Не могу удержаться.
Нет, не так. Могу удержаться, но не хочу. Не считаю нужным. В чем смысл самоистязания?! Я - взрослая женщина. Никто не имеет права указывать мне, как жить. И уж точно никто не наделен властью диктовать мне, что есть.
Никто. Даже мой муж.
Мой бывший муж. Потому что после утренней ссоры он собрал вещи, уместившиеся в не такую уж большую спортивную сумку, и ушел. Не хлопнув дверью.
Понимаете? Не хлопнув дверью. Прежде, когда мы выясняли отношения, и он уходил, все происходило по другому. Егор не собирал вещи. И, выбегая из квартиры, всегда оглушительно хлопал дверью, так, что порой со стены в прихожей печально падал рожок для обуви, вместе с крючком и двумя гвоздиками.
Но в этот раз он просто закрыл за собой дверь. Тишина. Я постояла несколько минут, чувствуя, как опустела квартира, и мне стало жутко. Заплакать? Позвонить подругам? Броситься вслед за ним? Но пора было и самой выходить из дома. На работу. Не Бог весть, какую важную, но мне мое занятие нравится. Я работаю на радиостанции с государственным участием, в отделе вещания на зарубежные страны. В современных условиях наша деятельность чрезвычайно важна. Мы – рупор страны. Но я не ведущая, нет. Референт, так можно сказать. Или, если говорить откровенно, что я делаю крайне редко, ассистент, помощница всех на свете. Правлю тексты на испанском языке, к этому у меня талант, бегаю за пирожками в буфет на втором этаже, выполняю сотни поручений. Когда-то я мечтала стать радиожурналистом. Еще бы, выпускница университетского факультета журналистики! Великолепный испанский, к тому же, и не просто классический – я очень хорошо знаю особенности испанского в странах Латинской Америки. Я – из прекрасной семьи, отец подолгу работал за рубежом. Егор же – никто. Никто. Пловец. Мастер спорта. Ну и что, не международного же класса. Учит плавать худющих девок. И я знаю, знаю, он ушел к одной из них. К этой, как ее, Тоне. Что за имя, такое – Антонина, такое тяжеловесное для женщины?! Ненавижу ее, ненавижу их всех. Мерзавки.
Я не стала звонить подругам, не стала плакать, не побежала за мужем. Вместо этого зашла на кухню, открыла холодильник и взяла с полки баночку с мягким творожным сыром. Ссоры – чудовищный расход энергии, а впереди мне ждал долгий рабочий день. Не стала делать бутерброд, а взяла чайную ложку и с наслаждением съела воздушную массу, нежнейшую, вкуснейшую, с крошечными кусочками маринованных огурчиков. Мне стало чуть легче. Егор не раз объяснял мне, что для усвоения белков необходимо съедать немного углеводов. Что же, прекрасно. Печенье с орехами приятно хрустело на зубах, пока я собиралась с душевными силами для того, чтобы прожить день.
Подкрепившись, я направилась в ванную. Там, в шкафчике, меня ждали мои сокровища – баночки и тюбики с кремами, маслами и лосьона для лица. Люблю ухаживать за собой. Не переношу спорт, все эти шумные клубы, гадкие тесные раздевалки, открытые душевые, тренажеры, штанги и гантели. Веселые стройные люди в яркой обтягивающей одежде раздражают меня наигранной бодростью. Это - в высшей степени неженственно: обливаться потом на беговой дорожке. Но наносить на лицо благоухающий крем, укрывшись от жестокого мира в уюте и покое ванной комнаты – божественно. Чудесное женское занятие.
Итак, лосьон, крем, легкий макияж. Облачаюсь в изящный комплект кружевного белья, весьма милые брючки с эластичным поясом и свободную блузку.
Я выгляжу прелестно. Молодая ухоженная женщина с классической женской фигурой. Нужно быть совершенно неблагодарным, глухим к обаянию, невосприимчивым к тонкой душевной красоте, чтобы не ценить меня.
Но на миг, только на миг, меня пробивает рыдание.
Егор ушел, и я знаю, что наш брак завершился. В истории нашей любви поставлена точка, и это сделала я.
Почему?
Не смогла простить себе, что полюбила именно его – мужчину не своего круга, без толкового высшего образования, с неясными перспективами, невразумительной профессии.
Любовь оказалась для меня унизительной. Ежедневное, еженощное сосуществование с прекрасным мужским телом, сильным и легким телом пловца, отточенным до совершенства годами тренировок в воде, оказалось для меня пыткой. Никогда не выходите замуж за красавцев, тем более, если они к тому же спортсмены. Вы или окажетесь в рабстве, плененные их силой и своими собственными желаниями, или сойдете с ума, стараясь освободиться от недостойной зависимости.
Мое постоянное переедание – бунт. Я никогда не хотела и все еще не хочу признать, что парень без образования и без будущего, простой и некультурный, завладел мной, даже и не приложив к завоеванию чрезмерных усилий.
