Геннадий Андреевич сидел в своём любимом кресле. Стояло оно в углу, у окна, рядом с его любимым подоконником. Скоро можно было бы отмечать вековой юбилей этого предмета интерьера, доставшегося ещё от первого бабушкиного мужа, известного адвоката. Дедушка по известным причинам его не любил и был бы рад при случае выкинуть его прямиком из окна, но терпел его, принимая как неминуемое. Нужно сказать, что кресло было удобное, специально предназначенное для чтения. С высоким подголовником и упругими пружинами, как ни странно, сохранившими до сих пор свои функции. Правда подлокотники немного потёрлись, и Геннадий Андреевич решил после нового года отправить его в ремонт – на перетяжку. Он даже приготовил ткань, разыскав её в бабушкином чемодане. Вероятно, это был остаток от какого-то дореволюционного гобелена с неизменными пастушками и овечками на фоне полей Восточной Пруссии, а может виноградников Бургундии.
Его большая комната была в полумраке, освященная только большим абажуром, низко опущенным над сервированным круглым столом с резными ножками. Геннадий Андреевич, завернувшись в плед, старался немного вздремнуть, боясь не выдержать празднование нового года. Ведь сегодня к нему придут гости, и он впервые не уляжется спать в полпервого ночи, тихо, под нос, бранясь на соседей. Одни, те, которые за стеной, очень громко смеялись, другие, которые над ним, безудержно стучали каблуками, отбивая немыслимую чечётку, так ему по крайней мере казалось. Но в этом году всё должно быть не так, как всегда. Он же решил, что всё изменится раз и навсегда. Да, будет не просто, но он справится, справится, справится… Веки отяжелели, и он погрузился в крепкий сон.
Немало сил Геннадий Андреевич потратил на приготовления. Началось всё с покупки ёлки. Нужно сказать, что продавец не обманул. Как только Геннадий Андреевич разрезал бечёвки, плотно сдерживающие непокорные нежно колющиеся ветки, ёлка расправилась, представ во всей красе перед изумлённым хозяином. Высотой она была больше двух метров, одета в нежно зелёный наряд. А аромат, которым она моментально наполнила всю комнату, чуть не сбил Геннадия Андреевича с ног. Ему показалось, что он даже покачнулся, встряхнув головой и на мгновение прикрыв глаза. До ночи лесная красавица, поселившаяся в доме счастливого обладателя, устанавливалась в специальное ведро, занимая заранее приготовленное для неё почётное место. Потом наряжалась игрушками из заветного деревянного ящика. Каждая из игрушек бережно вынималась Геннадием Андреевичем из упаковки, освобождаясь от прилипшей ваты и старой мишуры, ей подыскивалась надёжная ветка. Порядок развешивания игрушек, правда, соблюдался со времени совместных семейных наряжаний, которые казались Геннадию Андреевичем уже сном.
До нового года оставалась неделя, а дел было так много, что, казалось и тридцати часов в сутки не хватило бы. Продумать стол, сделать генеральную уборку, прочистить камин, купить продукты, почистить зубным порошком серебряные приборы. Вроде всё. Но нет, скорее всего он что-то всё-таки упустил. Ничего, разберётся по мере приближения праздника.
Ему повезло при розыгрыше новогодних заказов. Он вытянул одну из первых заветных бумажек, что позволяло ему выбирать из праздничных явств. Разбирался он в продуктах не важно, и ему пришлось немного напрячься, представить свой круглый стол, накрытый белоснежно открахмаленной скатертью с расставленными тарелками. Оливье, шпроты, порезанная копчёная колбаса, салат из тёртой редьки с мясом, селёдка «под шубой», крабовый салат. Ещё что-то на горячее, но об этом потом. Выбрал Геннадий Андреевич набор, который состоял из банки майонеза, банки горошка мозговых сортов, рижских шпрот, батона сырокопчёной венгерской колбасы, банки дальневосточных крабов и, конечно же, заветной зелёной баночки, в которой икринка к икринке лежали заветные 140 граммов астраханского деликатеса. Это «богатство», зависть всего отдела, он аккуратно упаковал в картонную коробку из-под конфет «Красного Октября», которые были в других наборах, завязал бумажной толстенной верёвкой, которая никак не хотела гнуться, и с гордостью вышел из дверей института.
