Глава первая. Холод парапета, или Мгновение в белой комнате
Раньше приходилось чувствовать каждый вздох, дальнее движение, тихую мольбу, зависшую где-то между листьями, недовольное фырканье, мол, опять не досталось орешка. Это всё смешивалось в голове, но всегда находило своё место, рассаживалось по назначенным креслам, будто готовилось к важному собранию. А потом наступала тишина и спокойствие. И... расслабление.
- Ты осунулась. И стала более бледной. Зато волосы ярче, чем раньше. Рыжие как лисички. Они перебивают синеву под глазами. Это смело, мне кажется.
- Всё меняется. Или почти всё. Жаль, что некоторые вещи, какими бы тягучими и толстыми они не были, не способны растягиваться и принимать иную форму. Они остаются с тобой так долго, насколько тебя хватит. – Мой вздох, казалось, испугал близстоящие кривоствольные берёзы, которые более яро накренились вниз, к странной зелёно-синей смеси мха и хвоща.
- О каких вещах ты говоришь? – спросила девушка с миндалевидными глазами апельсинового цвета. Она сидела на другом конце скамейки, пыталась сохранить дистанцию, дабы угодить мне.
- О веснушках, конечно. Они не покинули меня.
- Собственный разум не обмануть. Тягучими и толстыми веснушки не бывают.
Все звери куда-то спрятались, будто страшились приближающейся беды – грозного урагана, способного не просто перевернуть их дом вверх дном, но и безвозвратно изменить жизнь. Цветы, что встречались так редко, рано стали увядать. Тянули уставшие личики к земле, стыдливо закрывая их ослабевшими лепестками.
Пожалуй, только багульник мог петь тихие песни о надежде и победах, чьи мелодии, нет сомнения, не изменили бы нового порядка, но выполнили свою банальную обязанность.
Никогда здесь не царствовало настолько сильное безмолвие. Всё больше темноты захватывало себе новую территорию. Я была не согласна с ней. Это по-прежнему моя земля, моя родина. И если я не в состоянии сейчас держать её в руках, это ещё не значит, что можно, с таким презрением смотря в мои глаза, впиваться в почву грязными когтями и как одеяло перетягивать на свою сторону.
Кто же хочет проигрывать злейшему врагу? Я никогда не любила темноту, поэтому всеми силами пыталась защититься. Но к ней подключился новый союзник.
- Не только о них, - добавила девушка с придыханием, еле различимым даже в неприятной тишине между нами, видимо, чтобы только я смогла его услышать.
- Слишком много времени прошло. И я чувствую себя беспомощной. Вновь и вновь путаюсь в тупиках, проходя по одной и той же дороге.
- Ты делаешь очень многое, знай это.
- Знаю, но стараюсь всё изменить, перевернуть с головы на ноги. Чтобы прикладывать больше сил, чтобы... забыть о своей вине.
Стало холодно. Не так, как в конце вивы – момента жизни, сменяющегося холодом и медлительностью - когда следующее суровое время года давало о себе знать, забирая всё больше жизни не только из земли и воздуха, но и из самих существ, которые жили в этих краях.
Этот холод был иного вида, который без зазрений совести влезал под кости, рыл в них ямы, чтобы ноги и руки тряслись в безумном танце, а челюсти стучали друг по другу. Он заставлял прятать высунутую ножку обратно под одеяло, обнимать саму себя, признавая одиночество. Очень подло. Если посмотреть взглядом того, кто рассказывает сказку. Но ведь это не сказка, не так ли?
Она не дрожала, золотым взглядом смотрела на еле заметную тропу, что ныне создавалась лишь моими неуверенными и острожными следами, ведущую на нежеланную волю, не замечала холода или просто не хотела замечать.
Её оранжевые глаза стали стеклянными, а губы напряглись, будто желая что-то сказать, но не находя слов. Следы каждый раз растворялись во времени, их растягивали сильные мхи и скромные папоротники, пока они не разрывались и не начинали скрывать за осколками путь.
Порой, они обманывали, как обманывают все, ведя меня в другие болота, но мне всегда удавалось найти старую дорогу. Жаль, что в жизни чуть сложнее. «Они не позволяют оставлять столь видимых следов» - произнесла девушка, расположившаяся рядом.
Почва устала делить с водой территорию, она стянулась в куски, кочки и застыла до лучших времен. Ил словно окоченел, возможно, был огорчён столь быстрой победой. Застыли низкие сосны и чёрная ольха, которая крала дневные лучи. Голубика потеряла синеву и серые румяна, осунулась и частично опала.
Природа будто самой себе объявила бойкот, перестав играть по правилам. Может, она тоже боится того, что будет впереди, точно так же, как и я? Так же сидит без действия, обняв себя руками и изо всех сил стараясь не смотреть в будущее. Но в моём прошлом разве было лучше? Пожалуй, да... там был отец.
- В такие моменты я всегда думаю об одном и том же, - стараясь растянуть улыбку, проговорила я.
- Действительно? – Апельсиновые глаза посмотрели на меня, но их огонь стремительно угасал, а скользкая поверхность более не позволяла отражать свет, льющийся сквозь кроны, напротив, она заставляла поглощать его в противовес нарастающему внутри мраку.
- Быть может, кто-то делает точно так же, как и я. Сидит и говорит в пустоту с разницей лишь в то, что не видит тебя. А даже если и видит, что с того? Иллюзия, мираж, бред, галлюцинации – кто-то выдумал это задолго до меня. Оно существует. Ты существуешь. Или я всё же потеряла и без того неработающие осколки разума? Знаешь, когда они были вместе, это создавало хрупкую иллюзию того, что всё в порядке. А теперь, я смотрю на тебя и...
- Тебе страшно?
- Я не боюсь. Я запуталась. А ты своим присутствием делаешь ситуацию ещё более странной.
Девушка с апельсиновыми глазами усмехнулась:
- Тогда позволь мне уйти. Пока ты можешь заставлять меня повиноваться – ты вполне в своём уме.
- Ты всего-навсего пытаешься уверить меня, что я не сумасшедшая, дабы втереться в доверие, успокоить защитные механизмы психики, а потом захватить власть над телом.
- Зачем кому-то моё тело?
- В самом деле.
Картина молчаливого верхового болота, стоящая перед глазами, стала растекаться. Я позволила себе расслабление. Повеяло ещё большим холодом, который на этот раз исходил от мрамора – того кусочка прошлого, который позволял мне возвращаться на место преступления вновь и вновь.
- Я решаю окунуться в воспоминания, надеюсь, будто это моё желание.
- Оно твоё. – Девушка с золотистыми волосами кивнула головой. – Ты пытаешься найти ответы в темноте прошедших лет. Подтвердить свои догадки, собрав пыль с давно оставленного ими зала. Заметить знаки, что раньше не замечал взволнованный и детский взор. В мыслях, погруженных в прошлое, нет ничего плохого, если тебе есть что искать в них. Главное не поддаваться соблазну и не оставаться там слишком долго.
- Лишь глазком, - я уверила девушку, которая становилась полупрозрачной. Она растекалась в туман, обещая исчезнуть, когда я отведу взгляд в сторону и задумаюсь о чём-то другом. В самом деле, поддерживать две фантазии одновременно, порой, чрезвычайно сложно.
Я закрыла глаза, чтобы сделать обещанное мной мне же. В темноте закрытых век восстанавливались картины.
«Скользкий, ледяной пол, искорками страха лижущий босые пятки. Алая лента, которую я крепко сжимаю в руках, ведь теперь моя судьба полностью зависит от неё. Вот и парапет совсем рядом, но сзади что-то слышно. Голос друга, спасшего мне жизнь? Напрасно? Да, если я не добегу до конца этой жуткой гонки и не прыгну навстречу судьбе.
И грозный враг так близко, что сердце само отключается от безумного биения о стенки грудной клетки. Но тело неистово несётся вперед, потому что так нужно. Ради семьи, дружбы и... себя. Пятка касается холодной поверхности парапета, её овевает ледяное сумасшествие того, что нужно будет сделать в следующую секунду.
Алая лента сама завязывается на руке, я прыгаю вниз с балкона, в полете разворачиваюсь, но так и не успеваю увидеть своего врага. Всё меркнет. И начинается новая жизнь. Полная страха, отчаяния, невезений и непонимания».
И тени обретали новые облики, находили способ общаться со мной. И в звуках всё чаще были замешаны чьи-то посторонние голоса – кого-то, кого я так мечтаю услышать вновь.
Когда мозг осознал, что произошло, появилась девушка с апельсиновыми глазами. Она не мешала и почти никогда не врала, но из-за неё мне становилось тревожно.
Она казалась мне отражением собственного разума, но, в то же время, девушка никогда не сознавалась и не рассказывала о природе своего происхождения. Никто не мог уловить её очертания, гуляющие по комнате, никто не способен был услышать её, порой, невообразимые и грубые идеи, что она даровала мне «в помощь».
Когда черты теряли седину и становились чёткими, а глаза смотрели на меня без моего желания, я утверждалась в том, что потеряла рассудок. Но она пропадала, растворялась во внутренних чувствах и мыслях. Покой не приходил, но тревога за душевное здоровье утихала.
