«Небесная красавица» Каримат.
ЛезгиЯр предлагает нашим читателем очередную авторскую публикацию писателя Фазила Дашлая.
«В разговоре с Хаджио о жене его кровного друга А.Руновский спросил полушутя:
«Может ли быть, чтобы Керимат была так хороша, как ты рассказываешь?» Глаза Хаджио засверкали, - пишет пристав. Мне кажется, он был бы не прочь пырнуть в меня кинжалом.
- Го! ге! ги! - произнес он, не находя, на первый случай, нужных ему слов: - такой красавицы, как Керимат, нигде нету; Петербург - нету; Москва - нету; Харкоп - нету!.. Гази Мухаммад театр был: там много красавиц есть, такой, говорит, как Керимат, нету! Нигде такой нету! Капказ такой нету! Один раза такой!..»
Доного Хаджи Мурад «Кавказская роза» Керимат»
У войны не женское лицо. Это – аксиома. Войны ведут мужчины, но, как правило, больше всего от нее страдают дети и женщины. Для мужчин война удаль и отвага. Для женщин – горе и несчастье. Лавры победителей пожинают мужчины, хотя тяготы от ее последствий ложатся в основном на плечи женщин.
Кавказская война, длившаяся более чем полвека, оставила потомкам имена многих героев. На слуху у всех, кто хоть немного слышал об этой войне, имена мужские. Это – имам Шамиль, генерал Ермолов, наиб Хаджи-Мурад, князь Паскевич Эриванский и т.д. Всех имен не перечислишь.
В кровавом вихре Кавказской войны погибло много народу. По весьма условным подсчетам Россия потеряла около восьмидесяти тысяч солдат. А сколько погибло кавказцев, никто не знает. Несомненно, намного больше, чем русских солдат. В разы больше. Подсчет потерям среди горцев никто не вел. Среди этих жертв было много женщин, погибших как во время войны, так и позже, от последствий той страшной войны. Кто они, эти безымянные жертвы? Чьи- то матери, чьи-то дочери, жены… История не сохранила нам их имена.
Среди скудного количества женских имен той кровавой войны ярче других сияет имя красавицы Каримат - дочери Даниель-бека, султан Елисуйского, и невестки имама Шамиля, жена его второго сына Кази Магомеда. Подобно эдельвейсу на диких склонах Кавказа она расцвела среди кровавого хаоса Кавказской войны и ... умерла от чахотки на чужбине, в далекой Калуге.
Ее называли Розой Кавказа. Волею судьбы она оказалась в центре драматических событий. Дочь султана Даниель-бека Елисуйского, невестка имама Шамиля, и, если бы не превратности судьбы, вполне возможно первая леди Имамата, жена наследного, возможно четвертого имама Кази-Магомеда. О ее красоте слагали песни, в память о ней остались легенды. Да и родословная у нее было более чем знатная. Смесь знатных и княжеских семей Южного Дагестана: по отцу она была цахуркой, мать ее Татубике была дочерью лезгинского Ших Мардан Бека Хана Кюринского, бабушка ее, мать Даниель-бека, происходила из рода рутульских беков. (Об этом сообщает историк Мусаев Г.М. в своем исследовании «Рутулы», ссылаясь на родословную рутульских беков).
Открытым остается вопрос, была ли она (Каримат) внучкой известнейшей в Дагестане красавицы Нохбике. Чьей красотой плененный грозный воитель Хаджи-Мурат, выкрал из собственного дома. Некоторые исследователи пишут, что Нохбике была тещей Даниель-бека, и потому он (Даниель-бек) после перехода на сторону имама, движимый местью за бесчестие своей тещи, отомстил Хаджи-Мураду, был одним из главных виновников ссоры имама со своим верным наибом. Однако, сколько было жен у Даниель-бека, точно неизвестно. Например, в родословной шекинских ханов говорится следующее: «…От Хаджи хана, сына Абдулкадир хана, сына Хаджи Челеби сыновей не осталось; он имел одну дочь, по имени Бала ханум, которая была за илисуйским Даниэль беком; она оставила его и уехала в Рум…»)
Имя Каримат с арабского языка переводится как «небесная красавица». И действительно, она была необыкновенна. О внешности, красоте невестки имама все исследователи со слов Лесли Бланш говорят так: «… Пленные грузинские княгини А.Чавчавадзе и В.Орбелиани, а также француженка мадемуазель А.Дрансэ были приятно удивлены манерами Керимат. По их описаниям, жена Гази Мухаммада «высока, стройна, с тонкой, но очень грациозной талией; у нее карие глаза, небольшой, прямой, острый нос, прекрасно обрисованный рот и превосходные зубы; ко всему этому присоединяются еще густые и длинные черные волосы, черные брови и длинные ресницы, очень маленькие руки, белые, нежные с тонкими пальцами и округленными, загнутыми вниз ногтями; наконец, величавая гордость составляет общий характер ее наружности».