Егор улыбнулся, тогда, три года назад, когда я увидела его в гостях, и моя женская оборона против всех мужчин на свете пала. Меня охватило неистовое желание сблизиться с ним. В тот год мне исполнилось двадцать четыре, я благополучно пережила два не задевших меня романа и пришла к выводу, что строить отношения с противоположным полом на физической близости, забывая о духовном родстве - недопустимо. Грубое же и темное мужское желание необходимо обуздать и усмирить, как и поступали женщины до начала эпохи феминизма. Зверь должен быть приручен. Тогда и только тогда возможна ровная семейная жизнь, где тон задает женщина, - жена, мать, как более тонкое и разумное существо.
Но Егор улыбнулся мне, и я застенчиво улыбнулась в ответ. Он и тогда-то был очень хорош собой, а когда завершилось его превращение из очень молодого мужчины в мужчину молодого, и юношеское очарование сменилось привлекательностью уверенного в себе стремительно взрослеющего человека, то расцвел ясной, спокойной классической красотой.
Мы познакомились, начали встречаться, стали близки, я представила Егора родителям, познакомилась с его родной семьей, мы поженились. Отец и мать Егора оставили меня равнодушной – высот в жизни ни он, ни она не достигли, работали на средних должностях в невнятных то ли торговых фирмах, то или банках, я не стала и запоминать. Их мнение о сначала невесте, а затем – жене единственного сына меня не волновало. Моим же родителям Егор, к моему приятному удивлению, понравился, особенно отцу, увидевшему в нем «цельность и характер». Маму совершенно очевидно очаровала его красота. Помню, она несколько смутилась, впервые увидев будущего зятя – хорош собой, очень хорош, так, что дух захватывало. Я словно выросла в ее глазах, сумев заинтересовать собой божество.
Свадьбу мы сыграли весной, и знали друг друга к тому времени полгода. Сразу после изящного камерного торжества мы улетели на Бали – свадебный подарок родителей с обеих сторон. Впрочем, помимо оплаты путешествия, мои родители отдали нам двухкомнатную квартиру, которую прежде сдавали. Как и у многих семей коренных москвичей, живших поколение за поколением в столице, со временем у нас образовался некоторый переизбыток жилой площади, не дорогой, в непритязательных районах города, но, тем не менее, нужной.
Выходя замуж, я понимала, конечно же, что Егор красив. Однако роман наш развивался стремительно. Мы с ним проводили все свободное время вдвоем, а я, завороженная происходившим, не смотрела по сторонам, поглощенная Егором. Поэтому то, как привлекателен мой муж для других женщин, я поняла только в медовые две недели.
Помню, как в день приезда мы вышли на пляж.
Шел отлив, и вода неумолимо отходила все дальше и дальше от берега. Я в развевающейся тунике брела по песку, позволяя телу расслабиться после долгого перелета. Егор шел рядом. Он был в плавках. После прогулки мы собирались поплавать в бассейне. Я все еще не видела спортивного мастерства своего мужа.
Егор улыбнулся и отпустил мою руку:
- Пройду вперед. Вдруг найду для тебя жемчужину.
Он двинулся вслед за водой, и меня вдруг пронзила гармония его облика. Егор старше меня на год, тогда ему исполнилось двадцать пять, но он выглядел взрослее своего возраста, как бывает со спортсменами.
Как описать мои чувства в тот день? Егор был прекрасен, как божество, и ему следовало поклоняться, как божеству, и к поклонению были готовы женщины, которые, кто – украдкой, а кто - открыто, любовались Егором на пляже и у бассейна. Я болезненно чувствовала их взгляды, устремленные на высокого темноволосого мужчину. Но вместо гордости , вместо радости меня неожиданно затопила ненависть. Мой муж затмевал меня; маленькая невзрачная луна блекла в лучах торжествующего Солнца. Егор не смел быть так хорош. Ухаживания завершились, он стал мужем и должен был померкнуть, чтобы воссияла я, его жена.
Я подавила ненависть, ужаснувшись ей, но позднее, когда он плавал в бассейне, слишком тесном для него, и я вновь поймала устремленные на пловца женские взгляды, мне стало нехорошо. Плавая, Егор был в своей стихии. Вода существовала для того, чтобы он наслаждался каждым своим движением, парил в ней, летел сквозь нее, вода ласкала пловца, превращаясь из соперницы в союзницу, в любовницу. Я спустилась к мужу, чтобы ни у кого не было иллюзий об одиноком красавце, а в номере устроила сцену ревности, презирая себя за каждое нелепое и злое слово.
- На тебя все смотрят! – крикнула я в какой-то момент. – На пляже, у бассейна. Глаз не отводят! Ты почти раздет! Это неприлично!
- Детка, да ты что? - изумился Егор. – Мы же на курорте. И я – пловец. Вроде не скрывал.
- Все должны смотреть на меня! – неожиданно для самой себя выпалила я. – На меня!