Через время мы смогли найти общий язык, хоть её философия почти во всём была отличной от моей. Я осознала, что девушка с апельсиновыми глазами призвана созидать, а не разрушать мой рассудок, что её выходящие за рамки дозволенного советы, быть может, имеют смысл. Привыкла к долгим рассказам настолько, что невзначай могла ответить в присутствии знакомых, что со стороны выглядело, будто я разговариваю сама с собой. Что ж, так было в самом деле.
Пока она блуждала в складках памяти и забытых чувств, я всячески старалась сломать, победить боль, связанную с исчезновением отца, и на полноценную жизнь не оставалось сил. Мама страшилась моих постоянных слёз, ничего не могла сделать, хотя хотела помочь. Но никто не мог мне помочь.
Я расположилась на полусгнившей скамье, что с каждым годом опускалась всё ниже, постепенно уходя в трясину. Однако какое-то милое моему сердцу чудо держало её на поверхности. Перестав чувствовать существ, она смирилась со своей участью, покрылась мхом и грибком и отдалась власти болот. Тропа перед ней давно была потеряна, но моих сил хватало, чтобы чертить новые границы раз за разом.
Мне нравились старость и покой этого места, пахнущая сыростью и ягодами атмосфера, которая не собиралась давать в обиду. Здесь было спокойно и безопасно, а главное: никто не мог помешать. Лишь мне теперь было ведомо, как пройти сюда, не попав в трясину.
Я смотрела перед собой куда-то в пустоту, снова окунаясь с головой в воспоминания. Рядом никого не было, и конец скамейки пустовал по-прежнему, ещё с тех пор, как я пришла в эту обитель.
Девушка покинула меня, не добившись результатов. Она вновь не смогла убедить меня в нереальности происходящего, проводила до воспоминаний, возможно, вместе со мной надеясь, что они дадут мне ответы. Моя вина слегла на дно, пришел покой, потому в её услугах более не было нужды. Моя тёмная сторона растворилась в туманах болот, ожидая новой возможности покритиковать вездесущие мысли.
В руках лежал мешочек с небольшими орешками; в последнее время сюда часто прибегали белки, чтобы полакомиться тем, что я им принесу. Гостья не заставила себя долго ждать. Ветки тополя над головой хрустнули, по земле пронеслась маленькая пушистая тень, справа от меня кто-то приземлился и замер.
Я улыбнулась зверьку пыльно-серого цвета и, открыв мешочек, высыпала несколько орехов на руку. Желтогорлая белка с интересом наблюдала за моими движениями и смиренно ждала обещанного угощения. Когда орешки были протянуты ей, белка из жадности схватила самый большой орех, запихнула его за щеку и моментально исчезла также внезапно, как и появилась. А я снова оказалась в одиночестве, наедине со своими мыслями.
Безумно хотелось от них избавиться, забыть всё, что случалось в последнее время, закрыть глаза и спокойно наслаждаться тихим шелестом листьев, сладким и далёким пением болотных птиц, и приятным, знакомым до боли прохладным воздухом, наполненным ненавязчивым ароматом диких ив, растущих на краях болот. Прекрасно зная, что такая роскошь мне не по карману, я скрестила руки на груди, села поудобнее, замедлила дыхание и прикрыла глаза.
Мать давила из-за учёбы, кроме очередного «незаконченного учебного заведения» ничего не менялось, и, казалось, что мысли скоро по-настоящему могли бы свести меня с ума. Я не хочу расстраивать её, я изо всех сил стараюсь держать себя в руках, увы, зачастую это плохо получается. Друзья не понимают, родным не до того. Возможно, я слишком эгоистична, но мне нужна поддержка. Нужен совет. Помощь. Выход.
Новый мысленный отход от реальности заставил глаза захлопнуться окончательно. Но нутро напряглось, когда услышало что-то необычное вдалеке. Я открыла глаза, не спеша и спокойно осмотрелась. На плотном болоте, заросшем ольхой, берёзами и тополями, ничего не изменилось. На окраинах размеренно покачивались кочки, маскирующиеся под твёрдую почву, чуть дальше возвышались, стараясь упереться в небосвод, чтобы доказать свою целеустремлённость, болотные кипарисы красноватого цвета. «Этот день не дал мне ответов» - в голове прозвучала частая фраза.
Я ступила на мягкую землю и повернулась, чтобы взять посох. Но новая вещь, которая не должна была здесь находиться, заставила меня повременить. На противоположном конце скамьи лежало письмо с крупной зелёной печатью.
Быть может, нутру действительно не показалось. Но как некто или нечто могло подойти ко мне незамеченным? Тем более по такой местности. После быстрых поисков гонца я взяла письмо и вскрыла его, справедливо полагая, что оно адресовано мне. Содержание бумаги стирало смысл с моих прежних мыслей или, скорее, усовершенствовало их. Вновь вопросы.
* * *
Девушка в пёстром, отдающим радостью и оптимизмом платье быстрыми шагами, больше схожими с мелкими прыжками, шла по коридору. В её руках трясся ветхий дневник, несмотря на свою внешность, заполненный лишь наполовину. Писать приходилось только самое важное, но в жизни Гортензии – так звали необычную девушку – редко происходило что-то выходящее за рамки. Как ни странно, это не могло послужить причиной оставлять дневник в палате – ведь в любой момент всё может измениться.
Она не снимала тканевую панамку даже в помещении, стесняясь нежно-голубой кляксы на волосах, которые в остальном закрепили за собой каштановый цвет. Задняя часть поля головного убора всегда была загнута кверху и прикреплена к ткани серебряной булавкой. В хвостики были вплетены ленты и бусы так туго, сильно, что даже при быстрой ходьбе их звона не было слышно.
Горта с мягкой простодушной улыбкой завернула за угол, стараясь найти палату под номером 363. Много раз её просили носить с собой карту, ещё чаще – зарисовать её в единственный дневник. Но разве не кощунство тратить драгоценные пожелтевшие страницы на квадраты и прямоугольники? Поэтому так часто приходилось бегать, чтобы успеть к обеду.
В этом не было ничего страшного, ведь Горту в любом случае никто не замечал. Она, несомненно, могла опаздывать или пропадать на несколько недель – в этом не было испуга ни для пациентов, ни для начальства. Для первых Горты не существовало, и только немногие из них догадывались, что девушка не оживший цветок, пролезший через решётку в палату, не мелькнувшая тень, что колыхается при лёгком ветре.
Конечно, у неё было много ролей, но каждая настолько бесцветна, что не меняла совершенно ничего в этом мире. Можно было подумать так. Но истинная суть всегда сложнее, чем первичные выводы.
Девушка остановилась, потому что услышала чьи-то переговоры. Подслушивать, о чём судачат врачи, не казалось Горте чем-то преступным: она была тенью, а теням свойственно хватать чужие слухи и разносить их по миру.
Ей казалось, что говорят о пациенте, но совсем скоро девушка поняла, что голоса не похожи на те, что приходилось слышать ранее. Один когда-то зависал в этих стенах, изредка проявлялся в её ушах, но другие – забрели сюда впервые. Через деревянные стены доходили частицы того, что могло представлять цельный текст. Но Горте хватало и капель информации, которые она переводила на свой язык и поспешно записывала в дневник.
Что-то о чёрных птицах, которые пытаются клевать небо, но падают на землю.
Немного соли различных цветов, которую нельзя лизать.
Долгие комбинации, похожие на шифр, знакомый любому в этих мирах.
Цветы, рождённые живыми. Белые камни с глубокими порезами.
Толстая жужелица с тонкими крыльями, которая вылетает из корней.
А потом вода, которая замёрзла и потеряла цвет.
Горта внимательно осмотрела свои записи и отпрянула от стены, ей хватило услышанного. Это новое, необычное дело захватило её. В больницу пришли гости, а это означало, что будут тайны, предательства и хитрые авантюры. Так бывало всегда и без исключения. Но Горта явственно чувствовала, что на этот раз всё намного серьёзнее.
Она бросила палату 363 где-то вдалеке, новой целью стала первая попавшаяся комната. Горта припала к двери.
- Что расскажешь мне сегодня? – прошелестел её тихий, но стойкий голос, который сквозь решётку проник к пленнику собственных иллюзий.
Безликий мужчина в белых одеждах молчал, слепым взглядом смотря в стену перед собой. Горта постучала чуть ниже ручки двери. Ей показалось, что его левое ухо дрогнуло. Это означало прогресс, желание рассказать историю, но столь призрачным оно было, что девушка не могла позволить себе тратить время. Её важное задание не ждёт, подвиги зовут к свершению, северный ветер завывает под крышей больницы.
Следующая палата была такой же: белые стены и чёрный пол. Иногда они смешивались, будто на шахматной доске, Горта не видела этого, но чувствовала страх и переживания тех, кто мог узреть.
На самом деле, она тоже много видела из рода незаметных для обычных существ. Ей не нужны были вера или сумасшествие, как тем, кто сидел за решетками: подобный дар был дан с рождения.
Безликий мужчина, который смотрел на окно, обратил внимание на девушку, чьё покрасневшее от бега лицо показалось за решеткой. Он наклонился в бок, припал к холодному полу правой рукой и приложил к нему голову. Горта улыбнулась и достала ключик от всех дверей.