«Из всего семейства Шамиля, – вспоминала парижанка А.Дрансэ, – Керимат постоянно отличалась щеголеватостью своих нарядов и весьма милым и приятным обращением, приличным светской, образованной даме. Что касается до ее щегольства, то Шамиль, преследовавший у себя на Кавказе роскошь, постоянно даже ссорился с ней за ее наряды. Таким образом, когда для встречи возвращавшегося из России Джамалуддина собралась в Ведено вся семья имама, то Керимат прибыла в резиденцию Шамиля на прекрасном коне (сидя, конечно, верхом, по-мужски), в собольей шубе, покрытой старинной золотой парчой; с головы спускалась белая чадра из довольно тонкого батист-д'экос, а лицо было покрыто густым вуалем, вышитым золотом.
При первом же свидании Керимат с княгиней Чавчавадзе на красавице горянке была белая, очень тонкая и такая длинная рубашка, что немного волочилась даже на земле и потому, к сожалению, скрывала ее маленькие ножки. Сверх рубашки был надет темно-малиновый атласный архалук, подбитый зеленой тафтой и кругом отороченный атласной лентой такого же цвета. Разрезные рукава архалука не сходились в разрезе, но были схвачены золотыми петлями и пуговицами. Такие же пуговицы были и на груди.
Из-под атласного рукава архалука виднелся длинный белый рукав рубашки. На голове был черный шелковый платочек с красными каймами, а над ним белая кисейная вуаль; в ушах красавицы были такие же серьги, как и у жен Шамиля, т.е. в виде полумесяца, но только у Керимат они были золотые и украшены драгоценными каменьями, тогда как у жен Шамиля серебряные и без всяких украшений. В обращении своем Керимат так мила, что заставляла нас забывать, что мы находились в доме имама, а не в гостиной образованной дамы. Гази Мухаммад без памяти любит Керимат и не хочет иметь других жен».
О детстве и юности героини данного повествования нам мало что известно. Есть сообщения, что Даниель-бек, бывший в свое время генерал-майором на службе у России, дал своей дочери блестящее по тем временам образование. Какое образование получили, и на каком языке обучались дети Даниель-бека, неизвестно. Судя по всему, Каримат обучалась тюркскому и арабскому языкам. Даже в книге Лесли Бланш не говорится о том, что Каримат знала русский язык. (Это- важная деталь. Вернемся к нему чуть ниже. Ф.Д)
Смерть ее в далекой Калуге была трагедией для семьи имама. Первой трагедией в почетном плену. После нее еще двое членов семьи имама умрут там же, в Калуге, от чахотки. Промозглый климат и жизнь в затворничестве, в котором находились члены семьи имама, были причиною их смерти. Но почему-то с именем Каримат, вернее, с фактом ее гибели связаны всевозможные слухи и кривотолки. Во всех исторических трудах, которые, кстати, датируются более чем полувековой давностью после ее (Каримат) смерти, с российской стороны, разумеется, стали появляться всяческие домыслы о том, что имам де, из-за вражды с Даниель-беком жестоко стал обращаться с дочерью своего врага, со своей невесткой. На свет божий появились письма, якобы написанные Каримат, и каким-то образом неопубликованные ни при ее жизни, ни при жизни имама, а гораздо позже. Поводом всем этим домыслам послужили трения, возникшие между имамом и его бывшим соратником Даниель-беком, после добровольной сдачи селения Ириб, наибом которого был Даниель-бек. Речь шла о некоей казне имама, которую якобы присвоил себе Даниель-бек. И якобы имам ненависть к своему свату обратил против своей невестки.
Вот что пишет по этому поводу «Исторический вестник» №9 1910 года в работе «Керимет, невестка Шамиля, жертва азиатской, а затем русской политик» «…Отец ее, (Каримат) бывший елисуйский султан Даниель-бек, во время кавказской войны сначала держал сторону России и даже числился генералом русской службы, а затем перешел к Шамилю. В последний момент борьбы он, однако, снова передался русским, сдав им укрепленный аул Ириб с 9-го орудиями.