Дома, разложив всё по полкам старого громыхающего холодильника «Юрюзань», новоиспечённый кулинар принялся за составление списка гостей и праздничного стола. На самом деле всё было предельно просто. Гостей он планировал пригласить самых близких. Тех, кто был с ним все долгие-недолгие годы после того, как не стало бабушки. Родители, по их давно заведённой традиции, уезжали на дачу к своим близким, но малоизвестным Геннадию Андреевичу, друзьям. Друзья эти неизменно передавали ему самые горячие приветы и пожелания скорейшего обзаведения семьёй. Летом, помимо дежурно передаваемого мамой поцелуя, в рокочущем холодильнике оказывались несметные полчища пупырчатых зелёных солдат-огурцов, красных, потрескавшихся на солнце и лопнувших от перезрелости аристократов-помидоров и весёлых, односторонне подрумяненных молодцов-яблок с палочками-вихорками. Вначале Геннадий Андреевич отказывался, но его никто не слушал, и ему пришлось смириться, а потом и привыкнуть. Тем более, часть, да не просто, а бОльшую часть этих даров подмосковных угодий, он отдавал одинокой соседке Ане, или как все её звали – Нюре, чтобы веснушчатая и вечно смеющаяся её шестилетняя дочурка Маруся набиралась сил от натуральных витаминов.
Итак, гости. Геннадий Андреевич раскрыл блокнот, послюнявил химический карандаш, коих было очень много, они остались от дедушки. В детстве они с папой строили дома и колодцы из этих зелёных деревянных палочек с неведомой надписью золотыми буквами «ф-ка им. Сакко и Ванцетти». Геннадий Андреевич перед постройкой незамысловатых строений командовал: «На Сакко и Ванцетти, рассчитайся!». И быстро раскидывал по двум кучкам одинаковых вообразимых солдатиков как у Урфина Джюса. Руки и губы от неминуемо тянущихся в рот карандашей приобретали к концу построек сине-фиолетовый оттенок, такой, какой был у трёхдневного синяка или после того, как потереть алюминиевой пуговицей школьной куртки о кожу. В общем – прямиком в ванну.
Встряхнув головой, Геннадий Андреевич вернулся к списку, машинально стерев синий цвет с губ. Соломон Евгеньевич, его заведующий лабораторией. Тёплый старый учёный, немного сгорбленный от постоянного сидения за письменным столом и постоянных тягот жизни, бьющей его нещадно своей колотушкой, как бы пригибая всё ниже и ниже к земле. Но он сопротивлялся. Всегда. И тогда, когда заставляли подписать донос, и тогда, когда в лагере воры загоняли «политических» на неимоверно сложные работы, и тогда, когда, работая в «шарашке», получил похоронку на своего Зяму, и … не перечесть.
Идеально выглаженные воротнички белоснежных накрахмаленных рубашек, прямые стрелочки брюк, блестящие ботинки – это всё она, неизменная спутница и смысл его жизни - Любовь Наумовна. Геннадий Андреевич не знал, познакомились ли они сами или их сосватали родители, но то, что они были созданы друг для друга – это было несомненно. Совершеннейшая гармония и дополнение друг друга, абсолютная уверенность и спокойствие друг за друга витали в добром метре вокруг них. По улице они шли, всегда держась за руку, стараясь придерживать друг друга, когда кто-то оступался на неровностях московского асфальта.
Весельчак и балагур Виктор, начальник типографии в библиотеке, очень должен был пригодиться за столом. Он знал неимоверное количество анекдотов и сыпал ими направо и налево, порой Геннадию Андреевичу казалось, что Виктор говорит анекдотами. Однажды, оказавшись за нехитро накрытым столом в каморке типографии, Геннадий Андреевич имел счастье оценить и способности Виктора говорить тосты. И про птичку, и про старика, про «ты бы» и … говорил, говорил, говорил. Сидящие за столом уже поднимали рюмки, чокались и выпивали, не обращая внимания на своего начальника. Один только Геннадий Андреевич, полураскрыв рот, слушал Виктора, тужась запомнить хоть что-то и ругая себя «олухом царя небесного». Жена же Виктора, Лариса, всегда с огромным «вавилоном» на голове, была холодна и строга. Она была завхозом в этой же библиотеке и считала себя наиважнейшим звеном в этом храме науки. Как они жили, Геннадий Андреевич не знал, да ему это было и не нужно. Но в новогоднюю ночь ему очень хотелось, чтоб они были рядом с ним.
