согревал мои озябшие пальчики своим дыханием. В школе топили плохо. Иногда из наших ртов шел пар, когда мы разговаривали, и я , с трепетом, наблюдала за тем, как он, этот пар, мой и его, соприкасается на мнгновение. Вот такие у нас бывали летучие поцелуи.
А дальше все было хуже. Не могла я, да и не знала, как мне переносить эту пытку любовью, которая переполняла мое сердце. Я плакала по ночам, в подушку, безмолвно, представляя, как я ему скажу о том, что я к нему чувствую. Как он обнимет меня, приголубит, поцелует нежно в ухо, а потом… В губы, наверное. Ведь так все это делают.. Наяву же я ни за что ему этого бы не сказала. Я боялась и знала, что все это только осложнит наши с ним отношения. Может, он даже откажется со мной заниматься, передаст другому учителю.
Я ходила мрачная, раздражительная.Все делала с неохотой. Взрослые, конечно, объясняли это переутомлением, все-таки две школы одновременно, такие нагрузки не всякому под силу.
- Оленька, милая.. – Наконец-то я услышала от него долгожданные слова, да было поздно! – Что же ты делаешь, девочка моя? Ну объясни ты мне, что происходит? Экзамены ведь на носу, а ты все совсем забросила. Или интерес потеряла? Может, тебе репертуар не нравится? А хочешь, мы « Чардаш» Монти разучим? Ты ведь всегда об этом мечтала?
Я, размазывая сопли и слезы по щекам, мотала головой:
- Нет, нет, нет! - И мои пальцы все расстегивали миллион пуговичек на кофточке, а потом застегивали обратно..
И как он ничего не понимает? Как до него не доходит, что я жить без него не могу? А без аккордеона – могу!
- Ненавижу! Я всё ненавижу, и всех! И вас тоже ненавижу! И аккордеон этот проклятый! Выбросить бы его со второго этажа, чтобы он на кусочки разбился!
В растерянности, он смотрел на маленькую растрепанную фурию в школьной форме. И в глазах его я видела только жалость. Только жалость, и никакой любви. НИ-КА-КОЙ! И все у меня в тот момент опустилось внутри, и охватило меня абсолютное усталое безразличие.
Так и не стала я первой аккордеонисткой школы. У него, Алексея Алексеевича, появилась новая «гордость», Танюша. Та занималась днем и ночью, как проклятая. « Ей надо, у неё одна нога короче другой, иначе ей в жизни не пробиться» - Шипели завистницы за спиной. Я во всем этом участия не принимала. Мне было все равно. У меня внутри что-то сгорело.
Так и не состоялась моя карьера музыканта - разбилась о любовь.
Так бывает.