Вследствие этого Шамиль и его семейство питали к Даниель-беку глубочайшую ненависть, которую, естественно, перенесли на Керимет, как дочь кровного их врага. Само собой понятно, положение ее в семье свекра было самое тяжелое, — тем более, что она, по-видимому, и не любила своего мужа. Если Шамиль и все его семейные жили на чужбине в тяжелом сознании своего пленения, то о Керимет можно сказать, что она томилась в двойном плену.»
Любому специалисту, знакомому с обычаями кавказцев, известно, что такие гипотезы имеют мало общего с реальным образом жизни горцев. Горцы порой похищали невест у своих кровных врагов, но вовсе не для того, чтобы убивать их. Замужняя женщина считалась автоматически принадлежащей к клану (роду, тухуму) своего мужа. И никакие трения между мужем и ее отцом не отражались на ее судьбе. Таковы были обычаи горцев, и с этим не поспоришь.
Далее, все тот же «Исторический вестник» повествует: «Архивные документы, послужившие материалом для составления настоящего очерка, не содержат в себе ясных указаний о том, как именно сложилась жизнь Керимет в доме Шамиля. Но что ей жилось там несладко, видно из двух ее писем, которые она секретно через пристава Руновского хотела переслать своему отцу Даниель-беку. Эти коротенькие и безграмотно изложенные письма, относящиеся к концу 1860 года, ясно свидетельствуют о глубокой внутренней драме, переживаемой ей в то время…».
(Бросается в глаза следующая фраза: « безграмотно изложенные письма». Но погодите, как же быть с тем, что все историки говорят о том, что Даниель-бек дал своей дочери превосходное образование? Ф. Д)
«..Вот содержание первого письма:
"Великий отец мой, посылаю тебе многие поклоны и приветствия! "Письмо твое я получила, и оно мне доставило большую радость и удовольствие.
Душа моя, отец! Если ты хочешь знать о том, как я живу, то в письме я ничего не могу описать тебе; но, если Богу будет угодно, и мы увидимся в Петербурге, тогда ты узнаешь все, что у меня на сердце.
Прошу тебя писать ко мне как можно чаще. Я послала письмо к брату, но от него письма до сих пор не получила: все укоряют его за это. Сулейман и Мариэт совершенно здоровы.
Об этом письме знает только Аполлон Иванович Руновский, а больше никто не знает. Аполлон со мной очень хорош: если ты к нему будешь писать письмо, то напиши, что Керимет им очень довольна.
Еще желаю я, чтобы Алчи (Примеч. перев. За верность этого имени нельзя ручаться, и вообще письмо написано на самом безграмотном татарском наречии.) приехал в Калугу; это будет очень хорошо: тогда тебе будут известны все обстоятельства.
Не вини меня, что не могу писать к тебе в письме обо всем: нет места, где бы писать. Ах, ах, ах! Керимет. Лгун Иса Иванович” (Подпоручик милиции Грамов, сопровождавший Шамиля в Россию в качестве переводчика и затем в марте 1860 года обратно вернувшийся на Кавказ.).
Второе письмо таково:
"Душа души моей, венец головы моей, отец мой, да благословит тебя Бог! После поклона и молитв прошу тебя прислать мне твой портрет. Я очень буду этим довольна; если же не пришлешь, то это меня огорчит.
Старшие, что в Калуге, мне много сделали неприятностей.
Уведомь, получил ли ты, или не получил моего портрета, который к тебе послал генерал, что в Шуре? Если ты не получил, то я пришлю из Калуги. Получил ли ты оба письма, посланные из Шуры и из Калуги?
Аполлон Иванович Руновский сказал мне: "ты не думай, если будет хлопотать отец, то будет хорошо; мы также будем хлопотать”. Вот какие слова сказал Аполлон Иванович. От сардара (Разумеется главнокомандующий кавказской армией князь Барятинский) к Аполлону Ивановичу пришло известие, чтобы он хорошенько заботился обо мне.
Об этом письме не знает ни Гази-Мухамед, ни кто другой в моем доме. Все, что рассказывал Исай Иванович, совершенная лож: ты ничему не верь. Их вражда к тебе известна: в Дагестане у тебя не было худших, как Шамиль и Гази-Мухамед.