Вот, пожалуй, и все. Нет, он забыл о соседке с дочкой. В этом году Нюра осталась в Москве и не поехала к родителям в старый волжский городок отмечать наступление нового года. Конечно же, и ей будет место за его большим столом.
Теперь меню. С салатами всё относительно просто – вари, режь, три, мешай. Сложнее дело обстояло с селёдкой «под шубой». Геннадий Андреевич не купил селёдку! Катастрофа, ведь всем без исключения она будет нужна. Ведь у всех будет селёдка «под шубой». Громыхая ботинками, наспех накинув тулуп, он ввалился в «Новоарбатский», схватил предпоследнюю плоскую жестяную банку «Сельдь Иваси» и встал с сияющей улыбкой в кассу. Перебирая в голове список продуктов, он наткнулся на отсутствие бутылки шампанского, минералки и сладкой газировки для меленькой Маруси. Но, решив, что на сегодня достаточно, не стал выходить из очереди и, заплатив за селёдку, размеренно пошёл домой.
Картошка, морковка, свёкла, яички, мясо были сварены и стояли, охлаждаясь между рамами его огромных окон. Количество ингредиентов ему подсказала Нюра. Она же всё аккуратно разложила по кастрюлькам, предоставив свою плиту для кулинарных подвигов соседа. Улыбаясь смотрела, когда Геннадий Андреевич сливал кипяток из кастрюли, ошпариваясь паром и капельками кипятка, забавно подпрыгивая то на одной, то на другой ноге, как бы приплясывая.
Нюра не ожидала, что Геннадий Андреевич пригласит её в гости. Она, незаметно для него, залилась нежным румянцем после того, как услышала немного нескладные слова: «Ты приходи с Марусей ко мне встречать новый год». Ведь за эти долгие шесть лет никто её не звал в гости. Не потому, что она была нелюдимой или не умела поддержать компанию. Просто вначале круг её общения состоял из друзей бывшего мужа, убежавшего от нее ещё беременной. Потом были бессонные ночи, пеленки, сопли, корь и прочий грипп. Всё как у всех. К родителям возвращаться не стала, хотя они очень звали. Так и растеряла всех друзей-знакомых. Да и подружки, как правило, все замужние, видели в ней соперницу, ведь была она свежа и аккуратна, а рождение дочери не сказалось на её фигуре.
За два дня до нового года, прямо перед выходом Геннадия Андреевича на работу, в дверь позвонили. Он, стоя уже одетый в неизменный тулуп, открыл и, увидев почтальона, почему-то совсем не удивился протянутой ему телеграмме. Он как будто чувствовал, что что-то произойдёт.
- Вы…? – мерзким писклявым голосочком проблеял почтальон фамилию Геннадия Андреевича.
- Я, - отчего-то басом ответил адресат.
- Получите и распишитесь. Срочная.
Геннадий Андреевич, расписавшись в специальной табличке, получил помятый листок с надписью красными буквами «Телеграмма» и наклеенными строчками, образовывающими короткое предложение: «Прилетаю тридцать первого ТЧК Жди гости ТЧК Твой Вовка ТЧК». Геннадий Андреевич даже сморгнул, не поверив своим глазам. Они не виделись несколько лет, аккурат с того времени, как Вовка получил место замглавного областной газеты. И тут, как снег на голову – приезжаю, тчк… Первый радостный порыв сменился мелкой дрожью и густым покраснением физиономии.
- С Вами всё нормально? – пропищал почтальон, скорее для проформы, нежели искренне желая справиться о здоровье адресата.
- С кем? – Геннадий Андреевич возвращался в сознание.
- Что за народ пошёл? Хорошее приносишь – в обморок, плохое – в обморок. Через одного скорая. Уйду я. Не буду больше носить телеграммы. Тут никаких нервов не хватит. С Вами, молодой человек, с Вами! А то, с кем ещё? Мы тут одни!
- Да, спасибо. Всё нормально, – пробурчал Геннадий Андреевич и захлопнул дверь перед любопытным носом заглядывающего внутрь квартиры почтальона.