Егор не удержался и расхохотался над моими последними словами. Я горько расплакалась. Нас примирила близость, но позднее, за ужином в ресторане меня охватил жуткий, не насыщаемый голод. Такое уже случалось со мной на первом курсе университета. Тогда я влюбилась в мальчика двумя курсами старше, но не одного из тех, с кем у меня завязались скучные романы. То была ноющая платоническая влюбленность, от которой мне все время хотелось есть, жевать что-нибудь вкусненькое, чипсы, хлебцы, сухарики, что угодно. Но я остыла к мальчику раньше, чем набрала вес. А к полноте я как раз и склонна всю жизнь, с детства. На моих детских фото в объектив смотрит симпатичная толстушка с русыми косичками.
Однако к моменту встречи с Егором я держалась вполне приемлемого сорок восьмого размера. Пару раз в неделю я выбиралась в спортзал, где без особой охоты топала на беговой дорожке. Суета радиостанции, ответственность первой серьезной работы выматывали меня. Порой у меня не хватало времени на обед, я обходилась кофе, лишь бы успеть переделать все поручения. Поэтому Егор и не знал, что увидел меня в не совсем свойственной мне форме. Детских фото невесты он не видел.
В тот вечер на Бали, склонившись над внушительной тарелкой с салатами, уже не первой, я вдруг поняла, что завишу от Егора, и что зависимость унизительна. Где-то в глубинах сознания, или, скорее, неосознанно, я решила не капитулировать перед ним совсем уж полностью. Занять оборону. Рубеж ее пролег по нашей интимной жизни.
До знакомства с Егором я ни разу не пережила кульминации любви, но в первые месяцы близости с ним мне казалось, что экстаз вот-вот произойдет. В ту ночь на Бали я перестала стремиться к великолепному финалу. Мне стало скучно. Сколько можно заниматься одним и тем же? Два раза, три? Мы уже делали все то же самое несколькими часами ранее. Я просто ждала, когда близость завершится, прикидывая, что съем на завтрак – омлет или глазунью. Еда превратилась в мое сопротивление.
-Все в порядке? – спросил меня Егор, закончив начатое.
-Да, - безмятежно солгала я, решив, что выберу глазунью. – Прекрасно.
С того вечера я начала переедать. На первых порах я позволяла себе немного: пирожное с кремом за чашечкой кофе в буфете радиостанции, сладенький творожок утром в воскресенье, когда Егор уходил в спортивный клуб тренировать посетителей, бутерброд с колбаской перед сном. Мне казалось, что я почти не прибавляла в весе; скорее, понемногу, предательски уменьшалась моя одежда. К первой годовщине нашей свадьбы я полностью обновила свой гардероб, заменив узкие джинсы и обтягивающие свитера более практичными и элегантными брюками и свободного кроя блузками. Я, без сомнения, не утрачивала своей привлекательности для Егора – он все также чуть ли не каждый день хотел со мной любви. Такая пылкость стала меня утомлять. Я знала, что отказ всякий раз приводил Егора в бешенство, но, тем не менее, все чаще говорила «нет», чтобы позлить страстного красавца.
Егор начинал исподволь раздражать меня. Да, красив. Да, начитан. Но его заработок зависел от клиентов, мы жили в моей квартире, и это моя зарплата, пусть и не большая, была стабильной. Именно на нее мы могли рассчитывать. Мне становилось все труднее мириться с тем, что Егор, не задумываясь, тратил деньги, очевидно, воспринимая их, как наши общие, и тратил на всякую чепуху, например, на кроссовки. Он же проводил почти все время у бассейна, так к чему новые дорогие кроссовки?!
В моей душе проходила тонкая болезненная струнка, никогда не звучавшая до начала семейной жизни. Егор то и дело задевал тончайшую нить моего существа, и меня захватывала гадкая ноющая боль от растревоженного нарыва тяжелых подспудных чувств: неуверенности в себе, лени, тщательно скрываемого от самой себя эгоизма, стремления самоутвердиться за счет мужа, желания сделать больно и ему, наказав за красоту, открытую всему миру. Да, Егор принадлежал всем, всем женщинам мира, каждая могла смотреть на него, мечтать о нем, фантазировать.
Мне становилось легче, когда я видела в его прекрасных бездумных зеленых глазах проблески страдания. Впрочем, из-за чего бы я ни затевала ссоры - из-за денег, других женщин, неуважения к моим родителям, презрения к моим подругам, заканчивались они одинаково. Егор впадал в жуткое мужское бешенство и уходил. По квартире разносился хлопок входной двери, и я оставалась одна.