По приезде в Петербург ты все узнаешь, а в письме описать всего нельзя. Я уже писала, что желала бы видеть кого-нибудь из твоих людей, чтобы обо всем дать тебе знать. Напиши хорошее письмо Аполлону Руновскому: его обращение со мной очень, очень хорошо.
Ах, ах, ах! На бумаге всего написать нельзя. Посылаю многие поклоны нашей матери и всем родным и домашним. Ах, ах ах! Душа моя, отец!”
В этих, так называемых письмах Каримат к отцу своему Даниель-беку очень много странного. Например, как пишут о ней все исследователи, Керимат получила хорошее по тем временам образование. Интересно, а на каком языке она обучалась грамоте? Письма ее, как свидетельствует выше упоминаемый автор, написаны на татарском, то есть на тюркском, азербайджанском языке. Этот язык во владениях ее отца, Елисуйского султанства, был чуть ли не государственным. Не то что дочь правителя, но и население всего его владения прекрасно изъяснялась на нем. Ведь в описываемое время татарский, азербайджанский язык в Южном Дагестане был языком межнационального общения. Так неужто, дочь самого правителя, к тому же еще и обученная грамоте, стала бы писать столь неграмотно? Следующее, в письмах то и дело встречаются восклицания «ах, ах, ах!». Было бы неудивительно, если бы мы читали письма какой-либо петербургской кисейной барышни. Но в данном случае мы имеем дело с письмом представительницы Кавказа. Восклицания «ах, ах, ах!» не используются в речах кавказцев.
В данном случае мы имеем дело либо с хорошей фальсификацией этого эпистолярного «шедевра», либо переводчики плохо перевели на русский язык письма Каримат. На то, что эти так называемые письма Каримат своему отцу могут быть фальшивкой, указывает и автор, опубликовавший эти письма. Вот и веское доказательство: «…Отношения этой молодой и красивой женщины к семейству Шамиля хорошо выяснены в письме, посланном ею князю Барятинскому перед отправлением ее с Кавказа в Калугу. Хотя это письмо, с датой 11-го июня 1860 г., очевидно, было составлено не самою Керимет, но изложенные в нем обстоятельства не были вымышлены составителем.». ( Что весьма сомнительно. Если письма не были ею составлены, то как же можно ручаться за подлинность обстоятельств? Ф.Д.)
А вот письмо Каримат к родителям, как говорится, без купюр: "Дорогой и любезной матери Татубика и уважаемому отцу, зенице ока, султану Даниелю, потом всем родным вообще и в особенности дорогой сестре Эйм. Да будет с вами мир, милосердие и благословение Всевышнего!
Я написала вам письмо на четвертый день приезда моего в Калугу и не знаю, дошло ли оно до вас, или нет. Ваше же письмо, посланное к нам, мы получили только на двадцать девятый день. Одновременно с письмом, которое я написала вам, было мною послано и к любезному брату моему Муса-беку, и я знаю, что он получил мое письмо, но до сих пор не имею от него ответа никакого, что очень меня огорчает.
Если вы желаете знать о том, как я живу, то я, слава Богу, покойна. Прошу тебя убедительно оказывать внимание и уважение сестре Мариэт и не обижать ее. Прошу тебя также почаще писать ко мне, и не оставлять меня без известий. Что же касается меня, то я буду писать к тебе по мере возможности, если это угодно будет Богу.
"Смиренная дочь ваша Керимет, живущая на чужбине и скучающая от разлуки с вами. Прощайте.
Писано в Калуге, в пятницу, 24-го числа раби уль ахир, 1278 г.”.).
Как видно, в данном письме мы не видим всяких ахов и вздохов, текст выдержан в стиле кавказских писем.
Среди так называемых писем Каримат также вызывает сомнение письмо, отправленное ее князю Барятинскому. Где в частности пишется следующее: «Отец мой, Даниель-бек, обязался подпиской отдать меня сыну Шамиля, Кази-Магоме, как жену последнего.
Не смею и не думаю прекословить священной для меня воле отца моего и правительства, но не могу не высказать пред вами, сиятельнейший князь, тех обстоятельств, которые сопровождали брак мой с Кази-Магомой, и чувств, терзающих меня при одной мысли ехать с мужем моим в Калугу.
