В слабом свете

               
                1               

          Неясный свет, падающий на плечи, на колени, матовый, мягкий, словно и не существующий, непонятно, откуда взявшийся, постоянный. Фигура в углу, в неловкой позе, молчащая, с сигаретой в руке. Рядом – окно, черное, сиреневое, светлое, плохо различимое, синева прозрачной ночи. Другая фигура, стоящая у окна, взгляд, направленный на площадь, с верхнего этажа старого дома напротив. Готический замок, башенные часы, брусчатка мостовой, безлюдные ночные мгновения… Черный собор на фоне темно-синего неба, просторная площадь – и тишина. Ничто не тревожит ее в эти часы, минуты, которые проходят, быть может, только в часах на каминной полке, старых, возможно, отсчитывающих вечность.

Неясный свет, падающий на колени, на плечи…Ничто не нарушает тишину, спокойствие этой ночи, для чего наступившей, зачем и кем созданной, придуманной, воссозданной, сотворенной, в снах, в фантазиях, в рассказах, в повестях, прочитываемых этой ночью, множеством иных ночей? Мужчина и женщина не собираются спуститься вниз по темной, широкой старой лестнице парадного входа, выйти на площадь к готическому собору, дотронуться до его камней, долгое время они даже не шевелятся. Вспоминают ли они? В какой-то момент выражение лица мужчины можно принять за вопросительное, но возможно, это впечатление обманчиво, в полутьме плохо видна даже его фигура, так как свет падает только из соседней комнаты. Потом мужчина вновь оборачивается к окну и остается стоять возле него.

Матовый, неясный свет, падающий на колени, на плечи, выхватывающий из полутьмы край платья из темной ткани, красную босоножку на желто-коричневом паркете пола. Краски оживают, плотные, густые, прячущиеся в тенях, дышащие своим воздухом, каким-то своим неведомым существованием, а может быть, знакомым, узнанным, легко проникающим в нас, все еще и неизменно нашим. Полотно незавершенной, но отчетливой, старинной, массивной картины, прячущей свой сюжет в глубине прихожей, в коридоре, в кухне, у камина, у лестницы, у двери, сюжет, который наблюдатель пока не в силах разобрать.

Свет, бросающий неяркие тени на колени, на плечи, свеча, лампа под потолком… Или свеча? В городе, где с высоты последнего этажа старого дома так ясно ощущается присутствие другого места, в том городе, где они когда-то побывали. Никто не делает попытки сдвинуться с места, накинуть плащ, выйти на улицу, на площадь, подойти к старому собору, дотронуться до него, прикоснуться, быть может, к единственной реальности, взглянуть на башенные часы. Скоро рассвет. Они медлят.

Рассвет – прошедшее, схваченное в тиски раскаленного солнца, прошлое, уходящее, превращающееся во что-то другое, к чему они уже не могут притронуться, город, остающийся позади. Исчезнувшая надежда, рассеянные тени. Стена, залитая полуденным солнцем, исчезнувшие химеры – обитатели старого замка.

Но пока ночь, тени, неясный, неяркий свет, падающий на плечи, на колени, тусклый, намеком указывающий на место происходящего, хотя ничего не происходит, произошедшего, хотя ничего не должно произойти. И окно, за которым синяя ночь, площадь, остающийся как бы вне их старый безмолвный замок, остановленные часы. И мужчина, чей взгляд прикован к пейзажу.

Идущая вдаль дорога – угадывается ли она в этом отсутствии движения, в изгибе шеи, повороте головы? Пепел падает с сигареты, которую держит напряженно застывшая рука. Шевельнулись тени, поменялись очертания ног. Возможно, позже женщина заснет.   