Я немного плакала, горько разговаривала сама с собой, жалуясь воображаемым собеседницам на тяжелый характер мужа, звонила маме. Но, по мере того, как я набирала вес, мама становилась ко мне все холоднее и холоднее. Я осознала перемену в маминых чувствах далеко не сразу, не решаясь признать, что в ее словах все чаще звучали нотки презрения к дочери-распустехе. Сама она относилась к женщинам, обладавшим иммунитетом к перееданию, и запросто могла, хохоча, примерить в молодежном магазине крошечные брючки, сшитые для кукол. Дочь со сладким пирожком в руке сочувствия у нее не вызывала. Жизнь мамы определяла воля, и она не раз говорила мне, что счастье – сознательный, свободный выбор человека. Однако единственный откровенный разговор у нас с ней состоялся только на третьем году моего печального брака.
Попечалившись, я непременно отправлялась к холодильнику. Выбирала что-нибудь вкусненькое и съедала, не присаживаясь к столу. Возможно, я впадала в неистовство обвинений отчасти и для того, чтобы позднее спокойно поесть в тишине квартиры, становившейся ненадолго только моей.
Позднее Егор возвращался, не раскаявшийся, нет, он и не мог раскаяться в том, что был мужчиной, но спокойный.
- Я тебя люблю, - говорил он, притягивая меня к себе. – Ни на кого не смотрю даже. Ты - умница. Умница, красавица. Только не бушуй, пожалуйста.
- Ты меня стесняешься, - горько шептала я, наслаждаясь самоунижением. – Знаю, я немного прибавила в весе. Завтра же сяду на диету. Я – правда, красивая?
- Красавица, - убежденно отвечал Егор.
Его глаза начинали теплеть от желания.
- Почему ты меня полюбил? – я страстно хотела вновь услышать знакомый ответ.
- Потому что ты – прекрасна. – Егор улыбался. – Сразу же влюбился, как только увидел. Чудесные глаза. Ты знаешь, что у тебя кожа, как шелк?
У нас, конечно же, бывали и тихие, спокойные времена. Я с оптимизмом выбирала низкокалорийные продукты, начинала ходить в спортивный зал, старалась не обращать внимания на то, как Егором явно интересовались другие женщины. Но мы редко выбирались из дома вдвоем. В компании своих коллег, а на радиостанции время от времени устраивались дружеские вечеринки, я тяготилась мужем. Егор мог сказать какую-нибудь очевидную глупость, хотя обладал замечательной памятью и легко запоминал что угодно, от избирательной системы Великобритании до истории Крестовых походов. Однако в кругу сотрудников радиостанции ценилось скорее остроумие, способность играть словами, вести словесную дуэль. Двое же друзей Егора, пловцы, как и он сам, были не интересны мне. Мы встречались несколько раз в недорогих кафе. Их спутницы производили впечатление вульгарных девиц, хотя и очень стройных, надо отдать им должное. Мне не нравились взгляды тех молодых женщин. Да, я не по возрасту располнела, но мой ум, мое образование оставались при мне. В моем кругу женщин оценивали не по весу, а по очарованию.
В покое проходил месяц, другой. Мой вес немного снижался. Два, три килограмма. Пояса моих любимых брючек становились едва уловимо свободнее. Егор читал мне лекции о здоровом питании. В супермаркете я первым делом направлялась к полкам с диетическими продуктами. Покупала себе куриные грудки, чтобы отварить нежное белое мясо с щепоткой-другой специй. Готовила отдельно себе, отдельно – Егору, которому требовалась более питательная еда. Супружеская близость становилась более страстной. Вот-вот должен был зазвучать ускользавший от меня финальный аккорд наслаждения.
Третий месяц Я начинала уставать от постоянного легкого голода. Хотелось поесть досыта. Не отварной куриной грудки. Запеченного мяса, копченой колбаски, мороженого, в конце концов. Егор любил меня. Такой, какой видел каждый день. Разве мы не должны принимать любимых людей со всеми их недостатками?!
И я срывалась. Отправлялась с подругами в итальянский ресторан и съедала с ними пиццу. Лазанью. Тирамису. Девочки смотрели на меня с сочувствием. Сами они оставались не замужем., поэтому следили за фигурой, что говорится. Но голодать, уже будучи замужем?! По дороге домой заходила в пекарню и покупала хлеб, чтобы позднее, дома, съесть багет, обмакивая каждый кусочек в оливковое масло.
Вес начинал возвращаться. Быстро. Три потерянных килограмма снова были со мной. И два новых. Каждый раз после диеты цифра на весах увеличивалась.
Просыпалась задремавшая ревность. Моими соперницами становились все стройные женщины, независимо от их возраста. Благосклонно я относилась только к толстухам. Но и они могли быть опасны. Я жила и живу в мире, полном злых разлучниц. Единственный способ удержать мужа – заставлять его чувствовать себя виноватым. Во всем. Начиная от моего настроения и заканчивая дождем или зноем.
- Я устал чувствовать себя виноватым! – так и крикнул мне Егор во время одной из ссор. – Устал, я ни в чем не виноват! Приведи в порядок себя, а уж потом учи жить других! Тебе-то откуда знать, что правильно, что неправильно!