Несчастные обстоятельства вынудили отца моего оставить в 1844 году свои владения и удалиться в горы. Шамиль принял его довольно ласково, но вместе с тем хорошо знал, что отец мой останется по-прежнему преданным России. Я в то время была дитя, и Шамиль, желая более связать с собою отца моего, на которого он много рассчитывал, предложил отцу моему выдать меня за сына его, теперешнего мужа моего, Кази-Магому. Это, как я впоследствии узнала, была одна политика со стороны Шамиля. Ни я, ни теперешний муж мой не знали друг друга, а потому и не могли питать взаимной привязанности. Отец мой долго под разными предлогами отстранял брак мой с Кази-Магомой, но в 1850 году к нему приехал сам Шамиль, и отец мой должен был согласиться на его предложение. Несчастный брак мой был заключен, и я вскоре поняла, что, под предлогом жены для своего сына, Шамиль взял меня в свой дом, как заложницу или аманатку, посредством которой мог держать отца моего в желаемых видах. Много испытала я горя в доме Шамиля в течение девятилетней моей жизни у него, и от горя этого не мог даже защищать меня муж мой.»
Версию того, что имам силой заставил Даниель бека выдать свою дочь за Кази Мухаммеда развенчивает исследователь Доного Хаджи Мурад в своей работе «Кавказская Роза » Керимат» «…Так это было на самом деле или нет, но уже в 1855 г. после возвращения Джамалуддина (старшего сына имама) из России в результате обмена на пленных грузинских княгинь, Даниял Бек, желая еще крепче породниться с имамом, предлагает отдать свою другую дочь замуж за Джамалуддина, на что Шамиль отвечает отказом. Да и «заложница» Керимат не помешала Даниял Беку вновь изменить свою политику - сдав русским укрепленный аул Ириб с 9 орудиями, он покинул Шамиля в трудную минуту»
«Настольной» книгой для западного, европейского, читателя долгое время, да и поныне, все еще в моде, считается труд Лесли Бланш «Сабли рая». Это хорошая беллетристика, не более того. Со страниц этой книги рисуется картина, абсолютно не имеющая к реальности никакого отношения. Цитируем: «…Сына же (имам Ф.Д.) женил на Керимат, дочери Даниэла Бега — со стороны имама этот брак диктовался политическими соображениями. Самой Керимат он не особенно доверял, но союз с ее отцом был полезен. Что же касается Хаджи Мохаммеда, то он был без ума от своей молодой жены. Юные годы, проведенные в Тифлисе, когда ее отец служил русским, превратили ее в весьма расчетливую кокетку. К тому же она была тщеславна, и брак с наследником имама льстил ее самолюбию. Смесь восточной красоты и западной соблазнительности кружила голову молодому мужу и раздражала свекра. Наезжая в Большой Аул из Караты, Керимат всегда появлялась в облаке духов, золотистая газовая вуаль держалась на бриллиантовых заколках, парчовая накидка отделана соболем — от всей этой роскоши Заидат и Шуанет глаз оторвать не могли. Имама с его строгими взглядами оскорбляли даже украшения любимой Шуанет, что же касается Керимат, то ее выходки возмущали имама настолько, что он вполне мог просто собрать и сжечь всю эту роскошь. Керимат, разумеется, тут же принималась притворно рыдать, зная, однако, что дома, в Караты, получит еще больше изысканных нарядов, а Хаджи Мохаммед после умело разыгранной ею печали еще больше попадет к ней под каблук….»
Все изложенное в этой книге могло бы быть реальностью, если бы дело происходило где-нибудь на Западе, но только не в такой патриархальной и строгой среде, какой был имамат Шамиля. К реальным событиям беллетристика Лесли Бланш не имеет никакого отношения.