Девушка спросила его о чёрных птицах, которые клюют небо, но что-то мешает им, скидывает на землю, руша все планы. Мужчина рассказал о месте, где небо царапают «чёрные птицы». О скалах таких размеров, что никто никогда не находил их вершин. О существах, различных – «разноцветных», которых нельзя смешивать, но кто-то отчаянно пытается это сделать.
Он сказал Горте, что не знает, где цветы были рождены живыми, но предполагает, что это случилось где-то очень далеко от его палаты. Белые камни с отметинами принадлежали цветам, хоть и не были опутаны ими, как принято.
Комбинации из символов и звуков, очевидно, являются именами. Толстые жужелицы, напротив, не могут вылетать из корней, ибо делать им там нечего. Возможно, Горта ошиблась насчёт этого, спутала голоса, которые спорили и ругались. Вода меняла цвет лишь раз, но это было в холодном мире, похожим на этот.
Гортензия с удовольствием слушала, что рассказывает ей мужчина в белой рубашке. Она любила общаться с тем, кого могла понимать почти без проблем. Они не слушали её, но всегда отвечали на необычные вопросы, всегда переводили с языка обычных существ на её язык. Новые ответы вызывали улыбку на лице Горты, о некоторых вещах, как ей казалось, она начинала догадываться. Но чем сложнее задача, тем слаще её решение!
Горта пообещала принести заснеженный вереск из-за стен в знак благодарности за столь полезный рассказ. Мужчина замолчал и остался лежать на полу, а девушка выскочила наружу, быстро заперла дверь и побежала по коридору вперёд, дабы найти уединённое местечко.
Конечно же, были фразы, значения которых Горта не понимала и не могла связать ни с настоящим, ни с прошлым, а заглядывать в будущее не имела возможности. Но пара догадок нуждалась в доказательстве.
Горта закрылась в кладовке, куда редко кто-то заглядывал. Пренебрежительность в гигиене среди персонала даровала ей много времени для раздумий. Девушка расположилась поудобнее на домотканых мешках и закрыла глаза.
Её ноги ощутили холод, который шелестел на полу и медленно заползал под одежду. Прежняя темнота кладовки отступила, через веки лился свет, раздражая глаза, заставляя их раскрыться, отдаться своей иллюзии полностью. Горта сделала это, не желая сопротивляться, ведь на этот раз она пришла не прятаться, а искать ответы.
Она оказалась в безупречно белой комнате, чьи стены были сделаны из кафеля. Такого кафеля, что способен вызывать воспоминания о тех местах, в которых ты никогда и не был. Благодаря нему ты можешь начать волноваться или трястись от страха, пока игры в ассоциации не закончатся.
На Горту белизна кафеля действовала иначе: она расширяла пространство, притворяясь, будто не знает о существовании границ. Границ разума, вне сомнения. Игнорируя прохладу, которая в недавнем прошлом была холодом, девушка легла на пол. Четыре совершенно одинаковые стены и ни единой двери. Комнатка, которую можно было пройти за два широких шага.
По стенам побежала кровь, восьмисот неуклюжих ломаных линий, что стараются обогнать друг друга. Она стекала на пол, приближалась к Горте, частично высыхала только на полпути. Но девушка не замечала ответов. На этот раз символы опаздывали, чего не делали никогда.
Комната заполнялась кровью, а стены по-прежнему сверкали белизной, как идеальной улыбкой. Горта почувствовала, как жидкость касается ушей, пытаясь пройти рубеж и пробраться внутрь. Через секунду кровь залилась в ухо, что вызвало неприятное ощущение, но девушка не смела подниматься.
На потолке вырисовывались символы, буквы, которые становились нужными словами. Разум помог ей осознать сказанное неприятными гостями. Пропустив информацию сквозь душу, он рассказал, куда идти и кому доверять. Это и вправду была серьёзная задача, раз Горте было даровано столько ответов.
Чёрные птицы стали ветвями, которые достают до неба. Они были характерны для величественного древа, известного в мирах под названием Дигес.
Соль действительно повествовала о существах, чья природа одинакова, но суть различна. Но они стояли по разные стороны, потому не могли смешиваться. Но кто-то хочет этого, толкает их друг к другу, зажимает и сажает в одной комнате внутри чего-то живого. Так было сказано кровью белой комнаты.
Подобно буквам на потолке, комбинации, обозначающие различные вещи, могли складываться в имена. Об именах говорили они дальше, и это было для Горты ключом к будущему доверию.
Известно, что в этой вселенной всё живое было рождено мёртвым, ибо создавалось там, где не существовало времени. Значит это, что безликий мужчина был прав. Эти цветы были созданы далеко от больницы и всех ближайших миров. Белый камень с порезами – кратерами – находился там же, где и цветы, и обозначал Луну.
Жужелица более не имела такого жуткого вида, она потеряла чёрные перья, но и растолстела. Но, как и прежде, вылетала из-под корней. Земли. Это был шмель, очевидно. И Горта ничего не напутала, её слух был предельно острым.
Вода теряла цвет лишь раз – что верно было подмечено. Случилось так при битве, когда очень сильное и с тем бесконтрольное существо заморозило воду во всех мирах и заставило всех драться за маленькую дырку во льду. Тогда её цвет точно был не синим, голубым... но в этой догадке Горта позволяла себе сомневаться.
Струйки крови, бежавшие по стенам, замерли, будто потеряли время. В тот же момент Горту накрыла большая багровая волна, и девушка пришла в сознание в каморке.
Всё, что имело значение, она запомнила и тут же записала в дневник. И если место было определено – верными шагами идти к Дигес - того, кому нужна помощь, ещё стоило определить. Но раз шифр разгадан - дело за малым. Собраться с мыслями, подключить логику и сопоставлять факты. Словно большой пазл разломан и разбросан по столу. А ведь когда-то она уже собирала нечто подобное...
* * *
Кто-то, кто старательно ищет ответы, наконец получает их. А кто-то, почти такой же, ловит охапку новых вопросов, будто этим можно решить проблему. Возможно, все дороги ведут в желанное место, но сейчас я была запутана, и это не походило на выбор истинного пути. Жирная развилка, желающая сбить меня с толку. Отличие от иллюзии лишь в том, что я не могу пойти обратно, вернуть прошлое, начать с того, что пошло не так. Ведь передо мной письмо, которое камнем закрывает обратный путь.
Госпожа Кассандра Стерия, Ваше прошение было рассмотрено и одобрено. Вы можете участвовать в Кордованском шитье в качестве аториса. При Дигес Вас будут ожидать с дальнейшими указаниями.
Зара Рошель, предвестница.
- Шакалья борода, – тихо пролепетала я, медленно садясь на скамейку и до конца не понимая, что произошло. Это был уязвимый угол для древесины, потому она заскрипела и потянулась вниз.
Пару секунд я не придавала этому значения, но вскоре мне в странном состоянии транса пришлось встать, дабы не очутиться в холодном иле. Казалось, что это сновидение, но хорошее, приятное, которое никак не может оказаться реальностью.
Затерявшиеся во времени и, наверно, в миллионе подобных себе, моё письмо достигло адресата. Сжалось в калачик, ожидая отказа и боясь принести его хозяйке. Но всё же передало столь нужные слова. Возможно, оно было выброшено в мусор, но что-то заставило предвестницу Рошель передумать. Возможно, на Шитье не хватает рыбаков, поэтому мне улыбнулась удача. Так или иначе – ответ был в руках. И он говорил мне, что точка застоя пройдена.
Иных следов, помимо моих, которые смывались, как сигналы на песке, уступающие хмурому морю, обнаружено не было. Даже духа белочки уже не чувствовалось, она, получив желаемое, направилась дальше искать приключения и пытаться выжить. Тополя заскрипели, ловя ветвями редкие ветра, да вдалеке закричали птицы, взмыв к небу.
Я снова перечитала письмо, переступая с ноги на ногу на мягкой, податливой кочке, что покрылась росянками. Удивительно, но девушка с апельсиновыми глазами не появилась, хоть и любила читать мне нотации о подозрительности и сарказме судьбы.
Нужно было вернуться домой, а обдумывание откладывалось на потом. Я поднесла к губам костяной свисток, висевший всё время на груди, и мягко дунула в него. Моей обычной тишине это не повредило, поскольку он задевал частоты, до которых слуху было не дотянуться.
Я на секунду представила себя совсем другим человеком: прекрасной и умной дочерью великих потомственных стиа, от талантов которой охают опытные личности, занимающиеся сти-акри, а дошкольные учителя разводят руками, мол, учить меня они уже не в силах. Я готовлюсь к чему-то важному, постигаю истины и делюсь ими с другими. А потом – приглашение на Кордованское Шитье. То, чего многие так добиваются, присуждено мне.
Тогда бы эта иллюзия, какой я вряд ли могла когда-либо являться, вскочила бы с радостным криком, понеслась к маме, ведь то, к чему так долго и упорно она шла – сбылось. Её позвали участвовать в Шитье – великой миссии, на которую могут претендовать только лучшие стиа. Да, тогда это было бы заслуженной наградой за долгие годы упорного учения всех сти-акрийских дисциплин.