Я разрыдалась, а чуть позднее поняла, что у меня есть еще одно средство. Ребенок. Мне, в общем-то, не хотелось спешить с детьми. Егор в обозримом будущем становиться отцом не собирался. Но мучить его стало наслаждением. К тому же, моя постоянная болтовня о потомстве, об уходящем времени, о радостях полной семьи заметно охлаждали его желание.
С одной стороны, я была не прочь передохнуть от супружеских ласк, тем более, что полного удовлетворения они мне не приносили. С другой стороны, Егор мог завести любовницу. Или любовниц. Ссоры становились все более жестокими. Любовь слабела под беспощадными ударами. Я чувствовала, что Егор менялся. В первый, во второй год нашей с ним жизни я не сомневалась в искренности его чувства; именно его любовь раздражала меня больше всего, потому что мне нужен был предлог, повод, чтобы освободиться от мужа, от его беспечной красоты, нежности, заботы. Я стремилась доказать самой себе, что переживу разрыв и вернусь к исходной точке, когда передо мной открывалась вся жизнь, и я ждала встречи со своим прекрасным принцем. Но затем во мне проснулось сомнение в самой любви Егора. Почему он стоически переносил вздорность жены? Его не волновала моя полнота. Отчего? Не было до меня дела? Или и он не знал, как избавиться от меня, по доброте душевной жалея истеричную толстушку, которая все никак не могла ни похудеть, ни хотя бы на полшага подняться по карьерной лесенке? Возможно, когда-то его очаровала немного нескладная девушка, непохожая на прежних возлюбленных, и под влиянием момента он женился на мне, не представляя, что его ждало в семейной жизни.
А затем я встретила Антонину. Конечно же, я знала, что Егор тренировал женщин. Сообщения от них то и дело вспыхивали на экране его смартфона – они уточняли время занятий. Мне подобное общение не нравилось, но изменить что-либо я не могла. Работа Егора предполагала доступность для клиентов. Эту нехитрую истину понимала даже я. Но порой я стала замечать, как при чтении сообщений в глазах Егора стала появляться заинтересованность, которой не было раньше. Он чуть прикусывал губу, сдерживая улыбку, когда кто-то писал ему – о чем?! Оставалось только догадываться. Несколько раз, когда Егор принимал душ, я украдкой брала его коммуникатор в руки. Экран защищал пароль. Я попробовала ввести свой день рождения, свое имя, имя матери Егора. Пароль не подходил. Где-то в зловредной электронной машинке хранилось или ожидало прочтения сообщение от женщины. Той, которая смешила и занимала моего мужа. Я и хотела узнать, кто она, и боялась правды. Клиентка? Бывшая одноклассница? Одна из прежних подруг?
Мой кошмар обернулся реальностью в спокойную осеннюю субботу, тихую, начавшуюся не ссорой или моими упреками, а неторопливой близостью. После завтрака мы отправились в торговый спортивный центр, чтобы выбрать Егору кроссовки и шорты. Своей машины у нас так и не появилось, поэтому мы поехали на метро. В вагоне Егор обнял меня. От него приятно пахло одеколоном. Даже сквозь ткань курток я чувствовала сильное мужское тело. Миг равновесия, когда я могла сделать выбор и решить, куда и с кем мне идти – одной в одиночество и топь озлобления на жестокий мир, или с Егором в наше общее будущее. Я чуть повернула голову и увидела отражение в стекле. Высокий красивый парень держал в своих руках толстушку. Элегантно одетую, ухоженную, но толстушку. А тоненькая девушка в кожаной куртке, сидевшая напротив нас, спокойно и уверенно смотрела на Егора, впитывая облик статного молодого мужчины. Я содрогнулась. Общего будущего не было, и быть не могло. Резким движением я сбросила с плеч руки мужа. Он не удивился, а достал коммуникатор. Меня накрыла волна дурноты. Затем захотелось что-нибудь пожевать. Я достала из сумочки маленькую шоколадку.
В торговом центре мы поднялись на второй этаж. Я отправилась в туалет, Егор зашел в один из магазинов и начал перебирать яркие шорты. Когда, приведя себя в порядок, я шла к нему мимо нарядных витрин, то увидела, что рядом с моим мужем стояла женщина. Они смеялись.
Я замерла.
Она была Егору по плечо, моего роста, очень стройной и дерзкой. Светловолосой, как и я. С великолепной короткой стрижкой. В крошечных затертых джинсах. Распахнутая грубая кожаная куртка подчеркивала легкость ее фигурки. Егор увидел меня боковым зрением и помахал мне рукой. Ощущая, как тяжелы мои шаги, я подошла к ним. На долю секунды мне примерещилось, что незнакомка и есть жена Егора, а я – докучливая родственница, одинокая двоюродная сестрица, которую им пришлось взять с собой из жалости.
- Это - Мария, моя жена, - представил меня Егор. Он улыбнулся. – А это – Антонина, - его улыбка стала еще шире.
- Очень рада с вами познакомиться. – Антонина изящно кивнула мне, и прядь волос упала ей на бровь.