Вовка. Друг детства. Он тот моторчик, который всегда был заведён и крутился как вечный двигатель. Выдумщик и балагур, Вовка был в его, Геннадия Андреевича, жизни всегда. Они лепили куличики в песочнице во дворе под присмотром бабушек. Гоняли на великах по арбатским переулкам, порой невольно, а иной раз и специально, обрызгивая длиннокосых девчонок, проезжая по летним лужам. Поджигали тополиный пух, который скапливался в углу бордюров мостовых, и бежали за огненной полосой, пока она не упиралась в лужицу или шину автомобиля. Играли в ножички, пока совсем не становилось темно, подаренным ему Вовкой перочинным ножиком, с синей пластмассовой рукояткой в виде матрёшки. Катались на коньках или на Патриках, или на Чистых, не любя парки и признавая только натуральный лёд с огромными трещинами, через которые лихо прыгали, играя в салочки. Запускали в бассейн «Детского Мира» карасей, выловленных в Чистых прудах на купленные в «Охотнике» на Неглинной за 40 копеек снасти.
А потом Вовкина семья получила квартиру, и они уехали в новые московские районы с отдельной ванной и кухней. Но самое главное у Вовки появилась своя комната, в которой он зимними вечерами точил магний для летней дачной компании. Телефона не было, и знали они друг о друге от мам, которые время от времени созванивались, передавая закадычным друзьям приветы. Окончательно возмужав, и не в силах оставаться друг без друга, раз в неделю они встречались на площади Ногина и шли гулять, рассказывая друг другу новости о школе, а потом об институте. О влюблённостях и профессорах, о картошке и стройотряде, о планах и мечтах.
И вот он, Вовка, скоро будет в Москве. Да не просто в Москве, а у него в гостях. Праздновать первый его собственный Новый год.
«Нет, это решительно не просто так», - думал Геннадий Андреевич. Вовка почувствовал о переменах в его жизни и прилетел поддержать, быть с ним рядом.
В канун нового года, остро наточив нож, Геннадий Андреевич уселся за стол и, как говорила бабушка, помолясь, начал чистить-резать. Сперва картошку, потом морковку… Всё как раньше, когда они всей семьёй готовили праздничный стол. У каждого был свой «фронт работы». Тихо стучали ножи по деревянным самодельным доскам, оставляя порезы, образовывающие со временем полукруглые углубления. Чтобы было веселее, они играли в Буриме. Это такая старинная игра, в которую играла бабушка, учась в гимназии. Но они придумали свои правила. Они не сочиняли новые поэтические строки на заданную тему, а покопавшись в памяти, выуживали строки, уже написанные любимыми поэтами. Получалось очень весело, потому что порой за Давидом Самойловым следовал Николай Языков, а за ним, немного заикаясь, Рождественский. И всё кружилось весёлым радостным роем, наполняя предпраздничной суетой всё вокруг.
Тихий, но настойчивый стук в дверь сквозь дрёму проник в его сознание, и он начал просыпаться. Сначала вытянул, подав на себя носок, правую ногу, потом левую и, закинув руки за голову, нехотя потянувшись, Геннадий Андреевич открыл глаза и посмотрел на часы. Ух ты! Уже десять вечера. Он проспал больше двух часов.
- Войдите, - крикнул только что проснувшимся голосом Геннадий Андреевич.
Дверь открылась, наполнив светом тёмную комнату. В дверях стояла Нюра, держа в руках большое блюдо с только что испечёнными пирожками. Но что-то в ней было не то, что-то непривычное для Геннадия Андреевича. Да и свет не из коридора, а от неё, Нюры, проникал в самые тёмные уголки его комнаты, врываясь запахом испечённого теста, мяса «по-французски» и варёной картошки. Он почти уже отвык от этого ощущения. Ощущения дома и тепла, света и семьи. Нюра стояла в дверях, не решаясь войти и включить свет. Геннадий Андреевич подскочил, как будто пружина вырвалась из вековых оков, сработав как заправская катапульта, и в два шага долетел до выключателя. Двести ватт разом озарили белоснежную скатерть и отразились в столовом фамильном серебре, начищенном зубным порошком Геннадием Андреевичем специально для праздника. Он, как оказалось, впервые увидел её большущие карие глаза. И совершенно растворился в них, они лишили его воли и наполнили смыслом его жизнь.
В дверь позвонили.
- Геннадий Андреевич, это к нам…