Но почему же тогда, возможно где-то очень далеко маленькая девочка – родственница великих стиа плачет, потому что её место заняла странная, ничем не выдающаяся полуденица, от чьего упоминания неосведомленный об её относительной доброте народ шарахается и прячется по домам?
Впрочем, не стоило обольщаться. Мне досталась возможность наблюдать Кордованское Шитье, но навряд ли вершить нечто действительно важное. Ведь роль моя – лишь аториса, связующего между нитями и крючками. Но обо всё по порядку.
Суть Кордованского Шитья заключается в том, чтобы не дать древу Дигес, а точнее его ветвям, царапать небо Грегата , что неминуемо ведёт к образованию пространственно-искаженных протяженностей. Согнуть ветви, увести их от небосвода – не такая уж сложная задача, как может показаться на первый взгляд. Проблемы и вовсе не было б, если рассматривалось обычное дерево, но Дигес таким не являлся.
Его история берёт начало в те времена, когда многих существ не было даже в планах вохар , природы или странных созданий, что не родом из Эскапизма. Два вохар, чьи сферы неотрывно связаны и дополняют друг друга, несмотря на то, как различны они в сути своей, поспорили. Совершили достаточно странный, возможно, даже глупый по отношению к ним акт спора, согласно которому Прекан – вохар флоры Эскапизма, не сможет создать растение, что породит животное. Такое условие поставил Касалий – управляющий фауной, что рассуждал так: Ининиты создали Природу, а вохар – животных, потому не связаны две сферы – флора и фауна -, и одно не способно породить другое. Но Прекан воспринимал Природу, как нечто равное или превосходящее вохар, потому с уверенностью стал творить в своей Небесной Лаборатории, позабыв об обязанностях.
Касалий наблюдал за успехами собрата и решил ему помешать. Он перепутал всё в Небесной Лаборатории, в следствии чего Прекан отравил уже посаженное и взращенное растение. Цветочки закрылись, а листья осыпались, кора древа треснула, и вскоре остались одни голые ветви. Прекан тяжело перенёс свою ошибку: не столь ему было обидно из-за спора, сколь из-за гибели первого в своём роде растения. И тогда он попросил у Природы помощи.
Природа услышала своего помощника и, в свою очередь, одолжила у Витлайна его сияние, которое означало жизнь. Таким образом, нарушился закон о существовании растения, согласно которому после жизни растения следует гибель – его окончательное разрушение. Благодаря Природе Прекан даровал древу вторую жизнь, миновав гибель. И коснулось растения жизнь второй раз, благодаря чему нарушился не только его цикл (как бывает с животными), но и физическая оболочка, что вызвало мутации. Именно из-за них проводится Кордованское Шитье.
Вопросы о рождении и гибели, жизни и смерти не только сложны по своей сути, но и включают множество нюансов. Стоит лишь затронуть одну сферу, решив раскрыть её более полно, как она цепляется за совершенно другие аспекты, требуя разъяснений буквально во всём. Сущая мелочь перерастает в большой вопрос, от которого зависит дальнейший ход мысли, но стоит дать желанное и отвлечься, можно с лёгкостью потерять нить внутреннего монолога, позабыв о том, для чего, собственно, он и затевался. Маленькие доминошки начинают падать, образовывая, порой, нежелательную цепную реакцию. Но касательно некоторых вещей, даже для себя самой, иногда стоит обеспечить ясность.
Витлайн – источник света и жизни в Эскапизме, который противопоставляется (и дополняет одновременно) Мортлайну, что заведует мраком и смертью. Витарное сияние, которое дарует Витлайн, позволяет животным и растениям жить. Мортлайн же обеспечивает смерть – существование соли в лэтерах , мирах, где соли существ ожидают новой жизни. Если пренебрегать циклом, то есть после жизни вновь даровать жизнь, дадут о себе знать серьёзные проблемы. В существах – это нарушения души (иррациональной и полуматериальной части существа, которая обеспечивает сохранность духа и соли, а также заведует иными функциями). В растениях, которые имеют принципиально иное строение (вместо души и духа, так называемая «суть»), мутации главным образом сказываются на новом физическом теле.
Подозрения затуманили мне голову. На некоторое мгновение стало неловко: всё-таки я должна быть благодарна за выпавший по очень удивительному стечению обстоятельств случай. Но волнующее чувство, будто что-то идёт совсем не так, как должно, нагло прижимало всякие благодарности и слуг морали к стене, причём настолько сильно, что даже хорошее воспитание не могло вызволить их из плена.
На мой зов явился лёгкий туман, пришедший с востока. Мне нравились лёгкие сгустки серой влаги, парящей в воздухе подобно облакам, но сейчас он был совсем некстати. Щипун не приходил на звук костяного свистка, и это меня пугало. Я подула в свисток снова.
Похожа ли я на того, кто достоин такой чести? Кто сможет не просто добиться чего-то, что запомнится остальным, но и хотя бы в силах не опозориться перед специалистом в своей области? Готова ли я сама к этому?
Я обернулась в ожидании то ли животного, то ли другой, апельсиновой, стороны себя, которая должна была толкнуть меня вперёд или оттащить назад. Слишком часто я стала полагаться на её неавторитетное мнение, дающее больше вопросов, чем ответов. Но пока она была рядом, я не смела попадать в ловушки.
Мне приходилось взвешивать каждое решение, анализировать возможные последствия до мельчайших деталей, иначе могла прогадать. Увы, но в моей жизни наступило время, когда маленькая ошибка всегда приводит к тотальному проигрышу. И, порой, не хватает рассудка осознать самой весь риск будущей затеи. Девушка с потухшими глазами давно ушла, но появился щипун, который спешил на мой свист. Он принёс с собой щепотку покоя, благодаря которому можно было вновь углубиться в нейтральные мысли.
Вторая жизнь вызвала в Диресе неконтролируемый рост. Из-за нарушенного цикла он не мог бы снова погибнуть, а рваная суть (полуматериальная оболочка дерева, которую разорвало после гибели и зашило заново при второй жизни) вызвала множество мутаций. Словом, не было раньше в Эскапизме подобного случая, чтобы суть растения вытягивали с того света и засовывали в то же тело. Это не было предусмотрено Природой, Ининитами тем более, да и вохар. И никто не мог предугадать последствия столь необычного и чудесного спасения.
Дорос Дирес до самого «неба». И вместо того, чтобы остановиться, стал с большим упорством виться вверх, таранить грань и создавать трещины, столь нежелательные для Эскапизма. Срубить настолько большое, да и особенное растение никто не решался. Поэтому согнули его ветки и привязали к земле, чтобы обеспечить горизонтальный рост. Кордованское Шитьё направлено на аналогичную стратегию. Созываются умелые стиа и эймороуи: первые для непосредственного связывания, вторые для связи с природой, ведь они являются её главными помощниками. Также находят аторисов – роль, что была отведена мне – которые обеспечивают слаженную работу между «крючками» (стиа) и «нитями» (эймороуи). Звучит жутко, запутанно и ненадёжно. Но стоит лишь углубиться в вопрос, чтобы понять, как незатейлива вся эта идея.
Большая ламантинового цвета птица с редуцированными крыльями, уже неспособными поднять зверя над землёй, цокнула клювом над ягодами голубики, сорвав резкими движением целую ветвь и попытавшись засунуть её в глотку, и дёрнула головой в мою сторону. Её длинная бородка, спутавшаяся и вобравшая в себя половину драгоценностей болот, чуть замедленно повторила движение головы. Щипун проглотил ветку целиком и застлал глаза пеленой, сделав вид будто вовсе не опаздывал.
- Нам пора домой, милый, - вымолвила я, подходя к животному.
Щипун выдвинул голову вперёд, сгорбился и согнул длинные и толстые ноги, чтобы я смогла добраться до седла. Я аккуратно свернула письмо, поставила ногу в стремя, забралась на птицу, которая выровнялась и взяла курс на город, и привязала посох к седлу.
Выносливые ноги щипуна позволяли ему с лёгкостью проверять почву и пробираться через небольшие болота, а сильный, хорошо развитый клюв помогал выбираться из трясины. К расийцам они были благосклонны и позволяли приручать себя, однако никогда даже самый воспитанный щипун не отказывал себе в удовольствии ущипнуть владельца или даже случайного прохожего.
Щипуны привыкли охотиться ночью, поскольку природа подарила им возможность видеть живых существ в сумраке. В такие моменты глаза их становились белоснежными, стеклянными и бесчувственными.
Щипун набрал скорости, прыгая по корням мощных тополей и перепрыгивая сомнительные места, из-за чего пришлось крепче вцепиться в его голую с грубой кожей шею.
Теперь следовало быстро собраться и отправиться к Дигес, чтобы найти свои «крючки» и «нити», а также свести их вместе, разобравшись с тем, над чем нам придётся работать. И всё-таки какими бы сомнения не были сильными, желание порадовать маму было намного сильнее.
Я лучезарно улыбнулась, подумав о том, как она обрадуется, что проблема моего «вечного детства» решилась сама по себе, и тому, с какими расийцами я смогу познакомиться на Кордованском Шитье. Иными словами, благодаря новой работе я познакомлюсь с влиятельными стиа и, быть может, многие двери в светлое будущее станут доступны.