Для убедительности сравним еще один отрывок из того же труда Лесли Бланш: «… Святой человек обращался к народу с внутренней галереи. Заложницы видели его через щели в стене. Время от времени он прерывал речь молитвой, придавая своему телу вращательное движение, как пестик в ступке, и что-то выкрикивая пронзительным голосом. При этом гортанные голоса стоявших рядом с ним на галерее Шамиля, Хаджи Мохаммеда, муллы Джамалуддина и самых знатных наибов звучали, как аккомпанирующий контрабас. Они повторяли за ним те же вращательные движения, которые становились все быстрее и быстрее, пока молящиеся не впали в экстаз и их выкрики не начали напоминать вой загнанного волка, а раскачивание — зикр, ритуальный танец дервишей…»
Описываемый в этом отрывке зикр не имеет никакого отношения к зикру последователей накшбандийского тариката, последователем которого был имам Шамиль. Перед нами типичное описание зарождавшегося на тот период на Кавказе кадирийского тариката. Его зачинателем и проводником был шейх Кунта – Хаджи. Как известно, имам Шамиль запретил Кунта-Хаджи вести свои проповеди на Кавказе. И вот почему-то вдруг имам, ревностный последователь накшбандийского тариката, в изложении Лесли Бланш совершает им самим же отвергнутый кадирийский зикр. Ну да, оно верно. В сознание европейцев надо было вдалбливать, что русские - цивилизованная нация, ведут на Кавказе войну для того, чтобы «оцивилизовывать» дикие народы. И чем больше показать «дикость» горцев, тем удобнее оправдать завоевательную политику царизма.
В смерти невестки русские офицеры, по всей вероятности не без соизволения властей, поспешили обвинить имама. Мол, Шамиль люто ненавидел свою невестку. Имеющиеся в наличии документы, дневники и письма русских историков и военных превратили престарелого имама в злобного и жадного старичка, этакого злого скупердяя, который из-за старых обид, нанесенных ему Даниель-беком, сделал невыносимой жизнь своей невестки дочери бывшего Елисуйского султана и обрек тем самым Каримат на гибель.
Оно понятно, имам, который четверть века держал в напряжении такую огромную империю как Россия, теперь, когда стал почетным пленником, был уже не тот Шамиль, молодой и энергичный. Взятый в плен с таким огромным и неимоверным трудом бывший повелитель Кавказа, хоть и не был страшен России, все же оставался угрозой. Одно имя Шамиля могло всколыхнуть этот беспокойный и воинственный край. С ним (имамом) приходилось обращаться осторожно. Но не могла пройти бесследно злоба, столькие годы упорно жившая в сердцах завоевателей. К тому же, в основном современные историки опираются на дневники известного своей кавказофобией Пржецлавского. Чтобы развеять всякие сомнения, сделаем небольшое лирическое отступление: «… Гилярович Пржецлавский Павел-Платон. 23 ноября 1861 года Пржецлавский был назначен приставом при военнопленном Шамиле и прибыл в Калугу 1 апреля следующего года.
Шамиль представал человеком весьма осторожным в политических высказываниях. Тем не менее решено было сменить пристава при Шамиле, с тем чтобы новый вникал в дела и жизнь Шамиля более настойчиво и критически. Такой человек быстро нашелся. Это был подполковник Павел-Платон Гилярович Пржецлавский Новый же пристав больше походил на полицейского надзирателя.
Отношения его с Шамилем омрачились с первых же дней. Еще до приезда в Калугу пристав был твердо убежден, что Шамиль - опаснейший глава мюридизма, мечтающий бежать обратно на Кавказ и поднять восстание.
Намерившись предотвратить новую Кавказскую войну,
Пржецлавский превратился в кандалы на ногах Шамиля, постоянно напоминая ему о статусе хотя и почетного, но все же военнопленного. Пристав лез во все дела Шамиля и его семейства, ограничивал в чем мог, следил за каждым его шагом и трактовал как затаенную крамолу все его высказывания.
Заметив на столе Шамиля карту России, пристав заподозрил его в намерении сплавиться до Каспия по рекам, а в раздаче нищим милостыни ему мерещились встречи с подпольными заговорщиками. Такая назойливая опека становилась для Шамиля все более тягостной. С тех пор отношения Шамиля с приставом испортились окончательно. Рапорты Пржецлавского теперь напоминали донесения с линии фронта, а Шамиль изображался как раненый зверь, готовящийся к последнему броску.
Во время восстания 1863 г. Пржецлавский попытался руками Шамиля выпросить прощение для арестованных соплеменников, но Шамиль отклонил его просьбу. Пристав, после отказа Шамиля подписать петицию о поляках, превратился в его злейшего врага и изводил имама всеми доступными способами.
Генерал-майор Чичагов обратился к Милютину с просьбой о смене пристава. Это возымело действие, и вскоре в Калугу прибыл из Москвы денщик с вещами капитана Семенова, назначенного на место Пржецлавского.
Однако пристав решил не сдаваться и совершил подлог, отправив в Военное министерство якобы написанное Шамилем письмо с просьбой оставить при нем Пржецлавского. Удержавшись на своем месте, пристав опять взялся за старое.