Тихие, усталые удары. Плечи легко вздрагивают, но только кажется, будто она плачет. Женщина сидит на диване, немного неловко подвернув под себя ногу, и что-то сжимает в руках, комкает, потом, выждав некоторое время, разворачивает. Мужчина стоит у окна, в другой комнате, она видит его из соседней, дверь слегка приоткрыта, видна часть стены, шкаф, угол камина, и окно, большое окно, выходящее на площадь, прислонившись к которому стоит мужчина. Он опирается лбом на правую руку, прислоненную к окну, за ним все кажется синим, возможно, уже начинает светать, но синий цвет все еще плотен. Пока вокруг темно. Если выглянуть в окно на площадь, будут видны тускло желтеющие фонари, покамест отбрасывающие свой вкрадчивый свет на каменную мостовую. Громада собора напротив почти черна, но шпиль резко выделяется на фоне темно-серого неба. Слышен шорох, хотя огонь в камине, кажется, погас. Видимо, на кухне не до конца закручен кран, и вода капает, ударяя в широкую латунную раковину. Мужчина не отрываясь, не шевелясь, смотрит в окно. Женщина разворачивает, наконец, скомканный небольшой лист бумаги и начинает читать. В ее комнате горит свет, рядом с диваном стоит торшер с абажуром, украшенным большими безвкусными желто-оранжевыми цветами. Ее голос возникает внезапно, немного странно на фоне ночной тишины. Следующая комната темна.

«Ночь пришла, и стало неважным, горит ли еще огонь, ибо огонь этот стал частью ночи, и мы тоже стали частью ночи, нашей ночи, такой отдаленной и другой, мы были ею, и ночь была частью нас, и было тихо, пустынно и радостно смотреть так сверху на незавершившееся прошлое, и на невозможное будущее, на то, что уходило от нас, навсегда оставаясь с нами, на то, что было на улице, за стеклом, а на самом деле уже в другом мире, отделённом от нас несмыкаемой гранью, неверным движением, тонкой полоской света, вот этой ночной бабочкой, порхающей в незаметно светлеющей комнате…»

Она читает эти слова ровным, тихим, немного печальным голосом, в котором впрочем, не заметно каких-либо чувств, она спокойна, почти не шевелится, лишь иногда поправляет прядь волос, спадающую на лицо, грусть проходит сквозь нее, не трогая ее, время проходит мимо, не задевая слова, и рассвет подкрадывается к другому миру, не в силах обокрасть их, существующих в комнате их города, обособленно, связанных лишь может с догоревшим пламенем в камине, с лицом, внимательно глядящим на них с другой стороны. Мужчина смотрит теперь назад, на дальнюю, темную стену комнаты. На светлеющем небе, за широким окном видны прерывистые, быстро идущие облака. Закончив читать, она умолкает, слегка подвигается на своем диване, и снова наступает тишина, в которой явственно слышен шорох бабочки, ползущей по абажуру, и капающая в кухне вода. Мужчина резко поворачивается, проходит в другую комнату мимо дивана и исчезает за дверью.

                можно ли пройтись по городу
                покинутому нами
                дотронуться до каменной кладки собора
                превратить настоящее в будущее
                и прошлое в звезду
                глядеть в небо и не знать наперед
                что будет потом?
                упрямо карабкаться по этим плитам 
                называемым вечностью
                чтобы слабой рукой разжигая огонь
                увидеть что мы еще здесь?

               

                2

          Они поднимаются по ступенькам старой лестницы, тускло освещаемой странными, необычной формы лампами, кажется, еще прошлого века. Эта улица, этот дом уцелели, вопреки ожиданиям, хотя многое, наверное, изменилось в городе, покинутом нами. Они доходят до площадки верхнего этажа, на ней одна дверь, слева, он достает ключ и поворачивает его, стараясь быть аккуратным, в замке. Открывает дверь, и они заходят внутрь. Зажигают свет в прихожей, ее освещает такая же тусклая лампочка, что и на лестнице. Снимают обувь, проходят дальше, в комнату, здесь можно зажечь торшер, и женщина тут же пытается поуютней устроиться на диване, мужчина же проходит в смежную комнату, которая слегка расширяясь, заканчивается большим окном, выходящим на площадь. Он уже давно хотел взглянуть на собор из окна этой квартиры.

