Не Германия..
Заболел. Ну, да. Заболел. И серьёзно – межпозвоночная грыжа. Покоя не даёт. Днём мешает ходить – ночью спать. Не жизнь – мучение.
Но не всё так плохо потому, что у меня друг хирург , именно в этом деле отменный специалист – все так говорят. Я к нему: «Помогай, - говорю, - лечи, спасай друга».
- Нет! – говорит друг, - кого угодно спасу, но не тебя.
- Ты что говоришь, друг? Почему не меня? Как такое возможно?
- Люблю, - говорит, - тебя, поэтому и не могу.
Тут мне совсем непонятно стало - «Любит и не может! Или не хочет?»
Мы с женой долго обсуждали этот аспект, но к единому мнению не пришли, она высказывала совершенно фантастическую версию, что, мол, без оплаты работать не хочет, а с меня, как со старого друга, денег не возьмёт. Вот так казус! Я в это поверить не мог, по этому ему так всё прямо в лицо и высказал, тем более, что друг ведь, а не приятель какой-то.
Он долго хмурился, мял пальцы, как настоящий хирург, когда разминает их перед операцией, а за тем произнёс такую речь, что я тоже понял, что он действительно не может лечить именно потому, что любит меня.
- Вот подумай сам, - начал он, - с чего начинается мой день? А начинается он с того, что моя жена Катя, ну ты знаешь её очень хорошо, не смотря на то, что сама по себе замечательный человек , любит меня, и сына, однако каждое утро говорит, что я неудачник. Понимаешь? Каждое утро! А почему?
Ты тоже знаешь его, вместе учились в 391ой школе, он тоже хирург, так вот он, по её мнению удачник, а я нет. Он уехал в Европу и там оперирует. Уехал всего два года назад, а у него уже теперь свой дом в пять комнат, при чём холл на первом этаже метров сорок и кухня в двадцать комнатами не считаются, а у меня квартира из двух комнат, как его холл и это хорошо, плохо, что кухня всего шесть метров, но мне нормально, а ей, моей жене, почему-то мало. Вот она и ворчит. И ванна с туалетом в одном помещении, а у него их три и в очередь за сыном ему стоять не приходится. Он хоть и уехал всего два года назад, а уже не понимает меня, а я его.
Спрашиваю: « Зачем тебе пять комнат, ведь вас всего трое?» Он не понимает и удивлённо говорит: « Так ведь спальня должна быть у каждого своя, и мне кабинет, ну и общая, типа библиотеки, а вот столовой нет, не хватает ещё одной комнаты, будем менять дом, нужен побольше».
Я не понимаю его потому, что мне моей квартиры хватает, хотя спальня не у каждого и кабинета у меня нет. А когда мне в этом кабинете сидеть, я всегда на работе. Он удивляется: «Зачем так много работать? Зачем тебе столько денег? Вот я работаю четыре часа в день и мне на всё хватает».
Я не понимаю его потому, что работаю десять часов в день и весь в долгах.
Дальше день продолжается тем, что я сажусь в свою гордость, в смой автомобиль, в свою Нексию, хотя жене она тоже не нравится, ей, видите ли BMW подавай, а мне нормально, и еду на работу. Дорога как всегда, как у всех, но точно не такая, как в Европах, это я и сам вижу, да и проехать свободно не всегда удаётся, но вот и больница, где я работаю, и всегда забываю, привыкнуть не могу, что примерно в то время, когда начинается мой рабочий день – заканчивается смена у охранников на въезде, у них пересменок и они отчитываются друг перед другом о том, что было за ночь. Надо! Что делать? Я понимаю, и терпеливо жду, как и мои сослуживцы, сидящие в своих машинах. Порядок, есть порядок. Да нас-то и всего машин восемь, правда именно моя стоит последней на проезде, и я немного нервничаю, но уже не очень – привык. Ко всему постепенно привыкаешь. Ещё я привык к тому, что каждую среду забываю сдать халат в стирку, и получаю выговор от сестры-хозяйки потому, что только в среду очередь нашего хирургического отделения пользоваться стиральной машиной, но я забываю и получаю выговор, и грязный халат потому, что у сменного порвался шов на спине, а швея в отпуске и его одевать нельзя с такой дырой. Но я и к этому привык. Не привык только к линолеуму, который оторвался у самого моего кабинета и я ни как не могу запомнить, что надо ступать шире, перешагивая, что бы не споткнуться, но я спотыкаюсь и иногда даже падаю, но не всегда и это хорошо потому, что руки надо беречь. Вот, понимаешь, то немногое, почему не могу я тебя оперировать. Ещё есть лампа в операционной, в которой перегорели полтора месяца назад три лампочки и, хотя она, как мне сказали, светит очень хорошо – однако мне недостаточно, а доказать я это не могу. Все говорят, что горит хорошо и лишь мне одному плохо. Не верят. Говорят, что капризничаю. Может и так, но в какой-то момент мне эта лампа просто жить мешает и уже не до операции. Понимаешь? Хотя и это, может не так важно, не важно и то, что некоторый инструмент мешает жить, как и лампа. Мне мой товарищ прислал зажимы, я ими пользовался с удовольствием, так ведь потеряли, или продали, не знаю, но их нет, просить другие стыдно, ведь у этих зажимов срок службы тысяча лет, может больше, а что они пропали, он не поймёт. Как может пропасть инструмент из операционной? Он уже не понимает. Европа!
Я не жалуюсь и работу, и больницу свою люблю, но оперировать тебя не могу. Езжай в Германию. Наш друг всё сделает как надо. Я тоже могу, как надо, может и лучше, пожалуй, точно лучше, но должно всё сложиться - жена должна промолчать, машина завестись, дорога и ухабы не помешать доехать, пересменок закончиться во время, халат быть чистым, а вот что заменят лампочки и найдут инструмент – не верю, но переживём, сдюжим. Но дальше твои проблемы - в палате не должно быть сквозняков, жесткого матраца, шумных соседей. Видишь сколько должно сложиться всего того, что от меня мало зависит? Поэтому прости, но не могу именно потому, что люблю тебя. Прости. Однако помочь уехать в Германию могу. Поезжай, не думай.
И я уехал. Уехал и не пожалел. Операция моя оказалась действительно опасной и сложной. Такой сложной, что период реабилитации затянулся на месяцы и я так привык жить в окружении чистых халатов, исправного инструмента, хороших дорог и приветливой охраны, так привык, что когда вернулся, пошёл к своему другу и честно в лицо сказал ему не слова благодарности, не «спасибо» за то, что он буквально спас меня отказавшись делать операцию, нет не это. Я сказал ему со всей откровенностью в голосе всего одно слово, я ему сказал: «Неудачник».
И он не обиделся. Он и сам это знает и без меня.