Имам пытался образумить распоясавшегося пристава, но ничего не помогало. Шамиль из последних сил сохранял хладнокровие и едва удерживал сына, готового избавиться от обнаглевшего пристава самым радикальным способом. Опасаясь, что дело вот-вот примет самый трагический оборот, Шамиль вновь обратился к Чичагову, Щукину и новому губернатору Спасскому с просьбой положить, пока не поздно, конец бесчинствам Пржецлавского.
Внимательно выслушав Шамиля, высокие должностные лица обратились к Милютину с просьбой о немедленной смене пристава. В своей речи имам, как и обещал, ни словом не обмолвился о петиции, которую Пржецлавский предлагал ему подписать. В декабре 1865 года, ознакомившись с результатами расследования, в ходе которого был открыт и подлог с письмом, Милютин подготовил для царя доклад, рекомендовав вообще упразднить должность пристава при Шамиле, который "не нуждается более в постороннем советнике и руководителе". Александр II с Милютиным согласился и поручил Шамиля заботам Чичагова. 1 февраля 1866 года Пржецлавский был "оставлен за штатом по армейской кавалерии в связи с упразднением должности пристава при Шамиле»
Несмотря на все попытки опорочить имя имама, есть веские доказательства, которые опровергают эти лживые утверждения о злопамятности и ненависти имама к своей невестке. Ниже прилагаемое письмо имама Шамиля военному министру Д.Милютину полностью опровергает домыслы и слухи некоторых недоброжелателей великого имама: «Великому Министру, главе Военно-судебных дел Милютину. Да возвеличится его почет! Врач говорит, что нужно отправить на Кавказ жену Гази Мухаммада, Керимат, для перемены климата. Но мы не хотели ее отправить на Кавказ, ибо она не вернется обратно после выздоровления, т.к. Даниял не в хороших с нами отношениях, это Вам известно. И в первый раз, он – Даниял, через силу отпустил свою дочь в Калугу. Если, во всяком случае, нужно будет отправить, то с мужем в Тифлис, там имеются хорошие, знающие врачи. Но без Гази Мухаммада, который должен быть там с определенным сроком Даниял может ухитриться и после выздоровления оставить ее при себе. По шариату нельзя отправить женщину на чужбину без мужа, брата, отца или без кого-нибудь из родственников. Но кроме мужа некому сейчас ехать с ней.
Поэтому хотим отправить с ней мужа на Кавказ до ее выздоровления. Мы не хотим беспокоить Вас часто, поэтому просим Вас разрешить вопрос заодно. 13 сентября, среда 1278 (1861г.), г. Калуга. Бедный слуга Аллаха Шамиль».
Просьба имам осталась без ответа. Врачи лишь констатируют факт, что Керимат осталось жить недолго. Хотя была еще возможность спасти Каримат. Отпустить Каримат в Тифлис можно, но, как просит имам, отпустить ее вместе с мужем, нельзя. Власти боятся отпустить Кази - Магомеда на Кавказ. И причины у них веские… «Поездка Кази-Магомы за женою представляет еще интерес в другом отношении. Накануне отъезда его из Шуры, 29 Июня 1860 г. Евдокимов писал Меликову из крепости Грозной: «По случаю пребывания в Темир-Хан-Шуре сына Шамиля Шефи-Магомета, в горах ходят слухи, будто бы пребывание его связано с намерением партии недовольных объявить его имамом. Хотя из тех же слухов и известно, что он отказался от будто бы сделанных ему предложений, но во всяком случае отъезд его из Шуры был бы для нас полезнее нежели дальнейшее пребывание, которое волнует умы легковерных. Говорят, не смотря на отказ Шефи-Магомы, горцы имеют намерение, в случае возможности, силою захватить его в горы, провозгласить имамом и сделать официальным главою возстания». 17 Сентября того же года князь Меликов писал Д.А. Милютину: «Последнее пребывание в Т.-Х.-Шуре сына Шамиля, Кази-Магомы, сопровождалось такими обстоятельствами, которые заставляют желать, чтобы на будущее время ни он, ни брат его не были уже присылаемы в Дагестан, по крайней мере, в течение нескольких лет, пока все то, что мы предполагаем сделать в этом крае для окончательного упрочения в нем спокойствия, приведено будет в исполнение. Первым случаем, вызвавшим усиление надзора за Кази-Магомою, было то, что когда он узнал о возстании Беноевцев под предводительством тамошнего жителя Байсонгура, то сказал своим домашним: «Жаль мне их, они ничего не в состоянии сделать противу Русских.