Он наконец здесь. Происходит ли это в реальности, он не знает. Та же ли это комната, где он был когда-то давно? Имеет ли это значение для него? Скорее всего, нет. Тогда он был с женщиной, он пытается представить ее, сейчас вновь женщина заходит вслед за ним, и он думает, пусть будет так, будто это она, та же женщина, бывшая здесь, или где-нибудь еще, много лет назад. Он подходит к окну. Да, все так же, старый готический собор, огромный, кажущийся нереальным в тускло-желтом свете фонарей и луны, на фоне черного неба. Окно большое, из него видна вся громада собора, и поворот, ведущий на улицу с площади, к боковому входу. Женщина окликает его, но он погружен в воспоминания. А может быть, он всего лишь пытается представить то, что было здесь раньше, давно, в городе, который он покинул, но не навсегда. Ему приходит в голову, что можно разжечь камин, и когда пламя поднимается в нем, он вспоминает строки, которые звучали здесь когда-то. Пламя в камине, бокал вина, стоящий на краю стола, отблески света от пламени на лице, в ее глазах. Он не помнит, почему они тогда пришли сюда, ведь он не жил в этой комнате, в этом городе. Возможно, ключ дал ему друг. Они собирались встретиться здесь позже, все вместе. Это было перед войной, давно, в кармане у него лежала рукопись, и он хотел прочесть ее той женщине. В его истории не было имен, они и не были нужны, идея, другая идея тогда владела им. Короткий сюжет своего рассказа он помнит смутно, кажется, в доме был лифт, старая кабинка с мертво-тусклой лампочкой, дребезжа и поскрипывая, поднимала их сюда, на верхний этаж, в квартиру, массивная дверь которой открывалась на лестницу, это он помнит, а в глубине комнаты шевелились тени, если проезжала машина, и на потолке возникали полосы света от фар. Потом снова становилось темно. Им не хотелось зажигать свет. В рассказе ему что-то удалось, что-то нет, но ему нравилась тогда работа над ним, и женщина, с которой он пришел, давала ему, непостижимым образом, своим присутствием возможность писать дальше. А квартира была важна наличием другого пространства, ночи, бывшей здесь особенно реальной, постоянной, осязаемой до боли, до того мгновения, когда лето становилось воплощенным присутствием, жарким сгустком огня, воздухом и светом, игрой, и в то же время правдой, особой правдой и особым светом, который не рассеивает ночь и мрак, а только и делает их заметными и, наконец-то, реальными. Поэтому он приходил сюда. Кажется, он писал, писал здесь в темноте, при свете одной свечи, на столе, стоявшем в соседней комнате, там, возле дивана, где сейчас сидит женщина, подобрав под себя ноги. Он действительно пришел сюда? Ему кажется, что он удивлен, ведь то, что соединяло его с этой комнатой, этим местом, должно было бы исчезнуть, уйти из этой, существующей реальности, как и эта комната, и те люди, окружавшие его, как и те чувства и мысли, ушедшие в уже растворённое время, в воронку, ведущую в никуда. Но он здесь, с новыми мыслями, соединенный с тем прошлым чем-то, чего он не видит, и не в силах понять. Была ли встреча настоящей, он не знает. Теперь это уже неважно. Теперь он здесь, и женщина внимательно смотрит на него из соседней комнаты, потом достает из сумочки сигарету и закуривает. Уже наступила ночь, на площади никого нет, собственно, эта старая площадь никогда не была многолюдной. Открывают ли теперь собор, он не знает, тот выглядит пустынным и вымершим, и кажется, что жизнь, идущая в нем, закончилась много веков назад, и все, что рядом, стало таким же нереальным, ушло вместе с ним в другой мир, оставив только неясные воспоминания, или тени минувшего. Что осталось от этого? Он надеется, что женщина знает ответ на этот вопрос. Наверное, он не смог бы прийти сюда один. Не решился бы. Действительно, чего бы он мог испугаться? Видимо, он понимал, что одному ему будет не под силу вновь собрать эти осколки воедино, собрать обрывки мгновений, связать то, что он пытался сохранить долгое время, возможно, надеясь, что произойдет нечто, открывающее двери из будущего в прошлое, что-то, что не должно было произойти в его жизни, не могло случиться, что-то, возвращающее ему потерянное, или сталкивающее эти две реальности лицом к лицу, здесь, в этой комнате, где теперь он все-таки был не один.