Засматриваясь на луга, покрытые цветущим багульником, мне хотелось размышлять о предстоящей работе, но, увы, мозг принял другое решение и хорошенько решил окунуть меня в омут неприятных воспоминаний. Из всей огромной библиотеки прошлых неудач на сегодняшнюю долю пришлось моё становление полудницей.
Эскапизм – та вселенная, в которой мы живём - полон причудливых зверей и странных созданий. Не меньше в нём существ, которые страшны и жестоки по своей природе. Многие из них научились находить общий язык и втискиваться в объятия социума, пытаясь затеряться в толпе, что всегда давалось им с трудом. Кто-то же оставался там, где был рождён, отвергаемый обществом, или же вынужденный выполнять свою работу, что была присуждена ему создателями.
Существуют эймороуи – в большинстве своём прекрасные создания, которые обязаны охранять флору и фауну миров. Они контактируют с расийцами (представителями рас) лишь тогда, когда существа становятся незваными гостями на их территории, губят растения или охотятся на зверей там, где этого делать нельзя.
Но не все эймороуи согласились на такое «скучное» существование. Те, кто отрёкся от обязанностей, стали называться мавками. Они изменились как внешне, так и внутренне, а силы их исказились до неузнаваемости. Лес, долины, реки – всё перестало их признавать, но мавки остались в своих обителях, не принимаемые ни природой, ни обществом. С одной из мавок мне пришлось столкнуться в детстве, конечно же, виной тому послужила моя глупость.
В детские годы, когда листья ольхи играют роль денег, за которые можно купить «настоящие» пирожки, состряпанные наспех из глины и мокрого песка, почти любая глупость теряет всю свою прелесть лишь по одной простой причине – она становится приключением. Трансформируется, меняет форму так скоро и легко, что забываешь о сомнениях, ведь подвиги зовут вперёд.
Вперёд до забора, до оград, до посевных полей, до горизонта. Иногда хочется идти или даже бежать так далеко, насколько унесут ноги, даже не задумываясь о том, как будешь возвращаться обратно. Я смотрела на пленительную тонкую линию, что сшивала небо и почву; она мрачнела, становясь ниткой школьных юбок. Витлайн – голубое светило, что заведовало дневными часами - гас высоко в небе, собираясь сдать пост своему собрату. Не самое подходящее время для путешествий, несомненно.
Но, как и было сказано, глупость теряла свои приоритеты, стоило чему-либо лишь даже мифически сверкнуть на горизонте. Не любопытство, но нежелание с мрачной скукой заканчивать день заставило подняться и пойти к сверкающей нитке.
Она принимала жёлтые оттенки, как и всё вокруг, что свойственно ночам в Эскапизме. Это оповещало всех о том, что вскоре нужно было ложиться спать, а перед тем плотно поужинать. Но поскольку наивность взяла верх, эти не маловажные факторы были пропущены мимо.
Я ушла достаточно далеко, перестав ведать с какой целью. Сумерки с золотым отливом уже опустились на плечи и тянули к земле, словно стараясь остановить, а то и развернуть в противоположную сторону, но я упрямо шагала вперёд, к давно заброшенным лугам, на которых по-прежнему росла дикая рожь. О полуденицах в этих краях не говорили, хотя таких полей – неухоженных, брошенных, заросших сорняками – было много.
Я вспомнила о мавках, когда ладони стали касаться ржи, что гнулась, как будто кланяясь, с каждым новым шагом. Порой она мило покалывала кожу и тыкалась коротышками в ноги.
Цель была достигнута, мне почудилось это, поскольку глупость возвращалась в первозданной форме. Видимо, и она была довольна результатом, просто боялась признать это, чтобы не казаться чудаковатой. Я понимаю её, выглядеть сумасшедшим не очень-то красиво.
Тело развернулось достаточно быстро и смело, как готовый к бою воин. Я ринулась обратно в луг, за которым мелькали огни домов, чей свет искажался в нависшей желтоватой пелене. Неслась так, словно тень, и ветер с холодом бежал рядом, то ли прикидываясь соперником в гонке, то ли становясь подобно злобному монстру, от которого можно искать спасения разве что под одеялом. Как печально, что последнее оказалось правдой. Хотя даже истина не могла ничего изменить в тот момент.
Наверно, бывают случаи, когда существа изменяют своей природе – несильно и незначительно, но эти изменения всё равно могут испугать. Потому я испугалась, когда рожь погнулась, а рядом пробежала тень – плотная, густая, массивная. Она была не похожа на ту, которую отбрасываю я при беге или высокие деревья, стоящие неподалёку. Она была ожившей, отделившейся от пространства, но в то же время плотно приклеенная к нему.
Дыхание сбилось от страха, а не от бега, начало жечь лёгкие, когда потребовалось больше энергии, а ноги стали быстрее двигаться. Но не успело кончиться ржаное поле, как нечто бросилось на меня, повалило на почву. Спустя томительную и кошмарную секунду я потеряла сознание то ли от страха, то ли от удара, что неважно.
Полуденица, которая почуяла ребёнка в поле, решилась выйти при свете Мортлайна – оранжевого светила, порождающего ночь - и изменить принципам. Она осознавала, что я вряд ли принесу ей вред, потому рискнула и не прогадала. Полудницы имеют полную силу лишь в полдень, потому и получили такое название.
Когда Витлайн одаривает нас свечением в течение нескольких часов, они получают способность двигаться так тихо, что их движения путают с шелестением колосьев, или прятаться во ржи, становясь в самом деле невидимыми, стоит только припасть к земле. При белом свете их ногти вытягиваются и заостряются, превращаясь в хищные когти, а руки становятся ловчее и быстрее. В обычных условиях сила может прийти к полуднице, если враг её не сможет отгадать заданную этой хитрой мавкой загадку.
Та полуденица, что украла меня, варила странные отвары и чаи, благодаря которым я не помню обращения в полной мере. Конечно же, сыграло роль и то, что я была ребёнком. Но дикий ужас, сопровождающий начало этого действа, никогда не покинет пределов моего мозга.
Никогда не размоется искажённое лицо её, с огромным лбом, высоко посаженными глазами степного цвета, волосами длинными ржаных оттенков. Не забудутся её обучение, сказки о злых расийцах, что проклинают мавок, и множество загадок.
И началось всё с жестокого обучения. Полуднице был нужен тот, кто приводил бы к ней пищу, но в то же время – выглядел как обычный расиец. Удачно подвернулась я, и мавка решила не упускать возможности.
Она цепляла на шею стальную цепь, которую, видимо, украла в городских кузницах ночью, и оставляла меня в полях на несколько дней. Тем самым заставляла питаться лишь рожью, чтобы она впиталась в мои тело и кровь. Потом полудница возвращалась и давала мне отвары, от которых несло протухшим мясом и сгоревшими спичками.
Она проводила ритуалы, а я чувствовала, что меняюсь. Со временем я получила второе обличие более жуткое, нежели то, что было свойственно рождённым полуденицам. В ручьях я ловила своё отражения, пугаясь и плача, но лишь доли секунды, ибо не отходящая ни на шаг от меня полудница не позволяла мне останавливаться без надобности.
От моей лёгкой полноты не осталось и следа: кожа втянулась, выпячивая кости наружу, особенно в области лица; я стала походить на полуживого скелета, тесно обтянутого кожной пеленой. Пальцы вытягивались и болели из-за резкой деформации. Всё тело становилось костлявым, приобретало оттенок мертвечины. Быть может, я и пахла, словно мертвец. Синева под глазами практически светилась, а рыжие волосы, напротив, погасли, став цвета кости. Пропали веснушки, которые я так любила.
Полуденица не позволяла мне принимать обличие человека, потому трансформация проходила так быстро. А я, будучи трусливым ребёнком, и не думала сопротивляться. Хотела лишь бежать, но и то не получалось.
Меня долго не могли найти, потому что все мавки умели скрываться в лесу лучше, порой, чем эймороуи. Ведь даже лесные духи не желали соседствовать с предателями природы, потому вытесняли их любыми способами.
Полудница учила меня прятаться в лесах и использовать растения ради своей выгоды. Она рассказывала кое-что о ядах, которыми можно парализовать врага, но почему-то всегда умалчивала о последнем ингредиенте, благодаря чему эти знания казались мне бесполезными. Мавка обучала меня тому, как можно красть детей, за которыми не смотрят родители, как приманивать их шелестом колосьев травы, а затем уводить в лес или душить прямо в полях, но далеко от деревень.
Она показывала, как прятаться среди ржи и становиться невидимой, как взывать к родной среде, находясь в каменной крепости, как двигаться почти бесшумно. Объясняла, как владеть серпом, что привязывался к оболочке полудницы, являясь с ней одним целым. Конечно же, на своём примере учила охотиться. Но я была не готова, потому не охотилась наравне с ней, лишь наблюдала поодаль.
Однажды полуденица открыла мне мою природную силу, что была дарована мне, как уже ставшей мавкой. Дело в том, что для защиты флоры и фауны эймороуи давались силы, как правило, заключённые в управлении каким-то определённым химическим элементом. Мавки были эймороуи, пусть и раньше, потому не обходили этого правила.