Как это описать? В ее глубоких, ясных, беспощадных глазах, светло-голубых, прозрачных и непостижимых,как небо, я увидела веселое изумление. Эта полная тетя – жена Егора?! Не может быть. Только не она. Затем изумление угасло, подчинившись воле Антонины.
- Я уже полтора года тренируюсь у Егора, - объяснила она. – О. а это Дима!
Ее глаза вновь вспыхнули, на это раз – нежностью. К нам подошел симпатичный парень наших примерно лет. Рыжий. Едва ли не такой же сильный, как Егор. Рядом со мной стояли трое небожителей, никогда не объедавшихся пирожными.
Дима оказался мужем Антонины. Гражданским мужем, как позже, по дороге домой, объяснил мне Егор. В торговом же центре мы немного поговорили, вернее, я послушала, как разговаривали Егор, Антонина и Дмитрий. Мне нечего было и вставить в их обмен репликами о стилях плавания, протеиновых смесях и тому подобном. На прощание Егор ласково поцеловал Антонину в щеку. Верх неприличия! Но и Дима на мгновение прикоснулся губами к моей напудренной щеке. Мужчины пожали друг другу руки. Пытка закончилась. Но нет.
- Завтра в шесть! – обернувшись, напомнила Егору Антонина. – Так?
Мой муж кивнул головой.
- Да, в шесть.
В метро я уже начала закипать от бессильной ярости. Егор, считая это, очевидно, совершенно естественным, рассказывал мне об Антонине, хотя его об откровенности не просили:
- Интереснейшая женщина. Фотограф и переводчик. Сколько ей лет, думаешь?
- Тридцать пять, - угрюмо ответила я, хотя Антонина вряд ли была намного старше меня.
-Сорок четыре, - с гордостью сказал Егор. – В великолепной форме.
- А дети? – кипение во мне стремительно достигало критической точки, приближаясь к взрыву. Егор никогда мной не гордился. Да и нечем было; я все еще оставалась ассистенткой на радиостанции, превратившись в невидимку для начальства, не занималась спортом, вообще ничего не достигла.
-У Димы, насколько я знаю, есть сын от первой жены, - в глазах Егора появилось уже знакомое мне выражение глубокой радости, которую, как я начинала понимать, приносило ему знакомство с Антониной. – Они часто берут его к себе, у той женщины сложный характер. Современные люди.
Я взорвалась, когда мы вышли из метро.
-Ты влюбился в нее, в эту дрянь! – выкрикнула я. – Вижу по глазам, что влюбился! Что за мерзость! У нее же муж! Или муж не против, и вы втроем этим занимаетесь?! Она – мерзавка! Шлюха, все они мужиков одним берут!
Я ожидала ответа, какого угодно, каких угодно слов, но не того, что произошло.
Егор внимательно посмотрел на меня, и в его прекрасно очерченный рот сложился в едва уловимую улыбку. Затем он просто пошел по направлению к нашему дому. Мне не оставалось ничего другого, кроме как пойти за ним. Впереди меня шел мужчина, сильный, стройный, уверенный в себе и своей привлекательности. Все два с половиной года я нашего брака я исподволь делала все, чтобы одержать над ним верх и подчинить своей воле, заставив признать женское превосходство. Я потерпела полный крах. Все время, пока мое презрение должно было капля за ядовитой каплей разъедать его беспечность и красоту, та, другая, или те, другие, давали ему противоядие.
Я не решилась продолжить ссору. Вечер прошел тихо, каждый из нас занимался своими делами. Я заказала себе суши и в одиночестве поужинала на кухне. Позвонила маме и договорилась встретиться с ней на следующий день, в воскресенье. Мне не то, чтобы хотелось выговориться, для этого у меня были подруги, всегда готовые встать на мою сторону в любой ситуации, даже если я и сама понимала, что не права. Нет, мне хотелось разрушить прекрасный образ доброго красавца-зятя, который, как я знала, сложился у мамы.
Мы встретились в «Гранд-Кофемании» на Новой площади.
-Меню прекрасное, - беспечно сказала мама, - легкие блюда. Часа в два?
Перед выходом из дома я перекусила, приготовив себе два тоста с сыром. Легкие блюда, скажите пожалуйста! Вот перевалит и мне за пятьдесят, буду подсчитывать калорийность каждого кусочка еды. Пока же время на моей стороне.
Тоненькая девочка-хостесс проводила меня к столику у окна. Да, моя мама всегда сидела за лучшими столиками; мир был создан для нее и других подобных ей женщин, легких, уверенных в себе, волевых привлекательных в любом возрасте, и даже более привлекательных в зрелые годы. У меня на мгновение промелькнула гадкая мысль, что у Егора вполне мог завязаться роман с моей мамой. Я вздрогнула. Мерзко даже для меня, никогда не любившей мать.