Он замечает, что ему только показалось, будто он разжег камин. На самом деле в комнате темно, может быть, немного сыро. В соседней комнате женщина устроилась на диване и ищет что-то в своей сумочке. Оттуда сюда падает неяркий свет торшера. Мужчина подходит к камину, ищет спички, потом наклоняется и зажигает огонь. Дрова еще не отсырели, постепенно пламя разгорается, в комнате становится теплее. Теперь, если не приблизиться вплотную, за окном ничего не видно. Ему нравится это ощущение, он снова  в этой комнате, он не один, ему хочется услышать, как будет сейчас звучать здесь его голос, но он медлит. Кажется, в шкафу должна была остаться бутылка вина. Хорошо представлять себе, что эта комната принадлежит им, что в ней проведены счастливые моменты жизни, что в ней им и предстоит остаться, что здесь дарованы будут и спокойствие, и медленный бег времени, и постепенное проникновение в них этого мира, теперь становящегося почти их миром, сделавшим их окно всего лишь тонкой пленкой, иллюзией отдалённости, и бывшем совсем рядом, у этого стола, за дверью, ведущей в ванную комнату, в синих лепестках газа на кухне, в шуршании ночной бабочки над кроватью. Но он не помнит, когда он попал сюда в первый раз, не уверен, может ли объяснить себе, с чем его связывает эта комната, и открывающийся вид за окном кажется ему ловушкой. Так уже было? Возможно.



                3               

          Ему хочется выйти на улицу, на площадь, чтобы убедиться в реальности того, что он видит из окна. Он вовсе не уверен сейчас, что собор существует не только в его воображении. Неужели они могут выйти на улицу? Когда они вошли сюда? Прошло ли много времени, или время остановилось, возможно, оно просто не существует в этой комнате? Здесь нет воздуха, они дышат, но дышат уже закатом этого момента, сейчас откроется дверь и… ничего не произойдет, но он уже будет другим. Он уже другой, и ясно это чувствует. Женщина готова выйти с ним на площадь. Ничего не случается, когда они вновь выходят на площадку верхнего этажа, запирают дверь, спускаются по ступенькам вниз, открывают тяжелую резную дверь парадной. Он выходит первым, женщина, слегка пожимая плечами и легко, мягко ступая по ступеням, вслед за ним. Тихо, никакого движения, немногочисленные деревья стоят справа, на дальней стороне улицы. Площадь вымощена булыжником, как и когда-то раньше, как была вымощена всегда. Когда был построен этот собор? Он этого не знает, но думает, что когда-то здесь была совсем другая жизнь, и возможно, именно эти отголоски он чувствует сейчас под сводами непонятного стороннему наблюдателю, странного, огромного до нелепости строения. Впрочем, он не так уж велик, дело здесь в чем-то другом. Шпиль, да, его шпиль довольно большой, он устремляется в небо с какой-то упрямой обреченностью. Ничего не могущий найти там – для чего он есть, для чего эта бездна, опрокинутая вверх ногами, вниз головой, как ему кажется, глядящаяся в собственное отражение, пригвождённая к миру, и в то же время безнадежно из мира вычлененная? Он поднимает взгляд вверх и видит – напротив собора окно комнаты на верхнем этаже, откуда они спустились. Оно не совсем темно: пламя камина слегка освещает его причудливо неровными тенями. Они переходят площадь. Она хочет коснуться камней собора, почувствовать его пульсацию сквозь свою руку, ощутить жизнь камня, только то единственное, что может называться жизнью. Почему он кажется ей розовым, если она закрывает глаза? Камни очень темные, готический собор совершенно мрачен, здесь, на площади, невозможно смеяться. Кто исключен сейчас из мира – они или небо, или их комната? Возможно ли, что когда-то тут, в этом странно-замкнутом пространстве площади, была жизнь, ходили люди, другие, не такие, как они, но умеющие смотреть, говорить, танцевать? Возможно ли, что здесь пили вино, а часы на башне отсчитывали время их мира, время, когда пора встречать рассвет? И они встречали дни, и жили здесь, и знали, что там, в соборе, их ждет другая, еще одна встреча, к которой надо быть готовым, которая испытает их мир, которой нельзя избежать, но возможно, она и станет их жизнью, словами, жестами, взглядом. А теперь, когда эта встреча уже невозможна, ибо некому и не с кем встречаться, что он делает здесь? Ни мира, ни пустоты. Они словно проходят сквозь него, сквозь этот мир, который не стал их миром, который совсем другой, непонятный и непонятый, женщина танцует, но на другой стороне этого времени и сквозь него, сквозь нее проходят краски и проливается свет.