Мы долго тренировались с полуденицей, чтобы выяснить, какой элемент, а, быть может, и иная сила, свойственен мне. Искать долго, как предполагалось нами ранее, не пришлось. В моём распоряжении оказался азот. Полуденица мало, что знала о нём, но старалась обучить меня управлять им.
Ночами мы садились около костра, и полуденица рассказывала о своей жизни, о странствиях, необычных существах, что встречаются в других мирах. Она рисовала мне своё одиночество, говорила, что никогда не сможет найти пристанища. Что сложно даже дышать, когда всё живое настроено против тебя.
Я не чувствовала сочувствия, по крайней мере, первое время, пока не стала привыкать. Дикой мыслью стало ощущение того, что более не тянет назад с прежней силой, что не страшна уже походка полуденицы в темноте. Что рожь действительно цепляется за сосуды и ползёт по ним, проглатывая кровь, живя не во вред мне, а сложив прочный симбиоз с организмом.
Лес не относился ко мне так, как полуднице. Я стала это чувствовать, ведь сущность эймороуи есть и в мавках, и в их «детях». Он не любил её, пытался навредить, даже ночью, когда мы крепко спали. Но меня ни животные, ни растения не хотели трогать, понимая, что я нахожусь в плену не по собственной воле. Хотя, время заставило сомневаться в их утверждениях.
Полуденица отпускала меня всё дальше и дальше: я могла посещать ржаные поля и сливаться с ними, ходить на родники за водой. И я сливалась, и ходила за водой, но не убегала, хоть и мечтая так часто о побеге.
Но всё изменилось, когда взвод отца всё-таки нашёл меня. Полуденицу ранили, ей пришлось бросить меня и спасаться бегством. Или вовсе не «пришлось», возможно, она поняла, что не выйдет из меня полудницы, которая будет сжирать детей. А, быть может, она не боялась отдавать меня отцу, зная, что он ничего не сделает со мной, даже осознав мою новую сущность.
Долгое время меня пытались «вылечить», реанимировать, вынуть ту неописанную и невиданную болезнь, которой и не было. Полуденица завершила ритуал, и нельзя было изменить мою сущность. Избавить от второго обличия, от голосов ржаных полей, что звали по ночам, от природных зовов и общения, что слышались за окном в особенно золотистую ночь. Я принадлежала иному царству, практически иному миру.
Возможно, моё становление полудницей повлияло на развал семьи в последующем. Этот инцидент волновал всех родных, бесспорно, но послужило ли это точкой отсчёта – как знать.
Многие леса прочесали с тех пор, но не смогли найти ту полудницу, что сотворила со мной такое «зло». У меня были иные взгляды на всё это, но их мало кто собирался слушать. Я была ребёнком, напуганным, изменённым, теперь и... странным, в некоторой степени – сложным.
Мои слова проходили через пелену цензуры, меняли оттенки и смысл, конечно же, потому никто не воспринимал их всерьёз. Со временем я взрослела и стала задерживать слова и мысли в себе, не давая отправляться в чьи-то уши. Это делало меня «проблемным» ребёнком – тихим, скрытным, скромным и застенчивым. Но эти факторы отошли на задний план, что справедливо. Наступила иная пора. Пришли иные проблемы.
Все эти воспоминания рассеялись и позволили понять, что я уже совсем недалеко от цели. Щипун доставил меня к окраине городка, по которой можно было двигаться свободно; она представала как мощеная крупным камнем площадь.
Попрощавшись с птицей, что сопровождала меня сегодня, я забрала посох и направилась к дому, зная, что щипун вернется на своё место в стойлах. Быстрым шагом проходя по узким улочкам, я приближалась к основному зданию поселения.
Маленькие мальчишки, играясь и смеясь, часто ненароком подрезали меня, но это вызывало лишь улыбку на лице. Их матери ругались, а завидев меня, здоровались и сразу кричали на детей пуще прежнего.
Сердце почему-то забило тревогу, что, верно, пора поторопиться, поэтому мне пришлось от быстрого шага перейти к бегу. Я бежала по грунтовой дороге одного из многочисленных посёлков родного кантона, кое-как разбрасывая приветствия и ловко проскальзывая между людьми. Я даже сама удивилась такой внезапной выносливости, по своей природе я была ленива, бегала только при необходимости, если нужно было срочно доложить какую-то важную весть, ну или, к примеру, догнать одного противного плута, что постоянно портит самую красивую одежду не отстирывающейся пыльцой диких ив.
Следующий поворот встретил меня громким выстрелом, ярким конфетти, что разлетелся над улицей с лёгким дымом и криком ребят, что со всех ног бежали сюда. За последним домом находился разлом в каменной стене, сделанный ещё во время старой войны, когда меня и не существовало. Рядом с ним стояла захлопнувшаяся пару секунд назад клетка, а в ней неистово бился жуткий зверь кровавой окраски, который цеплялся за дверцу и просовывал лапы между решёткой, стараясь схватить хохочущего мальчишку и разорвать его на части. Это был дикий шакал; в народе ему, правда, добавляли неприличную характеристику, выражающуюся в слове, которое произносить некультурно. На то были свои причины.
Шакалы охотились и днём, и ночью, воровали скот, нападали на жителей и помечали посевы, которые затем загибались от высокого уровня кислотности. Благо поймать их было нетрудно; не отличались эти звери умом. В подобных местах складывали тухлые остатки мяса и ставили ловушки или капканы. Через несколько часов шакал приходил за лёгкой добычей, не боясь ни жителей городка, ни его стражей. Мальчишки любили смотреть на разъярённых шакалов, потому ставили на ловушки хлопушки, дабы услышать сигнал и помчаться за зрелищем, пока противных вредителей не унесли на казнь.
На этот раз толпа поражала своими размерами, и мне с трудом удалось протиснуться сквозь неё. Оставалась пара улиц до заветной цели. В голове уже крутились новые мысли о том, как сказать обо всём маме, какие слова лучше подобрать, чтобы увеличить радость до максимума. Ей сейчас, как никогда, нужны добрые вести.
* * *
Стоит внести ясность, ведь далеко не каждый способен понять язык Горты. Поговаривали даже, что лишь познавшие безумие могут рассказывать ей сказки о далёких краях. А когда она выбиралась наружу и бродила долгие недели по замёрзшим горам, то тоже дарила им долгие, порой, нудные повести о сияниях в небе и странных существах, которые ещё не описаны в книгах.
Тот разговор незнакомцев с главврачом больницы действительно был крайне несодержательным. Они не называли ни имён, ни мест, ведь все прекрасно знают, что психиатрические больницы наполнены теням, разносящими слухи. Возможно, сумасшедшим никто и не поверил бы, но рисковать не стоило. Дело серьёзное.
Всю по-настоящему важную информацию мужчина с хищными ястребиными глазами какого-то странного светящегося голубого или синего оттенка передал в запечатанном конверте. В остальном их разговор был несколько отрешённым и частично – будничным. Но не для Горты, не для той, что слышала, когда остальные слушали.
Подобных ей в народе называли шенья и обходили стороной. Шенья были родом не из Эскапизма, а об истинной родине молчали. Некоторые – потому что не знали, откуда они прибыли, другие – потому что так было безопаснее.
Горта же выросла в Эскапизме, хоть и изредка понимала речь и жизнь существ. Ей казалось, что маленький дом в деревне и оберегающая бабушка – всё, чем она владеет. Что дальше дубового леса ей не приходилось заходить. Однако это оказалось ложью. Горта очутилась в мирах Эскапизма, придя откуда-то издалека.
Её называли дурочкой, потому что девушка не могла связать двух слов. Но Горту редко волновали едкие замечания. Она-то всегда понимала, что видит больше, чем остальные. Что вохар слушают её и помогают, наставляют и даруют ответы в то время, как недоброжелатели терпят неудачи в одиночестве и безмолвии. Горта стала помогать своим покровителям, а они взамен научили её прислушиваться к мирам и природе Эскапизма. К сожалению, найти общий язык с существами оказалось невозможным, что усложняло жизнь.
Вместо обычной речи Горта слышала набор звуков, которые, как беспорядочные молекулы, встретившиеся друг с другом, слипались и образовывали странные и непонятные ассоциации. Девушка словно переводила на ходу получаемую информацию в собственный язык, но на выходе она сильно портилась, становилась подобной пожеванной бумаге, потому что-то разобрать было крайне сложно.
Со временем вохар, помогающие Горте изначально, научили её сооружать белую комнату. Она была отражением её разума, сознания, приобретающим материальную оболочку. Таким образом, Горта могла влиять на процесс обрабатывания информации, не допускать её искажения. Несомненно, многие слова были далеки от оригиналов, но этого хватало, чтобы догадаться, что делать дальше.
Всё это делось не из прихоти или скуки вохар. Горту заверили, что на её плечах ответственная миссия, а её талант понадобится, чтобы изменить будущее.