Ее и не за что было любить; эта женщина посвятила жизнь мужу, моему отцу, его карьере и успеху. Меня воспитывала бабушка со стороны отца, потому что бабушка со стороны матери тоже была поглощена мужем, моим дедом. Женщины, смысл существования которых заключался в мужьях. Или ограничивался мужьями. К счастью или к несчастью, я не унаследовала беспощадной воли мамы. Бабушка со стороны отца работала на незначительной должности в Академии Наук, но чрезвычайно гордилась иллюзорной принадлежностью к «ученым» и «интеллектуальным кругам». Я, очевидно, пошла по ее пути, став никем на огромной радиостанции. Сказались годы, проведенные с ней в элегантно-обветшавшей квартире на проспекте Мира, пока мой отец трудился на дипломатической ниве в странах, где не было хороших школ. Однако именно бабушка поощряла мое стремление к журналистике. И от нее же я переняла столь удобные и пагубные взгляды на мужчин. Она большую часть жизни провела в разводе. Бабушка не любила готовить, и я привыкла перекусывать по несколько раз в день всякой вкусной чепухой, утоляя голод на час-другой. Мое переедание коренится в детстве. Ребенок находится во власти взрослых людей, не обладая правом выбора. Поэтому я не испытала радости, увидев стройную ухоженную женщину, изящно склонившуюся над тарелкой с чем-то нежно-зеленым.
Мы не встречались месяца три, хотя, конечно же, разговаривали по телефону. Мама подняла взгляд от своей в высшей степени диетической еды и посмотрела прямо на меня, единственную дочь. Если накануне в глазах Антонины я уловила тень веселого изумления, то в тот миг меня обожгло жалостью и презрением. Я вздрогнула. Не стоило приходить. Мама никогда не поняла бы меня.
И, действительно, когда я из чувства протеста заказала себе спагетти со сливочным соусом, она покачала головой:
- Маша, пора сбрасывать вес. Детка, ты уже под девяносто весишь, не меньше.
И жестоко добавила:
- Лишний вес старит. Не думай, что для мужчин не важно, как выглядят их жены. Егор удивительно хорош собой. Маша, уведут ведь!
Все это я понимала и сама. Но мама никогда и не представила бы, какой унизительной оказалась для меня любовь доброго красавца. Да, Егор любил меня, но во мне-то он вызывал не нежность и страсть, а боль. Мне нужно было избавиться от него, найти, наконец, предлог, чтобы прогнать мужа прочь или уйти самой. Я унижала Егора, превращаясь в ревнивую истеричную толстуху, и когда-то он должен был понять, что я жаждала от него освободиться.
Я весила девяносто два, и при моем росте, метр шестьдесят пять, это было чудовищно много.
- Ему нравятся женщины в теле, - спокойно солгала я, нанося ответный удар,- знаешь, после всех спортсменок, хочется нормального, сочного женского тела. Я бы и рада похудеть, он не дает.
- Прекрасно, раз так, - улыбнулась мама. – Но все же, сама понимаешь, следи за собой. Что нового в эфире? – так она обычно спрашивала о моей работе.
Если мама и поняла, что я непрозрачно намекнула на ее непривлекательность в глазах Егора, то не подала виду. Мы мило беседовали ни о чем, как умеют женщины, и я с наслаждением ела спагетти, размышляя, какой десерт мне выбрать к кофе.
Между мной и матерью никогда не было и не могло быть взаимопонимания. Ну что же, я прекрасно справлялась с жизнью и без ее наставлений о воле, воспитании собственного характера и беззаветном служении мужу.
По дороге домой я зашла в магазин одежды больших размеров. Так я делала, когда хотела поднять себе настроение. Я располнела, но все еще не настолько, чтобы покупать огромные брюки и юбочки, способные вместить трех миниатюрных женщин. Я оставалась несколько крупной, но не безобразно расплывшейся, и могла сбросить сколько угодно веса, если бы захотела. Если бы захотела. Но мне нужна была свобода, а не стройность.
Тогда же я начала мечтать о другом мужчине, возможно, и даже желательно, не таком привлекательном, как Егор, но образованном и остроумном. Тот, другой, понял и принял бы меня со всеми моими недостатками. В покое и неге отношений с человеком одного со мной интеллектуального уровня, моего круга, я засияла бы, а новый муж с готовностью отступил бы в тень, отбрасываемую очаровательной женой. По вечерам воскресений, когда Егор работал в спортивном клубе, я включала джаз и готовила себе большую кружку горячего шоколада с печеньем. Присаживалась в низкое кресло, устраивалась поудобнее. Отдавалась грезам, девичьим, по сути, немного запоздалым для замужней женщины. Егор оставался в грубой реальности, я же переходила в волшебный мир сказочно прекрасных чувств. Когда он приходил домой, входил в квартиру, у меня сразу же портилось настроение.