Только стены комнаты, куда они вновь поднимаются. Женщина достает из сумочки бумагу, пишет что-то, склонившись за столом, включив настольную лампу. Мужчина снова подходит к окну и смотрит, не отрываясь, на противоположную стену. Огонь в камине догорает.



                4               

          Пятна света, полосы и тени, падающие на колени, на плечи, на стены… Он стоит у того же окна, уткнувшись лбом в поднятую над головой руку, прижатую к стеклу, и смотрит вниз. Теперь ему кажется, что они и не выходили на площадь, не прикасались к темной кладке собора, не смотрели оттуда, снизу, на освещенное окно комнаты, где он сейчас стоит. И конечно, возможно, что он раньше бывал в этой квартире, хотя в этом он совсем не уверен. Там из гостиной вел в другую комнату, на противоположной стороне, маленький коридорчик, это он помнит. И окна её выходили на проспект, маленькая комната, где родились несколько строк, немного строк, но удачных. Мужчина медлит. Есть ли в том, что он (снова) здесь, смысл? Он стоит, прижавшись лбом к стеклу, и смотрит на площадь. Много мыслей приходит ему в голову, и можно не спеша обдумать их, не заходя далеко, не делая движений, которые могут разрушить вот эти пятна света, полосы и тени, падающие на стены в соседней комнате. Пока все возможно, он не спешит. А если в гостиной нет никакого коридорчика? И в этой квартире нет больше никакой комнаты? Что же они искали здесь, зачем сюда пришли? Он помнит запах кофе, по утрам, когда в небольшую комнату врывался по-летнему жаркий шум оживленного проспекта. Но было ли это в городе, где они сейчас? Был еще вечер, с женщиной в этой квартире, возможно, это он и хотел проверить, придя сюда. Но он не знает, помнит ли она этот вид из окна, собор в молчании деревьев и яркую луну на исходе ночи. А если он все придумал, и тогда не было никакого вечера, а есть только сейчас, и лишь эта комната, в которой мужчина стоит, прижавшись лбом к окну, и смотрит вниз. Время ходит по кругу, и нет никакого механизма, чтобы разъединить несмыкаемые фрагменты, осколки речи, письма, разрывы в сознании, наложить их на эти пятна и полосы света, впечатать в реальность, вогнать в пространство, заставить навсегда остаться здесь, среди теней и вещей, возле этого окна, совсем рядом, почти касаясь щеки, дуновением, шепотом ветра, живущего в деревьях на той стороне улицы. И тогда снова и снова будет день, который неизбежно наступит и опять унесет мгновение, когда воспоминание было возможно, когда он поверил и в эту комнату, и в то, что за ней, точнее, в то, что происходило или произойдет здесь немного позже. Только прижаться еще сильнее к стене.
 