Если разговоры с сумасшедшими не помогали, не давали желаемых ответов, приходилось возводить комнату без дверей. Она заполнялась кровью, что олицетворяло время, ведь нельзя долго находиться в белой комнате. Когда сил держаться на поверхности багровой жидкости не хватало, Горта рушила всё, выходила и начинала сначала.
На этот раз информация переработалась быстро и добротно. Если направление взято неверно – вохар дадут об этом знать. Ведь это часть чего-то большего, важного... Девушка получила символы, что должны направлять её, осталось всё сложить в верном порядке.
Дигес, имена, существа, Луна, шмель, Космос, лазурь.
* * *
Я стремительно зашла в палисадник, не изобилующий множеством цветов, поскольку далеко не каждому растению были по нутру болотистые местности Элярии. И пускай поселение стояло на относительно твёрдой почве, раз за разом прекрасные и дорогие цветы, привезённые из других миров, здесь загибались, и даже посланницы природы не могли им помочь.
Зайдя в двухэтажный каменный дом, я проследовала на кухню, поскольку до ухода мама была занята готовкой. Однако сейчас она сидела за столом, смотря на конверт, слушала мелодии патефона и улыбалась. Видимо, Рошель решила оповестить её отдельно, как взрослого, что был в ответе за меня.
«Возмутительно» - подумалось мне, ведь он украл не только моё спокойствие, но и возможность обескуражить, в хорошем смысле, родного человека, которому так необходимы радостные вести. Она заметила, как я вошла в дом, поспешно встала и с улыбкой произнесла:
- Что ж, моя юная нарушительница. Тебя можно поздравить.
Я приставила посох к двери, подбежала к маме и заключила её в объятия. Она прижала мою голову к груди и поцеловала волосы.
- Я всегда говорила, что ты счастливица.
- Я буду очень стараться. Изо всех сил. Бессонные ночи, перенапряжение, ответственность, множество крутых и пафосных расийцев. Сломанные принципы.
Мама засмеялась:
- Сломанные принципы. Это, безусловно, будет самое сложное для тебя?
- Всегда найдётся расиец, который окажется старше меня. Который будет тыкать пальцем в свой возраст и опыт. Но это же не значит, что нужно со всем соглашаться, не решаясь отстоять собственную точку зрения?
- Даже если твоя точка – наивна или неправдива?
- Те аспекты, что мною оспариваются, не имеют определённой истины. Никто не скажет правды, но никто и не соврёт.
- Хорошо, умная моя, - женщина вновь засмеялась и отпустила меня из объятий. – Вот тебе моя истина. Не начнёшь собираться сейчас – опоздаешь к своим ниточкам.
Я мягко улыбнулась, развернулась, быстро поднялась на второй этаж и зашла в свою комнату. Руки слегка тряслись от напряжения и предвкушения, а также довольства тем, что мама была так рада за меня.
Не знаю, сколько времени может потребоваться на Кордованское шитье. Перед самим действом, несомненно, будет подготовка, а также мелкие мероприятия с той или иной целью. Впрочем, не меньше пары недель. Поэтому нужно было собрать необходимые вещи, чтобы не тревожить охрану и не возвращаться сюда раньше срока.
В сумку пошли нужные вещи, рассчитанные на несколько дней, предметы личной гигиены, сти-акрийские штучки, что пригодились бы мне в Шитье. Не останавливаясь и не задумываясь, я стремительно собиралась, будто давно распланировала и знала, что и куда буду класть.
Вскоре рюкзак заполнился малым количеством альбомов, канцелярскими принадлежностями, парой книг, которые никак не удавалось мне прочесть, ещё некоторыми личными вещами, что были очень дороги для моего сердца.
Последнею вещью, что я положила в рюкзак (дабы после быстро достать и вновь спрятать), стала зашнурованная папка, которую я прятала за шкафом. Она содержала информацию, кропотливо собираемую мной чуть больше года. Эта вещь касалась моего отца и имела наибольшую ценность и важность для меня из всего, что находилось в помещении.
Рациональнее было оставить папку на месте, но чутье подсказывало, что её содержание пригодится мне в ближайшие дни. А я привыкла доверять своему шестому чувству.
Собрав всё необходимое, я направилась к выходу, но недовольное фырканье остановило меня на полпути. Я поставила рюкзак на пол и развернулась в сторону окна.
На подоконнике стояла маленькая корзинка, заваленная разноцветными подушечками, сшитыми мною вручную, и одеялками, а посреди них валялась и нежилась в лучах маленькая фуфня - небольшая, толстенькая, похожая на круглую курицу, птица, что обладает необычайными свойствами и подкупает своим животным обаянием.
Фуфня внимательно смотрела за моими действиями и, судя по всему, была недовольна тем, что я хочу отправиться на поиски путешествий без неё, так нагло закрыв глаза на природное птичье любопытство. Посему мне пришлось смириться с тем, что к Дигес я отправлюсь не одна. Заметив моё безмолвное соглашение, умная фуфня зашелестела металлическими крыльями и тихо и довольно зарокотала.
Она, как и остальные фуфни, имела плохо развитые крылья, которые не использовались для полёта, была неловкой, медлительной и часто каталась по полу, словно мяч. Её пёрышки, отливавшие шоколадным оттенком, становились подобны металлу даже при незначительном нагревании, потому я так осторожно взяла корзинку.
Пользоваться телепортацией фуфня, которую я назвала Пушкой – ещё не умела, была слишком мала, что не могло не радовать. Известно, что контролировать перемещения эти птицы зачастую не могут, потому меня грела мысль о том, что я не проснусь от падения на мою голову курицы с острейшими перьями и когтями.
Лучи Витлайна радовали Пушку больше, чем моё лицо, поэтому львиную часть жизни она предпочитала проводить на подоконнике, зарывшись в подушки мордой и прислушиваясь к тому, что кипит на городской площади.
Аккуратно я переложила её вместе с корзинкой в специальную сумочку. Фуфня уткнулась мордой в подушки и закрыла глазки, очевидно, мысленно прощаясь с любимым подоконником и тёплым элярским солнышком.
Я снова оглядела комнату, вспоминая, не забыла ли я чего-либо важного. В этот момент в дверь постучали. Я разрешила зайти, и гость не заставил себя ждать. На пороге стоял Вальдемар – престарелый стиа с клишированной белой бородой до пояса и мудрыми глазами.
Он был моим дошкольным учителем, и большинству знаний я обязана именно ему, а не множеству учебных заведений, в которых обучалась. Не только ум и образованность мне нравились в нём. Вальдемар был советником и поддержкой для меня в те моменты, когда жизнь разваливалась на кусочки.
Он не рассказывал маме о наших разговорах, тайных «заговорах» о том, как раздобыть информацию об отце. Делиться с ним тайнами мне было не страшно, поскольку Вальдемар воспринимал миры сквозь свою линзу – беспечную, но лишь порой, лёгкую и непринуждённую, которая становилась серьёзным фильтром в делах особой важности.
Вальдемар украдкой улыбнулся, наблюдая за тем, как я закидываю рюкзак на плечи.
- Дигес, значит? – с ноткой чего-то подозрительного спросил старик.
- Представляете? Держу пари, что Вы и представить такого исхода не могли, когда меня обучали. – Я засмеялась, прижимая корзину с фуфней к себе.
- Ты не самый безалаберный ученик, с которым я сталкивался. Но удивляет другое. Дигес – это странное стечение обстоятельств, не так ли?
Я поняла, к чему клонит Вальдемар.
- Вы говорите про Монтескье? Думаете, что я всё подстроила, чтобы отыскать его? Официальные бумаги, подписи, печати, всё это? Каким образом я могла это сделать?
- Не спеши меня обвинять, и я спешить не буду. Я не говорю, что это твоих рук дело, пускай эта возможность не может пока быть исключена. Но в Эскапизме очень редко что-то совпадает просто так.
Я кивнула головой, соглашаясь с последними словами стиа. Всё, что происходит, имеет определённый смысл, а роль вероятности в мирах, где почти всем заведуют вохар, сводится на нет. Но не хотелось бы думать, что всё это – лишь чья-то издёвка. Желание пустить пыль в глаза, обнадёжить, а после – оставить на пустом перекрестке без подсказок, но с возможностью выбора.
- Если что-то помогает мне отыскать отца, значит, оно действует во благо. Для меня.
Вальдемар не ответил, лишь улыбнулся и встал около прохода, пропуская меня вперёд.
- С учётом моих душеных и духовных… особенностей, - с придыханием начала я, - неудивительно, что меня взяли в качестве аториса. К тому, у кого мозги набекрень, легко залезть в голову. А это именно то, что нужно крючкам. Смотреть моими глазами. Не столь большая роль, чтобы объединяться в альянс с подозрением.
- Шитье – это компанейская работа, которая требует умения от всех задействованных сторон. И рыбаки должны кое-что уметь, милая.
- Я умею. Умею пользоваться сти-акри, а благодаря полуденным способностям не стоит беспокоиться за безопасность.
Вальдемар с укоризной посмотрел на меня, приподняв бровь. Я отвернулась и, не останавливаясь, бодро зашагала по лестнице вниз.
- У Дигес мне нечего бояться, Вальдемар. Я имею в виду только это.
- Надеюсь, что это действительно так. Во всяком случае ты должна осознавать, что это непростая работа, к которой можно отнестись с безалаберностью.