Мы неотвратимо отдалялись друг от друга. И он, и я, мы оба совершили ошибку, решив, что для счастья достаточно любви. Но изначальное чувство, соединившее нас, никогда и не было любовью, как я начинала понимать. Влечение. Вряд ли я испытывала к Егору даже искреннюю симпатию, иначе он не стал бы так сильно раздражать меня. Сильное и легкое тело мужа теперь вызывало у меня глухое отторжение. Он все также оставался никем, тренером в фитнес-центре, без ясного будущего. Впрочем, и я все также бегала по бесконечным коридорам радиостанции, то с бумажками, то с пирожками, оставаясь не то, чтобы на первой ступеньке карьерной лестницы, а на подступах к самой лестнице.
Мы, тем не менее, все еще ссорились. Я кричала Егору, что ему нужно было как можно скорее бросить тренерскую работу и пройти какие-нибудь полезные курсы.
- Да я не хочу становиться менеджером! – Егор возвышался надо мной, прекрасный в гневе. – Мне нравится то, что я делаю. Я пользу людям приношу, в отличие от тебя!
- Ага, лапая чужих жен! – передо мной вставал образ Тони. – Как будто я не понимаю, что все эти тренировки – просто прикрытие, чтобы шляться по бабам! Господи, зачем я только вышла за тебя замуж!
- Перестань объедаться и займись спортом! – Егор давно перестал со мной церемониться, научившись у меня бить по больному, - тогда поймешь, чем я занимаюсь! Неужели у тебя вообще нет воли?!
Однако до поры, до времени, я не произносила вслух имени Тони. Чутье подсказывало мне, что еще один шквал брани и обвинений, направленных против той женщины, станет последним.
И до сегодняшнего дня, до утренней ссоры я сдерживалась, приберегая самое сильное оружие для последнего, завершающего удара.
Ссора началась сама по себе, ни с чего, как бывает у безмерно уставших друг от друга людей. Я тихо ворчала по поводу денег – за неделю до конца месяца мы остались на мели.
- Я у родителей перехвачу, - Егор спокойно пил кофе, - и в первых числах отдам.
- А ты у Тони перехвати, - услышала я и свой, и чужой голос, - чего уж там, по свойски. И отдавать не надо. Не задаром же она с тобой, пусть платит.
Последовал миг тишины. Я замерла. Если бы только можно было взять свои слова обратно. Свести их к милой шутке. Исчезнуть, провалившись сквозь пол.
-Повтори, пожалуйста, - Егор поставил чашку.
- Пусть платит, - исчезновение стало невозможным. – ты думаешь, я – слепая? Взрослая баба молодым мужиком увлеклась. Все же на поверхности. Ладно. Муж не против? Хорошо. Так пусть платят. Хоть так заработаешь, раз по другому не получается.
Егор внимательно слушал.
- Мы тебя в семью взяли, - продолжила я. –Тебя, никого, по сути. Ты живешь в нашей квартире. Ты - никто. Никто. И детей не хочешь, потому что передать им нечего. Неудачник!
Егор встал. Он был… великолепен. Высокий, стройный, ясный. На долю секунды меня пробил ужас. Что я наделала?!
- Тоня – друг, - спокойно сказал Егор. – Очень дорогой, близкий друг. Я, возможно, никто. Но кто же ты?! Посмотри на себя. Ты вызываешь жалость. Освобождаю вашу квартиру. Дай мне пять минут.
Егор вышел из кухни и начал собирать свои вещи в спортивную сумку. Меня пробила дрожь. Он уходил.
- Егор, я не то хотела сказать! – мой голос сорвался на всхлип. – Не то! Я сброшу вес, обещаю. Клянусь!
Но мой муж продолжал методично складывать футболки и шорты, освобождая полки шкафа.
Я робко протянула руку, дотронувшись до его плеча. Легким движением он сбросил мои пальцы. Вынес сумку в прихожую. Надел куртку. Вынул из кармана ключи и положил их на полку. Вздохнул. Вышел из квартиры. Не оглядываясь, осторожно закрыл за собой дверь.
А теперь и я выхожу из дома.
Впереди меня ждет новый рабочий день. Хлопоты, суета, интриги, кофе с пирожными. В недолгий обеденный перерыв позвоню своим девочкам и сообщу, что прогнала Егора. Я достойна лучшего. Самого лучшего мужчины, но даже и такой не будет достоин меня, понимаете? Мы все прекрасны, каждая из нас, расплывшихся толстух, в телах которых сладкий крем тортов превращается в яд, выплескиваемый на ненавистных нам стройных женщин.
Мир вокруг меня далек от совершенства. Матери холодны, мужья неверны. Но это и неважно. Есть и другой мир, и я знаю, где находится дверь, ведущая в блаженство.
Настанет вечер, я вернусь в тихую квартиру, освобожденную от мужской скверны, и распахну ее, заветную дверь в мир гармонии и удовольствий. Я открою холодильник и, протянув руку, возьму с верхней полки баночку с нежным вишневым суфле, приготовленным специально для меня чуткими, добрыми людьми, знающими, чем унять любую душевную боль.