                черное сокровище ночи
                зверь языком слизывающий с раны
                струящуюся горячую черную кровь
                язвы бесконечности
                прорванные на нежной коже молчания
                мы застигнуты этим временем и уже               
                никуда… никуда…
                никуда…

(Он всматривается…стоит у окна и пытается уловить конец истории, возможно (наверное?), конец этой истории. Но это всего лишь точка, мгновение, не имеющее протяженности, а ему хотелось бы, чтобы этот момент стал бесконечным, чтобы он сам стал историей, чтобы между началом и концом этой истории (жизни?) и пролегла самая жизнь, чтобы не этот момент стал переходным, стал мгновением «моей смерти», мгновением превращения в другое существо, с крыльями или без, а чтобы это мгновение стало пространством другой жизни, где нет переходов, солнца, света и мрака, чтобы он жил теперь в конце этой истории, словно нанизанный на ее острие, конец, не имеющий начала…)



                5               

          Значит, ничего не произошло. В комнате их по-прежнему двое, все еще ночь, и она так и останется ночью, но не той, за которой они сюда пришли. Пламя в камине догорит, когда-нибудь, без них, они не чувствуют себя связанными ни с ним, ни с обещаниями, данными этому миру, ни с ночью, и вообще ни с чем из того, к чему можно притронуться, что можно почувствовать и прожить, в этом ли месте, или в любом другом. Только пятна и тени, полосы неяркого, неясного света, не дающие ей разглядеть выражение его лица. Дорога, лестница, дверь, ключ, поворачивающийся в замке… ей кажется, что все эти слова давно и навсегда утратили смысл. Ей на мгновение становится жутко, но потом и весело, и как хорошо, что они здесь, в компании ночной бабочки, которая только и остаётся у них проводником в тот мир, в тот единственный мир, который они потеряли, но ещё не совсем поверили в необходимость этого, и держались за последнюю тонкую нить, острое-преострое лезвие, пересекающее пространство пополам, делящее его на до и после, или на теперь и потом, и она не знала, радоваться ей или сокрушаться, идти прочь или оставаться, в уютном полумраке комнаты с торшером и письменным столом, с листом бумаги на нем, с буквами, продолжающими стремительно разъединять реальность на составные части, и превращать себя в искупающее всё отсутствие смысла. Сигарета, тлеющая в ее пальцах, присваивающая себе такой же призрачный, жаркий остаток времени, как и пламя в камине, на которое сейчас смотрит мужчина. И часы, так же стоящие на каминной полке. И бокал с остатками вина на столе. И мужчина, продолжающий рассеянным взглядом обводить вокруг комнату, словно обыскивая ее, оставляя на вещах едва ощутимый, но уже несмываемый след. Свет продолжает неслышно красить лицо женщины белёсыми полосами теней, ей нравится это ощущение, нравится становиться невесомой и быть соединённой только с этой, обжигающе новой реальностью, знать, что ничего не происходит, что ничего не должно, не может произойти, что остаются полосы, пятна, тени, ночь… комната… полумрак…

Мужчина отходит от окна в глубину комнаты. Смолкает музыка, которая незаметно, слишком тихо доносилась всё это время откуда-то издалека, с площади? с чернеющего неба? Тишина становится слишком отчётливой, осязаемой, полной. Полосы света ложатся на плечи, но все более невидимо, пока, наконец, не растворяются в наступающей темноте. На диване, стоящем у дальней стены, женщина поднимает глаза, едва различимые в полумраке комнаты, и пристально всматривается в пустоту.