Мусульманам же грешно драться с возставшими за свою веру, и если бы кто из близких мне людей вооружился против них, то да поразит его первая пуля. Я вас очень люблю, но если вы будете убиты против Байсонгура, то не стану жалеть об вас». Потом стали носиться слухи, что Беноевцы приглашают Кази-Магому принять на себя звание имама и обещают возстание всей Чечни, и слухи эти, дойдя до начальника Терской области, были сообщены мне с присовокуплением, что, по носящейся там молве, Кази-Магома отказался от приглашения, и что партия мятежников желает захватить его силою, когда он будет ехать в Россию. Были между мятеж¬никами люди, которые разглашали, что Кази-Магома уже в Беное и принял на себя звание имама. Наконец, я узнал, что он предлагает жене своей бежать в горы. Она сама сказала мне об этом, умоляя поспешить отправлением их в Калугу и тем устранить всякую случайность. Говорил ли об этом Кази-Магома в шутку, чтобы испытать жену свою, или имел действительное намерение увлечь ее в бегство - неизвестно; но жена его считала предложение мужа не шуткою и объявила мне, что, если он или его отец узнают, что она выдала секрет первого, то наверное погубят ее. За три же дня до выезда отсюда, Кази-Магома, во втором часу ночи, выскочил из окна и хотел было пойти куда-то; но стоявший тут же часовой остановил его, и, не взирая на просьбы Кази-Магомы пустить его прогуляться, часовой настоял, чтоб он вошел обратно в свою комнату. Хотя Кази-Магома объяснил случай этот шуточным спором, возникшим между женою его и им, в котором он доказывал, что он пользуется полным доверием Русских, и что присутствие часового не помешает ему идти, куда он хочет, и хотя объяснение это, под¬твержденное его женою, не лишено вероятия, ибо он вышел из окна в архалуке без оружия, и ни в ту ночь, ни после не открыто никаких признаков приготовления к побегу; но, тем не менее, в народе распространилась молва, что он хотел бежать к возмутившимся и, будучи в свое время схвачен Русскими, отправлен в Россию за караулом. По этим обстоятельствам и принимая в соображение, что фанатическое воспитание, данное Кази-Магоме отцом, легко может возбудить в нем самые безразсудные и невероятные затеи, я полагал бы, для избежания всякой случайности, не присылать уже ни его, ни другого сына Шамиля на Кавказ и тем более, что они уже не имеют никакого уважительного повода».
4 мая 1862 г. Керимат не стало.
С разрешения царского правительства похоронить Керимат на Кавказе, Гази Мухаммад повез тело покойной, но только до Харькова (дальше сына имама не пустили). Оттуда специально выделенный для сопровождения офицер повез ее в город Нуху, где она и была погребена. Так закончилась короткая жизнь Керимат, так увяла «кавказская роза». Она стала первой жертвой калужского плена в большой семье Шамиля.
В российской прессе появилась информация об этом печальном событии: «Дочь проживающего ныне в Бакинской губернии в г. Нухе генерал-майора Даниель Бека, Керимат, была в замужестве за старшим сыном военнопленного Шамиля, Гази Магомедом, тридцати лет, детей у них не было. По известным обстоятельствам, находясь с семейством Шамиля в г.Калуге, Керимат, оплакиваемая истинно любившим ее мужем, не выдержав резкого контраста перемененного ею климата, спокойно и шепотом повторяя слова молитвы «Ля илляха иль Алла» (Нет Бога кроме Бога), умерла от чахотки 4 мая сего года, в 4 часа пополудни, на 29 году от рождения. Рука смерти изгладила следы красоты, которою Керимат обладала.
Тело усопшей, согласно завещанию ее, отправлено, с Высочайшего разрешения, за счет правительства в г. Нуху, не набальзамированным (что не дозволяется Кораном), но в герметически закупоренном саркофаге. Печальный катафалк, обитый черным и украшенный по оконечностям серебряными полулунами и звездами, выехал из г. Калуги 9 мая, в сопровождении до Харькова Гази Магомеда, и до места погребения – офицера фельдъегерского корпуса».
Фазил Дашлай.
Лезгинский национальный портал.