«Давно нет ничего, что было бы простым» - пронеслось у меня в голове, но произнести вслух я ничего не решилась.
Снизу нас поджидала мама. Женщина средних лет, с обычной короткой стрижкой и большую часть времени серьёзным лицом стояла, не отрывая взгляда от меня. Из-за занятий алхимией в юности её руки были значительно старее нежели остальные участки кожи, глаза её были заполнены радостью за дочь, но в то же время я даже тогда видела в них тяжесть и боль, что она всегда скрывала в себе.
Во время нашего семейного прощания Вальдемар готовился к тому, чтобы перенести меня к Дигес, разглядывая карту и точно рассчитывая координаты, что были указаны на обратной стороне конверта с письмом. Когда пришло время уходить, на меня посыпался град пожеланий и добрых слов. Улыбкой отвечая на них, я поцеловала маму и взяла в руки свои вещи.
- Не волнуйся, это всего на пару недель. Очень скоро я вернусь с прекрасными новостями. – Я не часто была эмоциональной, но сейчас тоже с трудом сдерживала слёзы.
- Прощай, веди себя хорошо, и постарайся в очередной раз не перегибать палку принципов, – хмыкнув, попросила меня мама тонким, таким редким голосом; она нечасто говорила вот так, и это пугало. Сегодня был определённо странный день. Да, она говорила таким же голосом, когда в последний раз видела папу.
Всё выглядело иначе. Казалось, будто на ухожу в странствия в заснеженные горы на долгие годы и, вполне возможно, не вернусь из этого путешествия. Эмоции переполняли маму, вместе с бурей танцевали внутри меня. Накал драматизма, ни к чему не стремящийся и ни на чём не основанный. Фальшивый? Никак нет. Быть может, мама что-то чувствовала своим сердцем, а её волнение незримой волной перекралось в моё тело, пока мы обнимались. Быть может, ей просто не хотелось отпускать меня куда-то надолго, ведь я оставалась её последней опорой – раздробленной, хилой, еле держащейся, чтобы не завалиться навзничь, но всё же опорой.
Но у меня не было иного выхода. Нельзя было отдаваться ожиданию, делать вид, что всё нормализуется без нашего вмешательства. Время пришло, нужно было окунуться с головой в новую часть моей жизни, которая в надеждах не должна была так быстро кончиться, как и другие.
«Пятка скользнула по мраморному краю, нога провалилась в пустоту, а лицо встретилось с грубым ветром. Алая верёвочка натянулась, болью вгрызлась в кожу, но исполнила своё предназначение. Для чего? Чтобы всё изменить, наверно. Нет, не прошлое, которого, конечно, не вернуть. Чтобы изменить будущее, которое полностью было в моих руках».
Я всё думала о маме, вспоминала о её тяжелом взгляде, этих слезах, в которых была всё-таки не только радость. Она чего-то словно боялась. Но не просто отпускать свою дочь одну в неизвестность. Здесь было что-то другое. Но это что-то другое – глупость, потому что во время великого Кордованского Шитья со мной не может случиться ничего ужасного. Ровным счётом ничего.
Вальдемар коснулся моего плеча, я почувствовала дискомфортное в некотором смысле мутное ощущение, лица расплылись, остались только силуэты. Меня окатило лёгким ветерком, который приказал закрыть глаза. Послышался хлопок. Что-то справа и слева, рядом с ушами, неприятно натянулось и лопнуло. Скоро я ощутила под собой твёрдую, но зернистую землю. Я открыла глаза, чтобы оглядеться. Под ногами валялась амиантовая галька, от которой тянуло ненавязчивой солёностью.
Какой-то приятный звук коснулся души - это было пение волн, что медленно и лениво кидались на берег, рассыпаясь в водные осколки и собираясь вместе вновь. Это был щебет морских канареек бристольского голубого цвета, которые дрались клювами за самые трогательные ноты. Я стояла в одиночестве, как казалось сначала, а тропинка, раскинувшаяся передо мной, вела в холмистые земли.
Справа появился мужчина сорока лет, который был одет в важную одежду и плащ, сделанный из корда. Он безмолвно кивнул головой, дабы я пошла за ним, и двинулся по тому направлению, которое ему показывала тропа.
Здесь было достаточно холодно; море, пусть и пытающееся заслужить дружеское доверие своим пением, оставалось ледяным и не могло изменить своей природы.
От холмов тоже тянуло прохладой, а тяжёлые облака, нависшие над головой, как будто ребёнка закрыли плотной тканью, чтобы он замолчал, не давали надежду на то, что что-то изменится.
Через некоторое мгновение из-за холмов показалась верхняя часть розоватой кроны какого-то необычного дерева. Становилось светлее, хотя ни море не улыбалось лучезарно, пусть и могло это делать по желанию, ни Витлайн – синий источник сияний: света и жизни, зависший над головой - не решался показать свой внешний облик. Путник сохранял безмолвие, я не хотела его нарушать.
Оказалось, что до намеченной цели оставалось совсем немного, она появилась сразу за первым холмом, который по праву мог сравниться с тонкой, небольшой горой. Перед моим взором появился Дигес во всей его красе, и, если угрюмый мужчина продолжил движение, я остановилась, чтобы лицезреть это.
Не совсем просто представить древо, что достигает края Грегата. Столь величественное и необычное растение, что потрясает сознание. Сейчас древо Дигес раскинулось предо мной во всей красе, дав понять, что все представления не выдерживают проверки и рассыпаются в пыль при сравнении с реальностью. Оно располагалось достаточно далеко, поэтому я смогла увидеть лишь верхушку. На самом деле же огромных размеров и высоты дерево царапало небо когтями-ветвями, покачиваясь на сильном, верхнем ветре и шелестя необычайными листьями, которые каждую секунду меняли оттенок: то они окрашивались в синий, блестя в свете Витлайна, которое вышло из-за облаков, то становились нежно-розовыми, то приобретали полупрозрачный бирюзовый цвет.
Большинство верхних ветвей были притянуты вниз и стелились по воздуху в горизонтальном положении. Но и были и те, кто колом врезались в небо и, казалось, невооруженным глазом можно было увидеть те пространственные протяженности, которые они создавали.
Почти всё пространство от дерева до меня было мощено старым камнем, создавая площадь без заметных и строгих границ. По сторонам площади располагались высокие и массивные деревья, на каждом из которых находилось по дому.
Они словно изначально были единым целым с растением, настолько построенные жилища сливались с корой, ветвями, листвой. Практически всё было сделано из древесины и стекла, камень оставался лежать лишь на земле, большего применения ему не нашли. Чуть поодаль площадь и миниатюрные дигесы ограничивали горы, которые по мере отдаления становились всё более высокими и острыми.
Атмосфера казалась непередаваемой, и я стала беспокоиться, что ещё нескоро смогу привыкнуть к ней, а, следовательно, сосредоточиться на более важных вещах. Ведь красота, величие и лёгкость настолько сильно облепили меня, что думать о чём-либо ином я не могла.
Рослый мужчина уже ушёл вперёд, я, освободившись от плена, поспешила за ним. Он подвёл меня к дереву, кора которого местами была оранжевой и золотистой, вручил небольшой ключик и, всё также сохраняя молчание, распрощался. Я оценила необычный дом, словно со временем вросший в величественное древо и поблагодарила мужчину.
Я поднялась по небольшой лесенке, вросшей в корни древа, до двери, и зашла внутрь. Коридор оказался довольно узким, но почти моментально разрастался в гостиную, в центре которой находились четырёхместный диван, стеклянный столик и пара кресел, объединённую со столовой и кухней.
От этого объёмного помещения отходили четыре двери и деревянная лестница наверх. В левом углу относительно обширной гостиной, расположилась миниатюрная кухня, с дубовыми полочками, громоздким холодильником и блестящей раковиной.
В левой комнате, которую от гостиной отделяла дверь цвета красного дуба с множеством стёклышек, слившихся в единую мозаику, что-то сверкало. Её хозяин наверняка воспользовался одной из прекрасных возможностей этой гостиницы и создавал себе такую комнату, которую хотел.
Сложного в этом было немного, ожившее древо, на котором располагалась гостиница, почти всё делал сам, за тобой оставалось только воображать в уме вещи, предметы и мебель. Всё, из чего состояла комната, было призвано, то есть, фактически не существовало и пропадало только тогда, когда ты заканчивал учиться.
Безумие заключалось в том, что чтобы поддерживать все эти вещи столько времени нужно огромное количество постоянно прибавляющегося аркса (энергия, которая используется в наиболее популярной сти-акри – леоцелу), но такого запаса нет ни у одного, даже самого сильного, стиа. Похоже, этому месту помогали вохар, либо она поддерживалась существом, о котором никто из смертных даже и догадываться не может.
Я перевела взгляд на первую дверь с правой стороны. Всё было тихо. Значит, скорее всего, этот сосед уже успел сделать комнату на свой вкус и цвет. Мне не терпелось узнать, кто же будет моими соседями. Я поставила вещи на пол, приняла решение, к какой двери направиться сначала, и сделала первый шаг.
Ну, что? Будем знакомы.